Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 86 страниц)

Стоп! Веберовский плат. Фридрих понял, что не выполнил одну из первейших заповедей, гласящую "если хочешь разгадать замысел другого – смотри на ситуацию его глазами". Он не стал перезагружаться с веберовского плата и по-прежнему смотрит на его данные своими собственными глазами, через призму собственных системных настроек. А как это все выглядело на рехнере Вебера?

Фридрих зашел в системные настройки, указал второй плат как загрузочный и перезапустил нотицблок. Ну вот – на сей раз никакой нудной загрузки "Ди Фенстер". Совместимости ради американская система на плате Вебера была, но по умолчанию он ей не пользовался. Несколько быстро высветившихся сообщений на экране – и вот она, родная PBS 7.0, точнее, ее текстовое ядро. Как рехнерспециалист старой закалки, Вебер глубоко презирал графические оболочки. Плат тихо хрюкнул в последний раз, обозначая окончание загрузки, и чернота "голой" PBS сменилась синевой панелей "Норденкоммандера".

Но вид они имели иной, нежели у Власова. Вместо двух колонок с именами платтендатов – три, в первой из которых имя, во второй – размер платтендата и в третьей – дата его последнего изменения. Полоса прокрутки удобно соединяла имя и два относящихся к нему числа...

Вот. Это просто бросается в глаза, и это действительно изящное решение. Имя и два числа – дату ведь легко представить как шестизначное число. Два... слагаемых? Нет, это было бы слишком просто для человека со способностями Вебера... Фридрих, наконец, полностью вспомнил мысль, перебитую посланием от Мюллера. Блестящие математические способности Вебера – включая способность с легкостью проделывать в уме любые арифметические операции. Из четырех действий арифетики самый длинный результат – а стало быть, самый неподбираемый пароль – дает умножение. Для обычного человека мысленно перемножить два шестизначных числа – дело невозможное, а для Вебера это было вполне тривиально. Но, конечно, для нормального Вебера, а не для оболваненного штриком...

Фридрих не обладал арифметическими талантами своего покойного коллеги, так что ему пришлось сперва загрузить-таки графическую оболочку, а потом запустить уже со своего плата счетную программу. Для первой же картинки в каталоге MG.ZSW он умножил размер на дату, ввел получившееся десятизначное число в качестве пароля... и вновь получил отлуп.

Ну вот. Почему он, собственно, решил, что числа надо просто перемножить? Может, там какая-то формула, коэффициенты которой знал только Вебер...

Тут Фридрих вспомнил, что главный пароль к этому плату был "зубодробительной комбинацией букв и цифр". Да и теория информационной безопасности рекомендует при составлении паролей перемешивать те и другие. Но откуда могут взяться буквы в результате операций над числами? Очень просто – из принятой у программистов шестнадцатиричной системы счисления! Фридрих знал, что цифры больше девятки обозначаются там буквами латинского алфавита. Он перевел прошлый результат в шестнадцатиричный код – к счастью, счетная программа позволяла сделать это одним нажатием на кнопку – и скопировал получившуюся строчку в окошко пароля.

Есть! На сей раз программа просмотра без возражений заглотила платтендат, и секунду спустя на экране перед Власовым была первая страница отсканированной рукописи.

Судя по всему, это были те части книги, которые предлагались на пробу издателям. Скорее всего, решил Власов, здесь содержится горстка мусора и немного вкусностей для возбуждения аппетита. Гельман не стал бы выкладывать на стол все карты: ему нужно было, во-первых, подтвердить подлинность рукописи, и, во-вторых, "презентировать", по его же выражению, содержание – да так, чтобы потенциальный покупатель клюнул.

Фридрих уселся поудобнее и приступил к просмотру.

Первый же платтендат содержал фотографию рукописной страницы. На ней было каллиграфическим почерком с росчерками и завитушками было выведено: "Воспоминания и размышления". Фридрих подумал, что название очень характерно: когда-то он любил мемуарную литературу и знал, что обычно за такими скромными заголовками скрываются клокочущие бездны ущемлённого самолюбия.

Бегло просмотрев несколько листов подряд (мощный тосибовский плат скрежетал при каждом обращении – страницы рукописи были сосканированы с хорошим разрешением), Власов убедился, что это именно беловик: листы были исписаны ровным аккуратным почерком без помарок и исправлений, а текст снабжён заголовками и подзаголовками.

Он вернулся к началу и стал быстро просматривать текст.

Во втором платтендате было три листа – нечто вроде введения, озаглавленного как "Обращение к читателям". Начиналось оно так:

"Я пишу эту книгу не для современников и даже не для потомков, ибо и те, и другие, хотя и по разным причинам, но в равной степени не заинтересованы в правде. Первые озабочены своими планами, сиюминутными или глобальными, для которых правда являет собой и очевидное препятствие, и удобную жертву. Что касается потомков, то они либо недопустимо пристрастны, либо постыдно равнодушны к деяниям своих отцов, причём пристрастие и равнодушие вовсе не исключают друг друга..."

Фридрих подумал, что долгое затворничество испортило не только характер великого пилота, но и его стиль. С точки зрения Власова, сухие и точные параграфы "Тактики воздушного боя" явно превосходили "Воспоминания" даже с чисто литературной точки зрения. Увы, похоже на то, на затянувшемся досуге князь перечитал интеллектуальной литературы – и, разумеется, вынес из этого чтения культ длинной фразы и привычку к мудрствованию по пустякам.

"... Однако, несмотря на окружающие меня многочисленные образчики духовного разложения, я всё ещё льщу себе надеждой, что мир ещё не настолько испорчен, чтобы вовсе перестать порождать немногочисленное племя свободных духом, коих интересует не только шелест знамён или грязные и кровавые пятна на них, но истина сама по себе. Этим редким, выдающимся умам я и посвящаю свою книгу. В ней они найдут несколько крупиц той истины, которую они тщетно будут искать в других сочинениях, написанных людьми с более гибкой совестью..."

Власов поймал себя на внезапно вспыхнувшей неприязни к покойному. Старик прекрасно понимал, кто заинтересован в публикации его откровений и какая именно публика будет их читать. Похоже, помимо испорченного стиля, автор "Тактики" приобрёл ещё и вкус к лицемерию... Фридрих с отвращением закрыл платтендат и взялся за следующий, где начинались "Предварительные сведения".

"Я, Хайнрих Александр Людвиг Петер цу Зайн-Витгенштайн, появился на свет 14 августа 1916 года в Копенгагене. В настоящее время я остаюсь единственным представителем нашей ветви фамилии. Оба моих родных брата погибли в великой войне: младший, Александер – как подобает воину, в сражении, старший, Людвиг – при иных, не менее трагических обстоятельствах, о которых я расскажу в другом месте.

Наш род издревле славился своими традициями, важнейшей из которых является теснейшая связь наших мужчин с воинской службой. Можно даже сказать, что война – наше традиционное семейное занятие.

Впрочем, моя семья и её традиции заслуживают большего, чем несколько сухих слов, а потому я прерву своё ещё не начавшееся повествование экскурсом в историю моей фамилии, каковая история теснейшим образом переплетена с историей Германии и Европы в целом.

Итак: первые, не вполне достоверные, упоминания о нашем роде восходят к десятому веку..."

Власов тяжело вздохнул: стало понятно, что тщеславный старец не сможет не перечислить всех своих предков и их славные деяния. Так и оказалось: "небольшому экскурсу" Хайнрих цу Зайн-Витгенштайн отвёл семь страниц. В потоке слов мелькали самые разные имена, начиная с Фридриха Бранденбургского и королевы Хельги, которые каким-то образом поучаствовали в судьбах рода, и кончая берлебургскими курфюстами и их потомством по разным линиям, с аккуратно выписанными в сносках ссылками на всякого рода источники – от Готского альманаха до стандартного учебника дойчской истории. Власов не стал вчитываться. Глаз зацепил только парочку русских фамилий.

Столь же быстро он просмотрел отрывки из детские и юношеские воспоминаний, начинавшиеся длинным рассуждением о положении среднего сына в семье и связанных с этим проблемах. Судя по нумерации, вся эта муть в оригинале занимала страниц сорок. Фридрих невольно пожалел атлантистских любителей жареного, которым придётся продираться сквозь эти дебри. Впрочем, напомнил он себе, скунсы не стесняются публиковать выжимки и фрагменты, и князь – даже будь он жив – не смог бы воспрепятствовать тому, что из его сочинения безжалостно выкинули бы всё лишнее, оставив только то, что интересно читателям и дискредитирует Райх...

Он просмотрел ещё несколько датов. Там были воспоминания боевой молодости, начинавшиеся с подглавы "Мой первый полёт", несколько более интересные. Когда речь шла о самолётах, Зайн-Витгенштайн писал живо, увлечённо и искренне. К людям же он относился с холодным безразличием, деля их на начальство, подчинённых, соперников и врагов. Остальные для него не существовали.

Однако на протяжении первых глав текста автор упорно избегал всяких разговоров о политике. Было совершенно непонятно, как он относился к событиям тридцать третьего года, нацификации, и прочих реалиях того времени. Власов, жалея о невозможности запустить текстовый поиск, профессиональным взглядом обшаривал страницы, ища ключевые слова – "Хитлер", "партия", "национал-социализм" и так далее. Эти слова попадались, но редко и в совершенно нейтральном контексте.

Кое-где, впрочем, проскальзывали загадочные намёки. Например, в двадцатом дате – в нём хранились страницы со сто двадцать пятой по сто тридцатую – Фридрих нашёл такой пассаж: "В части было много политически ангажированных офицеров и даже солдат, зачитывающихся газетами и слушающих речи Хитлера. Моё презрение к этим источникам так называемой информации казалось им, наверное, аристократической блажью. Отчасти это было так: я не интересовался злобой дня. Общее же направление движения мне было известно куда лучше, чем иным руководителям, дело которых состояло в выполнении планов, составленных совсем в иных сферах..." В другом месте на глаза Власову попалось: "Генерал даже и представить себе не мог, как изменится наша ситуация в самом скором времени. Я же не мог открыть ему источники своей уверенности, так что наш диалог напоминал беседу слепого с немым – будучи зрячим, я вынужден был держать рот на замке и слушать самоуверенную болтовню слепца..."

Таких намёков на какую-то особую осведомлённость в высших политических материях стало появляться в тексте всё больше. Дойдя до двадцать четвёртого дата, Власов обратил внимание на описание одного ужина в дружеском кругу в декабре сорокового:

"... Затем начались разговоры о том, куда занесёт нас судьба и воля командования в следующем году. Постепенно спор свёлся к тому, какая страна из числа наших врагов будет следующей мишенью для нашего удара. Кто-то предложил нечто вроде гадания. Мы расстелили на столе карту мира, а потом каждый с закрытыми глазами должен был нанести острием карандаша точку. Наблюдать за этим было забавно. Мы смеялись, когда точки ложились на нашу территорию. Всем было понятно, что гарнизон нам не грозит. Попадание на территорию Британских островов, Аппенин или Северной Африки вызывало одобрительные улыбки. Удар по Балканам или даже Турции вызывал неодобрение: всем было понятно, что это реальный, хотя и неприятный, шанс развития событий. Особенно ясно это было мне – в отличие от своих сослуживцев, я хорошо знал о роли и масштабах большевистской поддержки турецкого режима. Однако, я был уверен в том, что турки не осмелятся открыто противостоять воли высшей расы. Поэтому, когда же дело дошло до меня, я закрыл глаза и уверенно перенёс руку вправо. Я намеревался поразить Москву, но попал в район Смоленска. Этот мой жест был встречен недоумённым молчанием – недавно заключённый пакт о ненападении ещё казался чем-то большим, чем просто политическая уловка. Я, разумеется, знал истину: долгожданная война с Россией должна была начаться следующим летом..."

По мере того, как рассказ подходил к сорок первому году. Власов замедлил перелистывание и начал читать внимательно.

Интересное началось со сто девяносто пятой страницы, в главе "Истоки дойчской политики на Востоке". Вначале Фридриху показалось, что Зайн-Витгенштайн опять ударился в рассуждения об истории, но потом пригляделся и понял, что это стоит прочесть.

"Я не буду тратить время, излагая утверждённую придворными историографами легенду о Тевтонском ордене" – аккуратно выводил князь, – "ибо сейчас она в общих чертах известна каждому дойчскому школяру. Достаточно лишь напомнить, что, согласно официальной версии событий, предпоследний Гроссмайстер Ордена, эрцгерцог Ойген, изгнанный из пределов родины вместе с другими Хабсбургами, был вынужден перед лицом Папы сложить полномочия, чтобы передать их Норберту Кляйну, под несчастливым водительством которого Орден якобы окончательно деградировал и был распущен без особого сопротивления. Наследницей же традиций Ордена стала – вернее сказать, была объявлена задним числое – молодая, но могучая Пруссия, возглавляемая энергичным патриотическим руководством. Она же, дескать, и приняла на себя важнейшие цели и задачи Ордена.

Я свидетельствую, что это лишь оболочка правды. На самом деле эрцгерцог Ойген Хабсбург передал свои истинные полномочия куда более влиятельному и могущественному лицу, имя которого я не имею права раскрывать и сейчас. Могу лишь намекнуть, что этот славный сын нашего народа, бесстыдно оклеветанный, до недавнего времени влачил мрачное и тягостное существование вдали от родины, претерпевая муки, сравнимые с мучениями святых первых веков христианства. Этот великий человек, чьё имя несправедливо подвергнуто проклятию и забвению – более того, на родине он был объявлен безумцем, а вне её ввергнут в узилище и впоследствии постыдно убит после бесконечных лет пленения в результате сговора между новыми властями Германии и ее врагами, ибо и те, и другие были крайне заинтересованы в его молчании – именно этот человек был и оставался истинным Гроссмайстером Ордена, в том качестве, в котором Орден существовал после своего внешнего падения. Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было другому, так как я, сначала в качестве Тайного Администратора Магистрата на землях Остеррайха, а впоследствии Тайного Капитулярия Ордена, был его помощником в трудах на протяжении нескольких лет. Теперь, когда величественные планы Ордена повержены в прах – увы, не силами врагов, а коварным предательством тех, кого мы считали своими друзьями – об этом можно сказать.

Оговорюсь, однако, что, несмотря на нынешнее весьма плачевное положение дел, я всё же считаю себя связанным нерушимыми орденскими клятвами, а посему наиважнейшие тайны, связанные с историей и традициями Ордена, ни в коем случае не будут разглашены – во всяком случае, мной. В частности, я поклялся никогда не называть имени нашего Гроссмайстера и его ближайших помощников..."

Власов криво усмехнулся: после столь напыщенноё клятвы ему стало понятно, что старик намерен рассказать всё, что знает, а может быть, и чуть больше. Это живо напомнило Фридриху ту своеобразную манеру держать слово, которой отличался другой Зайн – к сожалению, успевший-таки улизнуть в свой иудейский ад, или что там у юде вместо ада... Во всяком случае, имя Гроссмайстера, формально не названное, было обозначено более чем очевидно – по крайней мере, для тех, кто знает историю не по школьным учебникам, откуда упоминания Рудольфа Хесса и впрямь были вымараны.

Следующие два листа в платтендате отсутствовали, а сто девяносто восьмая страница начиналась словами:

"...не имеет никакого отношения к комической и зловещей попытке "возрождения" Ордена, то есть его "преобразования" изменником и предателем Райнхардом Хейдрихом. Предвосхищая дальнейшее, скажу, что именно настоятельная необходимость избавиться от этих людей очень сильно повлияла на те решения, которые принимались в те трагические дни всеми заинтересованными сторонами.

Теперь, наконец, я могу сказать правду и о личном составе последнего истинного извода Ордена. Насколько мне известно, в период до 1941 года его ряды украшали такие выдающиеся дойчи, как..."

Следующие двадцать с чем-то строчек были стёрты редактором изображений – на их месте был нарисован перечёркнутый квадрат. Из-под него высовывалась только последняя строка, явно оставленная специально:

"...и бывший церковный служка в бенедиктинском монастыре, впоследствии обладатель партийного билета с однозначным номером некоей малочисленной партии".

Власов невольно вздрогнул. Как всякий честный дойч, он видел этот партбилет, хранящийся под слоем бронированного стекла в Пантеоне Национал-Социалистической Партии в Мюнхене.

Он оторвался от текста, чтобы посмотреть на часы. Времени до открытия банков оставалось еще достаточно, так что можно было позволить себе спокойно обдумать новую информацию.

В принципе, рассуждения о связях хитлеровской верхушки с остатками Тевтонского Ордена были не новостью – во всяком случае, на Западе, где невежественная публика обожала всё "тайное", "уходящее в глубь веков" и обязательно страшное. Тевтонский Орден с его историей как нельзя лучше подходил для демонизации: военная машина, перемоловшая западнославянские племена и воздвигшая на их землях города Дойчской Марки, выглядела и впрямь внушительно. Правда, сам проект расширения на Восток огнём и мечом и германизации славянских земель оказался элементарно нерентабелен, а потому и сошёл с исторической сцены, уступив место рационально организованному прусскому Райху, который утилизовал и использовал орденское наследие, включая символику, систему званий и боевых наград. Какие-то остатки орденских структур существовали и по сей день: отчаянно напрягая память, Фридрих вспомнил, что лет пять назад по польским делам проходил "аббат-хохмайстер Ордена" откуда-то из-под Вены. Кажется, это был престарелый идиот, которому взбрело в голову выступить с милитаристской речью на тему "недоцивилизованных" поляков и прочих славянских народов. Разобравшись, – время было горячее, и несчастного старика приняли было за провокатора – на него слегка цыкнули и оставили в покое. Помнится, Мюллер со свойственным ему юмором предлагал отправить аббата-хохмайстера к доктору Менгеле на опыты: пробовать на нём новейшие седативные препараты... Ничего более существенного за Орденом не значилось.

Рассказ цу Зайн-Витгенштайна позволял посмотреть на дело под другим углом. Если Тевтонский Орден и в самом деле продолжал существовать – не как оперетка, а как дееспособная структура – вплоть до тридцатых-сороковых годов и в нём состояли достаточно серьёзные люди, то здесь и в самом деле можно говорить... Здесь Власов себя решительно оборвал. О чём тут можно говорить? В конце концов, вспомнил он, любой серьёзный политик состоит в десятке-двух разных организаций, в том числе и таких, которые не афишируют свою деятельность. Как правило, он делает это не для того, чтобы служить этим организациям, а для того, чтобы пользоваться их финансовыми и человеческими ресурсами, а также иметь площадку для распространения собственных идей. Тем более, в двадцатые годы, когда Германия была унижена и раздавлена, а патриоты искали утешения в славном прошлом, интерес к Ордену было вполне объяснимым – особенно для католиков, хотя бы номинальных. Хитлер к таковым относился: он и в самом деле родился в католической семье и в детстве учился в бенедиктинском монастыре. Впоследствии, ища тех людей, которых он мог бы возглавить и повести за собой, Хитлер вполне мог набрести и на людей из Ордена. Из этого ничего не следовало, кроме того, что он какое-то время состоял в этой курьёзной организации, вот и всё.

Однако, если Гроссмайстер Ордена и в самом деле занимал то высокое положение, на которое намекал – да что там, писал почти открыто – Зайн-Витгенштайн, это несколько меняло дело. К тому же, судя по тому, что уже было сказано, Орден и в самом деле давал своим членам некие возможности – например, распространял по своим каналам закрытую информацию. Другой вопрос, насколько секретарь Хитлера влиял на его реальные решения... Впрочем, напомнил себе Фридрих, западный обыватель в любом случае сделает свои конспирологические выводы, а атлантистская пропаганда найдёт, с чего здесь поиметь свой барыш.

Он вернулся к тексту. Дальше в нумерации была зияющая дыра: очередной дат начинался с двести шестьдесят первой страницы. Почерк здесь стал уже более неряшливым – старику либо надоело выписывать завитушки, либо он просто торопился – но при том, как ни странно, более удобным для чтения.

"... с ним подробную беседу, продолжавшуюся далеко за полночь. Мы оба сходились на том, что все здоровые национальные силы должны объединиться, чтобы предотвратить опасность, нависшую над нашей возлюбленной Родиной. Увы, опасность эта исходила от тех, кто был вознесён к высшему служению ей – то есть к кормилу власти.

На предыдущих страницах я приводил довольно примеров нелепых, вздорных и даже преступных решений, которые принимались так называемым "Фюрером дойчской нации". Какое-то время этого человека выручала наглость и своего рода удачливость, присущая выскочкам. Однако, недостаточная глубина мышления, полная неспособность к серьёзной самостоятельной работе, необразованность, отсутствие настоящей внутренней культуры – всё это неминуемо должно было рано или поздно привести к краху всех его начинаний. Тогда это было неочевидно для профанов, но ясно как день для людей более глубоких и умеющих видеть дальше, чем другие.

Я должен признать: определённой, и не самой лучшей, частью своих идей этого человек обязан Ордену и лично Гроссмайстеру.

Я не считаю Орден сколько-нибудь ответственным за это. Увы, профаны всегда низводят сложные доктрины до примитивного уровня, понятного из плоскому рассудку. Так произошло и с величайшей доктриной Ордена – идеей Натиска на Восток.

Эта доктрина имеет глубочайшие оккультные корни..."

Фридрих фыркнул.

"...Я могу лишь намекнуть на то, что само слово "Восток" всегда означало для посвящённых не только материальные земли, лежащие к востоку от Фатерлянда и заселённые славянскими народами , но и мистический, оккультный Восток – тот Восток души, о котором поведали нам великие германские ясновидцы. Однако, этот истинный Восток, родину нашей души, ныне заселяют славяне – которых, опять же, следует понимать как материально-символический образ наших внутренних несовершенств: того низшего, рабского, что есть в нашей натуре, о чем и говорит само это имя – славяне, sclavi, slaves. Печально известный тезис Slaven sind Sklaven, интерпретированный профанами как призыв к порабощению восточно-европейских народов, есть на самом деле лишь объяснение истинного смысла термина. Идея о том, что славяне должны быть истреблены или крещены, таким образом, означает, что низшие качества должны быть либо уничтожены, либо поставлены на службу высшим началам. Фатерлянд же символизирует основу самости, мистическую Искру Духа. Материальные же действия в этом направлении должны совершаться с должной осторожностью и ни в коем случае не препятствовать действиям духовным..."

Власов с отвращением ткнул световым карандашом в значок, закрывающий дат. Он терпеть не мог такого рода рассуждения, поскольку хорошо знал, зачем они нужны. Исламистские проповедники тоже любили рассуждать о мистических аспектах "джихада". Всегда, когда проповедника ловили на слове, выяснялось, что речь шла о символике и иносказаниях, что призывы к убийствам юде и немусульман вообще означали всего лишь аллегорические призывы к освобождению сознания от пороков, а "всемирная исламская умма" – это "страна души, дарованная Аллахом правоверным", конкретные же теракты – это лишь "следствия неправильного понимания профанами сложных исламских доктрин". Те же песни пели сепаратисты Шри-Ланки: для них убийство индуса означало "освобождение души от тягостного круга перерождений" и называлось "актом ахимсы". Впрочем, когда индийские войска начинали активно спасать души самих сепаратистов, те почему-то подавали жалобы в международные организации и говорили о кровавой жестокости индийского режима. И так далее – вплоть до американских тоталитарных сект, которые прикрывали убийства и извращения рассуждениями о "символической значимости" этих мерзостей, вызывая сочувствие пустоголовых университетских интеллектуалов.

Временами Власову даже приходило в голову, что коммунисты, при всей отвратительности их идеологии и практики, хотя бы не придавали своим доктринам мистического измерения и упорствовали в своём непримиримом атеизме до конца. Иначе эту заразу не удалось бы искоренить даже на территории тех стран, которые от неё в наибольшей степени пострадали: нашлись бы те, кто пел бы с кафедр и со страниц газет сладкие песни о том, что коммунизм – это "родина души" и "новейший завет", а экспроприация экспроприаторов – духовная практика, которую не всегда следует понимать буквально. Честен был и Хитлер, говоривший о правах дойчской нации прямо и жёстко.

Он прервал размышления и открыл следующую страницу. То, что он там увидел, его не слишком удивило.

"...нельзя пренебрегать и материальным аспектом духовного по своей сути деяния. Поэтому величайшие цели Ордена – объединение Великой Германии в её естественных границах и продвижение германской цивилизации на Восток, расцвет германского духа, le retour des Grands Temps – имели и ту составляющую, о которой мы знаем из обычных учебников истории.

Хитлер ничего в этом не понимал. Он вынес из орденской идеологии только одно – ненависть и отвращение к славянским народам и желание освободить просторы Востока от них, с целью последующей колонизации этих земель этническими дойчами. Нелепость подобных планов доказывали самые элементарные арифметические подсчёты. Более того, в угоду своим предрассудкам Хитлер отступил в славянском вопросе от данных расовой науки, объявив неарийцами целый ряд арийских народов, по всем объективным параметрам, начиная от языка и кончая генетикой, относящихся именно к арийцам. Всё это чуть было не привело к краху нашего наступления на Востоке, что сейчас признают даже официозные историки Райха. Забегая далеко вперёд, замечу: уже несколько десятилетий являясь обитателем одной из самых значительных в географическим и демографическом отношении славянских стран, я могу засвидетельствовать, что единственным способом нашего продвижения в этих пространствах является их постепенная духовная германизация. Увы! Современная Германия нуждается в том же самом, и едва ли не в большей мере, чем Россия! Во всяком случае, я могу засвидетельствовать, что даже российские фольксдойчи сохранили в себе гораздо больше от истинно-дойчского духа, чем развращённые и напыщенные берлинцы или мюнхенцы..."

Фридрих пролистал пару страниц, заполненных очередным выплеском стариковских эмоций.

"Несмотря на все усилия нашего Гроссмайстера, долгое время духовно окормлявшего Хитлера и бывшего для так называемого "фюрера немецкого народа" посохом и свечой, этот человек так и не сумел впитать в себя те глубокие учения, которые мы тщились ему преподать.

Здесь стоит сказать несколько слов о так называемой "проницательности" Хитлера. Известно, что в первые месяцы войны он действовал словно зрячий среди слепцов. Начиная войну с очередной европейской страной, он уже знал, когда наши воины вступят во вражескую столицу. Это нельзя было объяснить даже достижениями разведки. Однако, многое станет яснее, если вспомнить о давних связях Ордена с некими негласными структурами, существующими в Европе на протяжении столетий и оказывающими огромное влияние на реальную политику..."

Власов нажал на клавишу и перешёл на следующий дат. Он начинался так:

"...ложно понимание событий 10 мая 1941 года вполне естественно – для тех, кто не знает истинной их подоплёки. Прежде всего, это был не первый перелёт Гроссмайстера за линию фронта. Он вёл сложнейшие переговоры с британскими структурами, отчасти родственными Ордену и не воспринимающими возрождение Германии как нечто безусловно враждебное и опасное. Я не обладаю достоверной информацией о том, насколько Хитлер был осведомлён о его действиях – но почти уверен, что определённое представление о происходящем он имел. Тем ужаснее и нелепее было случившееся случившееся сразу после, когда Хитлер устами Гёббельса объявил нашего Гроссмайстера безумцем, "живущим в мире галлюцинаций". Несомненно, Хитлер лишь выжидал момента, чтобы избавиться от опостылевшей опёки с нашей стороны.

Не менее постыдной была и реакция нации, кичащейся своим спортивным духом..."

Власов пропустил несколько абзацев.

"...Впрочем, нужно признать, что Хитлер был ещё не так безнадёжен, как его ближайшее окружение. Оно производило самое гнетущее впечатление. В основном оно состояло из людей с интеллектом и кругозором мелких лавочников и было поражено рессентиментом самого отвратительного свойства. Достаточно вспомнить такие курьёзные фигуры, как Гёббельс или Химмлер. В наши дни трудно себе представить, что подобные люди когда-то обладали реальной властью.

Наши случайные союзники, увы, тоже немногим отличались от Хитлера и его людей. Это были благонамеренные, но вульгарные, плоские люди, лишённые масштаба – хотя, надо отдать им должное, неплохие солдаты. Роммель внушал искренне уважение всем, кто его знал. Однако был ли он глубоким мыслителем, проницающим судьбы Германии? Увы, нет. То же самое можно сказать и о руководителе Абвера Канарисе, который, несмотря на свою ловкость, недостаточно хорошо знал..."

Власов откинулся на стуле, переваривая накопившееся раздражение. От выспренних речей князя прямо-таки несло самой отвратительной разновидностью снобизма – а именно, снобизмом теоретика, удобно устроившегося в кресле перед грудой книг и судящего героев прошлого с позиции учёного всезнайки.

Фридрих напомнил себе, что князь в свои лучшие годы не брюзжал по поводу недостаточной внутренней культуры руководства Райха, а смело охотился за вражескими истребителями. Хотя вряд ли в кабине самолёта его посещали глубокие мысли о будущем мира... Власов некстати вспомнил о пикантном французском приключении князя, в котором начисто отсутствовали и величие, и даже масштаб – и огромным усилием воли вернул себя к чтению.

В листах опять зиял провал: следующая страница была двести восемьдесят девятой.