Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 86 страниц)

– Не понимаю людей, которые берут такую вкусную вещь, как виноградный сок, чтобы превратить ее в такую дрянь, – искренне сказал Фридрих. – Помимо всех своих прочих недостатков, алкоголь еще и отвратителен на вкус.

– Ну, знаете, на вкус и цвет... – пробормотал Гельман и раскрыл черную кожаную папку с меню.

Изучение меню не заняло и пяти минут. Фридрих согласился на стейк из оленины под соусом из лесных ягод и напиток из лимонника. Гельман распорядился насчёт такого же стейка, долго выбирал напитки, о чём-то советовался с официантом. Потом снова затрезвонил целленхёрер и у галерейщика начался очередной разговор.

Власов тем временем продолжал обдумывать ситуацию. Итак, сегодня он приглашён на ужин с Фрау. Приглашён почти вынужденно, спасибо Льву Фредериковичу. Что касается Гельмана... Власов прикрыл глаза и представил себе сцену: он разговаривает со старухой, но тут вмешивается галерейщик... он что-то говорит Власову, что-то резкое и неприятное... Власов чувствовал, что всё это как-то связано с фальшивым негром: хитрому юде зачем-то понадобилась эта сцена, он разыграл её в расчёте на что-то... но вот суть этого расчёта Власов не улавливал.

Меж тем, Гельман закончил свои переговоры. На этот раз он не просто сунул приборчик обратно в карман, а демонстративно его отключил.

– Задёргали, – пожаловался он, – сегодня весь день звонят. У меня сегодня днём художественная акция была, – объяснил он, – ну, вы знаете... а утром ещё эта лихачёвская книжка... А вечером я должен проследить за ситуацией на ужине. Вокруг Фрау очень много лишних людей.

– Вроде Льва Фредериковича? – усмехнулся Власов.

– Ну, от него мало вреда, – отмахнулся Гельман, – так, беспокойство разве что. Очень инициативный старикан. Говорят, он когда-то работал на какую-то серьёзную контору... Не знаю, не знаю, очень сомневаюсь. Но сейчас он почему-то вообразил... – тут у Гельмана зазвенел второй, невыключенный целленхёрер.

– Что? – закричал галерейщик, прижимая трубку к уху. – Не слышу! Кого? Направьте туда наших. Адвоката и ещё кого-нибудь! Что? Что? Не слышу!

Он бросил трубку на стол. Целленхёрер закрутился от удара.

– Очень плохо, – сказал он куда-то в пространство. – Плохо жить в стране, где нет искусства, – добавил он, несколько успокоившись.

– Кажется, – заметил Власов, – мы встретились возле музея? И не самого плохого?

– В музее есть картины, – раздражённо сказал Гельман, – кстати, в основном западные. Я не про то. Искусство – это деятельность. Это то, что существует сейчас. Если в стране нет художников, нет и искусства. Оно, конечно, может быть завезено извне... хотя ведь они и этого не хотят! Но нет, они борются с художниками, несчастные идиоты... Лучше бы они боролись с собственной глупостью и ленью. Знаете, – он попытался заглянуть Власову в глаза, – если бы я не знал, что всё это кончится вот-вот, я бы уже давно отсюда уехал. Куда угодно. Даже в Китай, и то лучше... Хотя нет: в Китае, конечно, то же самое. Музеи, музеи, музеи...

– Ну, положим, музеев у них не так много, – усмехнулся Власов. – Насколько мне известно, вся китайская культура пошла на продажу. Коммунистам нужна валюта.

– Может, и хорошо, – не поддержал Гельман, – что на продажу. Ну, продали они какие-нибудь вазы эпохи Мин, купил их какой-нибудь западный банк, поставил в холле. Богатые клиенты ходят, изумляются, читают табличку – "вазы эпохи Мин". Кто выиграл? По-моему, Китай. Потому что он распространил свою культуру, заставил западных людей интересоваться ею. А если бы не продал, эти минские вазы были бы никому не нужны и не интересны. И стоили бы они гроши, это я вам говорю как специалист. А так – существует рынок китайского искусства, там идёт жизнь, крутятся деньги...

– Вы много говорите о деньгах. Вас они так интересуют? – прервал излияния Гельмана Власов.

– Меня интересует жизнь, – отбрил галерейщик, – а где начинается жизнь – там появляются деньги.

– Жизнь? – приподнял бровь Власов.

– Ну да, жизнь, – продолжал галерейщик, подливая себе ещё настойки. – Когда что-то происходит, понимаете? Вот вы – вы боретесь с изменениями, с любыми переменами, вам кажется, что они несут вам угрозу...

– Мне? – решил уточнить Фридрих.

– Ах, боже мой, ну не будем делать вид, что мы ничего не понимаем. Разумеется, я имел в виду не вас лично. Вы, вы все, то есть ваша контора, и всё то, что за ней стоит, что она защищает... или думает, что защищает. На самом деле ни черта она не может защитить, и вы скоро в этом убедитесь...

– Вы так в этом уверены? – иронически осведомился Власов. – Может, вам и подробности известны?

– Да полноте, вы и сами в этом уверены, только не признаётесь. Вся нацистская пропаганда основана на страхе перед будущим, вы не умеете и не желаете видеть перспективу. Простой пример, – зачастил Гельман, видя, что Власов собирается перебить, – эти ваши Три Портрета. Вы говорите о "тысячелетнем Райхе" – или теперь уже и не о тысячелетнем, вроде вы намерены существовать еще дольше? – и в то же время вводите этот совершенно нелепый обычай. Ну хорошо, сейчас портретов три, бог троицу любит, а дальше? Хоть кому-то в вашем Министерстве Пропаганды пришло в голову задуматься, как будет выглядеть кабинет среднего имперского чиновника через тысячу лет? Куда девать всю скопившуюся к тому времени галерею? Но мы говорили о деньгах. Так вот, недавно мой партнёр из Милана сказал, что рынок Пикассо стоит сейчас восемьдесят миллиардов долларов. Того самого Пикассо, которого вы, нацисты, называли дегенератом. Или Энди Уорхолл, его творчество стоит двадцать миллиардов. Я, пожалуй, ещё выпью.

Фридрих, прищурившись, смотрел на раздухарившегося галерейщика.

– И к чему все эти цифры? – наконец, спросил он.

– К тому, – Гельман позволил себе добавить в голос немного раздражения, – что вещь, которая вам кажется грошовой, может при правильном менеджировании процесса стать дорогой.

– Какое отношение это имеет к искусству? – тем же тоном поинтересовался Власов.

– А разве это не искусство – взять тряпку, на которой что-то намалёвано, и в результате сложной работы сделать её бесценной? Искусство сейчас создаётся не в мастерских, Власов, оно теперь начинается как раз там, где кончается мастерская. Более того, мастерская всё больше мешает художнику. Знаете, был такой русский поэт, Маяковский, он сейчас забыт, потому что сотрудничал с большевиками, боже мой, кто же с ними тогда не сотрудничал, между прочим, Ахматова тоже, просто об этом сейчас не пишут... ну так вот, этот Маяковский написал однажды очень удачную строку: "Улицы – наши кисти! Площади – наши палитры!" Понимаете? И когда тупые полицаи разрушают творение искусства, меня это бесит!

– Это вы про площадь? – решил выяснить всё до конца Власов.

– И про это тоже. Ну кому придёт в голову арестовывать художника, нарисовавшего, скажем, сцену убийства? Никому. А когда современные художники пишут картину своими телами, это считается хулиганством... или что им там в голову взбредёт. Наверное, политика. Они всегда озабочены политикой, хотя в ней ничего не понимают.

– А вы понимаете? – вставил своё Фридрих. Ему уже начал надоедать этот разговор.

– Да! Я понимаю в политике, в настоящей политике. Потому что политика – это не наука, думают дураки. Это искусство! А в искусстве я, смею заметить, разбираюсь... В сущности говоря, нашу маленькую "Ингерманландию" тоже можно рассматривать как произведение современного искусства. Как художественный проект. И одновременно как проект политический. Ведь им руководят люди, профессионально занимающиеся именно искусством...

– Вы имеете в виду академика? – поднял бровь Власов.

– Дмитрий Сергеевич, – ухмыльнулся галерейщик, – милейший человек, очень его люблю. Его можно считать нашим лучшим произведением. Человек-акция, если вы понимаете, о чём я. Но я говорю о руководстве... точнее, о режиссуре этого спектакля. У любого спектакля есть режиссёр. И если вы хотите внести изменения в сценарий пьесы, нужно разговаривать об этом с режиссёром, а не с актёрами. Бессмысленно уговаривать театрального Отелло не убивать Дездемону. Он выслушает вас и продолжит озвучивать свою роль. Но если вы обратитесь к режиссёру с достаточно вескими аргументами, он может вмешаться в текст и сделать финал, скажем, не столь однозначным...

– Предпочитаю классику, – заметил Власов.

– Ой, не надо вот этого, – поморщился Гельман, – мы с вами деловые люди и прекрасно понимаем, о чём идёт речь. Вас послали сюда для переговоров, не так ли? Так давайте откроем карты. Насколько мне известно, ваше руководство...

Валяющийся на столе целленхёрер ожил, затрезвонил. Мюрат подхватил его и раздражённо рявкнул в трубку – "Я занят! Я на переговорах!"

В этот момент – как-то сразу, стремительно, с двух сторон – у столика появились люди в полицейской форме. В клубной обстановке они смотрелись совершенно неуместно.

Гельман, однако, не удивился.

– Ну что, – сказал он, растянув губы в презрительной усмешке, – по мою душу пришли?

– Вы – Мюрат Гельман? – поинтересовался один из полицейских, видимо, старший.

– Кто ж ещё, – галерейщик быстренько уронил трубку в карман. – Давайте уж без церемоний. Сейчас мы поедем в отделение, там вы предъявите мне обвинение, я его, естественно, опровергну... Извините, – обратился он к Власову, – это меня пришли арестовывать. Ничего, не в первый раз... Ещё раз извините. И не беспокойтесь за меня, к вечеру меня выпустят. Встретимся на ужине.

Он встал из-за столика, небрежно вытащил из кошелька несколько мятых купюр и придавил их тарелкой. Полицейские молча следили за сборами.

Когда галерейщик, сопровождаемый полицейскими, уже уходил, появился официант со стейками и кувшином с лимонником.

Фридрих решил хотя бы пообедать, если уж поговорить не получилось.

Медленно пережёвывая стейк – тот оказался неплох, хотя и слегка пережарен, – он сопоставлял сказанное Гельманом с теми сведениями, которые он почерпнул из разговоров с Эберлингом, а также с тем, что он знал о лихачевском кружке из документов.

Картинка упорно не складывалась. С одной стороны, всё, что он успел увидеть, выглядело откровенно несерьёзно, если не сказать резче. Компания престарелых фрондёров, заигравшихся в конспирацию, никому не нужных и вполне безопасных. Эта дурацкая книжка... – Власов достал из зелёного пакета "Исследования по структуре знаковых систем", повертел в руках, открыл на середине, наткнулся на слово "прапереживание" и тут же закрыл. С другой стороны, – Власов потянулся за напитком из лимонника, – по сведениям Эберлинга, у этих людей есть деньги... Опять же, Гельман с его подходами и намёками...

– И снова здравствуйте, милейший господин Власов! – задребезжало у него над ухом.

Фридрих вздохнул.

– Мы сегодня только и делаем, что здороваемся, Лев Фредерикович.

– Вы не возражаете, если я присяду? Очень уж нужно мне с вами пообщаться, – старичок, не дожидаясь согласия, устроился на том самом месте, где совсем недавно сидел Мюрат Гельман.

– Значит, сцапали нашего голубчика, – не без удовлетворения констатировал старикан, устраиваясь поудобнее. – По мне, так хоть бы и вовсе упекли. Да только к вечеру он выйдет. Ещё будет на ужине выдрючиваться, героем представляться. А чего ж не геройствовать, ежели у тебя дружки... знамо в каких конторах...

Власов понял.

– Вы думаете, – решил он брать быка за рога, – что Гельман работает на российские спецслужбы?

Старичок осклабился.

– Скажете тоже – "на спецслужбы"... Это в Берлине хорошо – если уж человечек работает, так, считай, на всех разом. Централизация и дисциплина. А мы тут в России-матушке по-другому живём. У нас важно, на кого человечек завязанный, с кем дела делает, – слова «кого» и «кем» старичок старательно подчеркнул голосом. – Тут всё больше работают не то чтобы на контору, а лично на Иван-Петровича. Или на Пётр-Иваныча. И между Иван-Петровичем и Пётр-Иванычем такая, извините, пропасть может лежать, как между Берлином, и, скажем, Вашингтоном каким-нибудь. Ежели, конечно, формально подходить – то да, оба сотрудники. А на деле – у-у-у! – старичок изобразил пальцем сложную загогулину.

– Кстати, – прищурился Власов, – вы мне делали знаки... Откуда вы их знаете? И почему решили, что я их знаю?

– А как же, делал, – Лев Фредерикович повёл плечиком, – очень уж хотелось мне с вами поперёд того прохиндея побеседовать. Для взаимной, так сказать, пользы. Видите ли, я... как бы это выразиться... в общем, занимаюсь теми же делами, что и вы, только с поправочкой на масштаб. Вы о Райхе беспокоитесь, а я – об "Ингерманландии". Это, конечно, величины несопоставимые, вроде как слон и букашка. Но букашка, знаете ли, тоже живая тварь... и ей тоже нужна служба безопасности. Пусть маленькая, букашечья...

Фридрих посмотрел на словоохотливого старичка с интересом.

– Так я имею честь, – он поймал себя на том, что невольно воспроизводит словесные обороты Льва Фредериковича, – беседовать с сотрудником службы безопасности господина Лихачёва?

– С начальником службы безопасности, – поправил его старичок. – И не Лихачёва, а самой Фрау. Ну да об этом позже, время у нас ещё есть... Вам тут как? В смысле обстановки?

Власов решил, что старичок хочет увести его в этот свой "Норд". Идти никуда не хотелось.

– Да, мне здесь понравилось, – сказал он.

Старичок неожиданно улыбнулся.

– Вот и славно. Я, с вашего позволения, Фрау передам. Это ведь её заведение. Обстановку сама проектировала. Тут, кстати, в основном актёры работают, со студии. Фрау считает, что работа в обслуге очень развивает сценические способности. Ну, тут уж ей виднее... У меня, как вы понимаете, несколько другие задачи...

– "Аркадия" принадлежит госпоже Рифеншталь? – решил уточнить Власов.

– Вот именно, – подтвердил Лев Фредерикович. – Хотя Гельман тоже вложился деньгами. Ну и прослушку свою поставил. Только сейчас она того-с... – тут старичок нервно зевнул, показав челюсть, явно нуждающуюся в услугах стоматолога. – Так что я буду с полной откровенностью. Ну, вы мне, конечно, верить ни в чём не обязаны... но всё-таки.

– Ну что ж, – Власов отодвинул в сторону пустую тарелку. – Поговорим. Только давайте сначала представимся. А то я даже фамилии вашей не знаю. И на вопрос о знаках вы мне не ответили.

– Да какие у нас от вас секреты... Фамилия моя Калиновский. Предупреждая возможные вопросы – поляк. Но, как видите, обрусел до полнейшего неприличия. Чего меня занесло сюда – отдельная история, рассказывать долго, а у нас ещё дела есть... Да вы и сами понимать должны... – он заинтересованно заглянул в лицо Власова, ожидая реакции.

– Ну... – Власов потянул паузу, – я так понимаю, Фолшпиль?

– Именно, – кивнул Калиновский. – Так что про меня вы можете и сами узнать. Если досье не уничтожили. Ну да вы попросите начальство, небось не откажет... Вы ведь работаете на Мюллера, – это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

– Все мы работаем на Мюллера, – попытался отшутиться Власов, хотя прекрасно понял, что именно хотел сказать не в меру осведомлённый старик.

– Ну полноте, – Малиновский покачал головой, – я имел в виду – лично удостоены... Это, знаете ли, совсем даже другой коленвал, как сейчас молодёжь выражается...

– Простите, что-нибудь будете? – встрял не в меру услужливый официант. Власов поднял голову и увидел узкоглазого человека в китайском халате.

– Да, пожалуйста, воды без газа. И не зельтерской, а нашей какой-нибудь, из родника, и ещё лимончика для кислоты и льда побольше, – попросил старичок.

Официант поклонился и ушёл.

– Это был китаец? – зачем-то поинтересовался Власов.

– Калмык. Есть такая российская коренная народность. Фрау о них документальный фильм сняла, очень познавательный... Кстати, в Райхе его так и не показали. Из-за каких-то там безнравственных якобы сцен, – старик демонстративно скривился, давая понять, что не верит этому объяснению ни на грош. – А по моей прикидке, это Мюрат засветился. Он, понимаете ли, тогда был у Фрау в большом фаворе: нашёл, паршивец, деньги на Фестиваль немецкой культуры...

– Его же запретили? – не удержался Власов.

– Запретили, – почти радостно сказал старичок. – Признаюсь как на духу: лично тому поспоспешествовал через свои каналы. Чтобы такой подарок Гельману преподнести – да я, извините, лучше в петлю полезу...

– И за что вы его так не любите? – наудачу закинул вопрос Власов.

– Ваша вода, – прозвучало над ухом. Перед Львом Фредериковичем появился высокий стакан с водой и вазочка со льдом. В блюдце лежал тонко нарезанный лимон.

– Кхе, – Лев Фредерикович бросил щипчиками пару кусочков льда в воду. – Как бы это сказать... Не то чтобы вот прямо так и не люблю. Как выражаются американцы, ничего личного, – это было произнесено таким тоном, что Власов понял: личного между этими людьми накопилось предостаточно. – Скажем так: этот проныра суёт нос куда не следует и делает то, что может повредить Фрау и её супругу. Вот, к примеру, сегодняшнее безобразие. Я ведь уверен на все сто: в очередном интервью Лихачёв обязательно что-нибудь ввернёт по поводу преследований современного искусства. А какое это искусство? Самое обычное хулиганство, наказуемое согласно российским законам... Вы хоть видели, что они там натворили?

– Кто и где? – Власов понял, о чём идёт речь, но решил на всякий случай уточнить.

– На Дворцовой. Помните тех ребят в красном? Гельмановские. Арт-группа "Красные..." – извините, там дальше скверное слово, не люблю я этого... Вот они это самое скверное слово там и показывали. В смысле, выложили телами. Три весёлые буквы.

Власов понял и поморщился.

– Это у них называется, – с искренним отвращением сказал старичок, отпивая воду, – контемпорари арт. По-английски – современное искусство. Хотя чего ж тут современного-то. Когда слову тому самому сто лет в обед, его на заборах ещё при царе Горохе писали... Одно слово – дегенерация. Вот и извольте рассудить: ну за что мне этого самого Гельмана жаловать?

– Почему же тогда господин Лихачёв и его супруга его терпят? – спросил Фридрих.

– Э-э-э... Вот по вопросу сразу видно, что вы не в курсе. Иначе сказали бы – "наша Фрау и её супруг", – наставительно заметил Лев Фредерикович. Власов отметил про себя, что на самого вопроса старичок предпочёл не заметить.

– Но вообще-то я не о том, – засуетился старичок. – Давайте всё же о деле.

– Давайте уж, наконец, – вздохнул Власов.

– Вам предстоят переговоры с Фрау, – произнёс Лев Фредерикович таким тоном, как будто речь шла не менее чем об аудиенции у какого-нибудь монарха. – И для всех нас важно, чтобы они прошли успешно. Впрочем, не для всех. У Гельмана и его партии свои интересы в этом деле. И они не совпадают ни с нашими, ни, смею заверить, с вашими. Вам знакома такая фамилия – Бобков?

Власов пожал плечами.

– Допустим, знакома, – сказал он, – и что?

– Ну вот и славно, – старичок сделал ещё один маленький глоток. – Так вот, генерал Бобков – человек широких интересов. В частности, очень интересуется современным искусством.

– Насколько я понимаю, ему это полагается по должности, – ответил Власов. – Но вообще-то он пользуется репутацией русофила. А эти господа, насколько я понимаю, не любят юде.

– Кто ж их любит, – скривился Калиновский. Власов внутренне подобрался: в потешном говорке старика проскользнуло что-то очень личное и очень злое. Антисемит? К тому же участие в Фолшпиле... н-да, может быть, всё соперничество с Гельманом объясняется этим?

– Да знаете как у нас говорят – "стерпится-слюбится", – продолжал Лев Фредерикович. – Ходят, ходят слухи...

– Слухи – это слухи, – отпарировал Фридрих. – Я, например, ничего не знаю о связях Гельмана с ДГБ. И даже если бы они были – ничего дурного я в этом не вижу. Сотрудничество с государством укрепляет государство. Вы против укрепления государства?

– Разве я что-то сказал о ДГБ? – хитро прищурился старичок. – Говорил же я вам: персонально на Петра Иваныча работает. То есть в данном случае на Филлипа Денисыча. Если угодно, личный консультант. Конечно, это не афишируется...

– Бобков себя демонизирует, – усмехнулся Власов. – Если верить слухам, он лично завербовал всех российских деятелей искусства. Включая вашего Президента.

– Михалкова-то? А что, вполне может быть. Ну да я не о том. Ситуация такова, что вам кое-что нужно – и мы можем вам это дать. Разумеется, не за красивые глаза. Я не уполномочен ставить вам условия, да и вообще говорить на эту тему, но хочу предупредить: Гельман в этом деле лицо заинтересованное, причём не только лично, но и со стороны своего покровителя. Сейчас он приложит все усилия, чтобы расстроить намечающееся соглашение. Или переключить все контакты на себя. Не хотелось бы... Да, вам он ведь передал...

Мимо столика пробежал официант-калмык, на этот раз без подноса. Поравнявшись со столиком, он затормозил, тронул старика за плечо, наклонился и что-то ему сказал – очень тихо, так что Власов не расслышал. Власову показалось, что старик кивнул, но спина официанта мешала.

– Простите великодушно, – сказал Лев Фредерикович, когда официант скрылся в какой-то служебной двери. – У меня, кажется, срочные дела. Не прощаюсь, сегодня ещё увидимся... На ужине будет интересно. Непременно, непременно вам надо быть, – последние слова он договаривал, уже вставая.

Фридрих проследил его путь взглядом. Старик не воспользовался обычным выходом, а юркнул в ту же дверь, что и официант.

Власов вздохнул. Позвал официанта, – на сей раз в арабском костюме, – и попросил счёт. Ему не хотелось здесь оставаться. Усмехнувшись про себя, он подумал, что Управлению придётся оплатить обед галерейщика.

Официант вернулся немного сконфуженный.

– Извините, – сказал он, – всё оплачено.

– Кем? – поинтересовался Власов.

– Не знаю, – официант сделал каменную физиономию. – А это вам лично, – сказал он, протягивая пластиковый прямоугольник. – Вы теперь почётный член нашего клуба. Подарок от владельцев, – со значением добавил он.

Власов покрутил в пальцах карточку. Она оказалась именной: на ней были выбиты его имя и фамилия. В левом нижнем углу чернела подпись Фрау.