Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 86 страниц)

Власов внутренне подобрался и стал слушать очень внимательно.

– Давайте уж тогда с начала. Только учтите: всё, что я вам скажу здесь и сейчас, я никогда не произнесу публично или под присягой, – речь профессора стала размеренной, лекционной, и даже количество слов-паразитов заметно поуменьшилось. – История это старая, и начать придётся ab ovo. Итак. В молодости я имел честь быть учеником и доверенным лицом академика Отто Юльевича Шмидта. В последние годы его жизни я исполнял обязанности его личного секретаря.

Профессор прикрыл глаза.

– Отто Юльевич был... – Фридрих почувствовал, как профессор чуть было не вклеил своё обычное "некоторым образом", но вместо этого просто сделал паузу, – своеобразным человеком. Впрочем, о его качествах именно человеческих, я, с вашего позволения, распространяться не буду. Аут бене, аут нихиль. Скажу только, что они не доставляли мне удовольствия. Зато как учёный и политик он был блестящ. Физик, геолог, математик, химик, специалист по радиоанализу... занимался альпинизмом, на ледоколе плавал, самолёт водил... полярник... экономист, кстати... и, прежде всего – блестящий администратор. Короче говоря, универсал, теперь таких не делают. Карьеру начинал при большевиках. Первый вице-президент советской Академии Наук, директор Института теоретической геофизики, и всё такое прочее...

– Это верно, теперь таких не делают, – каким-то нехорошим голосом протянула фрау Порциг. – А знаете, когда Отто Юльевич открыл в себе административные таланты?

– Лапочка, я тебя умоляю: не перебивай меня, хотя бы при гостях! – профессор моментально вскипел. – К тому же я не вижу в этом ничего дурного, – добавил он. – И вообще, сначала он работал в Киеве. В городской управе. Ещё до переворота. А в Петербург он поехал делегатом съезда по делам высшей школы...

– Да-да, и там ненадолго застрял. И в ноябре семнадцатого он уже трудился в Наркомпросе. Начальником управления по продуктообмену, – добавила Анастасия Германовна.

– Лапочка, я тысячу раз тебе говорил: время было такое! – всплеснул руками профессор. – В конце концов, на этом месте мог оказаться какой-нибудь сумасшедший большевик, который... который... который я не знаю что сделал бы! А Отто Юльевич спас, да-да, буквально спас очень многих приличных людей!

– Но я ведь не возражаю, папочка. Ну конечно же, он спас очень многих приличных людей. Просто я хочу объяснить нашему гостю одну вещь. Чтобы в ноябре семнадцатого занять место у хлеборезки, нужно было быть незаурядным человеком. Вот и всё, – невозмутимо закончила фрау Порциг.

– Уффф... Женщины, некоторым образом, не понимают определённых вещей, – пробурчал профессор и демонстративно занялся ухой.

После нескольких ложек он немного успокоился и продолжил.

– После войны у него были неприятности, конечно. Всё-таки "красный профессор", делегат большевистских съездов, полярник, челюскинец... – последнего слова Власов не понял, но переспрашивать не стал, – кстати, в тридцатые годы они назвали в его честь мыс на Чукотке, он там до сих пор, некоторым образом, стоит... остров Шмидта тоже есть... ну и всякие награды, грамоты, тоже всё советское. Но у него было, в каком-то смысле, особое умение. Он умел разговаривать с властью. С любой властью, понимаете? С любой. В сорок третьем он уже был старшим консультантом председателя КРАБД по науке.

На сей раз Власов решил выяснить, что означает эта нелепая аббревиатура.

– Комиссия по Расследованию Большевистской Деятельности, – любезно объяснила Анастасия Германовна. – Очень ответственная организация. Туда непроверенных не брали.

Власов вспомнил про Объединение жертв большевистского террора, в котором состояла Берта Соломоновна, и криво усмехнулся.

Появилась Маша в фартучке с пустым подносом, забрала опустевшие тарелки, и, ловко пристроив на тот же поднос супницу, удалилась к себе на кухню.

Фридрих тем временем немного поразмыслил над услышанным и пришёл к определённым выводам.

– Надо будет повнимательнее изучить наше досье на этого Шмидта, – наконец, сказал он. В материалах, которые он успел посмотреть утром, прямой ссылки на таковое почему-то не было – лишь очень краткая официальная биографическая справка.

– А чего там изучать, – пожал плечами профессор. – Он работал, наверное, на все германские разведки, кроме кайзеровской. Ну и на российские тоже... включая советские, некоторым образом, службы. Я даже думаю, что дело, в каком-то смысле, сложнее... В тридцать четвёртом он был начальником арктической экспедиции на "Челюскине". Корабль затонул, полярники спасались на льдине... Это была целая эпопея. Большевики сделали из этого пропагандистское шоу, это они умели... В общем, полярников сняли со льдины, а Отто Юльевича вывезли на Аляску. У него, некоторым образом, открылось воспаление лёгких. Ну и вот... лечился в Штатах... Рузвельт его принимал, ещё всякие разные люди... Потом он вообще много по миру ездил... – профессор помолчал и решительно закончил. – Скончался Отто Юльевич в пятьдесят шестом. Удивительный был человек. В каком-то смысле.

Фридрих ещё немного подумал – и понял, что в досье покойного академика ему, скорее всего, заглянуть не дадут, тут даже Никонов не поможет. Разве что по очень большой нужде. Впрочем, особого желания смотреть в него он тоже не испытывал. Понятно, что академик работал с куда большим размахом, нежели одесская потаскушка, но суть была одна. На жаргоне Управления таких обычно называли Doppeladlers, "двуглавыми орлами". Впрочем, у покойного светила российской науки голов было явно больше...

– Если я вас правильно понял, – осторожно начал Власов, – после смерти Шмидта в ваших руках оказались сведения о каких-то геологоразведочных работах, которые велись при большевиках.

– Если бы так... Тут всё сложнее. Согласно постановлению советского правительства от тридцать восьмого года, – продолжал профессор, – в Советском Союзе начались активные поиски полезных ископаемых. В это были вложены огромные средства и человеческие ресурсы. Изыскания шли до войны и даже во время неё. Кстати, у нас на факультете ходила такая легенда, что в сорок восьмом то ли сорок девятом в тайге нашли советскую геологическую партию – люди не знали, что война кончилась и Россия свободна. И все это время парторг экспедиции проводил партсобрания... Но это, конечно, байка...

Опять появилась Маша в фартучке, на этот раз с огромной накрытой сковородкой и кастрюлькой, в которой что-то аппетитно скворчало. Сковородка была торжественно водружена на место супницы, лишена крышки, и свету явилось содержимое: сочные куски свинины на косточках. В кастрюльке лежало картофельное пюре.

Власов, получив свою порцию, решил, что гастрономические пристрастия хозяина дома он одобряет процентов на девяносто – списывая десять процентов на пюре: сам он любил картошку варёную или жареную, но отнюдь не мятую до кашицеобразного состояния.

– И что, большевики нашли что-то интересное? – вернул он разговор к теме. – Насколько я знаю, Россия не так уж богата сырьевыми ресурсами. Побогаче, конечно, чем Европа, но сравнительно с территорией...

– Да, все так думают. А на самом деле, – профессор разволновался, – в России есть всё. Вообще всё. От нефти до алмазов. Страна набита сокровищами, как пиратский сундук, – Порциг, при всей своей эрудиции, очевидно, имел вполне обывательские представления о пиратстве, но Фридрих не стал его поправлять. – Всё это лежит, правда, за Уралом. А места там... ну, это надо, некоторым образом, видеть. В особенности климат. Жить там нельзя. Во всяком случае, жить по-человечески, это я вам говорю ответственно... Но коммунистов это не волновало. Они ведь могли, некоторым образом, согнать любое количество людей, чтобы те работали... копали что-нибудь...

– Папа, ты отвлекаешься, – фрау Порциг аккуратно посыпала каждый кусочек мяса какой-то незнакомой Власову приправой, прежде чем положить его в рот.

– Советский Союз... – профессор поддел вилкой комок пюре и положил в рот, запачкав бородёнку, – собирался становиться великой сырьевой державой. Его политический строй был для этого, в каком-то смысле, идеален: дешёвая рабочая сила в лагерях, да и вольнонаемные из разорённых деревень обходились не сильно дороже, централизованная система распределения, государственный транспортный синдикат. Вся страна как система рудников. Или как один большой рудник. Кстати говоря, чтобы его разрабатывать, не нужно даже собственное население. Можно использовать любое. Завезти туда, на Северо-Восток, тех же китайцев. Большевики ведь были интернационалистами в этом смысле... то есть им было всё равно кого пускать в расход. Кстати, вот это интересно, – профессор немного оживился. – Интернационализм, вообще говоря, это же типично рабовладельческая идеология. Рабовладельцу, знаете ли, тоже всё равно, откуда ему привезли рабов, лишь бы работали... Даже лучше, если издалека. Пока новый раб освоится, пока что-то поймёт... а там его можно и заменить, понимаете? Не обязательно убивать, достаточно перевезти с места на место... Хотя можно и не перевозить. Забрасывать, ну, скажем, тысяч по пятьсот... лет на десять. Потом их даже не обязательно везти обратно. Во-первых, большинство перемрёт и так. Остальные... есть такие места... там достаточно остаться на три дня без керосина, чтобы гарантированно замёрзнуть... трупы, кстати, в таких условиях очень хорошо сохраняются, естественная мумификация...

– Папочка, ты теоретизируешь, – Анастасия Германовна чуть заметно улыбнулась, как бы давая понять, что эту часть рассуждений её супруга желательно было бы пропустить.

Фридрих, однако, внимательно следил за глазами профессора. Судя по тому, куда смотрели его зрачки, Порциг отнюдь не теоретизировал, а что-то вспоминал, причём очень ясно. Власову даже почудилось, что в выцветших от старости глазах профессора плавает отражение ржавой колючей проволоки.

– Прости, лапочка, я немного отвлёкся... – профессор встряхнулся, наваждение исчезло. – Так я о чём. При коммунистах Отто Юльевич был допущен к проекту как один из руководителей, но результаты шли не к нему, а куда-то выше – скорее всего, к Кагановичу... был такой, повесили его... Но когда создали КРАБД, у Шмидта появились, некоторым образом, возможности. Это ведь только так пишется – старший консультант. А на самом деле от него там всё зависело. Какие бумаги положит Комиссии на стол, так Комиссия и решает... некоторым образом. Его там, в каком-то смысле, слушались. Вот он и... как бы это сказать-то...

– Он выжал информацию из людей, которые попали под каток, а потом от них избавился, – высказал Власов ту версию, которая показалась ему наиболее правдоподобной. – И собрал архив.

– Ну что значит избавился? – насупился Порциг. – Скажете тоже. Не было у Комиссии таких полномочий – вот так взять, и, в каком-то смысле, расстрелять кого-нибудь... Это же так просто не делается. Хотя, в какой-то мере, дальнейшую судьбу человека они определить могли, в том числе и в смысле, ну... кого-то и упечь, и до этого тоже доходило...

– Я же не сказал – отправил на расстрел. Я сказал – избавился, – пояснил свою мысль Власов, отрезая вкусную полоску мяса возле самой косточки.

– Кстати, папочка, где провёл двадцать лет твой любимчик Вельяминов? – невинно поинтересовалась Анастасия Германовна. – А куда пропал Ферсман?

– Кстати, лапочка, покажи гостю ожерелье, – профессору явно не хотелось обсуждать эту тему. – То самое, пироповое, с алмазиком. В том шкафу, на верхней полке.

Фрау Порциг улыбнулась, встала из-за стола и отправилась в комнату с роялем.

– Осторожнее со стремянкой! – крикнул профессор. – Лапочка моя очень не любит Отто Юльевича, хотя его почти не помнит, – громким шепотом добавил он. – А я вот ему многим обязан, – сказал он нормальным голосом. – Хотя, некоторым образом, тут всё гораздо сложнее. Время, да, время было такое...

– Так что же случилось с архивом? – Власову не терпелось добраться до сути дела.

Откуда-то донеслось тихое прерывистое гудение.

– Телефон вроде бы... Настя трубку возьмёт, – зачем-то добавил Порциг. – А с архивом всё очень непросто. Почти все материалы...

В этот момент из соседней комнаты раздалось испуганное ойканье, потом треск чего-то ломающегося и сразу – шум падающего тела, гулкий удар о дерево, и потом ещё один, потише.

Власов вскочил и метнулся к двери.

Вторая комната была большой – во всяком случае, в ней помещался концертный рояль, жирно отблескивающий чёрным лаком. Рояль возмущённо гудел потревоженными струнами.

Клавиатура были открыта, и Фридрих невольно зацепил взглядом надпись "C. Bechstein". На клавишах контроктавы подошвой вверх валялся пушистый оранжевый тапочек.

Анастасия Германовна лежала на полу, раскинув руки. Юбка неприлично задралась, и Власов автоматически перевёл взгляд на крышку рояля, на которой была вмятина характерной формы. Кровь на тёмном дереве казалась почти незаметной.

Фридрих оценил взглядом размер и форму вмятины, и понял, что медицинская помощь фрау Порциг вряд ли потребуется. После удара такой силы либо ломается шея, либо крошится затылочная кость.

Судя по положению головы женщины, произошло второе. Красная лужа на полу выглядела в этом смысле вполне красноречиво.

Рядом стоял шкаф, к которому была прислонена узенькая деревянная лесенка. Предпоследняя ступенька была сломана.

Под ногой Власова что-то хрустнуло.

Он наклонился и поднял вещицу. Это было ожерелье из прозрачных красных камней неправильной формы. В середине был подвешен грубый, кое-как просверленный кусочек какого-то минерала, из которого торчала грань маленького жёлтого кристаллика.

Подоспевший профессор Порциг мышкой поднырнул Власову под локоть, проник в комнату и застыл на месте. Потом кинулся к неподвижному телу жены.

Фридрих успел его удержать в последний момент.

– Только не трогайте, – громко и чётко приказал он. – Не трогайте её, вы можете её убить. Вызовите 110.

Лицо профессора как будто смялось, потеряло форму.

– Вызовите медиков и полицию, скорее, – повторил Власов тем же тоном. Он много раз видел людей в истерике, и понимал, что через минуту профессора придётся бить по лицу, чтобы вывести из ступора.

Тем не менее, Вальтер Порциг справился с собой сам. Взгляд его стал более осмысленным.

Неожиданно зазвонил телефон, стоявший на маленьком концертном стульчике возле рояля. Власов подошёл, снял трубку, нажал на кнопку отбоя. Потом протянул её профессору.

– Вызовите 110, немедленно. У неё разбит затылок. Может быть, ещё что-то можно сделать.

Порциг взял трубку, зачем-то подул в неё, потом начал ковырять пальцем кнопки.

Фридрих облокотился на крышку рояля и уставился в потолок, пытаясь собраться с мыслями.

Случившееся было до того неожиданно и нелепо, что Власов – впервые за всё время расследования – совершенно не представлял, что ему делать дальше.

Скорее всего, Анастасия Германовна умрёт. Вероятность довезти до больницы человека с тяжёлой затылочной травмой невелика. А если даже это удастся и врачи её вытащат с того света – тяжёлая инвалидность ей, скорее всего, обеспечена. В любом случае, ничего хорошего её не ждёт.

Власов прикинул ближайшие последствия. Срывается целый ряд запланированных мероприятий. Во-первых, обезумевший от горя профессор вряд ли окажется сколько-нибудь вменяемым собеседником – а, значит, о продолжении истории с архивом можно забыть. Может быть и хуже: Фридрих прекрасно знал, как странно могут вести себя люди, столкнувшись с необъяснимым и непонятным несчастьем. Рациональному уму ясно, что в современном мире легче погибнуть, поскользнувшись в ванной, чем попав под пулю террориста, и что трухлявая деревяшка могла сломаться в любой момент. Но получилось-то так, что сломалась она во время его визита... что именно он, Власов, принёс в дом беду... и если в голове профессора что-нибудь повернётся в эту сторону, можно ожидать чего угодно, вплоть до какого-нибудь нелепого оговора в полиции... Впрочем, неприятных объяснений с русской полицией ему не избежать в любом случае. Во-вторых, поползут слухи: Вальтер Порциг достаточно известен, чтобы поговорить о происшествии – которое, ну конечно же, сочтут "странным и подозрительным". Российская либеральная пресса вполне может заинтересоваться, ей всякое лыко в строку, как сказал бы Эберлинг... особенно сейчас, момент уж больно подходящий... а его, Власова, и так уже знают лучше, чем хотелось бы. Плохо, очень плохо...

Порциг тем временем закончил объясняться со "скорой" и бросил трубку. Силы тут же покинули его и он сел на пол.

Фридрих это заметил.

– Встаньте, профессор, – тихо сказал он. – Мужчина не должен сидеть на полу. Что бы ни случилось.

Профессор послушно встал, но тут же привалился к роялю.

– Как же это так... а? – только и сказал он.

Фридрих заглянул в глаза старика и понял, что тот не будет говорить ерунды в полиции.

– Она жива? – этого вопроса Власов ждал.

– Не знаю, – сказал он честно. – Вряд ли. У неё разбита голова. Трогать её сейчас нельзя – мы не знаем, что у неё с затылком. Когда будут медики?

– Обещали через шесть-восемь минут... Скорее всего, пришлют с подстанции вертолёт, у них есть такие... маленькие машинки, – способность к рациональному мышлению возвращалась к профессору прямо на глазах, – до нас тут, в каком-то смысле, ехать неудобно... Но как же так... Вы побудете со мной? Пока всё выяснится?

Фридрих молча кивнул.

Профессор немного помолчал, потом тихо сказал:

– Спасибо. Я без вас тут глупостей наделал бы... некоторым образом.

Власову вдруг очень захотелось, чтобы произошло чудо. Маленькое такое, почти незаметное в масштабах мироздания. Чтобы Анастасия Германовна Порциг осталась жива и здорова. А ещё лучше, чтобы она прямо сейчас открыла глаза.

Он почти не удивился, когда Анастасия Германовна тихо застонала и открыла глаза.

Потом её вырвало. Фридрих вовремя успел перевернуть фрау Порциг на живот, чтобы она не захлебнулась.

Пока тело женщины сотрясалось в конвульсиях, Власов, не отрываясь, смотрел на её затылок.

Похоже, что череп был всё-таки цел. Из слипшегося от крови комка волос – они-то, судя по всему, и смягчили удар – торчал окровавленный обломок шпильки.

Kapitel 40. 22 ноября 1990 года, день. Москва, Кремль. Приёмная Верховного Правителя Российской Республики.

Первый Секретарь Партии Национального Возрождения России, Верховный Правитель Российской Республики, Верховный Главнокомандующий Вооружёнными Силами РР, Председатель Консультативного Совета, трижды кавалер ордена Святого Николая и медали «Золотой Крест», а также обладатель многих иных отечественных, имперских и иностранных регалий, в том числе «Бриллиантового Щита» первой степени, высшей индийской награды Мира имени Ганди и афганского ордена «Солнце свободы», действительный член-корреспондент Российской Академии Наук, почётный гражданин полусотни городов мира, включая Нью-Йорк, Уагадугу и Бейджин, лауреат премии Гёте за четырёхтомные «Воспоминания политика» Сергей Альфредович Мосюк по-настоящему ценил в жизни всего две вещи: власть и хорошее пищеварение.

Ещё недавно в этом недлинном списке значился также херес "Matusalem". Увы, в последние годы даже самое умеренное употребление алкоголя вступало в неразрешимое противоречие с ценностью номер два, а Сергей Альфредович знал толк в расстановке приоритетов. Поэтому он крайне скептически смотрел на пузатую бутылку в деревянном футляре, стоящую на подоконнике.

– Не беспокойтесь, – гость слегка обозначил тонкими губами улыбку, – это изделие нашей химической промышленности. Алкоголя здесь буквально две капли – как во флакончике с духами. Зато добавлен пептидный комплекс, способствующий здоровому пищеварению. На вкус... да вы попробуйте. Ручаюсь, не отличите от "Матусалема". Во всяком случае, испанским дегустаторам это не удалось.

– Все так говорят, – буркнул Мосюк, – ну, давай, что-ли.

Гость ловко раскрыл футляр: там, кроме бутылки, в специальных держателях дожидались своего часа две хересные рюмки, предусмотрительно закутанные в прозрачную плёнку. Легко снял с горлышка защитный слой, извлёк пробку, налил на два пальца. Ароматная жидкость заколыхалась на дне бокала.

– Надо же. Пахнет, как настоящий, – признал Сергей Альфредович, шумно втянув воздух ноздрями.

– Он в каком-то смысле и есть настоящий, – заметил гость. – Основные компоненты, создающие вкус и аромат, идентичны натуральным.

– Хитрость какая... А, кстати, от кого подарочек-то? А то неудобно.

– Можно сказать, что в настоящий момент я неофициально представляю круги, близкие к руководству НСДАП, – неопределённо сказал гость.

– И кое-что ещё, и кое-что другое, – русский диктатор шутливо погрозил собеседнику пальцем. – Уж сколько я тебя знаю, Виктор: у тебя всегда есть что-то ещё в кармане... Ну, ну, не будем суетиться. Понадобится – скажешь.

– Непременно, – улыбнулся гость. – Ну, давайте за встречу. Я её ждал три дня, – добавил он уже без улыбки.

– Всего-то? – удивился господин Первый Секретарь. – Непорядок. В следующий раз прослежу, чтобы раньше чем через неделю тебя ко мне не пущали. А то – ну что это: прилетел, улетел... Надо же и по Москве погулять. У вас в Эстляндии скукотища, а в Москве – лепота. Живи, дыши! Нет, нельзя так сразу – бац, и к делам. Да к тому же и слухи идут нехорошие, будто есть один такой коммерсант, что к Верховному дверь ногой открывает... Лишнее это всё, лишнее. Меня и так на части рвут – за одну ногу ваши, за другую наши. А за то, что между ног, западники тянут. Хорошо хоть у меня те места дублёные... хе-хе, – старик потешно приподнял седую бровь и орлом оглядел окружающее пространство.

Так называемый "малый кабинет" производил на непривычного человека странноватое впечатление: узкий, неудобный, весь заставленный мебелью – на небольшом пространстве умещался письменный стол, два кресла, два диванчика разной длины, небольшой журнальный столик, несколько стульев с гнутыми ножками и два массивных шкафа со стеклянными дверцами. При этом сам хозяин кабинета предпочитал во всех случаях либо стоять, либо лежать, но не сидеть. Книги он читал, облокотившись на специальный пюпитр – на котором, впрочем, хорошо помещался и нотицблок.

Отвращение к сидячему образу жизни Сергей Альфредович заработал в молодости – когда товарищи по партии, недовольные слишком быстрым возвышением господина Мосюка (он тогда как раз выдвигался в депутаты от областной первички), подложили ему под обивку кресла плоскую противопехотную мину, срабатывающую на отжим. Мина должна была взорваться, когда он встанет – и превратить всю нижнюю часть туловища Сергея Альфредовича в фарш. Молодой кандидат в депутаты, однако, почувствовав под собой чужеродный предмет, заподозрил неладное. Более того, у него хватило ума или профессионализма – Мосюк по военной профессии был минёром – не вскакивать с кресла. Как потом пошучивали соратники, Сергей Альфредович задницей почуял, на что сел. У Мосюка это место всегда было чрезвычайно чувствительным... Как бы то ни было, он неподвижно просидел на этом кресле шесть часов, пока мину не обезвредили. С тех самых пор в быту Сергей Альфредович обходился пюпитром и диваном. Впрочем, от спецмашины со стоячим сиденьем – такое ему предлагали – Первый решительно отказался: Мосюк терпеть не мог оригинальничанья. И экстравагантных жестов не позволял никому. Даже себе.

Что касается мебели, то она находилась в кабинете отнюдь не для удобства посетителей – скорее наоборот. Во всяком случае, быстро перемещаться по кабинету было совершенно невозможно: всё мешалось под ногами. Поговаривали, что это сделано специально, на случай появления каких-нибудь нежеланных гостей. Шептались и о том, что якобы внутри этих креслиц и стульев можно найти нетривиальную начинку. Аксючиц в это не очень верил – но и не удивился бы, если вдруг это оказалось правдой...

– Ну так что, за встречу пьём? – усмехнулся Мосюк, осторожно поднимая бокал. – Смотри, отравишь меня своими пептидами.

– Тогда с меня снимут голову, – вздохнул гость.

– Брешешь, Виктор. Ты ещё меня переживёшь, на моей могилке качучу спляшешь, – тяжело вздохнул Верховный Правитель Российской Республики, опрокидывая в рот содержимое рюмки. – Хм-м. Не настоящий, конечно, но ничего так. Наши олухи, небось, и такого не могут.

– При наличии точного описания технологии изготовление не проблема. Если позволите, я оставлю вам вот это, – гость извлёк из нагрудного кармашка пиджака маленький блестящий диск и положил на стол. – Здесь рецептура и технология производства. Только скажите своим людям, чтобы они не пытались её совершенствовать. А то – точно отравитесь.

– Намёк понял, – Мосюк отпил ещё полглотка, пошевелил подбородком, раскатывая вино во рту. – Любит наш брат русак того-с... нахимичить. Блоху подковать. А то, что блоха прыгать больше не будет – так об этом не думаем. Есть в нас это, есть. Воспитывали вы нас, воспитывали – а всё никак... Я вот, знаете ли, тоже. Давлю уж, давлю в себе русака – а он всё выпрыгивает... Ну что ты будешь делать... уж такие мы уродились. Ergo, bibamus! – предсказуемо закончил он и выпил.

Собеседник едва заметно поморщился. Он-то знал, что Сергей Альфредович, при всей его подчёркнутой русковатости, вряд ли может похвастаться хотя бы каплей русской крови в жилах – зато там хватало крови украинской, польской, шведской и даже шотландской: один из предков российского диктатора был полковником британской армии. Не то чтобы Сергей Альфредович этого стыдился (судя по всему, это глупое чувство его не беспокоило никогда), но разговоры на эти темы считал неуместными. Людей же, ведущих неуместные разговоры, господин Мосюк сильно недолюбливал.

Впрочем, сейчас всё это было неактуально. В настоящий момент перед ним, Виктором Аксючицем, независимым эстонским коммерсантом и заодно доверенным лицом неких неафиширующих себя сил, стоит конкретная проблема, которую надо решить. И решить положительно: в ином случае с него действительно снимут голову.

– Сергей Альфредович, давайте о делах, – вздохнул Виктор. – Я, собственно, хотел поговорить о некоторых моментах предстоящего визита...

– Помню, помню. Этого, как его... Клауса... хитлеровца который.

– Взгляды господина Ламберта не имеют ничего общего с хитлеровскими, – покачал головой Виктор. – Я бы назвал их радикально-патриотическими.

– Ну, я вот тоже патриот, – Мосюк повертел в руках бокал, – и что? Мне на этого вашего Ламберта бросаться с кулачками? Хотя я-то не брошусь, я человек старый. И, того-с, культурный. Что бы там ни говорил про нашу культуру этот ваш господинчик.

– Господин Клаус Ламберт никогда не позволял себе неуважительно отзываться о русской культуре, – отрезал Аксючиц.

– А кто произносил речь в Райхстаге насчёт славянской заразы? – прищурился Мосюк.

– Вы же знаете, что эти слова были приписаны ему западными газетчиками, – раздражённо ответил Аксючиц.

– А мне сорока на хвосте принесла, – зло сказал Мосюк, – кое-что другое. Господин Ламберт неоднократно заявлял, в том числе публично, что Россия – источник наркотиков, преступников и нелегальных эмигрантов. Он же в частных разговорах называл славян полуарийцами. Он же выражал мнение, что прозрачная граница с Райхом является источником проблем для Германии. Он же неоднократно позволял себе насмешки над российской государственной символикой, в том числе публичные. – Из речи Мосюка куда-то пропало ёрничанье, исчезли прибауточки, голос стал сухим и резким, а формулировки точными.

– Извините, Сергей Альфредович, но вы прекрасно знаете, что во всём этом можно обвинить любого германского политика. В том числе и пророссийского. Дойчи – грубый народ. Хотя русские им в этом не уступают. Потому что если собрать кулуарные высказывания российских политиков, можно услышать высказывания и похлеще.

– Мы говорим не о словах, – Мосюк поудобнее устроился в кресле. – Клаус Ламберт – лидер определённого политического направления, и нам обоим известно, какого именно. Его появление в Москве – знаковое событие. Я дал неофициальное – и, прошу заметить, сугубо предварительное! – согласие на этот визит. Но взамен я ожидал от него большей гибкости, хотя бы внешне. Немного сдержанности в словах ещё никому не вредили, не так ли?

– Давайте уж откровенно, Сергей Альфредович. Ламберт – такой же заложник своей партии, как и любой другой деятель в его положении. Он просто не может позволить себе гибкости, которая будет воспринята как слабость. Особенно сейчас, после польских событий. И в связи с положением в Западной Украине.

– События, события... Дурачки собрались и неделю орали о независимости. Им отключили тепло и канализацию. Они помыкались-помыкались и разбежались. Делов-то.

– Не всё так просто. Дурачки кое-чему научились и поменяли тактику. Сейчас западноукраинский ландтаг готовит новую редакцию конституции. Не включающую в себя слова об "ограниченном суверенитете в рамках Райха и Райхсраума". Скорее всего, они соберут кворум и это будет принято. Без всяких разговоров о независимости как таковой. Но...

Мосюк даже не стал делать вид, что узнал что-то новое.

– Атлантический блок не признаёт самого понятия ограниченного суверенитета, – пожал он плечами. – А настроения на Западной Украине сейчас проатлантистские.

– В Западной Украине, – машинально поправил собеседника Аксючиц.

– На Западной Украине, – усмехнулся Мосюк. – По-русски будет – на Западной Украине.

– По-русски не будет. Вас они ненавидят еще больше, чем дойчей, – поймал подачу Аксючиц.

– Ну, эти крестьяне ненавидят всех, – легко сдал назад Первый. – Например, называют собак и кошек дойчскими и русскими именами. Говорят, у вас в Eesti Vabariik такое тоже было.

– Может быть, давно, до Культуркампфа. Я, во всяком случае, такого не помню, – пожал плечами собеседник. – Во всяком случае, эти крестьяне сейчас намерены поиграть в юридические игры.

– И получат то же самое. Ландтаг распустят. Ко всеобщему облегчению. Народу-то эти игры по енто место, – Верховный сделал неприличный жест. – Это же славяне. А славянин – существо неполитическое. Я тебе так скажу: что русские, что поляки, что украинцы – все они своё начальство в гробу видали. Им бы курицу в щи, да бабу на печь – вот и вся политика, – старик снова подпустил в речь ёрничества.

– В беспорядках в Варшаве участвовало около миллиона человек, – напомнил Аксючиц.

– Это другое. Власть славян не интересует, это да. Но славяне любят почёт. Чтобы их уважали. И ежели это уважение им не выказывать, они того... Ну, тут уж начинаются местные особенности. Поляки, они с гонором – оскорбляются. Украинцу становится досадно. А русский обижается. Обида – это, знаешь ли, самое главное русское чувство. Основное, можно сказать. Ну да тебе не понять... Ты мне лучше вот что скажи, – на какой мёд господин Ламберт летит в Москву? Только не юли.