Текст книги "Разорвать порочный круг (СИ)"

Автор книги: АNЕlover

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 64 страниц)

Рамси продолжил кричать и изо всех сил удерживать у себя хлеб. Противная женщина упорно пыталась отобрать еду, рядом вопил, плача, мальчишка, чей голос звучал так надрывно и раздражающе, что хотелось заткнуть ему рот и показать, кто здесь сильнее. И бастард бы именно так и поступил, если бы не занятые руки и необходимость отстоять свою добычу.

Болтон не увидел, но почувствовал нутром, что на поднявшийся шум подоспела его мать, появление которой лишь отозвалось разочарованием и отозвалось чистосердечным желанием: чтобы она сгинула отсюда и не мешала ему расправляться с едой. Сражаться за хлеб становилось все сложнее, шлепок по попе от матери только добавил гнева, а упертую селянку пришлось один разок хорошенько укусить – слишком много проблем было от нее! Укус сработал: женщина отдернула руку, и он мгновенно ощутил торжество своей победы и возможности все-таки остаться при еде и утолить хоть немного пожирающий его изнутри голод.

Однако в один миг все изменилось: мать вернулась сюда с подобранным где-то хлыстом и принялась отхаживать его им, не скупясь на удары. От сильной боли непроизвольно разжались зубы, сжимавшие добытую еду, а из давших слабину рук тут же был выхвачен и отдан ревущему мальчишке покусанный ломоть. Рамси закричал от боли от ударов хлыста и в злобе и бессилии уперся взглядом во все еще стоящих возле него ребенка и его мать. Этот бой был им проиграл.

Он потерял свою еду! Они отобрали ее у него! Это все из-за них! Этот чертов мальчишка со своей матерью подняли шум, и поэтому пришла она! Это все из-за них, из-за них он так и не поест, из-за них ему больно! Он еще припомнит им это, этот мальчишка еще поплатится. Они все поплатятся!

Перед глазами было бело от злобы и ненависти, сыплющиеся сверху удары хлыста постепенно отходили на задний план, растворялись в воздухе, а мир вокруг полетел куда-то вперед со скоростью света, сливаясь в неразличимую и неразделимую череду красок.

Через несколько мгновений Рамси вдруг оказался в лесном полумраке, окруженный со всех сторон высокими черными, почти не пропускающими вниз света елями. Одна рука крепко сжимала лук, вторая – с силой натягивала тетиву. Воздух был пропитан сыростью и знакомой вонью Хеке, силуэт которого виднелся где-то сбоку. Внутри все клокотало от злобы и всепоглощающей ненависти, а неподалеку виднелся какой-то мальчишка… тот мальчишка.

– Что ты делаешь, бастард?

Зрение застлало белой яростью, острие стрелы, указывающее прямиком на мальчишку, делало желание проучить его с легкостью осуществимым. Сбоку послышалось с задором сказанное «Стреляй», и стрела со свистом полетела вперед, унося с собой злобу и выпуская из-под нее ни с чем не сравнимое удовольствие. Но в следующий миг все вдруг изменилось. Рамси более не стоял на земле, а сидел на коне, и выпущенная стрела летела теперь прямо в Хеке и вот-вот должна была убить его.

Злоба и радость от возмездия сиесекундно испарились, а Болтон в панике и испуге подскочил в постели и застонал от пронзившей ногу боли. В череде чувств и ощущений в груди защемило от боли и чувства одиночества, а от пережитого ужаса дыхание вырывалось изо рта шумными вдохами и выдохами. Его лицо жгло от пролитых во сне слёз, пораненная нога ощутимо ныла. В спальне стоял непроглядный мрак и тишина, которые не давали улечься страху и беспокойству. Безрезультатно оглядываясь по сторонам и пытаясь хотя бы что-нибудь рассмотреть, Рамси ощущал, как глаза начало жечь от наворачивающихся на них слез да не желала утихать тянущая, режущая боль в груди. Нарастало желание дать себе волю и заплакать, хотелось зарыдать, смыть слезами горькую потерю Хеке и свое одиночество, и, когда из груди бастарда вырвался вздох, скорее похожий на всхлип, послышался шорох одеяла и рядом кто-то явно зашевелился.

========== Иллюзия жизни ==========

Испугавшийся копошения Болтон в удивлении уставился на место около себя. В темноте не сразу прорисовался силуэт проснувшейся жены, а вместе с тем вспомнилось, что она собиралась лечь вместе с ним. Страх сиюминутно сменился надеждой на помощь и облегчением от осознания того, что он был здесь не один.

Санса приподнялась на локте и озабоченно прошептала:

– Все хорошо, Рамси?

Не дожидаясь ответа, она медленно положила руку ему на плечо и потянула к себе невидимыми нитями, протянувшимися по руке к плечу бастарда. Рамси поддался этому влечению и, не сопротивляясь своим желаниям и откуда-то зная, что ему было разрешено коснуться Волчицы, прильнул к ней и прижался лицом к плечу. Прижавшись к жене, он ощутил, как от нее побежало к нему тепло, которое было словно водный поток – неглубокая, но широкая река, способная утолить жажду нуждающегося. Это живящее ощущение исходило от Волчицы и дарило успокоение и ощущение безопасности и поддержки.

Рамси прижимался к Сансе, смаргивал с глаз сумевшие вырваться наружу слезы и молчаливо прислушивался к поглаживаниям по спине. Страх и беспокойство отступали очень медленно, а их отход замедлялся незабывающимся сном, что потревожил тонкие струны, запрятанные глубоко внутри. Боязнь того, что он мог остаться один, паскудно скреблась в груди, и Болтон еще сильнее льнул к жене, не желая потерять ее.

– Что случилось? Тебе что-то приснилось? – прозвучал у него над головой сонный спокойный голос супруги.

– Да, неприятный сон, – без запинки проговорил бастард, меняя позу и более не закрывая рот плечом девушки.

Она коснулась губами его лба, подержала их там, целуя, некоторое время. Нежно гладя его по голове, Санса тихонько произнесла:

– Давай я зажгу свечу, и ты расскажешь мне свой сон.

Еще один поцелуй приземлился на лоб Рамси, руки жены ласково потрепали его по волосам, пробежались по щеке, и она отстранилась. Болтон вглядывался в темноту широко раскрытыми глазами, выискивал её и, вопреки волнению, терпеливо дожидался, когда она зажжет свет и вернется к нему. Она была здесь и никуда не собиралась уходить, она не станет уходить или отворачиваться от него.

Чиркнуло огниво, выбило искру, которая перекинулась на лучину, и этот маленький светлячок, подлетев к толстой свече, раздвоился, а раздвоившись – погиб, задутый взмахом руки. Свеча дала свет, осветила забирающуюся обратно в постель дочь Старка. Санса сразу же придвинулась к Рамси, легла рядом с ним и подсказала вытянутой к нему рукой, что можно было придвинуться к ней.

Он был так благодарен ей за то, что она делала для него, и выбрал быстро придвинуться, чтобы она ни в коем случае не подумала о том, что он не ценил ее помощь. Уткнувшись в шею Волчицы и глубоко вздохнув, Рамси услышал, как она, принимаясь поглаживать его по затылку, задала вопрос:

– Что произошло во сне?

Эта просьба грела, но одновременно с тем таила в себе сомнения и неуверенность в том, что Санса поймет его. Однако… она смогла понять его в прошлый раз, а значит и сейчас должна была понять. Ему надо было избавиться от отголосков того сна и сбросить с груди тяжесть, и только жена могла помочь ему это сделать. Он решился довериться ей, и пока она ни разу не подвела его, не дала повода для сомнений в правильности того решения. Санса помогала, с ней все становилось намного легче и проще, нужно было просто довериться ей и ничего не скрывать. Она знала, как ему помочь и как заставить тревогу и боль уйти. Ему нужно было только говорить и положиться на нее.

Громко вздохнув, бастард заговорил:

– Кажется, это был только отчасти сон. Все это действительно когда-то было… Почти все из этого я могу вспомнить… Что-то помню хуже, что-то лучше, но это точно когда-то было.

Санса внезапно зашевелилась под его головой, и Рамси, обеспокоенный тем, что сделал что-то не так, и подумавший, что ему стоило скорее подняться с жены, собрался отпрянуть от нее назад, как был остановлен ее прижавшей обратно к себе рукой и быстрым шепотом:

– Лежи, лежи.

Рамси напрягся, не зная, что хотела сделать с ним Волчица, и чувствовал себя неловко, а в это время Старк, подложившая себе под спину подушку и все еще укладывающаяся на ней, подтянула его на нее и проговорила, давая вновь улечься у нее на груди:

– Так нам будет удобнее.

Нам… От этого слова на душе сделалось хорошо и не столь одиноко, появилось ощущение принадлежности. Только означало ли это, что он был с ней на равных? Что она была на его стороне? Что ему не надо было бояться, что он находился в полной зависимости от нее? Рамси внимательно вгляделся в лицо дочери Старка, словно искал там ответы. Он еще не до конца уверился, но, похоже, что да, у него действительно было, хоть и немного, но контроля над собой. Санса не причинит ему боли, даже если он ошибется. Она поймет его.

От этого осознания ослабла внутри невидимая натянутая струна и разрушилась почти до самого низа непробиваемая стена, что по крупицам, по рядам каменной кладки разваливалась последние сутки. Он будет осторожен и уважителен к пространству Волчицы и ее пожеланиям. Он не хотел ее расстраивать.

Волчица заключила Болтона в свои объятия и успокаивающе водила пальцами по спине. В ее глазах Рамси мог видеть доброту и готовность выслушать, а чуть опущенные веки напоминали о том, что ночь сейчас была в самом разгаре и разбуженная Санса все еще хотела спать.

– Что ты видел там, в воспоминании?

Голос жены звучал мягко и мелодично для ушей, его звук заставлял что-то зашевелиться в груди. Рамси было бы очень приятно послушать его, однако не в этот час. Темнота покоев давила со всех сторон, проникала в самое нутро и вытягивала наверх потаенные страхи. Она выталкивала на поверхность сознания увиденные воспоминания, которые тянули за собой совсем свежие переживания, которые были такими реальными, что, казалось, их можно было почувствовать на кончиках пальцев.

С появившейся на сердце тяжестью Рамси взволнованно заговорил, уже сейчас страшась рассказа окончания сна:

– Я играл с котенком, – перед глазами поплыли картинки из сна. – Кажется, он был со мной не один день, – да, он помнил ощущение, знание, что возникло в тот момент, – я считал его за самое дорогое, что у меня было, – на сердце стало совсем тяжело от воспоминаний о пушистом, крутящемся на месте коте. – Но на него вдруг напала собака и разодрала, – на последнем слове в груди заныло, однако он продолжал говорить: – Я побежал к маме. Сон с этого момента повторился… Как тот, о котором я тебе рассказывал, только на этот раз был более ярким и четким, – Рамси говорил, все больше нервничая, и не мог избавиться от ощущения, что его предали. Это было неприятное воспоминание, к которому не хотелось возвращаться на более долгое время, чем требовалось. Ему казалось, что с мамой будет легче, а она…

Волчица гладила Рамси по затылку и плечам, и эти ласки помогали справиться с волнением, помогали понять, что это всё было там, во сне, в прошлом, а сейчас все было хорошо и не было поводов для волнения. Увиденное во сне осталось позади и ни коим образом не относилось к настоящему. Это осознание придавало сил.

– Потом я очутился в другом месте, в другое время, – быстро перескакивая на следующую картинку произнес бастард. Углубляться в подробности уже однажды увиденного сна не хотелось: с ним было связано много неприятных ощущений, но вот смысла в нем не было абсолютно никакого. – Я бродил до ужаса голодный по округе и искал себе еду. Зашел на мельницу и нашел там мальчика, у которого был хлеб.

Рамси видел, как Санса внимательно смотрела на него и слушала. Проявленные ею внимание и понимание подбадривали и облегчали задачу, располагали рассказывать дальше.

– Я отобрал хлеб у него, а он начал плакать, и на крики прибежали наши матери. Его мать все суетилась над ним и требовала отдать ей хлеб. Моя же мама начала бить меня, пока я не отдал хлеб, – чем больше он говорил, тем сильнее становилось ощущение того, что его предали, и тем отчетливее давала о себе знать обида. – Затем… затем я оказался в лесу с Вонючкой, собирался убить этого гадкого мальчишку, – забурлила злость на мальчишку и на несколько мгновений отвлекла ото сна, ведь как смел этот пацан обзываться бастардом? Да он не имел никакого права на это и заслужил, чтобы ему преподали урок.

Однако мгновение минуло, и сон продолжил катиться в памяти дальше, и уже в следующий миг обиде и злости Болтона пришел конец, на смену которым накатил страх и тянущее ощущение в груди.

– Потом сон изменился, и оказалось, что я стрелял не в мальчишку, а в Вонючку, но я уже ничего не мог сделать.

В груди полыхнуло от бессилия, на глаза в миг выступили слезы, и Рамси подскочил вверх и, ощущая, как что-то толкало его подорваться с места и бежать, бежать вперед, пока не убежит от этих ощущений, сел в постели. Но этому мешали пораненная, болящая нога и осознание того, что бежать было глупо. Бежать было некуда, потому что от себя не убежишь.

Тогда не было иного выхода, он ненавидел сейчас себя за то, что пришлось сделать, за то, что теперь приходилось страдать. Боль внутри не утихала, наоборот, набирала силу, заставляла зажмурить глаза, из которых потоком текли слезы. Рамси забыл, как дышать, давился всхлипами и продолжал утопать в собственном бессилии. Если бы он мог тогда хоть что-то сделать…

Санса вскочила со своего места и крепко обвила его руками, однако боль, в которую тот окунулся сейчас, из-за этого только возросла. Она поднималась вверх болезненными приступами, резала, ослепляла, от нее хотелось выть волком.

Из-за своего бессилия он остался без Хеке, дорогого Хеке. Перед глазами до сих пор стояло его уродливое лицо, а в носу чувствовалась его вонь, что была столь тошнотворной и родной. К этой вони присоединялся аромат цветов, которые Вонючка вплетал в волосы и которые придавали запаху неповторимые нотки. От него пахло домом, заботой и многочисленными часами, проведенными вместе. От него исходило счастье и тепло. Он бы смог сейчас заставить всю боль уйти. С Хеке бы он не знал этой боли.

В груди резануло – сильнее, шире, невыносимее, и Болтон вырвался из рук Волчицы, взвыл зверем, готовый заметаться и забиться в постели, только бы скинуть с себя эту боль и заставить умолкнуть вопящий в голове голос.

Вонючка погиб, Хеке больше нет. Ничего из их прошлого больше нет, и ничего не вернуть, ничего не исправить. Есть только одиночество, наполненное никуда не покидающей его берегов тоской.

Руки жены обвились вокруг Рамси и притянули его к ней. Санса с силой прижимала его к себе и не давала никуда вырваться, лишь нашептывала на ухо слова успокоения. Он слышал их и невольно пугался, что если не возьмет себя под контроль, продолжит и дальше тонуть в сумасшедшей боли, то может получить от Сансы еще большие страдания.

Испуг заставлял действовать, и Болтон с трудом закрыл, захлопнул хлипкую дверь, через которую боль вырывалась наружу, и с силой затолкнул ее обратно в глубину груди и запер там. Но она продолжала давить, упорно пробовала найти выход наружу, пробиралась в голову и вырывалась наружу с частыми, но тихими всхлипами.

Он ощущал, как Санса держала его в своих руках, прижималась щекой к его щеке и приговаривала:

– Всё хорошо, не плачь, милый, – Рамси слушал ее и слушался, запихивал боль внутрь и постепенно брал себя под контроль, а Волчица, заметив, что он перестал плакать и притих, добавила: – Он был дорог тебе?..

Дыхание сперло при напоминании о потере Вонючки и собственном одиночестве, однако, натолкнувшись на барьер, они отступили назад и ретировались на свое место откуда пришли. Рамси чувствовал, что опасность заплакать миновала, и дал напряженному до предела телу расслабиться.

Наполняя легкие воздухом, которым он все никак не мог вдоволь надышаться после сбившегося из-за всхлипов дыхания, он вслушивался в голос жены, которая, ласково пошептав на ухо, спросила:

– Часто такое случалось, что ты голодал?

– Да, – сквозь вырвавшийся вместе с ответом всхлип произнес Рамси.

Он вспоминал, что иногда ел в чьих-то угодьях ягоды и яблоки, и не всегда эти вылазки заканчивались удачно. Кажется, он еще подбирал зерно на мельнице. В памяти тут же промелькнуло воспоминание. Он сидел на полу и давился невкусным, вяжущим зерном, которое жевать было очень трудно. На душе стало пакостно и обидно за то, что приходилось перебиваться едой, найденной практически под ногами. В ответ же на обиду и грусть поползла снова наружу режущая боль, которую ему теперь приходилось с еще большим трудом загонять назад. С усилием, но, кажется, это у него выходило, пока в памяти внезапно не пронеслось перед глазами, как отловившая его за поеданием зерна мать дергает за руку, подтягивает с пола вверх и отшлепывает, крича: «Нельзя, бастард». Накатили боль и обида. Он всего-то хотел поесть, а она не дала ему этого сделать, еще и наказала… Такая мелочь, но почему-то при воспоминании о ней обида становилась ощутимее, а одновременно с ней жгло еще сильнее в груди.

Вонючка бы так не поступил.

Вонючки больше нет.

Больше никого нет.

Громкий всхлип и несколько крупных, побежавших по щекам слез отозвались внутри запертой, но все равно дающей о себе знать болью, которая, сплоченно стукнув в хлипкую дверь, с треском вынесла ее и понеслась вверх. Было такое ощущение, что с каждым новым всхлипом внутри кто-то вонзал в его грудь нож и резал, вновь вонзал и снова резал. Рамси пытался вернуть все под контроль, душил в себе вырывающуюся наружу боль и слушал голос разговаривающей с ним жены, что гладила его по спине и пыталась хоть как-то помочь.

– Тшш, она жестоко поступала с тобой, так быть не должно. Она твоя мама и не должна была допускать подобного, не должна была заставлять тебя мучиться голодом.

Вопреки усилиям и раскалывающейся от попытки удержать все внутри головы, в груди сильно резануло сперва от одиночества, а затем – от безграничной обиды, впивающейся во внутренности тысячами иголок. Сознание внезапно перенеслось в тот момент, где первый удар ремнем от матери попадает ему по попе и пояснице, и обида переросла в злобу, злобу на то, что она, мать, несла с собой только боль и страдания.

Воспоминания же не замедляли хода, подхватили Рамси и полетели дальше перед глазами калейдоскопом картинок. Первая встреча с отцом и чувство отвергнутости, выпрошенная Вонючкой возможность пожить с ним, пока Домерик в отъезде, безразличное лицо отца, его холодные серые глаза и сказанное почти не двигающимися губами «Пускай остается», а следом за ними – мгновения из сотен событий и разговоров, но этих мгновений, ощущений, чувств, эмоций оказалось достаточно для того, чтобы осознать все и взорваться изнутри новой, ни с чем не сравнимой болью.

Он никому не нужен.

В груди теперь уже не резало, а заживо сдирало кожу, заставляло задыхаться от невозможности нормально вздохнуть и всхлипов, удушение от которых лишь обостряло боль. Хотелось лезть на стену от раздирающей, вспарывающей ножами боли. От нее сгибало пополам, а она все росла, росла, становилась резче и сильнее. Хотелось бежать от нее на край света…

Ты никому не нужен. Тебя никто не любит.

Боль не отпускала, делалась всё хуже и хуже, парализовывала разум и не давала думать ни о чем другом, кроме нее. Тело было напряжено до предела, изо всех сил боролось с врагом, убивающим его изнутри, но раз за разом проигрывало и теряло надежду на победу.

Рамси сжимала в своих объятиях Санса, но ее близость не несла успокоения или освобождения. Он вцепился пальцами в сорочку, сам жался к Волчице, пытаясь сбросить на нее хоть часть своей боли, но ничего не получалось. Все его попытки разбивались о невидимую барьер. Сансы словно не существовало для него, а его не существовало для нее. Это пугало, от этого он страдал еще сильнее.

Невыносимая боль сводила с ума, обезумев от нее, он бился в агонии, вырвался из рук жены, но та схватила его руками за лицо и, не позволяя ни отвернуть головы, ни сбежать от нее, громко заговорила, не спуская глаз с его лица:

– Все хорошо, милый. Я с тобой, всё в порядке.

Внутри резко и сильно обожгло, и он уже более не мог держать всё в себе и взревел, крича в пустоту и не надеясь получить ответа:

– Я никому не нужен! Меня никто не любит!

Голова раскалывалась, рассудок начинал помутняться.

– Неправда, ты нужен мне! – закричала Старк и еще сильнее сжала ладонями его лицо. Рамси метался, ничего не видя, из стороны в сторону рассредоточенным, отстраненным взглядом, и Волчица в отчаянии воскликнула: – Рамси, посмотри на меня!

– Больно…

Сознание сосредоточилось на источнике шума. От окрика жены боль на миг ослабла, и Болтон взглянул на нее покрасневшими, блестящими от слез глазами, и лишь их взгляды пересеклись, как Санса практически заорала в голос:

– Рамси, я тебя люблю, я нуждаюсь в тебе! Я не брошу тебя, никогда не брошу тебя! Обещаю. Я рядом, я помогу тебе.

Волчица осыпала его лицо поцелуями, не выпускала из своих рук и продолжала взывать к нему. Боль достигла своего пика, перевалилась через него, подтянутая вперед словами жены. Внутри что-то словно слетело, порвалось. Остатки стены рушились, боль прекратила наступление.

– Все хорошо, Рамси, я рядом. Ты не один. Я всегда буду рядом с тобой.

Стена рухнула, чувство одиночества и никому ненужности испарились, оставив после себя призрак пережитой боли в груди. Он был не один, все осталось позади. Эта страшная боль прошла, стена пала. Из глаз сами по себе текли слезы, сбитое дыхание ещё не пришло в норму, но это можно было терпеть, это не было так страшно, как испытанное ранее. Теперь он просто плакал от страха перед тем, с чем сталкивался, как себя чувствовал, и от оставшегося позади горя. Иногда Рамси начинало казаться, что слезы текли у него из глаз из-за всего того, что когда-либо происходило с ним. Хотел бы остановить их, но не мог.

На спине описывала круги рука Сансы, а второй она обнимала его за плечи и прижимала к себе, давая сидеть и отходить от произошедшего, уткнувшись в изгиб шеи.

Постепенно молчаливый, неконтролируемый плач прекратился. Болтон ощутил, что освободился от страданий и внутри наступило время легкости и отдыха после испытанных мучений. Однако разум все еще находился в потрясении и не до конца принял то, что боль страдания завершились, а мир вокруг вдруг стал ощущаться совсем иначе, острее и ярче.

Его обволакивало теплом, исходящим от Сансы, и это тепло заставляло исчезнуть страх, одиночество, оно укрывало от пугающих мыслей. Разжав на сорочке руки и обняв жену, он нашел в этом единении еще больше комфорта и неожиданно понял, что не хочет никогда разлучаться с ней. Он хочет быть рядом с ней, хочет делать все вместе с ней, хочет, чтобы она была счастлива. Он хочет защитить ее от боли.

Санса оставила на макушке и виске Рамси несколько долгих поцелуев, гладила его по спине. Она никуда не торопила его, давала время отпустить боль и отойти от нее, расслабиться в руках первого человека, принявшего его и согласившегося отдать себя ему.

Рамси чувствовал, что изнутри был, как пустой сосуд, единственным наполнением которого был страх и беспокойство за то, что та пустота никогда не заполнится. Его неудержимо тянуло к Волчице, она была приятна ему, и он желал чувствовать ее всегда. Пережитая сегодня боль и засевший страх пугали, преследовали, хотелось быть с кем-то рядом. С кем-то, кто сможет отогнать их прочь и поможет забыть о пережитом.

Его тянуло дотронуться до Сансы, проверить, что она существовала наяву, и Рамси заводил руками по ее талии, а затем, желая показать ей, что с ним все было в порядке, поцеловал в щеку и медленно отстранился, с осторожностью двигаясь в постели.

Отсев от жены, он сперва напряженно глядел на нее, а потом, осознав, что она никуда не пропадала и никуда не собиралась уходить, устало, но спокойно и умиротворенно посмотрел на нее, не желая ничего говорить, наслаждаясь и отдыхая в ее присутствии. Санса ласково и ободряюще ему улыбалась и с теплотой в глазах глядела на него, а он отвечал ей взором, наполненным благодарностью.

В следующее мгновение Волчица подсела ближе, расположилась полубоком к нему и с пониманием произнесла:

– Твоя мама плохо кормила тебя? Вы бедно жили?

Сделав, чтобы скинуть с себя отголоски плача, глубокий вздох, Рамси тихо заговорил, в первый миг пугаясь громкого, как ему показалось, звука своего голоса:

– Да, – он сглотнул, пробуя смочить слюной пересохший рот. – Все хозяйство было на ней, и чаще всего мы только завтракали и ужинали поздно вечером, – в памяти выбежала из тумана желто-коричневая отварная картошка на ужин, в ноздри ударил запах теплого молока и промелькнула маленькая плошка с пустой кашей на завтрак. – Еда была скудной, и я с трудом мог дотерпеть до вечера.

Болтон замолк. Перед глазами в памяти возникло деревянное корыто с высокими бортами. Вода в нем темная, практически черная, по ее глади дрейфуют клочки сена, зерна, какая-то взвесь, что пузыриться на поверхности.

– Иногда приходилось искать и воду.

В сердце начало щемит, а в памяти всплыл убегающий прочь серый кот.

– Я часто выискивал животных, чтобы хоть с кем-то поиграть, но они все сбегали от меня.

На глаза навернулись слезы сочувствия к старому себе и поэтому пришлось замолчать, чтобы задуматься и немного взять под контроль свои эмоции.

– У тебя не было друзей? Или игрушек? – с любопытством поинтересовалась дочь Старка.

От мыслей об этом усилилась жалость к себе, к тому, как он был вынужден жить; на глазах выступили слезы. Рамси ответил на вопрос жены мотанием головы и, чуть помолчав, смог проговорить:

– У меня не было друзей, – внезапно накатила боль, и бастард, издав всхлип и задержав после него дыхание, скрипуче сказал: – Игрушек тоже, – боль нарастала, вырывалась наружу чередой всхлипов, через которые он упорно продолжал говорить; каждое слово давалось с мучениями: – Я видел… что у других… детей… они есть… Я… я хотел тоже поиграть с ними., – в горле стоял ком, а из груди рвались вверх всхлипы, из-за чего говорить приходилось, пробиваясь сквозь эти заграждения. – Поиграть… с игрушками, – голос дрожал, предавал. – … а… а они не давали… Я… отбирал их у них… но… приходили стар… старшие или их мамы… и отбирали их у меня… Они… жаловались ма… ма… ме. и она… наказывала ме… меня, – слова давались с трудом, выходили с громкими вздохами, а все ударения выходили на последние слоги. – Она… всё время, – голос вдруг стал тонким и визгливым, но Рамси ничего не мог поделать с собой, – б…била ме… мен.я, – он задержал на несколько секунд дыхание. – Почти ни.никогда… не звала ме… меня по и.и.имени.

Болтон окончательно утерял над собой контроль и зарыдал, пробуя выплеснуть вон всю боль. Зажмурив глаза, он исходился всхлипами, вопя про себя о своем горе и не понимая, почему, почему это произошло с ним. Почему именно он? За что?!

На плечи легли руки супруги.

– Рамси, прошу, не плачь, в этом не было твоей вины, – из горла вырвался очередной надрывный вздох, от которого скрутило все внутри от боли. Почему? За что?!

– То, что она делала с тобой, просто ужасно и ненормально. Настоящая мама никогда не допустила бы, чтобы ее ребенок страдал так же, как ты, – в долю секунды его пронзило колющей болью, будто раз за разом кто-то бил ножом в самое сердце. Все существо окунулось в то невыносимое, разрывающее на куски чувство ненужности никому. Он сгибался от него пополам и упирался руками в постель, а потом опять подскакивал, не находя себе места и вовсе не замечая, как Санса заключила его в свои объятия и успокаивающе гладила по плечам. Уголки рта Волчицы дрожали, морщился от усилий лоб, губы превратились в тонкую линию, и она отрывисто и надрывно произнесла: – Мама защищает и оберегает своего ребенка.

Последнее слово вырвалось умирающим шепотом.

Это она должна была защищать его, это она должна была кормить его, это она должна была быть на его стороне. Это она…!

Это всё из-за нее!

Полыхнула и стала заполнять собой все черная ненависть.

– Я ненавижу ее! – закричал Рамси, пытаясь вырваться из объятий и повернул лицо к обвившей его руками супруге. В голове все кружилось и мелькало, царил полнейший сумбур, и единственное, что он знал – боль почти ушла.

– Прошу, не надо, – долетело до ушей сказанное мягким и молящим голосом Сансы. Ненависть спала, сделалась более спокойной и сдержанной; с ней он мог дать Сансе шанс и прислушаться к ее словам. Он сидел перед супругой и выжидал ее слова.

В загоревшихся нездоровым блеском глазах Болтона Волчица все еще могла видеть ненависть и злобу, которые она бы не хотела, чтобы он ощущал. Тяжело вздохнув и набравшись духа, она заговорила:

– Когда бандиты оглушили тебя и увезли меня, то я впала в панику и готова была кричать от своего бессилия. Я всё думала, чтобы ты был жив, пришел за мной. Боялась остаться одной, с ума сходила от того, что не знала, жив ты или мертв. Если бы… если бы так вышло, что ты погиб, а я понесла бы от одного из этих мужчин ребенка, то убилась бы горем. Я бы не перенесла еще одной потери, я бы места себе не находила. Мне кажется, я бы перестала дышать от боли, что осталась одна.

Он внимательно слушал Сансу, чувствовал, как щемило сердце от жалости к ней. Должно быть, это было нелегко для нее.

– Самое страшное, что я бы возненавидела ребенка, – продолжала говорить жена, и Рамси вдруг подумал о себе, ощутил, как защемило в груди, начала накатывать волнами боль. Почему? За что ему это? – Не захотела бы иметь с ним ничего общего. Я бы… – в груди кто-то бил ножом, голова, казалось, взорвется от ослепляющей боли. Голос продолжившей говорить жены отошел на задний план и прекратил существовать. Сейчас для него существовала только эта боль собственного бессилия, а потом это чувство бессилия начало размываться, к нему присоединилась боль невосполнимой потери. В груди уже не просто било ножом, а вырывало вместе с ним куски плоти, вырывало душу. Но у потери не было лица, и нельзя было понять, откуда происходило бессилие. Однако они были здесь, были реальными, и в голове проскочило стрелой осознание.

Так чувствовала себя Мама.

Это была ее боль.

И в этот же миг все стихло, вся боль ушла, вырвавшись из груди последним всхлипом.

–… Я бы поступила жестоко… – долетел до ушей голос обнимающей и гладящей его по голове жены. Она прижимала его к себе и с сожалением говорила дальше: —… он ведь не был бы ни в чем виноват, а я бы заставила его страдать из-за злости на то, что со мной сделали. От боли я бы возненавидела все, что было бы хоть как-то связано с моими насильниками, и навредила бы невинному ребенку и даже не поняла бы этого.

Санса замолчала и, поняв, что Рамси успокоился, разжала объятия. Она выпустила его из них, но руку с его ноги не стала убирать. С грустью и пониманием глядя на мужа, она мягко произнесла: