Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 86 страниц)

Kapitel 28. Тот же день, поздний вечер. Москва, Старый Арбат, 35

Хайнц взял двумя руками огромную – не менее чем литровую – кружку пива с высокой белой шапкой пены.

– Отличная штука, – в который уже раз сказал он, – варят не хуже чем дома.

– У меня мало времени, – Власов не поддержал тон друга, – мне хотелось бы сегодня ещё и выспаться. Надеюсь, мы продолжим беседу в другом месте?

Фридрих злился. Эберлинг неожиданно позвонил ему из "Калачей" и предложил вместе поужинать. Власов, полагая, что Хайнц хочет сообщить ему что-то полезное – и, в свою очередь, узнать о его успехах и планах, – отправился в Центр, по дороге был предупреждён навигатором о пробке, попытался было добраться до нужного места по арбатским закоулкам, и в конце концов застрял: нужная улочка была перегорожена. Пришлось бросить машину и идти пешком. В другом городе и в другое время это было бы терпимо, но на сей раз московская погода превзошла сама себя: с неба сеялась мерзкая мокрядь, а порывы ветра размазывали её по лицам прохожих. Ощущение было преотвратное.

Какой-то мужчина в шапке, замотанный шарфом по самые брови, стоял под фонарём и протирал заляпанные снежной кашей очки. Власов невольно посочувствовал ему: было понятно, что по такой погоде очки придётся протирать через каждые пять шагов.

Плутая по переулкам, Фридрих вышел на Старый Арбат не там, где хотел. Пришлось ещё идти вдоль улицы, закрываясь от ветра руками.

"Калачи" тоже не порадовали. В гардеробной было полно разномастного народу: заявилась большая компания. Пришлось ждать, пока портье, изнемогающий под грудой тяжёлой мокрой одежды, примет, наконец, его куртку. Получив номерок, Власов по привычке посмотрел на цифру и с удивлением обнаружил, что ему, как и в прошлый раз, достался 67-й номер.

В туалете было не протолкнуться – все кабинки и писсуары были заняты, пришлось ждать. Пространство вокруг раковины было заляпано жидким мылом. Ближайшая настенная коробка с бумажными полотенцами была пуста, пришлось минуты полторы ждать, пока появится служитель с новым пакетом. Всё это испортило настроение окончательно.

Общий зал был набит битком – даже у стойки не было свободных мест. Грохотала музыка. Фридрих осмотрелся, но Хайнца не увидел. Решив, что Эберлинг занял кабинет, он направился туда, но убедился, что дверь заперта, а из кабинета доносятся чьи-то нетрезвые голоса.

– Простите, уважаемый господин, вы кого-то ищете? – мурлыкнул над ухом женский голос. Подняв глаза, Власов обнаружил, что перед ним стоит рыжая девица с вышитым словом "Администратор" на блузке. Вид у неё был затурканный, но она держалась.

– Ищу, – подтвердил Фридрих.

– Вам просили передать... – рыжая осеклась, сообразив, что начинает не с того. – Простите... Ваша фамилия Власов?

– Да, – сказал Фридрих.

Девушка с облегчением вздохнула.

– Вам просили передать, чтобы вы подождали. Ваш друг отошёл по делам и скоро будет. Позвольте, я провожу вас за столик...

Столик на двоих в углу оказался неожиданно удобным: несмотря на людей вокруг, он стоял уединённо. На столешнице осталась пивная кружка с остатками пены и блестящая водочная стопка: видимо, Эберлинг уже успел принять на грудь. Власов заметил, что его друг занял самое лучшее место – в углу, спиной к стене. В качестве маленькой мести Фридрих решил было занять это место сам, но потом передумал. У обоих мужчин был по понятным причинам сильно развит "спинной рефлекс": сидеть, не видя, что делается за спиной, им было неприятно. Однако, Хайнц всё-таки пришёл раньше...

Подскочила официантка, ойкнула, увидев неприбранную посуду, извинилась и унесла кружку и стопку. Власов попросил меню, устроился поудобнее и попытался отвлечься от окружающего шума. Впрочем, в этом углу он как-то смазывался, даже музыка звучала глуховато.

В голову лезли странноватые мысли. Например, кружка и стопка. Если их не убрали вовремя, значит, Хайнц ушёл отсюда буквально только что. Почему же они не встретились с ним в гардеробе или хотя бы на выходе? Впрочем, в той толчее немудрено и разминуться... Стоп, стоп. Немудрено для кого? Фридрих был уверен, что узнал бы Эберлинга в любом случае. Не значит ли это, что Хайнц вовсе не выходил из "Калачей"? Или вышел через служебный вход – он же здесь завсегдатай? Может быть, он увидел кого-то – и не хочет, чтобы этого человека видел Власов? Точнее, не хочет, чтобы его видели с ним вместе? Кто это мог быть? Возможно, какой-нибудь дэгэбэшник? Или...

– Привет, дружище! – это был Хайнц. – Прости, что заставил ждать. Но, знаешь ли, мне пришлось выбирать, кого заставлять ждать – тебя или мой мочевой пузырь, и я пришел к выводу, что ты окажешься сговорчивей, – он довольно хохотнул над своей тяжеловесной шуткой.

Власов почувствовал себя сконфуженным. Ему не пришло в голову самое простое – и он уже успел наизобретать всяких сложностей. Может быть, и в деле Вебера он не видит чего-то тривиального? С этой чертовой работой самое простое всегда приходит в голову последним...

Эберлинг, казалось, в упор не замечал настроения друга. Он заказал себе литровую кружку своего любимого пойла, заказал половинку утки по-старочешски с кнедликами и опрокинул в себя для аппетита ещё стопку водки. Фридриху всё это решительно не нравилось. Меланхолично жуя говядину с грибами – надо признать, неплохо приготовленную – он слушал болтовню друга, дожидаясь, когда же, наконец, они смогут выйти отсюда и поговорить без учёта "первого крестика". Намёки не помогали.

Наконец, Власов не выдержал.

– У меня есть сведения, касающиеся нашего дела, – сказал он.

– Если они входили в твои отчёты, то я уже в курсе, – заявил Эберлинг. – Меня лично заинтересовало одно обстоятельство. Что это за событие в Москве, к которому так торопилась эта Галле?

Фридрих внимательно посмотрел на Эберлинга: он должен был понимать, можно ли говорить об этом здесь. Тот невозмутимо вернул взгляд.

– Это не вполне понятно. Судя по тому, что я знаю сейчас, готовится неожиданный приезд в Москву кого-то из наших политиканов. Визит официальный: его санкционирует российское руководство. Скорее всего, политикан при должности. И, что называется, знаковая фигура. Будет что-то сказано. Визиту препятствуют влиятельные круги – и у нас, и здесь. Ожидается скандал. Это пока всё.

– Н-да, – Хайнц прожевал очередной кусочек утки, запил пивом. – У меня есть кое-какая информация из дома... а ещё больше – от наших друзей здесь. Это не слухи. Что-то такое и в самом деле готовится. Конкретно – где-то на Масленицу ожидается визит в Россию кого-то из политиков верхнего уровня. Что, в свою очередь...

– Стоп, – Власов взмахнул рукой. – Ну, допустим, ожидается чей-то официальный визит. В последние годы в Россию из Райха ездят мало, особенно если дело касается фигур первого уровня. Допустим, решено взломать лёд. Но это не сенсация и тем более не скандал. Даже если сюда прилетит сам Райхспрезидент. Разве что он прилетит на "Норде"... – мрачно пошутил он.

– Ну, в общем, ты прав, – согласился Эберлинг. – Никакого скандала в таком визите нет. Но шум всё-таки ожидается. В Россию собирается какая-то известная политическая фигура. При этом обладающая какими-то официальными полномочиями. Если же учесть то, как взбудоражены либералы...

– Понятно, – Власов схватил идею. – Крупный оппозиционный политик либеральной направленности. Летит в Москву, чтобы выступить здесь с каким-нибудь сильным заявлением. Повод тоже ясен: референдум. Вопрос: что такого страшного он может произнести именно в Москве?

–Мало ли что. Разные бывают варианты... – Хайнц в задумчивости отхлебнул пива. – Ну, например... например – призвать райхсграждан, живущих в России, голосовать против сохранения нынешнего устройства Райха... Их тут довольно много. Те же фольки имеют двойное гражданство через одного. Вот и вариант.

– Извини, это чушь, – Власов вытащил из вкусного соуса грибочек, наколол на ту же вилку кусочек мяса и аккуратно отправил всё это в рот. – Начнём с того, что сколько-нибудь официальное лицо ничего такого говорить просто не имеет права. Это несовместимо с должностными обязанностями. Разве что независимый политик... Но кто? Кто там в СЛС достаточно влиятелен? У них нет ни одного запоминающегося лидера – я имею в виду, такого, который реально что-то значит. Ну, допустим, какая-нибудь Новодворская. Или кто там у них от христианский демократов... Да хоть бы даже Лех Валенса, если его выпустят из-под очередного ареста. Всё это – не такие события, чтобы устраивать по этому поводу столько возни. Но главное – в чём смысл? Проповедовать фолькам вредные для Германии идеи – это просто смешно. Что в Варшаве, что здесь. Фольки – опора Райхсраума... – тут он вспомнил Марту Шварценеггер и запнулся.

– Я только высказал гипотезу, – легко сдал назад Эберлинг. – Есть и другие возможности. Помнишь, как тогда Кёлер грохнул в Варшаве про покаяние?..

– Ну и что он этим добился? – пожал плечами Фридрих. – Сейчас его уже все забыли. Просто идиот.

История с Хорстом Кёлером была и в самом деле идиотской. Престарелый лидер кёльнских христиан Кёлер когда-то был наиболее реальным кандидатом на лидера объединённой оппозиции. Однако, в разгар польских событий этот умеренный до трусости политик сделал, наконец, ошибку: приехал в Варшаву и выступил по польскому телевидению с пламенной речью о неких "преступлениях хитлеровских войск" по отношению к полякам и призывом к соотечественникам-дойчам "по-христиански покаяться". Речь была и вправду сильная: впоследствии Управлению пришлось потрудиться, разыскивая тех, кто её написал на самом деле. Что касается самого Кёлера, то с ним обошлись просто – подняли кое-какие документы времён войны, из которых следовало, что капрал Кёлер во время польской компании был разжалован в рядовые за "чрезмерную жестокость в обращении с пленными"... Впоследствии Кёлер тихо уехал в Швейцарию, где пристроился около "Евангелического радио". Учитывая католическое вероисповедание самого Кёлера, это было более чем показательно.

– Ну всё-таки. Кто-нибудь может сыграть в ту же игру здесь, – Эберлинг осторожно протёр губы салфеткой. – Референдум для многих – последняя ставка. Если всё пройдёт успешно, это будет последнее крупное политическое событие на много лет вперёд, в котором оппозиция сможет принять хоть какое-то участие. Либералы это знают и идут na vse tiaszkie...

– Во все тяжкие, – автоматически поправил Власов.

Хайнц промолчал, вознаградив себя ещё одни глотком пива.

– Хотя постой. Мы всё время говорим о либералах, – Власову пришла в голову идея, – а почему, собственно?

– Ну... У нас, конечно, есть хитлеровцы разных толков. Но что делать старичку из Национал-Патриотического Фронта в Москве? Понятно, что российское руководство его не примет. И слушать его здесь никто не будет. Вот уж точно.

– Нет, я не о том, – перебил Фридрих. – Что, если предполагаемый политик – член НСДАП?

– М-м-м... Допустим. Кто у нас там есть на левом фланге? Ну, несколько либеральничающих деятелей мы найдём. Тот же Шрёдер, например... ну этот, который хотел стать министром природоохранения... Смешной тип. Его знают полтора человека. Нет, отпадает.

– Есть ещё и правые, – напомнил Власов. – И это значительные люди.

– Есть, – согласился Эберлинг. – Но зачем правым ехать в Москву? Хотя... опять же, давай посчитаем головы. Кто там у них есть? Ну, старички – Ламберт, Шпитцер, фон Фриш. Ещё, может быть, Кирх, хотя вряд ли он решится на открытый демарш... Из молодых – Отто Ламберт-младший и Гюнтер Нетцер, но пока они не в игре. Теперь смотрим по старичкам. Фон Фриш не вылезает из своего поместья и пишет книги про дойчские консервативные ценности. Аудитория у него есть, но она чисто германская. Он никуда никогда не поедет, и уж тем более в Москву. Шпитцер мог бы выкинуть какой-нибудь фортель. Но он уже полгода ждёт назначения в Дойчебанк. Он будет сидеть тихо, по крайней мере сейчас. Остаётся Ламберт.

– Он ведь, кажется, тебе какой-то родственник? – припомнил Фридрих.

– Никакой он мне не родственник, – ответил Хайнц с досадой. – Просто мой дед был другом его отца и семейным врачом Ламбертов. И когда-то спас маленького Клауса от скарлатины... или от дифтерии? уже не помню. Кажется, мать Клауса прожужжала ему все уши, что он обязан деду жизнью, хотя сам дед говорил, что от его искусства уже ничего не зависело, и благодарить следует природу, или, если угодно, милость провидения... – Эберлинг, не терпевший религии, брезгливо поморщился. – Я это все знаю по рассказам, меня, естественно, тогда и на свете не было. Когда я родился, он уже вовсю делал карьеру в Райхсюгенде. Помню, что он захаживал к нам довольно часто, но я тогда еще даже в школу не ходил и его, естественно, не интересовал. После смерти деда эти визиты быстро сошли на нет. Вот и все. Я не виделся с ним лет тридцать и не знаю никаких его нынешних тайн.

На самом деле, это было не совсем все. Досада Хайнца объяснялась просто: когда он получил отказ в авиационном училище, то вспомнил о своем "почти родственнике", который в то время еще ходил в молодых, но весьма перспективных политиках; Клауса Ламберта активно продвигал кое-кто из тогдашних старичков правого толка, из тех, что, по выражению кого-то из партийных публицистов, не откололись вместе с ХНПФ, но прогуливались по самому краю разлома. Старички не любили Дитля, Дитль платил им взаимностью, но открыто трогать не решался – старички были сильно заслуженные, все сплошь ветераны с высокими боевыми наградами и обширными связями в военном министерстве, кое-кто даже с партстажем чуть ли не больше, чем у самого Хитлера. Зато они любили Клауса, ибо он был живым опровержением любимого тезиса "обновленцев" о том, что консерваторы скоро вымрут естественным путем, ибо у них нет талантливой молодежи.

Хайнц подумал тогда, что заступничество кого-нибудь из этих старичков помогло бы ему все же поступить в училище, и обратился с соответствующей просьбой к Ламберту. (Эберлинг не соврал, говоря, что не виделся с тем с детства – разговор происходил по телефону). Клаус, выслушав его, ответил, что был бы счастлив помочь внуку херра Вальтера, но не видит оснований подвергать сомнению компетентность медицинской комиссии; впрочем, он, конечно, посмотрит, что можно будет сделать. Разумеется, никакого продолжения разговор не имел, и, разумеется, Хайнц тогда обиделся – хотя позже признал, что Ламберт был абсолютно прав, и что желание стать летчиком-истребителем, не обладая необходимым здоровьем, есть личный каприз, способный в критических обстоятельствах поставить под удар безопасность Райха. Но вспоминать об этом все равно было неприятно.

– Я лишь рассуждаю логически, – продолжил Эберлинг после крохотной паузы. – Ламберт, пожалуй, подошёл бы лучше всего: фактический лидер правых консерваторов, яркая личность... Но в Москве его не примут. Во всяком случае, официально. Он здесь считается врагом России номер один. Дядюшка Лис его, наверное, держит в личном чёрном списке – где-нибудь в первой пятёрке.

– И с основаниями, – заметил Власов.

Клаус Ламберт и в самом деле был известен своей демонстративной неприязнью к Райхсрауму вообще и к России в особенности. Неприязнь эта была чисто идеологической – в войне Ламберт принять участия не успел, в России никогда не бывал. Более того, он с демонстративным уважением относился к великим славянским культурам, охотно позируя на фоне книжной полки с полным собранием сочинений Достоевского. На таком фоне он предпочитал делать особенно резкие заявления о России как стране-паразите, объедающей Райх и населённой монголоидами. Одно время Власов даже думал, что Ламберт крутит закулисные игры с российскими властями – до такой степени вовремя эти заявления звучали и такой разрушительный эффект имели. Но в Управлении было точно известно, что Ламберт чист: ни в каких, даже самызх поверхностных контактах с российскими политиками он замечен не был. Более того, в одной из своих речей он лично оскорбил господина Мосюка, назвав его "наглым демагогом", "отвратительным лицемером", и даже "достойным потомком красных комиссаров". Обидчивый и мстительный Дядюшка Лис пришёл в такую ярость, что его едва удалось удержать от аналогичных по тону высказываний. Происшествие изрядно испортило и без того непростые российско-германские отношения.

– Гм, гм... – Эберлинг вертел в руках опустевшую кружку, о чём-то интенсивно размышляя. – Мы что-то упускаем, что-то очень простое... – он махнул рукой официанту. – Ещё пива! – распорядился он по-русски. – Нет, погоди, ещё стопку водки. Нет, не водки. Сто грамм хреновухи. Специальной, на апельсиновых корочках. И побыстрее!

Власов посмотрел на друга с изумлением. Количество спиртного, употреблённого и заказанного Хайнцем, уже выходило за все разумные рамки.

– Прости, но, по-моему, ты слишком много пьёшь, – сказал он.

– Ерунда, – отмахнулся Хайнц. – У меня был тяжёлый день, мне нужно немного взбодриться. К тому же эта мерзкая погода... Я мёрзну, как вампир в гробу. Я так до сих пор и не согрелся.

– Спирт – это депрессант, – напомнил Фридрих. – И к тому же алкоголь не согревает. Он просто расширяет сосуды. Если человек, входящий в тёплое помещение с холода, принимает небольшое количество спиртного, это помогает ему быстрее согреться. Но ты здесь сидишь уже достаточно давно. Всё это отговорки. Мне кажется, у тебя образовалась алкогольная зависимость. Если это так, я должен поставить об этом в известность начальство. И я это сделаю, если...

Эберлинг неожиданно расхохотался. Это был неприятный, горький смех. Власову почему-то пришло в голову, что так мог бы смеяться круглый сирота, которому сверстник угрожает чем-нибудь вроде "твоей маме скажу".

– Ох, извини! – Хайнц смахнул мизинцем выкатившуюся слезинку. – Ты честный служака, Фриц. Дружба дружбой, но работа важнее, не так ли?

– Будь любезен, не называй меня Фрицем, – ощетинился Власов, – ты прекрасно знаешь, что я не люблю это сокращение, – хотя Андрей Андреевич Власов и уступил просьбам жены назвать сына в честь деда по материнской линии, слово "фриц" до конца жизни осталось для бывшего советского генерала ругательным, и Власова-младшего он звал кратким именем лишь тогда, когда бывал им недоволен.

– Ладно, извини. А насчёт алкоголя – докладывай, если считаешь нужным. С этого задания шеф меня всё равно не снимет. Но вообще-то я, возможно, и сам оставлю службу. Похоже, я устал.

– Это твоё право, – сухо сказал Фридрих. Ему не понравился тон Хайнца.

– Я ещё ничего не решил, – торопливо добавил Эберлинг. – Но мне не нравится, когда мой друг угрожает мне подставой.

– Подставой? – Власов приподнял бровь. – Подставляет всех тот, кто нарушает правила! Это ты подставляешь нашу работу, Управление – ради вот этой дряни, – он с отвращением показал на пустой графин. – Ты подставляешь и меня, кстати.

– Давай обойдёмся без пафоса. Я себя контролирую, – заявил Хайнц. – Это у тебя идиосинкразия на вид рюмки. Если бы я и в самом деле страдал алкоголизмом, я пил бы один.

– Откуда мне знать? Может быть, ты так и поступаешь, – ответил Фридрих.

Официант принёс два запотевших лафитника с мутной жидкостью внутри.

– Значит, не хочешь? – спросил Хайнц у Власова, и, не дожидаясь очевидного ответа, опрокинул один лафитничек. – Уфффф, хорошая штука! Сразу прочищает мозги... Кстати, – оживился он, – у меня идея. Почему собственно, мы думаем, что речь идёт о визите в Москву?

– А куда же ещё? – не понял Власов.

– Вот-вот... – Эберлинга заметно повело, но его речь всё ещё оставалась чёткой и ясной. – Куда же ещё? Вся российская политика делается в Москве, это же так очевидно. А ведь в этой стране есть один город, который представляет отдельный интерес... именно для наших правых.

– Понимаю, – Власов подался чуть вперёд. – По-моему, ты слишком долго работал по Бургу, чтобы быть объективным. Хотя... – он задумался, прикидывая обстоятельства. – В самом деле, у нас нет оснований полагать, что визит большого человека запланирован именно в Москву. То есть да, ты прав, это всем кажется очевидным... потому что "визит в Россию" и "визит в Москву" – это, по сути, одно и то же. Но если речь идёт о правом политике...

– Да, именно, – оживился Хайнц. – Учитывая подвешенный статус Петербурга... и настроения среди бургской элиты... тут есть варианты.

Детали картинки в голове Власова сложились вместе.

– Та-ак, – медленно сказал он. – Помнится, ты мне что-то говорил о Рифеншталь-фонде... Нам что-нибудь известно о контактах Рифеншталь-фонда и лихачевского кружка в целом с нашими правыми политиками?

– Известно кое-что, – признал Эберлинг. Вид у него был странноватый: казалось, у Хайнца разъехались глаза и он никак не может вернуть их на место. – Как-никак, Фрау состоит во всех правых организациях, сколько их есть. Ну или, по крайней мере, числится. Ее политическую программу ты, кажется, знаешь.

– Смотрел в базе... Насколько я помню – отделение Петербурга и построение "истинно-германского государства". Или "истинно-немецкого"? Они ведь, кажется, не считают это слово оскорбительным? И сотрудничают с юде. В общем, какая-то каша.

– Я ими занимался подробно. Идеология у них довольно сложная. К тому же Лихачёв – это такой непростой тип... Так вот. По последним сведениям, совсем недавно он начал проповедовать немедленное отделение Петербурга от России любой ценой. Включая временное вхождение в состав Райха.

– Временное вхождение? – усмехнулся Фридрих. – Они там, похоже, и в самом деле сумасшедшие.

– О, тут у него очередной мозговой выверт. Они в последнее время вбили себе в голову, что Райх нежизнеспособен и обречён погибнуть. Россию же ждёт, по их мнению, "торжество азиатской стихии" – эти слова Эберлинг произнёс по-русски. – Петербургу же суждено остаться ковчегом истинного германского духа... или колыбелью, не помню, как там у них в точности...

– Когда я слышу слово "дух", у меня рука тянется к таблетке от головной боли, – проворчал Власов.

– А на меня такие разговоры действуют как снотворное. Мне тут пришлось читать последнюю книгу Лихачёва, – Хайнц снова скосил глаза: казалось, он что-то высматривает за спиной Власова. – "Метанарратив германского семиозиса в топике ингерманландского ландшафта"... Или "ландшафта в контексте семиозиса". Чёрт, специально заучивал название...

– Это про что? – без интереса спросил Власов.

– Как всегда, про политику... Этот тип придумал остроумный способ протаскивать свои идейки. Пишет политические тексты под видом науки. Между прочим, российское правительство оказывает финансовую поддержку издательствам, издающим учёные труды. Так что издавать Лихачёва, может, даже выгодно... Выпью, кстати, за науку, – Эберлинг осторожно взял второй лафитник и опрокинул внутрь. – Уффф! Замечательная штука. Кстати, хреновуха весьма полезна. Она, видишь ли, вызывает нечто вроде лёгкого ожога гортани. Это стимулирует выработку особого рода белков, предназначенных для заживления ожога. Но они же оказывают общеукрепляющее воздействие на организм... Всё взаимосвязано, Фридрих! Всё взаимосвязано!

Власов понял, что его друг пьян. Хайнц всё ещё пытался поддерживать осмысленный разговор, но ему это удавалось всё хуже.

– А теперь вообрази, – тараторил Эберлинг, – некий германский политик первого ряда из правого крыла НСДАП неожиданно посещает Санкт-Петербург! И делает там заявление. Какое? Ну, например... Например, озвучивает идею референдума о вхождении Бурга в состав Райха в качестве независимой земли. Мосюк, конечно, лезет на стенку. "Ингермандландцы" становятся единственной договороспособной силой. Левые политики воют. А наш дорогой Райхспрезидент оказывается в крайне неудобном положении: любое решение будет выглядеть слабым. Скверный сценарий, скажешь? И я скажу, что скверный. Но технически вполне осуществимый... А я ведь говорил шефу... Если кто-то из этих ослов... – Хайнц, не договорив, поднялся. – Извини, у меня опять это самое... я сейчас... подож-жди... – он поднялся, и, пошатываясь, направился к выходу.

Власов с сожалением посмотрел ему вслед. Было понятно, что Эберлинг сильно превысил приемлемую для нормального дойча дозу алкоголя, и сейчас будет отсиживаться в туалете, облегчая желудок и глотая таблетки... если они у него есть. Сам Фридрих был довольно устойчив к опьянению – судя по результатам алкопробы, обязательной для сотрудников Управления, он унаследовал от отца славянские гены, отвечающие избыточную выработку алкогольдегидрогеназы. Но при всём том Власов не употреблял алкоголя, приняв принципиальное решение в семнадцатилетнем возрасте. А вот с Хайнцем что-то очень сильно не в порядке...

Фридрих заставил себя выкинуть из головы мысли о проблемах друга и постарался переключиться в рабочий режим. Итак, допустим, некий правый политик первого уровня оказывает публичную поддержку бургским сепаратистам. Вопрос только в том, кто из правых политиков осмелится на такой ход. Потому что он означает объявление войны лично Райхспрезиденту Вальтеру Шуку. Который, при всём своём либерализме, подобного не простит никому и никогда. Такое может сделать только человек, готовый к открытой конфронтации...

В кармане завибрировал целленхёрер. Власов потянулся было к аппаратику, но вовремя разобрал, что это морзянка.

Сообщение было коротким. "РАСПЛАТИСЬ. ВЫЙДИ. ХАЙНЦ".

Следующие десять минут ушли на оплату счёта и сборы. На сей раз в гардеробной народу было немного. Облачаясь в куртку, Власов краем глаза заметил чей-то знакомый профиль, но не успел понять, чей. Интуиция промолчала – видимо, ничего интересного.

Эберлинга на улице не было. Власов прошёл немного по Старому Арбату, ожидая какого-нибудь сигнала. Наконец, целленхёрер подал признаки жизни – на этот раз самым обычным звонком.

– За тобой хвост, – тихо прошелестело в трубке. – Иди к "Праге" и сворачивай в первый переулок справа. Дверь с зелёным фонарём. Открывается внутрь, – в трубке зачастили гудки.

Власов чуть ускорил шаги, постепенно прижимаясь к правой стороне улицы. Незаметно нырнуть в переулок было совсем несложно. Тут же он увидел зелёный фонарь над крохотным крылечком с изящными чугунными перильцами. Власов вбежал по ступенькам, толкнул дверь на себя и проник внутрь. Тихонько щёлкнул замочек.

За дверью стоял Хайнц – напряжённый, собранный, и на вид совершенно трезвый. Он молча взял Власова за руку и быстро провёл через тёмную лестничную клетку к маленькой стеклянной двери, освещённой изнутри.

Это оказалась комнатка охраны. Высокая седая женщина неопределённого возраста сидела перед современно выглядящим рехнером и смотрела в маленький монитор, на котором была видна часть улицы.

Увидев Эберлинга, она заулыбалась, показывая ровные белые зубы – явно вставные.

– Grüss Gott, – по-австрийски поздоровалась она с ним. – У тебя неприятности, мой мальчик?

– Ничего особенного, тётя, – неожиданно мягко ответил Хайнц. – Мне нужно посмотреть, что там у нас на улице.

Седая женщина без всякого удивления развернула монитор в его сторону. Камера как раз успела поймать спину уходящего прохожего.

– Тётя, включи запись, – попросил Эберлинг. – Последние три минуты, пожалуйста.

– Сколько можно, – проворчала тётка, старательно добавляя в голос напускного недовольства, – у тебя всё время какие-то странные дела... – она пощёлкала кнопками и вывела на второй монитор, поменьше, изображение той же улицы. – Если я тебе не нужна, я пока отойду, – с видимым облегчением сказала она и поднялась с места. – Когда закончишь со своими делами, тут есть звоночек, ты знаешь. Позвони мне, я вас провожу. Только тихо, ладно?

Фридриху очень хотелось задать другу пару вопросов, но он понимал, что здесь и сейчас это может быть неуместным. Тем более, тот явно не собирался отвечать – он напряжённо смотрел в оба, буквально – в оба монитора. Увы, ничего интересного на них не было: запись показала только самого Власова, быстро идущего по переулку. На большом мониторе было пусто.

– Очень странно, – сказал, наконец, Эберлинг. – Я думал, он сейчас появится.

– Кто? – наконец, позволил себе открыть рот Власов.

– Тот тип... Это ещё что такое? – Хайнц приник к экрану, не котором появилась человеческая фигурка. – Неужели она?

– Так кто же? – переспросил Власов, пытаясь заглянуть другу через плечо. – То он, то она?

– Девка. Она на тебя в "Калачах" пялилась через весь зал, – снизошёл до объяснений Хайнц. – Если бы я не знал, что ты не интересуешься женщинами... – он мазнул световым карандашом по экрану, изображение увеличилось. – Знаешь её?

Власов прищурился – и с облегчением рассмеялся. По переулку, прижимаясь к стене, шла девушка в белой шапочке и шубке, судя по всему криво застёгнутой, наверняка второпях. Она крутила головой, кого-то высматривая. Заляпанные снегом очки зловеще поблёскивали в свете зелёного фонаря. Вид у девушки был чрезвычайно растерянный: она явно кого-то искала.

– Её зовут Марта, – сказал Фридрих. – Нечто вроде случайного знакомства... она вроде бы могла знать кое-что об одной истории. Интересно, что она делала в "Калачах" в такое время.

– Сидела с друзьями и пила коктейль через трубочку, – буркнул Эберлинг. – И буравила взглядом твой затылок... Я думал, она в нём дырку проделает.

– Из-за неё нам не стоило бегать по переулкам, – вздохнул Власов, подумав, что Хайнц явно теряет нюх.

– Да не в ней дело, – досадливо поморщился Эберлинг, продолжая следить за картинкой на экране. – Её я и не имел в виду, просто удивился, что она пошла за тобой...

– Маленькая Марта решила поиграть в сыщика, – усмехнулся Власов.

– Опа! А вот и он, – Хайнц чуть развернул монитор, изображение послушно поехало в сторону – видимо, ось вращения была как-то связана со следящей телекамерой у входа.

Переулок пересекал человека в шапке, с лицом, замотанным длинным шарфом. Поднапрягшись, Власов вспомнил, что видел этого типа по дороге в "Калачи".

Этот по сторонам не глазел – скорее, он внимательно смотрел под ноги. Власов сообразил, что он высматривает следы. Ну конечно: первая заповедь "наружки" – смотреть на обувь клиента и на отпечатки подошв, если повезёт. Хотя по такой снежной каше... Впрочем, теперь есть всякие специальные средства. Например, бесцветные составы, которыми можно побрызгать на пол – а потом видеть следы через специальные очки. Или запаховый след, по которому можно пустить собаку... Или, наконец, самое простое: маленький жучок на одежду. Правда, целленхёрер поймал бы излучение "жучка" и оповестил бы своего хозяина – но это смотря какой "жучок"...

– Странно, – повторил Эберлинг, вглядываясь в изображение.

Человек с замотанным лицом пересек экран, не задерживаясь возле крыльца, и исчез из вида.