Текст книги "Новая философская энциклопедия. Том третий Н—С"

Автор книги: авторов Коллектив

295

ПОСТМОДЕРН, ПОСТСОВРЕМЕННОСТЬ 19 в., в которых каждая последующая стадия развития вытекала из предыдущей и была детерминирована несколькими или даже одной социальной или экономической причиной. В этой связи исследователи часто отмечают, что теории постиндустриального общества унаследовали эволюционизм и оптимизм, свойственный подобным концептуальным построениям, а также позаимствовали стремление редуцировать комплексную социальную реальность к одному системообразующему элементу – в данном случае к развитию техники и технологии. См. также раздел «Информационное общество» в ст. Общество. Лкг.: Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество, т. 1—2. М., 1998; Block E. Postindnstrial Possibilites: A Critique of Economie Discourse. Berk., 1990; Brzezinski Z America in Technetronic Age. Boston, 1967; TouraineA. La societe postindustrielle. P, 1969. Э. Г. Соловьев

ПОСТМОДЕРН, ПОСТСОВРЕМЕННОСТЬ (лат. post – после и modernus – современный) – одно из основных понятий современной социологической теории, обозначающее отрезок исторического времени, хронологически начинающийся с периода подрыва основ индустриального строя и простирающийся в будущее. Понятие «постмодерн» не имеет позитивного определения и возникло для обозначения периода, открывающегося с преодолением социального порядка, называемого «модернити». Последним неоднократно обозначали самые разные исторические эпохи. Впервые термин «modernus» был использован христианскими теологами 5 в. для противопоставления новой исторической эпохи языческим обществам Средиземноморья (рассматривавшимсякак«аписии8»)(подробнеесм.: Turner В. S. Periodization and Politics in the Postmodern. – В кн.: Turner В. S. (ed.). Theories of Modernity and Postmodemity. L., 1995, p. 3—5). Вторично понятие «модернити» было использовано в эпоху Просвещения для подчеркивания различий между формирующимся индустриальным строем и феодальными порядками; в этом случае к эпохе «модернити» оказались причислены европейские общества начиная с кон. 17 в. Некоторые авторы, напр. А. Тойнби, относили данную границу к последней четверти 14 столетия (см.: ТоупЬееЛ. A Study of History, vol. VIII. L., 1954, p. 144). Соответственно и понятие «постмодерн» применяется для подчеркивания разрыва человечества со ставшей традиционной эпохой; в силу этого оно не обладает внутренней хронологической определенностью и может использоваться исключительно широко. В научный оборот оно вошло в сер. 50-х гг. одновременно в различных сферах социальной теории. В 1939 А. Тойнби обозначил им этап, открытый окончанием 1-й мировой войны, а в 1946 отодвинул его границы далее в 19 в., назвав переломным моментом сер. 70-х гг. прошлого столетия. В 50-е гг. Ч. Райт Миллс и П. Дракер предпочли обозначить формирующееся социальное состояние не как postmodemity, а как post-modern order (см.: Mills С. R. The Sociological Imagination. Harmondsworth, 1956, p. 184; Drucker P. F. The Landmarks of Tomorrow. N. У, 1957, p. IX). В дальнейшем к понятию «постмодерн» обратились в связи с изучением культурологических и социально-психологических особенностей (напр., Л. Фидлер и Л. Мейер при анализе постмодернистских тенденций в искусстве и архитектуре, исследования И. Хассана и Ч. Дженкса, Ж. Ф. Лиотара и Ж. Бод– рийара, заложивших основы постмодернистской психологии, теории языка и символических систем). Периоды постмодерна и модернити в современной социологии рассматриваются как альтернативные. Черты, приписываемые эпохе модернити, напр., динамизм, схожи с характеристиками индустриального общества. Как отмечает А. Турен, модернити воспринимается как эпоха, «отрицающая саму идею общества, разрушающая ее и замещающая ее идеей постоянного социального изменения», а «история модернити представляет собой историю медленного, но непрерывного нарастания разрыва между личностью, обществом и природой» (Touraine A. Critique de la modernite. P., 1992, p. 281, 199). Динамизм, порожденный модернити, переносится и наописа– ние периода постмодерна. Постмодерн определяется как эпоха, характеризующаяся резким ростом культурного и социального многообразия, отходом от ранее господствовавшей унификации и от принципов чистой экономической целесообразности, возрастанием многовариантности прогресса, отказом от принципов массового социального действия, формированием новой системы стимулов и мотивов деятельности человека, замещением материальных ориентиров культурными и др. Современное производство трактуется как производство знаковых, или символических, а не материальных ценностей (подробнее см.: Baudrillard J. For a Critique of the Political Economy of the Sign. – Baudrillard J. Selected Writings. Cambr., 1996; Lash S., Urry J. Economies of Signs and Space. L., 1994). Постмодерн воспринимается его сторонниками как постэкономическая эпоха, для которой характерны демассификация потребления и производства, преодоление фордизма и отход от форм индустриального производства. Важнейшей составляющей этой эпохи является преодоление редукции человека к простому элементу производства, которая была присуща индустриальному обществу. В этой связи постмодерн нередко определяется как состояние, где растет внутренняя свобода человека, преодолевается отчуждение и снижается его зависимость от хозяйственных и политических институтов. Эпоха постмодерна отличается всемирным масштабом. Если эпоха модернити может рассматриваться как период «явного доминирования европейской культуры» {Heller A., Feher F. The Postmodern Political Condition. Cambr., 1988, p. 146,149), то постмодернити связывается с утратой европейским регионом доминирующих позиций в мировой экономике и политике, с отказом от идеи национального государства и выдвижением на первый план иных социокультурных моделей. Идея постмодерна встретила критику, в которой можно выделить три этапа. На первом этапе (кон. 70-х и 1-я пол. 80-х гг.) неопределенный термин «постмодерн» начал замещаться еще более аморфным понятием «модернизация». Постмодерн стал трактоваться как гипотетический строй, формирование которого будет связано с завершением процесса модернизации; перспективы же его оставались неясными. На втором этапе (сер. 80-х гг.) происходит пересмотр содержания понятия «постмодерн». Если ранее модернити и постмодерн считались двумя периодами в социальной эюлюции (см.: Kumar К. From Post-Industrial to Post-Modern Society. New Theories of the Contemporary World. Oxf. —Cambr., 1995, p. 67), то позднее эти понятия стали взаимозаменяемыми. Это позволило ограничить период модернити периодом истории с сер. 17 по кон. 19 в., модернизм – третью 19 и 1-й пол. 20 в., а постмодерн с последними десятилетиями индустриального общества. На третьем этапе происходит отказ от характеристики современного состояния как постмодерна. Так, Э. Гидденс пред-

296

ПОСТМОДЕРНИЗМ латает заменить термин «постмодерн» понятием «радикали– зованной модернити»; Б. Смарт рассматривает постмодерн как реконституирование модерна. Многие социологи и философы вообще отказываются от понятия «постмодерн». Так, 3. Бауман рассматривает современное общество не как постмодерн, а как самоценную модернити, как модернити-для– себя (modernity for itself). Логическим завершением этого процесса стало признание того, что «модернизм характеризуется незавершенностью модернизации, а постмодернизм в этом отношении белее современен, чем модернизм как таковой» (Jameson F. Post-Modernism, or The Cultural Logic of Late Capitalism. L., 1992, p. 310). Несмотря на свою противоречивость, концепции постмодерна оказали существенное влияние на социальную философию 2-й пол. 20 в. Лит.: Ваитап Z. Intimations of Postmodernity. L.—N. Y, 1994; Bertyens H. The Idea of Postmodern: A History. L-N. Y, 1995; Featherstone M. Consumer Culture and Post-Modernism. L., 1991; Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambr., 1995; Jencks Ch. Modern Movements in Architecture. Harmondsworth, 1973; Hassan I. The Literature of Silence. N.Y, 1967; Ingehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton, 1990; Kumar K. From Post-Industrial to Post-Modern Society. New Theories of the Contemporary World. Oxf—Cambr, 1995; Lash S., UrryJ. Economies of Signs and Space. L., 1994; Sidem. The End of Organized Capitalism. Cambr., 1996; Lyon D. Postmodernity. Buckingham, 1994; LyotardJ.-F. La Condition postmoderne. P., 1979; Rose M. A. The Post-Modem and the Post-Industrial. Cambr., 1991 ; Smart B. Modern Conditions. Postmodern Controversies. L.—N. Y, 1992; Idem. Postmodernity. L—N.Y, 1996; Touraine A. Pourrons-nous vivre ensemble? Egaux et differents. P., 1997; Vattimo G. The End of Modernity. Oxf, 1991; Wright Mills С. The Sociological Imagination. Harmondsworth, 1956. В. Л. Иноземцев

ПОСТМОДЕРНИЗМ – тенденции, проявившиеся в культурной практике и самосознании Запада в течение двух последних десятилетий. Речь идет о пересмотре кардинальных предпосылок европейской культурной традиции, связанных с прогрессом как идеалом и схемой истории, разумом, организующим вокруг себя весь познаваемый мир, либеральными ценностями как эталоном социально-политического обустройства, экономической задачей неуклонного прироста материальных благ. Такое переворачивание привычных—«модернистских» – представлений (отсюда и термин «постмодернизм») охватывает самые разные сферы культурной деятельности, и если в кон. 1960-х гг. постмодернизм ассоциируется по преимуществу с архитектурными экспериментами, основанными на новом образе пространства и стиля («классиками» постмодернистской архитектуры считаются Ч. Дженкс и Р. Вентури), то со временем этот термин получает более широкое хождение, распространяясь на все области общественной жизни. В философии этот термин укореняется Ж.-Ф. Лио– таром, предложившим говорить о «постмодернистском состоянии», для которого характерны открытость, отсутствие жест– кихиерархий, асимметричных оппозиционных пар (высокое– низкое, реальное – воображаемое, субъект – объект, целое – часть, внутреннее – внешнее, поверхность – глубина, Восток – Запад, мужское – женское и т. д.). Постмодернизм сторонится «тотализующих моделей» и связан со сменой познавательной парадагт1,пересмсотюм позиции субъекта какцен– тра и источника системы представлений. Место субъекта занимают разнообразные безличные структуры, будь то потоки желания и интенсивности (ЖДелёз и Ф. Гваттари), трансгрессия и эротизм (Ж. Батай), соблазн в его гиперреальном измерении (Ж Бодрийар), пульсации, связанные с либидо (Ж Лакан), сингулярности (П. Вирилио, Ж.-Л. Нанси), ирония (Р. Рорти) или же отвращение (Ю. Кристева). В результате антропоцентризм, характерный для «нововременной», или просвещенческой, картины мира, сменяется множеством онтологии, выстраиваемых сообразно множеству «объектов». Значительную роль в разработке этих идей сыграла «деконструктивная» критика Ж. Деррида «метафизики присутствия». Попытка постичь отсутствие истока, различие, а не тождество как отправную точку самого мышления приводит Деррида и его единомышленников к переосмыслению статуса события: событие перестает соотноситься с универсальной истиной бытия. Анализ M Фуко субъективности как исторического конструкта, как своеобразной функции властных отношений, познавательных практик и закрепляющих их институтов, оказал решающее влияние на становление «бессубъектной» философии. С этим же связаны и идеи о «смерти автора» (М. Фуко, Р. Барт, М. Блашо), выражающие историческую исчерпанность как феномена авторства, так и традиции герменевтического(«смыслового»)толкованиятекстов, основанной на нем. Многие понятия, заимствованные из философии постмодернизма, были перенесены в литературоведение и «арт-критику», утратив исходный смысл и превратившись в новый «язык власти». Постмодернизм оказал большое влияние на различные виды искусства, что связано с изменением статуса произведения искусства в наше время (неизбежная вторичность материала и художественного жеста, сознательно реализуемая стратегия цитирования, пастиш, ирония, игра). Е. В. Петровская В постмодернизме велика роль описательного плана, т. е. характеристики вновь возникшей реальности, и плана полемического, связанного с переоценкой ценностей мысли и культуры. Целостная реальность ускользает от слов и отрицается постмодернизмом. Признаются только описания. Эти описания конституируются как единственная реальность. Подчеркиваются те черты электронной культуры, которые стирают различия между истиной и ложью. Реальность и фантазия сливаются в «виртуальной» действительности, как в «Диснейленде». Карта предшествует территории и создает «территорию», телевизор формирует общество. С развитием культуры постмодернизма возникло своеобразное разделение труда между Америкой и Францией. США первенствуют в производстве кинокартин, телевизионных программ, компьютерных игр; Франция первенствует в осмыслении и критике того, что возникает. Эта критика сливается с антиамериканизмом. В Америке господствует апологетика «видеотии»: самый яркий апологетический текст принадлежит Маршаллу Маклюену. Французские постмодернисты (Ж. Бодрийар, П. Бурдье, Ж. Деррида, М. Фуко, Ж. Лакан, Ж. Лиотар) атакуют лого– центризм западной метафизики, «метафизику фонетической письменности», книжную культуру Нового времени, навязывающую человеку ограниченный взгляд на мир, отношение между знанием и властью и др. М. Фуко отвергает «натурализацию» картезианской мысли, превращение законов аристотелевской логики в законы природы, псевдорациональную гегемонию мысли белых состоятельных мужчин. Отступление от норм трактовалось Новым временем как болезнь, женственность – как иррациональность, цветная кожа – как неполноценность. Пафос Фуко —

297

ПОСТПОЗИТИВИЗМ защита «другого», защита «плебса», ставшего объектом тонких форм насилия. Труды Фуко охватывают много областей, но всегда сосредоточены на проблеме власти, в т. ч. сексуальной. Его теория тела стала важнейшим источником современного феминизма, продолжающего анализ Фуко. Согласно Д. Батлер, бинарная концепция пола – искусственная конструкция. Бинарные классификации ( в т. ч. грамматическая категория рода) в явной или скрытой форме рассматривают мужское как норму. Согласно феминистической теории, наследственная гете– росексуальность и фаллоцентризм понимаются как система власти. Эта власть утверждается самим языком – он фалло– центричен. От Фуко подхвачена и идея, что юридические системы власти создают субъектов, которых они потом представляют. Следовательно, женщинам бесполезно добиваться эмансипации от политической системы, которая их конституирует в качестве объекта манипуляции и контроля. Мужская цивилизация должна быть разрушена до основания. За этими гротескными теориями стоят, однако, реальные сдвиги. Социальные движения захватывают сферу культуры и гораздо меньше – экономические отношения. Сексуальные меньшинства, этнические группы, экологические активисты, религиозные фундаменталисты стремятся к иным целям, чем прежний социализм. Многие группы травмированы психологически и бунтуют против господствующих психологических норм. Критики постмодернизма отмечают, что это движение интеллектуальной элиты, не затрагивающее «молчаливого большинства». Однако «молчаливое большинство» просто не видит, что Новое время кончилось и начался поворот неизвестно куда, эпоха дрейфа, потери и обновления ориентиров. Постмодернизм сравнивают с Александрийским периодом древности. Как и тогда, ныне господствует эпикуреизм и скептицизм. Подобно Понтию Пилату, постмодернизм спрашивает: «Что есть истина?», будучи заранее уверен, что еще не родился тот, кто скажет: «Я есть истина». Однако есть обстоятельство, которое подрывает эту историческую аналогию: возникновение и развитие телевидения. Некоторые приемы телевидения (напр., коллаж) использовались сначала в прозе, в эссе, в пластических искусствах. Теперь же мы видим обратное влияние телевидения на искусство. Техногенная цивилизация, создавшая телевидение, вызвала необратимые сдвиги во взгляде человека на мир. Их отразил постмодернизм. Но все попытки увековечить современное состояние мира, нынешний стиль восприятия жизни необоснованны. Безответственность телевидения должна быть преодолена. Разрушительное влияние телевидения на частную, политическую жизнь, на культуру отмечали К. Поппер, Г.-Х. Гадамер и др. История культуры – это история обуздания новых стихий. Телевидение предоставляет огромные возможности для интеграции современного человека, неспособного достичь цельности в обществе, стихийно движущемся к разобщению и хаосу. В современной культуре господствует нежелание знать, куда движется человеческое общество. Это бегство от истории приводит к идее о конце истории, принимает форму искусства без «почвы и судьбы», ушедшего в мир снов и свободной игры форм. Место Бога, абсолюта, бессмертия объявляется пустым. Все предметы воспринимаются как бы на поверхности и держатся на пороге пустоты, цепляясь друг за друга. Нет иерархии глубин, иерархии значительного и ничтожного. Культура постмодернизма освобождает европейцев от европоцентризма, но одновременно освобождает и от всякого центра, от всякого фокуса, в котором собирается множественность мира. Это расшатанное состояние духа Запада получает новый смысл в афро-азиатских культурах. Для интеллектуалов «третьего мира» очередная деконструкция вчерашних кумиров становится теоретической деконструкцией западной цивилизации в целом. Возникает соблазн утверждения своей, антизападной культуроцентричноста, своей национальной и конфессиональной спеси. Преодоление постмодернизма требует нового духа. Г. С. Померанц

ПОСТПОЗИТИВИЗМ – совокупность концепций в философии и методологии науки, возникших как критическая реакция на программу эмпирического обоснования науки, выдвинутой логическим эмпиризмом (неопозитивизмом), а с распадом этой программы пришедших ей на смену. В значительной степени эта реакция была инициирована идеями К. Поппера, выраженными в его книге «Logik der Forschung» (1934), которая появилась в период, когда неопозитивизм имел преобладающее влияние, и сыграла едва ли не решающую роль в его критике. Сам Поппер заявлял, что он «убил логический позитивизм» (Popper К. Intellectual Autobiography. – В кн.: The Philosophy of Karl Popper. La Salle, 1974, p. 69). «Убийство», однако, направлялось благами намерениями: Поппер полагал, что ему удалось выполнить задачу, поставленную его оппонентами из Венского кружка: создать теорию научной рациональности, опирающуюся на эмпиризм и логику, которая позволила бы строго разделить науку и ненаучные формы мыслительной активности (см. Демаркации проблема). Судьба распорядилась иначе: критика позитивистской программы вызвала «цепную реакцию», приведшую в итоге к ревизии практически всех основных понятии философии науки, в первую очередь понятия «научной рациональности», к изменению самого образа науки и понимания ее роли в культуре. Постпозитивизм эволюционировал от альтернативных решений проблем, поставленных позитивистами, к признанию этих проблем неразрешимыми или бессмысленными и формированию новой проблемной сферы. Прежде всего это относится к проблеме взаимоотношения между наукой и философией. Отталкиваясь от позитивистского лозунга «Наука—сама себе философия» и третирования «метафизики» как совокупности положений, не имеющих научного смысла, постпозитивизм вначале признал эвристическую ценность философской онтологии для науки (Поппер), затем нашел сходство между философскими дискуссиями и конкуренцией научных «парадигм» в «кризисные периоды» истории науки (Т. Кун), далее взял курс на «реабилитацию» метафизики, которая должна была осуществляться теми же аналитическими методами, с помощью которых неопозитивисты пытались ее дискредитировать (У. ван О. Куайн, У. Селларс, Дж. Смарт и др.), обнаружил, что защита «твердого ядра» научно-исследовательской программы от опровержений («негативная эвристика») в периоды, когда эта программа обеспечивает прирост эмпирического содержания, делает это «ядро» методологически неотличимым от метафизики (И. Лакатос выяснил мифо– генную и метафизическую «родословную» фундаментальных научных понятий – пространства, времени, причины, вероятности и др.) (К. Хюбнер), наконец, вообще признал «псевдопроблемой» поиск каких бы то ни было «демаркаций» между наукой, мифом или метафизикой (П. Фейерабенд). В отличие от неопозитивистов, уповавших на установление несомненных оснований научного знания на почве чувствен-

298

ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ ного опыта, постпозитивизм объявил «эмпирический базис» науки продуктом рациональной конвенции, выявил неустранимую «теоретическую нагруженность» (т. е. смысловую зависимость от научных теорий, используемых в исследовательских процессах) терминов языка науки; тем самым была снята (или значительно ослаблена) дихотомия «теоретических» И «эмпирических» терминов языка науки (см. Стандартная концепция науки). Постпозитивизм фактически отказался от различения контекста обоснования и контекста открытия (Рейхенбах) как от методологически бесплодного; напротив, именно методология, приближенная к реальной практике науки, обязана объяснить возникновение новых научных теорий и процессы их принятия научными сообществами (Лака– тос, Агасси, К. Хукер, Э. Захар). Унаследовав от неопозитивизма проблему «рациональной реконструкции» истории науки (т. е. объяснения исторической эволюции научного знания с помощью «нормативных» методологических концепций), постпозитивизм затем пришел к плюрализму методологий, к идее принципиальной ущербности любых попыток «втиснуть» историю науки в какую-то единую методологическую схему, наконец, к «дескриптивиз– му», т. е. сведению задач методолога к описанию конкретных приемов, методов, условий, которыми направляются научно– исследовательские действия, приводящие ученых к успеху. Тем самым постпозитивизм отказался видеть в методологических нормах универсальные критерии научной рациональности. Лакатос объявил историю науки «пробным камнем» методологической концепции; при последовательном развитии этой мысли история науки должна рассматриваться как «резервуар» поучительных (как для ученых, так и для методологов) примеров, а не развернутая во времени реализация универсального научного метода. Отсюда – постепенный отход постпозитивизма от свойственных критическому рационализму установок на нормативную методологию и усиление интереса к «ситуационному анализу» (case study) этих примеров с привлечением социологических, социально-психологических и др. факторов, не принимавшихся в расчет методологами-норма– тивистами; сюда же относится проект «натурализованной эпистемологии» (Куайн), согласно которому задача эпистемологии состоит в изучении психологических закономерностей научно-исследовательских процессов; тем самым эпистемология выступает как раздел когнитивной психологии. От критики индуктивизма и кумулятивизма, свойственной неопозитивизму, постпозитивизм перешел к радикальному пересмотру представлений о науке как целенаправленном поиске истин. Само понятие «истины» либо вовсе устранялось из методологических рассуждений, либо подвергалось специфической интерпретации, приспособленной к антикумуля– тивистским, «дискретным» моделям эволюции науки. В этих моделях история науки распадалась на ряд «несоизмеримых» периодов, связь между которыми устанавливается не логико– методологическими, а историко-научными методами в сочетании с социологическими и культурологическими экскурсами. В связи с этим подверглись ревизии представления о научной рациональности; это понятие стало трактоваться как исторически относительное, «гибкое», включающее в свое содержание ценностные и культурные ориентиры. Вместе с понятиями «истины» и «рациональности» было пересмотрено и понятие «прогрессивного развития научного знания»: под «прогрессом» стали понимать не целенаправленное «приближение» к истине (подобный «телеологизм» был объявлен пережитком устаревшей метафизики), а «увеличение эмпирического содержания», т. е. способности научных теорий объяснять и предсказывать научные факты (Лакатос), или расширение возможностей разрешать теоретические проблемы (Л. Лаудан); по словам Куна, «науки не нуждаются в прогрессе иного рода» (Кун Т. Структура научных революций. М., 1975, с. 214), и это стало общим местом философии науки постпозитивизма. Если «критические рационалисты» еще говорили о «росте» научного знания и искали методологические критерии такого роста, то их оппоненты (Кун, Фейерабенд и др.) предпочитали говорить только об «изменении» научного знания, в связи с чем был остро поставлен вопрос о самой природе последнего, разделивший постпозитивизм на сторонников научного реализма и инструментализма. Постпозитивизм отказался от неопозитивистского идеала научного знания как логически систематизированного множества высказываний, образцами которого считались теории математического естествознания; анализ был переориентирован на динамику научного знания, которое стало трактоваться как жизнь «популяции» понятий в интеллектуальной среде (Тул– мин), конкуренция научных сообществ (Кун), «пролиферация» научных теорий в атмосфере безграничной свободы интеллектуального соперничества ученых (Фейерабенд). Само понятие «научного знания» подверглось принципиальной дифференциации: напр., Полани рассматривал «невербализу– емое», личностное, или «периферийное», знание как важнейшую составную часть стиля научного мышления. Одной из основных тенденций постпозитивизма стало «коллективистское» понимание субъекта научного познания: «стиль мышления», включающий ценностные ориентации наряду с понятийными «каркасами», детерминируется научным «сообществом» и выступает как «априорное» условие всякой научно-познавательной деятельности. Научные коммуникации, институциональная организация науки, научные традиции, профессиональное обучение – все то, что способствует формированию стиля мышления, научных «парадигм», вошло в предметный круг философии науки, которая, т. о., во все большей степени превращается в междисциплинарную область исследований. Значительное внимание стало уделяться «этнометодологическим» исследованиям, которые ранее относились исключительно к компетенции социологии науки. Это означало уже полный отход от проблемного поля неопозитивизма, и, следовательно, наименование «постпозитивизм» стало терять свое исходное значение. С эволюцией от неопозитивизма к постпозитивизму связано изменение некоторых мировоззренческих установок философии науки—разочарование в безусловных, рационалистически трактуемых ориентирах культуры (в т. ч. в доминирующей роли науки и научного знания) и склонность к мозаичному, калейдоскопическому и плюралистическому видению мира и места человека в нем, акцент на относительности, исторической обусловленности познавательных ценностей и результатов. Безусловно, это изменение не является ни всеохватным, ни необратимым; критический анализ связанных с ним процессов является необходимым условием дальнейшего развития философии науки. Лит.: Структура и развитие науки. М., 1978; Философия и методология науки. М., 1996; Никифоров А. Л. Философия науки: история и методология. М, 1998. См. также лит. кет. Философия науки. В. Н. Пору с

ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ – общее название для ряда подходов в социально-гуманитарном и философском позна-

299

ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ нии последней трети 20 в. Подобно структурализму – явление междисциплинарное и международное. Нашел свое выражение в литературоведении, философии, социологии, истории, искусствоведении. Распространен гл. о. во Франции и США, в Германии иногда носит название «неоструктурализм». Сам интерес к такому называнию или обозначению (структурализм или постструктурализм) идет не изнутри, а извне, это внешние ярлыки явлений, а не самохарактеристики. При атом отношение постструктурализма к структурализму понимается по-разному: как выявление скрытого в структурализме; как следствие внутреннего изменения в структурализме; как его «вторая волна» (решение нерешенных задач). Постструктурализм – безусловная реакция на структурализм (в области, которая не является ни наукой, ни философией, но строится на скрещении форм и жанров). Социальным символом наступления постструктурализма стал революционный кризис 1968 во Франции: он свидетельствовал об изменении духовного климата и социальной чувствительности. К тому же переход от структурализма к постструктурализму был феноменом в параде интеллектуальных мод, которые, как правило, во Франции создаются, а в др. странах (в России или

США) перенимаются. В результате структуралистские программы и методики сохранили свое научное значение и достаточно широкую сферу применимости, но покинули область социального резонанса. Постструктурализм не стремится объективно выяснить обстояние дел, независимое от субъекта или читателя: главное для него – раскрепощение желаний и поиск удовольствия в любом жизненном акте – при всем признании отсроченное™, отстраненности любого предмета человеческих вожделений или даже вообще невозможности «реального» наслаждения чем бы то ни было. Конкретные возможности пекггетруктурализма были заданы теми способами, которыми можно было помыслить «изнанку» структуры. Соответственно постструктурализм акцентирует, напр., не оппозицию синхронии и диахронии, а некую недифференцированность длительности становления; не оппозицию вариативного и инвариантного, а самодостаточность события. Изнанками структуры может быть что угодно в зависимости от того, что именно в структуре подвергается отрицанию, на месте безличной логики – эмоции и аффекты («интенсивности»); на месте порядка – случайность; на месте целостности – фрагментарность; на месте слаженного ансамбля – нечто разнородное и взаимоприлаживанию не поддающееся. Из структуры можно вьтасть в после-структуру («магму») и в до-структуру (набор несвязанных атомов), в социально-политическое пространство игр власти (Фуко) и в полное отрицание социальности как фикции, как условной записи средствами массовой коммуникации на теле каждого конкретного индивида (Бодрийар). При этом сам дух противоречия первенствует над любой субстанцией или материалом: если видеть структуру как органическое единство – то ей можно противопоставить механизмы («желающие машины» из «Анти-Эдипа» Делёза и Гваттари), а если, скажем, «конструкцию» – то, напротив, ботанические «ризомы» или биологические потоки всевозможных субстанций (сперма, кровь), так что машинное и органическое здесь не исключают друг друга. Почти каждая возможность структурной изнаночности была кем-то и запрошена и как-то образно реализована. Конечно, эти заполняющие субстанции неоднородны. К одному полюсу стягивались объединяющие «метафизики желаний» (пульсации, интенсивности, энергии); к другому – плюрали– зованные различия (сингулярности, партикулярности). Творчество Делёза (с Гваттари), Лиотара, Бодрийара, Касториади– са давало интересные скрещения – политэкономии, социологии, антропологии, психоанализа. Каждый раз это не были прививки новой терминологии на четко вычленимое понятийное тело, но дальнейший этап размывания концепций, установок, подходов, дававший подчас яркие, неожиданные, сочетания. Задним числом у всех французских представителей структурализма были обнаружены идеи, характерные потом и для постструктурализма. Так, Фуко в 1970-х гг. исследует механизмы власти и нормирующие практики, порождающие знание. Барт уже в «S/Z» доходит до такой виртуозной фрагментари– зации своего литературного объекта, что все прошлые семиотические программы отходят в туманное прошлое. Лакан и вовсе изначально отрывал означающее от означаемого, и даже для Леви-Стросса свободное, избыточное, не подлежащее системному упорядочению означающее выступало как условие всякого означения. Общее в постструктурализме, независимо от его конкретных версий и вариантов, одно: эмоция сомнения, критика субъекта, присутствия (наличия), представления, элементы релятивизма и скептицизма. Концептуально-символическим актом, учреждающим постструктурализм, стало изъятие структуралистского «различия» из системы противопоставлений, придающей ему смысловую нагрузку, и абсолютизация различия как такового. «Тексты», «дискурсы» и «стили письма» стали важны отныне не своей системной связностью, а наоборот, своей отрезочностью, вычлененностью, принципиальной необобщаемостью. Ни структуры, ни даже «эпистемы» в постструктурализме невозможны. Абсолютизация «различия» позволяет назвать все в пегстструктурализме в том или ином смысле интертекстуальным – цитатным, аллюзивным, перекликающимся через голову эпох и веков (этот термин Кристевой, вдохновленный Бахтиным, отмечает лишь одну разновидность текстовых пересечений). Разумеется, вовсе не любая «интертекстуаль– ность» интересует псчггструктуралиста: напр., пересечение естественнонаучных текстов с юридическими никого особенно не вдохновит. Привилегированным местом интертекстуальных взаимодействии становится пересечение литературных (а также литературоведческих) текстов с философскими. Тяготение к такому скрещению было взаимным. Споры о конце философии и о новой философии, широкая область экспериментов – все это размывало прежние жанровые критерии философского рассуждения, обостряло вопрос о том, что есть философия. Что же касается литературы (литературоведения), то она всегда была областью гуманитарного знания, наиболее свободной в своих экспериментах с формой, жанром, стилем. Смычкой между ними было внимание к языку, письму, графике и проч. В США эти процессы, связанные с рецепцией Деррида, протекали достаточно бурно, и в результате литературоведение, которое некогда заимствовало приемы лингвосемиотических исследований, само стало экспортером «теории» для др. областей знания – для той же философии, а при еще большем расширении – и для естественных наук (переосмысление философии науки в творчестве Р. Рорти). Линия соприкосновения между философией и литературой (литературоведением) – письмо, стиль, риторика, лингвистическая проблематика в широком до размытости смысле слова. Если в языке поставить на первый план не его логическое категориальное содержание, а его метафорическую способ-