Текст книги "test"

Автор книги: fifti_fifti

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 101 страниц)

– Пришел по мою душу, – обреченно шептал он в его влажные, чуть припухшие губы.

– Возьми меня, Дантаниэл. Я уже устал тебя об этом умолять, – настойчивые ладони и ласковый язык, движения пальцев по лицу смывали все: уверенность, решимость противостоять. Оставалось лишь желание – дикое и неутолимое, как воск горящей свечи. Оно текло по телу и оставляло после себя незаживающий красный след.

– Я не могу … Мне нельзя, я давал обет… Ты знаешь.

– Я знаю. Но ты ведь так этого хочешь, – настойчивое трение и ладонь, сжавшая центр удовольствия под свободной черной тканью одеяния священнослужителя до судорог. – Зачем ты сопротивляешься?

– Адам, нет …

– Данни, пожалуйста …

Серые глаза Данте распахнулись. Только Адам мог произносить это глупое ласковое имя так, что захотелось продать весь мир. В голове щелкнуло что-то. Белоснежная рубашка юноши соскользнула на пол, разорванная на груди. Адам согласно зарычал, когда сильные руки подхватили его под ягодицы и усадили на бедра, немного покачивая в стороны. Он обвился вокруг желанного им тела, как плющ вокруг ствола дерева.

– Это неправильно. Мы будем гореть в аду, Бёрнли… – последнее, что было сказано в пределах комнаты, ставшей святилищем одного из семи смертных грехов, объединившего в слитном порыве две заблудших души.

– Значит, так тому и быть. Хочу гореть. С тобой. Под тобой… – Последние слова были сказаны жарко и четко. Без единого сомнения.

Это желание исполнилось в тот же час. Адам изнемогал от сладкой муки, поваленный на поверхность стола в тесной церковной конторке. Он даже не мог стонать, хотя его легкие разрывались от выдохов наслаждения. Его существо жадно принимало все прикосновения и любовь, подаренную черноволосым молодым священником, который встал на путь вечных мучений ради него. Томные изгибы двух тел в ласкающих ладонях, абсолютная покорность каждому движению: они как будто танцевали вместе невыносимо прекрасный и сладкий танец, пока их бедра прижимались плотнее, а возбуждение откровенно касалось кожи. Адам разводил колени еще шире, чтобы ощутить, движения твердого тела между ног. Перекрещенные лодыжки юноши вздрагивали от каждого толчка. Данте медленно поднимал и опускал его бедра, возвращая их в прежнее положение еще и еще, с деликатностью совсем ему не свойственной. Молочно-белая грудная клетка Адама подрагивала, нестерпимое жжение раскручивалось внутри под взглядом сумасшедших серых глаз Дантаниэла. Охваченные блаженной теплой негой, они не замечали бега времени. Данте был немного несмел, но настойчив, оставаясь при этом нежным. Так хотелось сделать все, чтобы не причинить боль юноше, бившемуся в его руках. Они шагали к блаженному краю вместе, наслаждаясь, растворяясь друг в друге и теряясь с каждым нежным стоном. Данте рычал, не в силах сдержать импульсы, сотрясающие его тело. Неправильно и, одновременно с этим, так прекрасно. Что может быть более правильным? Мелодия их голосов в слитном аккорде достигла высочайшей точки в один момент – если бы Дантаниэл мог приказать сердцу перестать биться именно в этот миг, ему было бы не жаль сделать это. Они лежали некоторое время на полу без одежды на разорванной белой рубашке Адама и черном церковном одеянии Данте. Два цвета словно смешались в их сознании, перепутав все личные и моральные правила. Стерев все ответы.

– Ты теперь мой, – Адам накрутил на палец золотую цепь с крестом, висящую на шее его любовника, подтягивая его к себе для поцелуя, глубокого и нежного.

– Я не смогу смотреть на Рейчел, Бёрнли. Что мне теперь сказать ей? Что я горю при одном взгляде на твое лицо?

Довольная улыбка тронула губы светловолосого юноши.

– Я сам не знаю. Мы придумаем что-нибудь, хорошо? Просто не оставляй меня. Я не могу без твоего тела, оно манит меня с первого дня, как я увидел тебя. Я без ума от тебя, Данте...

Без ума – это слишком мягкое сравнение. Данте плотно сжал веки. Им обоим было тяжело принимать эту новую реальность, где они были теперь неразрывно связаны. Но пути назад уже не существовало– ни для кого из них. Возможно, этот грех и послужил той самой точкой невозвращения. Но кто бы мог предсказать это с точностью тогда? С того дня что– то неуловимо изменилось в их жизнях. Данте больше не мог зайти в церковь без того, чтобы не начинать нервно чесаться и оглядываться по сторонам. Ему все время казалось, что кто-то узнает, пронюхает, высмотрит их с Адамом маленький секрет. Он отдраил с мылом всю комнатушку, где ими так недолго, но так сладко владела страсть, желая смыть тягучий запах трав с пола и столешницы. Затем он перестирал четыре раза свою сутану, перечитал все известные ему молитвы, мечтая, чтобы проклятый Бёрнли прекратил охотиться за его душой во снах и в реальности, хотя надежда на спасение была крайне слаба. Молодой человек стал его ночным кошмаром. Данте снилось его светлое тело на его простынях, открытое лишь для его объятий, бесстыдные выдохи и прогиб спины, колени, сжимающие его бедра, бесконечные скольжения двух поверхностей кожи – светлой и смуглой, похожих на кофе с молоком. Это не прекращалось ни на мгновение. Он просыпался в ледяном поту у себя дома далеко за полночь, а вокруг него были скомканные, влажные одеяла. Данте обнаруживал себя встрепанным и напряженным, как струны инструмента, из которого можно было извлечь мелодию только если провести смычком. Адам стал его смычком. Его дикой страстью, проводником в мир тайных, запретных наслаждений. Данте пришлось съехать из дома. Они с Рейчел и родителями жили в двух половинах одного и того же коттеджа на окраине города, но с некоторых пор, по понятным соображениям, ему стало совершенно невозможно там находиться. Адам бледнел и отворачивался каждый раз, как они пересекались в пределах комнат. Данте сдался первым. Он уехал ближе к центру, сняв себе небольшую комнатку, которую едва тянул на свое крошечное жалование, но это было все, что ему оставалось. Если бы это помогло. Бёрнли и там не оставлял его в покое. Его юное шелковое тело оказывалось под боком каждый раз, как только Рейчел уезжала куда– нибудь по делам или отворачивалась, не успевая проследить за своим суженым. Данте любил его до изнеможения, выжимая на податливое теплое существо всю свою страсть и утопая все больше и больше. Он так и не понял, как это случилось, но в одну из таких ночей сердце не выдержало мучений. Он выдохнул Адаму прямо в лицо, изливаясь на его молочно-белый живот:

– Я люблю тебя, Адам… – простонал он, крепко и до судорог сжимая его плечи.

Молодой человек отрешенно хлопал ресницами, приходя в себя. Данте понял, что хватил через край, не сдержав в себе этот порыв. Он прикусил язык от страха. Возможно, этого не следовало говорить, не следовало падать с головой в то, что никогда не стало бы чем-то большим, чем тайной связью.

– Правда? – Адам привстал на локте и внимательно вгляделся в красивые черты лица в темноте.

Данте облизал сухие губы и прикрыл веки. Затем судорожно кивнул.

– Данни, – Адам расплылся в нежной улыбке и провел пальцем по его скуле. – Если бы ты знал, как много это значит для меня. Как бы я хотел принадлежать одному тебе.

Он крепко обнял молодого человека, целуя его влажную шею и грудь. Данте показалось, что именно в тот момент мир обрушился на него и не было уже ничего, что могло бы их сломить. Адам тоже любил его, он слышал это в биении его сумасшедшего сердца. Это стало единственной причиной для того, чтобы хотеть шагнуть в новый день. Им было хорошо друг с другом, а Дантаниэл слишком быстро увяз в своем неправильном счастье. И все могло бы быть замечательно, насколько это было возможно в их ситуации, если бы не случилось одно жуткое событие, разом поставившее точку в этой запретной истории любви.

Как– то раз, примерно полгода спустя, преподобный брел по весенней улице в компании своего приятеля – Мэла Марлоу. Они были знакомы уже лет десять или около того. Этот необычный высокий и широкоплечий мужчина однажды пришел в церковь, чтобы исповедаться и замолить свои грехи. Данте выслушал его, дав ему добрый духовный совет, как всегда и делал для всех нуждавшихся. Марлоу поблагодарил его. Затем пришел через неделю, а затем еще, и еще… И вот уже много лет его визиты носили постоянный характер: Данте даже удивлялся, если случалось так, что Мэл не заглядывал в их скромную обитель.

Так бывает иногда, что те, кому доступны многие людские тайны, получают доверие и вне церкви. Это произошло и с Данте. Поначалу Мэл казался ему отстраненным и чужим, немного грубым человеком, который любил в одиночестве коротать свои часы, но затем они подружились, поняв, что у них есть нечто общее, и потому довольно часто проделывали вместе путь домой.

Мэл жил в одном из высоких, тесно лепящихся зданий в центре города, в соседнем квартале, и работал надсмотрщиком в городской тюрьме. Данте было не удивительно, что этому мужчине так часто хотелось излить кому-нибудь душу. Семьи и детей у Марлоу не было, возраста он был среднего, профессия его оставляла желать лучшего – никому не приходилось сладко в казенных домах, находись эти люди с той стороны решетки или с этой. Вот и Марлоу был угрюм и мрачен. Дантаниэл и сам не понимал, чем обязывался такому вниманию. У него иногда возникали подозрения, что Мэл в чем-то похож на него по части любовных пристрастий, но смелости спросить у этого сурового мужчины прямо он не находил, пока однажды Марлоу сам не завел эту тему.

– Забавная штука жизнь, – заметил он, когда повернул на нужную улицу перед высоким кирпичным домом. – Мы сегодня повесили одного парня. Никогда не догадаетесь за что, отец Баррингтон.

– И за что же? – Данте мечтательно проводил взглядом белое облачко, которое плыло в небе. Цвет небосвода напомнил о голубых глазах Адама, блестящих и таких лучистых. Он знал, что сегодня ночью снова увидит этого безумного мальчишку и жил лишь этой мыслью весь день.

– За мужеложство. Просто потому, что он предпочитал не женщин.

С высоты, на которой парил, священник очень резко снизился на грешную землю. Его зрачки слегка расширились, выдавая волнение.

– Э… Надо же. Но ведь это… Закон. Так? *

С XIII века законы против гомосексуализма существовали и в Англии и во Фландрии, где содомия считалась «преступлением против божественного величия» и наказывалась смертью. С 1317 по 1789 г. прошло 73 процесса. В 1533 году в Англии был принят Buggery Act, предусматривающий наказание в виде смертной казни за содомию, включая однополые сексуальные контакты, анальный секс и зоофилию. Виновные в преступлении подвергались казни через повешение. В случае доказанной попытки совершения указанных деяний обвиняемые наказывались тюремным заключением.

– Так. А вы не считаете, что это неправильно: таким образом наказывать тех, кто делает свой выбор иначе, чем другие, преподобный?

Данте потерялся. Он не знал, что можно ответить на такую провокацию. Иногда рядом с Мэлом Марлоу он чувствовал себя лишенным одежды и всех покровов, как будто этот проницательный человек видел его насквозь. Такой момент наступил и сейчас.

– Все мы равны перед лицом Всевышнего. За свои грехи отвечают все, поздно или рано, не так ли, Марлоу? Значит, не имеет значения, когда. Это просто… происходит. С каждым из нас, – Дантаниэл слегка расслабил начавший вдруг давить воротничок.

– Так. Но я не спрашивал про Всевышнего, преподобный. Я спрашивал ваше мнение.

Данте нервно огляделся. Знакомая чесотка начала одолевать его. А Марлоу, казалось бы, наслаждался подобной реакцией.

– Мое мнение резко отрицательное. Это противоестественное деяние против церкви и против Бога, – сжав зубы, солгал Данте.

– Хм. Почему-то я разочарован вашим ответом, – уголок губы Мэла дернулся немного вверх. – Я думал вы более…Мм… Свободны во взглядах. А что бы вы сказали, если бы я вам сознался, что сам являюсь одним из тех, кто практикует содомию? Мое предпочтение – не только женщины. Я также не против мужчин.

Глаза в глаза, ровно на секунду. Достаточно для того, чтобы щеки Дантаниэла полыхнули пожаром.

– Мэл, вы понимаете, что то, в чем вы сознаетесь мне … Против всех правил? Учитывая, что вы один из сторонников закона.

– Конечно, понимаю. Но я же могу вам доверять? Считайте это моей тайной исповедью, святой отец.

– К-конечно. Я не стану говорить о таком на каждом шагу. Но впрочем, мне пора, Мэл. Был рад вас видеть!

Криво улыбнувшись, Данте попятился. Он свернул чуть раньше, чем предполагалось и проделал свой путь до дома чуть ли не бегом, стараясь спастись от настойчивого взгляда, который, он был уверен, продолжал проедать его в спину.

– И вам всего доброго, отец Баррингтон, – темноволосый мужчина улыбнулся прохладной улыбкой и через некоторое время тоже задумчиво побрел своим путем.

Данте же летел, как не в себе, прочь от того места, где он только что чуть не выронил собственное сердце. Мысль о том, что однажды смерть за содеянное могла постигнуть его или Адама, резала его, словно тупым ножом. Ему почему-то до смерти хотелось увидеть Бёрнли, просто понять, что Мэл говорил не о нем, когда рассказывал свою страшную историю. Желание его разгорелось настолько сильно, что он, не думая ни о чем, поймал кучера, проезжавшего мимо и, заплатив ему пару монет, спешно покатил к дому сестры. Он старался не появляться там чаще, чем необходимо, но сегодня этот личный негласный закон не имел силы. Сердце колотилось слишком быстро. Мысли были слишком черными. Все вдруг потеряло свои краски и хотелось лишь немного василькового цвета, который таился в глазах у одного-единственного человека. Данте доехал до места назначения довольно быстро. И уже с порога понял, что что-то не так. Из окон кирпичного коттеджа доносились крики и ругань – их было слышно у самой тропинки.

– Я не понимаю тебя, Адам. Ты стал совсем не похож на себя, – резко вылетел из распахнутого окна обрывок фразы Рейчел. – Ты едва ешь. Почти не бываешь дома. На меня – ноль внимания… Скажи сразу, у тебя появился кто-то? Не ври мне. Я за милю чую твоё вранье!

– Рейчел, не надо, – приглушенный ответ. Тот самый родной голос, живой. Данте должен был бы успокоиться прямо сейчас, услышав, что все в порядке, что его дурацкие сомнения оказались напрасны, но не мог двинуться и заставить себя не слушать, того что происходило.

– Рейчел, не надо. Рейчел, не сейчас. Рейчел, я устал… Это все я слышу каждый день от тебя, Адам! Говори, как ее имя? Я нашла у тебя в кармане чей-то платок с инициалами! Чей он?

Данте машинально схватился за внутренний кармашек своей сутаны. Из-за чувствительной слизистой его постоянно мучила страшная аллергия. Вот уже пару дней он не вспоминал о недуге. До этого момента.

Карман был пуст. Платка не было. Проклятый романтичный Бёрнли вечно таскал его вещи, чтобы «оставить при себе что-то на память о прекрасных мгновеньях».

– Рейчел. Я купил его на распродаже. У меня чувствительная слизистая, – раздался чуть приглушенный ответ. Было похоже, что Адам ушел в дальний конец комнаты, откуда его было хуже слышно.

– Чувствительная слизистая? Где же я уже слышала эту песню в детстве. Не от моего ли брата ты научился говорить подобное?

– Рейчел, Данни тут ни при чем.

– Данни? Что еще за Данни?

Дантаниэл похолодел от ужаса. Прежде, чем Адам успел зайти дальше в своих бессмысленных оправданиях и все уничтожить, он взлетел на крыльцо и открыл дверь в комнату, приветствуя всех своим внезапным и крайне торжественным визитом.

– Добрый вечер, Рейчел. Адам, – Дантаниэл поприветствовал их сухо и отстраненно, очень сильно сдерживаясь, чтобы не взять Бёрнли за шиворот и не тряхнуть как следует прямо при сестре. В последнее время фраза «мне все равно, что будет. Мне надоело прятать ото всех свою истинную сущность» все чаще срывалась с губ этого строптивого мальчишки в разговорах. Данте ругал себя на чем свет стоит за то, что он не усмотрел в этом ни одного тревожного сигнала. Адам всегда пер напролом, так с чего ему останавливаться теперь?

Светловолосый молодой человек слегка побледнел.

– Ты. Что ты тут делаешь?

– Вот и я хочу тебя спросить. Ваши крики слышны на весь двор. Не очень-то прилично говорить так, что все прохожие в курсе ваших дрязг, – довольно резко заметил Данте.

– Ну, в общем–то хорошо, что ты зашел. – Адам усмотрел в этом некий знак. – Рейчел, я состою в сексуальной связи с твоим братом, – резко выпалил он, заставив преподобного подавиться своими словами, как костью. – Ты это хотела узнать? Так вот оно, живое доказательство. Ты как раз вовремя, Дантаниэл.

Рейчел моргнула. Раз, другой. Ее пальцы судорожно сжали найденный платок с инициалами – Д.Б.Б.

– Дантаниэл Блэр Баррингтон, – прошептала она, все поняв. – Это правда, Данте?

– Нет. Нет, конечно, как это может быть правдой, – кошмар сбывался с оглушительной скоростью, заставляя ее брата потеть и нести ересь. – Как я могу … Я давал обет безбрачия, я никогда в жизни не делил свое ложе с …

– Врешь, – усталый шепот Адама пресек его желание говорить. – Ты всегда врешь, Данте. Разве не вчера ты потрясающе имел меня на коленях и шептал в ухо, что собираешься жить до самой старости занимаясь этим только так?

По щекам Рейчел побежали прозрачные дорожки. Ей не требовалось повторять дважды: она всегда была смышленой девушкой.

– Не может быть… – она прижала бледные ладони к щекам.

Данте не успел сказать или сделать что– то. Сестра попятилась от них, как от эпидемии чумы. Подол ее платья мелькнул в дверях, и в мгновение ока топот каблучков раздался на дорожке, удаляясь в неизвестном направлении. Данте рассвирепел. Он отвесил Адаму такого мощного тычка, что тот отлетел к стене и смахнул по пути несколько глиняных горшков со стола. Они разлетелись вдребезги, как и сердце священника, внезапно ухнувшее с очень большой высоты.

– Какого же демона ты наделал, Бёрнли? – прошипел он сквозь стиснутые зубы.

– Прости меня, Данни. A не могу больше жить этой двойной жизнью. Я хотел лишь одного… – светлая голова свесилась вниз. – Но это оказалось сильнее меня.

Was That Just Goodbye

You Know I Couldn’t Tell

A Heart That’s made of Gold

Doesn’t Mean That it’s For Sale

You Taught Me How to Love

And Set Me Up to Fail

Gave Me Prayers Without the Words

A Cross Without The Nails

And Let Me Go

(One less Reason – Ghost)

====== продолжение 2 ======

В отсветах костра скользили тени. Данте выгнулся и, в очередной раз, резко изменил обличье: вот уже снова не волк, а человек лежал на земле, дрожащий в агонии. С его губ срывались непонятные звуки: то ли слова, то ли рык, то ли стоны безумной боли, все усиливающейся с каждым моментом. Марлоу настороженно прислушался. Ему показалось, что в своем страшном бреду Баррингтон звал его. Он опасливо покосился в сторону бревна. Лис давно спал, свернувшись клубком. Коршун примостился рядом, засунув голову под крыло, и только волк все еще нарушал своим беспокойством тишину ночи.

– Марлоу, мы арестованы! Что теперь с нами будет? Вы можете сделать что-нибудь? Хоть что-нибудь? – бессвязно бормотали бледные губы.

Кажется, в своем путешествии по памяти Данте снова вернулся в свое человеческое существование, в ту ночь, когда его и Адама Бёрнли схватили по подозрению в содомии.

– Данте. Я тебе сейчас бошку разможжу, клянусь Вельзевулом, – Марлоу подполз к нему на коленях и присел рядом, пытаясь расслышать его слова. – Диалог нашей с тобой тысячелетней давности ты помнишь наизусть. Но вот про то, что людей с признаком особой духовной чистоты нельзя трогать ты, конечно, забыл.

Ногти друга цепко впились в его запястье, заставив Мэла прикусить губу от боли. Данте снова выгнулся. Его обнаженное мокрое тело блестело, как чешуя рыбы, выброшенной на берег.

– Марлоу, я вас умоляю, сделайте что-нибудь!

– Да что я могу сделать? Ты уже все без меня сделал!

Он попытался высвободиться, но это оказалось так же нереально, как если начать грызть дужку амбарного замка зубами, в попытке открыть его.

– Нас казнят?

– Казнят. Анально. Отпусти мою руку!

Дан, разумеется, не слышал ни слова из сказанного.

– Напомни мне, какого хера я с тобой мучаюсь вот уже триста лет? Жил себе спокойно. Убивал. Трахал все подряд. Никого не трогал. Нет, угораздило, – продолжал ворчать Марлоу, отталкивая его руку.

Волк снова заскулил. И снова пасть вместо челюсти, рык, плавно превращающийся из человечьего в звериный. Глаза Данте изменили форму, а лобная кость немного удлинилась, создавая забавное сочетание черт человека и кого-то отдаленно похожего на пса.

Зато у Мэла появился шанс отползти от приятеля и получить обратно свое кровоточащее запястье. Он и сам помнил тот день до сих пор, как будто тот был вырезан на холсте его памяти кривым ножом. Адама Бёрнли и арестовали той же ночью, по показаниям его жены – заплаканной миссис Рейчел Баррингтон. Прибывшим полицейским молодой человек сам признался в содеянном, однако же, от своих показаний по поводу связи со священнослужителем отказывался, в бессмысленных попытках исправить фатальную ошибку. Он постепенно понимал, что наделал, подставив своим признанием их обоих. Поначалу Данте пребывал в отчаянии. Он готов был лично свернуть фарфоровую шею Адама, пока в агонии метался по комнате до самого прибытия служителей закона. Они оказались в ловушке. У них даже не было времени собраться и сбежать из города и оставалось только одно – ждать, когда их схватят и растерзают за блуд и страшное преступление против веры и закона. Потом на смену отчаянию пришло дикое сожаление, раскаяние и горечь, почему-то не осталось сомнений в том, что наказание за становление на путь греха не заставит себя долго ждать. Всевышний не мог долго терпеть подобное богохульство, и расплата за содеянное несомненно настигла бы тех, кто посмеялся над законами мироздания. Так оно и вышло. Несмотря на все уверения, мольбы, слезы и просьбы ополоумевшего Бёрнли, обоих мужчин конвоировали в городское отделение тюрьмы и заперли в камерах до наступления рассвета. Это была непростая ночь, в ходе которой никто из них так и не смог сомкнуть глаз. Марлоу быстро разузнал, что случилось. Как только смог, он поспешно отправился на работу, чтобы повидаться с преподобным.

– Быстро же вы сменили взгляды на личную жизнь, святой отец, – заметил он, ехидно складывая руки на груди.

– Вы были правы, Марлоу, – Дантаниэл в отчаянии ходил по камере. – Я гомосексуалист, так же, как и Бёрнли. Но это ни в коем случае не должно было вскрыться!

– Я знал это, думаете, я случайно затеял этот разговор? Но я не хотел увидеть вас тут, Данте. Тем, что выдал ваш секрет, этот юноша подставил под удар не только своё будущее.

– Я знаю. Знаю! Но он не выдержал, такая жизнь и для него и для меня была слишком сложной! Вы себе не представляете, что это такое – прятать свою истинную суть! – в отчаянии шептал черноволосый священник.

У него было достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах и проанализировать поступок Адама. Наверное, он никогда не смог бы простить его до конца, но понимание того, что они виноваты в равной степени, пришло к нему чуть позже, когда удалось немного остыть.

– Ну отчего же. Я представляю, каково это – быть не таким, – зрачки темноволосого тюремщика сверкнули зеленой вспышкой, Данте даже показалось, немного ярче, чем обычные глаза.

– Я не должен был позволять ему соблазнять себя. Это все началось пару лет назад, когда мы только познакомились. Он сразу положил на меня глаз – его прикосновения, взгляды, все это шло к одному. И я дурак, не понимаю, какой демон овладел моим телом и душой! – еще одна длинная серия шагов из одного угла камеры в другой.

– Успокойтесь, преподобный. Вы служитель Бога: не думаю, что у властей хватит духу поднимать руку на священника.

– Нет! – Данте гневно обернулся. – Я отвечу по всей строгости, если потребуется. Мой грех не смоет даже смерть! Я очень далеко зашел!

– Даже смерть… – тихо и задумчиво пробормотал Мэл, потирая подбородок. – Вы боитесь ее, преподобный?

Данте медлил с секунду, прежде, чем ответить.

– Я боюсь. Но то, что мы натворили – еще страшнее!

Сладкая сказка за пару дней обернулась проклятием. Марлоу ошибся лишь в одном, рассудив, что можно ожидать от закона снисхождении по отношению к преподобному. В противовес, именно духовное звание и сослужило ему дурную службу. Когда подробности истории всплыли и распространились по небольшому городку, люди вышли на улицы с требованием казнить извергов, публично поругавших моральные устои, институт брака, а так же уважение и любовь к семье. Решением, принятым от 28 августа 17… года, святого отца Дантаниэла Блэра Баррингтона и его любовника, Адама Бёрнли, было решено казнить на виселице в назидание всем, кто отваживался бросать вызов Богу подобным грубым и постыдным образом. Дантаниэл молча и сдержанно принял это решение. Он поджал губы в тонкую струнку и простоял несколько дней, отвернувшись в окно тесной тюремной клетки. Он был счастлив с Адамом то недолгое время, что им довелось пробыть друг с другом, и за эти короткие мгновения счастья он готов был простить ему этот опрометчивый поступок. Их история являлась неправильной с самого начала, возможно, ей не суждено было кончиться иначе. И хотя смириться с тем, что судьба так жестоко распорядилась их жизнями казалось невозможным, у Данте отчасти получилось принять все то, что выпало на их долю. По правде сказать, его накрыло апатией. И как будто даже смерть не была больше так страшна. Счастья просто не существовало. Ни для кого. Мэл Марлоу заходил еще пару раз, пытался немного приободрить преподобного. В утро казни именно он вызвался сопровождать заключенных, чтобы их привести решение судей в исполнение, его лицо выглядело немного перекошенным и бледным. В последний раз, когда ему удалось пройти мимо камеры Дантаниэла, он остановился ненадолго и передал ему кое-что.

– Преподобный отец, я хочу кое-что дать вам, – сказал он, торопливо оглядываясь. – Вот возьмите. Это … что-то вроде лекарства, оно снимет боль и немного облегчит ваши страдания. Перед виселицей…

В руку недоумевающего Данте лег крошечный стеклянный сосуд с какой-то темной жидкостью.

– Вам надо проглотить его не позднее, чем за пару часов до повешения.

– Что? Но Марлоу… – Данте хотел вернуть ему капсулу.

– Нет. Не надо святой отец. Вы были добры ко мне все эти годы. По правде, кроме вас у меня больше нет близких друзей. Я хочу сделать для вас хотя бы что-нибудь, что могло бы облегчить вашу ношу, – быстро шептал надзиратель. – Это должно сработать.

Дантаниэл внимательно посмотрел на него. В его взгляде его блеснул огонек благодарности.

– Тогда я могу попросить вас об одной услуге? Вы могли бы… дать ее Адаму? Чтобы ему не было больно?

– Я передам. У меня есть еще.Но помните, не позднее, чем за два часа. Вы сделаете это, святой отец?

Данте кивнул, немного помедлив.

– Спасибо вам, Марлоу. Вы хороший человек. Да благословит вас Господь, – шепнул заключенный, принимая подарок.

– Благословит, не сомневаюсь. Мне жаль, что так получилось… Дантаниэл, – тюремщик впервые назвал своего друга по имени.

– И мне, Мэл. И мне…

You Taught Me How to Love

And Set Me Up to Fail

Gave Me Prayers Without the Words

A Cross Without The Nails

And Let Me Go

It Was Enough to Make It Right

Just Not Enough to Save Your Life.

(One less Reason – Ghost)

Волк взвыл. Мэл вздрогнул и очнулся. Он отключался ненадолго, уходя в свои мрачные воспоминания, которые иногда тоже охотились за ним одинокими лунными ночами. А затем все стихло. Черная шкура Данте снова начала редеть, под ней проступила человеческая кожа. Друг принял обычный вид. Он лежал на своей разорванной одежде и бездонными, опустевшими глазами смотрел в ночное небо. Мэл предпринял очередную попытку подойти к нему. Друга било тяжелейшим ознобом, а капельки пота катились по его плечам и животу, словно вода с птичьих перьев. Марлоу нашел один из лоскутков его изодранной одежды, валявшейся на земле, и попытался вытереть испарину с бледного лба. В красном зрачке Данте он видел мелькающие образы того дня как наяву – они мучили бессмертную душу преподобного и никогда не оставляли его в покое. Петля виселицы с раскачивающимся в ней подрагивающим телом, немного удлинившимся под тяжестью собственного веса. Светлые волосы на безжизненной голове Адама, шевелить которые теперь мог только ветер. Закрывшиеся голубые глаза. Последний взгляд, который двое людей, поплатившихся за свою любовь, бросают друг на друга над толпой людей в последний раз перед тем, как попрощаться навсегда. Слезы, бегущие по лицу. Ужасные шрамы на душе, так и не закрывшиеся со временем, но, наоборот, оставшиеся там страшными гниющими ранами. Залечить их не мог даже бег столетий. Марлоу довольно часто задавался вопросом, почему Дантаниэл просто не вырвал с мясом предателя Бёрнли из своей груди. Он продолжал любить этого парня даже теперь, спустя триста лет своих скитаний по его милости. В тот день Мэл дал преподобному Баррингтону свою кровь. Ему это казалось самым верным решением и единственным выходом из сложившейся ситуации. Шанс на то, что это сработает был очень мал – ведь души священнослужителей неподвластны чарам тьмы. Он знал одно – совершив свой грех, Дантаниэл отрекся от церкви, расщепил собственную сущность, и этого оказалось достаточно для того, чтобы закляте сработало. Насильственная смерть не должна была уносить таких людей, как Дантаниэл – это было несправедливо и потому Марлоу потрудился, наложив на колбу с жидкостью несколько мощных заклинаний.

Его план сработал.

Пальцы Данте перехватили его руку. На этот раз получилось намного спокойнее и нежнее.

– Обними меня, Мэл… – еле слышный шепот в ночи заставил Марлоу вздрогнуть.

– Брат, ты случаем не тронулся умом, пока лежал в горячке? – устало отозвался темноволосый колдун. Получилось это и вполовину не так ядовито, как он планировал.

Впервые за последние пару часов Данте невесело хмыкнул через боль и одолевающие его кошмары.

– Ты можешь устраивать браваду перед Элаем и Дагоном, но со мной этот чертов фокус никогда не пройдет. Ты это знаешь.

Марлоу стиснул челюсти. Чертов сучонок стал слишком проницателен с годами и для этого ему даже не были нужны колдовские силы. Мэл начал медленно расстегивать потрепанную жилетку. Сняв и положив ее на землю, он встал на колени и расстегнул джинсы, отбросив их туда же. Данте проследил за его действиями. Марлоу никогда не задавался вопросом о предназначении нижнего белья и, как следствие, носить его тоже не считал нужным. Огоньки его ядовито-зеленых глаз друга неоднозначно блеснули в темноте. Теплое тело легло сверху на Данте, прижимая его к мерзлой земле.