Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 86 страниц)

Kapitel 22. Тот же вечер. Москва, Власовский проспект, 66.

«BMW» тащился по узкому, запруженному транспортом Нахимовскому проспекту. Фридрих недоумевал по поводу обилия машин – вроде бы для часа пик было еще рано – пока не вспомнил, что по пятницам многие русские считают себя в полном праве заканчивать работу на час, а то и на два раньше. Кое-где это даже оформлено официально, хотя чаще всего начальство просто закрывает на это глаза.

Фрау Галле, вопреки своему обыкновению, молчала. И вообще сидела насупившись, глядя куда-то в сторону. Может быть, все еще переживала по поводу вчерашней пресс-конференции. А еще вернее – ей не нравилась роль, которую она исполняла сейчас. Не нравилось, что она должна привести на демократическую квартиру Фридриха. Власов прямо-таки читал ее мысли: "Неизвестно, что он там учудит, а виновата буду я!" Впрочем, это были исключительно ее проблемы.

Движение, и без того небыстрое, совсем скисло. Автомобили из первого ряда вытягивались во второй, объезжая ярко-оранжевую снегоуборочную машину, деловито загребавшую лапами бело-серое месиво. Тяжелые плюхи мокрого снега летели с конвейера в кузов ползущего сзади самосвала. Эх, где ж вы раньше были, голубчики...

Накануне худшие предчувствия Эберлинга оправдались: снег валил весь день, превратив московские улицы в душераздирающее зрелище. Сегодня к полудню дороги все же более-менее расчистили, а в четверг путь от площади Освобождения до Трубниковского занял у Власова почти два часа. Плетясь с постоянными остановками в потоке машин, водители которых то и дело выражали свое раздражение громким и бесполезным бибиканьем, Фридрих в который раз думал, что в авиации, по крайней мере, не бывает пробок. Впрочем, в такую погоду закрывают и полеты. Случись сейчас что, и городские службы не смогут добраться до места происшествия ни на машине, ни на вертолете...

К счастью, больше в этот день ему уже никуда не понадобилось ехать, да и на следующее утро тоже. По возвращении на точку С он позвонил Хайнцу, с которым был вынужден расстаться столь поспешно, и передал ему идею насчет проверки московских ветеранов. (Звонить из машины Фридрих не стал: никогда не знаешь с уверенностью, что за автомобили стоят рядом с тобой в пробке). Раз уж дело требовало запроса из РСХА, то проявить инициативу следовало Эберлингу, официально занимавшемуся Зайном. Хайнц, как и Никонов, оценил шансы скептически, но обещал попробовать, не преминув козырнуть знанием русского слова awoss. Заодно Фридрих связался с Лемке и велел тому выяснить у руководства московских ветеранских организаций, не проводили ли они каких-нибудь мероприятий 5 февраля, в день смерти Зайн-Витгенштайна. И, кстати, являлся ли князь зарегистрированным членом одной из таких организаций.

Затем Власов отправил в Управление запрос по поводу книги, перечислив упомянутые Галле приметы. Добавлять, что книга якобы принадлежала Зайн-Витгенштайну, он не стал. Во-первых, в Управлении могли этого не знать и, более того, считать, что она находится в совершенно другом месте – а его указание сузило и дезориентировало бы поиск. Во-вторых... с некоторых пор Фридрих не был уверен, что обо всех своих догадках, с которыми он пока не знает, что делать, стоит докладывать.

Однако, не такая ли паранойя погубила Вебера?

Кстати, подумал Власов, если тому и ввели "щекотун" на некой сходке либералов, то не на той, что происходит в редакции "Свободного слова". Вебер был убит в субботу, а не в пятницу.

Почему-то вспомнилось, что суббота – священный день для иудеев, когда религия воспрещает им всякую работу. Нельзя даже нажимать на кнопки в лифте. В Израиле есть лифты, которые по субботам ездят вверх-вниз, останавливаясь на каждом этаже и снова трогаясь с места автоматически. Кстати, а убивать – это работа? Защищаться в субботу можно, а вот убивать самому? Наверное – нет, особенно если по политическим мотивам. Хм, а можно ли на этом основании исключить из списка подозреваемых соблюдающих юде? Впрочем, далеко не все юде соблюдающие, особенно в России. Да и те, которые верующие... Зайн, например, едва ли атеист, у визенталевских фанатиков это немодно, но его бы субботние запреты вряд ли остановили. У юде вообще очень хитрая религия, главный принцип которой – "если нельзя, но очень хочется, то можно". Полная противоположность строгой и четкой этике дойчей.

Даже удивительно, как два столь разных народа уживались вместе столь долгое время, вплоть до самого Окончательного решения. И что бы там ни вопили фанатики в унисон с атлантистскими голосами, Окончательное решение было полезно обоим. Даже неизвестно, кому больше. В концов концов, создание собственного юдского государства на землях древнего Израильского царства – это именно их мечта. А что воплощения мечты пришлось пару лет подождать в пересыльных лагерях, то, во-первых, пусть скажут спасибо англичанам, никак не желавшим впускать их в свою палестинскую колонию. И лишь после поражений от Африканского корпуса вермахта британцам пришлось уйти с Ближнего Востока и признать независимость Израиля. А во-вторых, это не сорок лет блуждания по пустыне, на которые обрек юде их собственный вождь, почитающийся у них величайшим святым. Пустыне, которую по прямой можно пересечь за несколько недель... Кстати, во время того знаменитого похода умерли все, кто вышел из Египта. Стопроцентная смертность. Похоже, пересыльные лагеря были курортом по сравнению с пустыней...

Юде и сейчас верны политике двойных стандартов. На словах они по-прежнему не могут простить дойчам депортацию. У Райха до сих пор нет дипотношений с Израилем – тем самым Израилем, который он же и создал. Но при этом Израиль – основной торговый партнер Райха на Ближнем Востоке. О, разумеется, частные фирмы торгуют через третьи страны, мы же не можем ограничивать свободу торговли... Но когда бойцы ЦАХАЛ ездят на "Мерседесах", а летчики израильских Хель ха'Авир летают на "Мессершмитах", это уже не инициатива частных фирм. Даже если с машин сняты их фирменные знаки. И АМАН остается вернейшим союзником РСХА в антитеррористической борьбе. Тут уже все по-честному, тут не игрушки. Когда китайские коммуняки и атлантистские либералы поделили между собой арабов (первые стали вооружать и натаскивать тех из них, кто тяготел к социалистическому терроризму, вторые – к мусульманскому), Израиль и Райх волей-неволей оказались по одну сторону баррикад. Да и публика типа визенталевцев ненавидит "немецкий" Израиль и населяющих его "предателей" чуть ли не больше, чем самих дойчей... Так что здесь спецслужбы двух стран не раз оказывали друг другу весьма ценные услуги. Фридриху не доводилось напрямую работать с людьми из израильской военной разведки, но по тому, что он о них слышал, Власов их искренне уважал. Если бы оказалось возможным натравить их на Зайна, к которому у АМАН были давние счеты... А вот с израильскими летчиками-истребителями Фридриху полетать довелось, в рамках программы обмена опытом – неофициальной, как и все сотрудничество. И надо признать: это были отличные пилоты...

В целом остаток четверга Фридрих просто отдыхал. Иногда бывает полезно расслабиться и ждать результатов запущенных тобой процессов.

Первого такого результата он дождался в 23: 00, настроившись на радиостанцию "Либертэ" (в приемнике точки С стоял специальный подавитель шумов, позволяющий расслышать атлантистские голоса сквозь глушилки). После пламенной речи французского комментатора о попираемых нацистами правах педерастов и педофилов ("обратите внимание, господа – пожизненное заключение в концлагере ожидает любого бойлавера, – слова "педофил" комментатор явно стеснялся, как, впрочем, и слова "гомосексуалист", коих он именовал "геями", – не только виновного в насилии, но и того, который сожительствовал с ребенком на взаимно-добровольной основе и с полным уважением к его свободному выбору! Да и можно ли, господа, называть ребенком двенадцатилетнего подростка, который, по нацистским законам, уже подлежит уголовной ответственности? У нацистов есть для детей лишь право на тюрьму, но нет права на любовь!") последовал блок новостей, где упомянута была и "пресс-конференция, данная в Москве известной правозащитницей Франциской ГаллЕ, – на сей раз ее фамилию переврали только по части ударения, – недавно освобожденной из нацистской тюрьмы благодаря усилиям международного правозащитного движения". Фридрих усмехнулся: таким титулом оберста Люфтваффе и сотрудника РСХА еще никто не награждал.

Фрау Галле вела себя как надо. Переврать текст выступления "известной правозащитницы" француз не решился – все-таки на встрече в московской квартире присутствовали различные журналисты, и мог получиться конфуз. Но, разумеется, тут же последовал комментарий, что "подобные ответы, как мы все понимаем, продиктованы страхом за свою жизнь и особенно за жизнь малолетнего сына, который испытывает эта мужественная женщина, все еще находящаяся на нацистской территории". "Да уж, – усмехнулся Фридрих, выключая радио, – особенно малолетнего сына. Французы ведь так любят детей". Кстати, давать педофилам срок меньше пожизненного просто не имеет смысла. Их патология неизлечима, равно как и у других сексуальных маньяков и извращенцев. Если такого субъекта выпустить, он непременно возьмется за старое, что, кстати, прекрасно подтверждается статистикой Запада, где серийных убийц, символически полечив пару лет в психушке, вновь выпускают на охоту в общество. Так что заключение здесь – не просто наказание, а карантинная мера. А что это заключение не в западной тюрьме санаторно-курортного типа, а в лагере – ну так должен же арестант отрабатывать свое содержание...

Фридрих ещё заметил, что, пожалуй, ни один из лидеров НСДАП не повторял в своих речах так часто слово "нацизм". Французский комментатор произносил его даже с каким-то сладострастием. Фридриху представилось, что если бы в один не слишком прекрасный день Райх и его идеология вдруг исчезли, борцы с ними оказались бы самыми несчастными из людей.

Утро пятницы принесло новые результаты. Ответ насчет книги пришел даже раньше, чем рассчитывал Власов. И объяснялась эта оперативность просто: книги, подлежащей выдаче Франции, не существовало и не могло существовать. Соглашение о реституции касалось ряда картин и произведений ювелирного искусства, но книги в нем не фигурировали.

Стало быть, госпожа Галле лгала во всём. Или, что менее вероятно, лгали ей. Сам князь? Может быть, он хотел использовать Галле в качестве курьера для передачи книги на Запад, а вся история с наследством и внуком – выдумка? Нет, слишком сложно...

Фридрих ничего не сказал ей на сей счет, когда забирал из отеля "Берлин" – лишь довольно сухо поблагодарил за правильное поведение на пресс-конференции. При случае он еще прижмет ее к стенке. А пока сделает вид, что все нормально, и посмотрит на дальнейшие действия госпожи "правозащитницы".

Когда он уже собирался ехать за ней в гостиницу, доложился Лемке. Демонстрируя свою старательность, маленький оперативник обзвонил не только продойчские организации, но даже пробольшевистский Союз Ветеранов Великой Отечественой Войны. Никаких мероприятий пятого числа никто из них не проводил. Князь поддерживал отношения с Союзом Ветеранов Второй Мировой, но от официального членства отказался. Учитывая своенравный характер покойного, последнему обстоятельству Власов ничуть не удивился...

Нахимовский проспект, наконец, закончился, превратившись за перекрестком в широкий Ломоносовский. На следующем светофоре Фридрих свернул направо. Сведения фрау Галле в очередной раз оказались неточны – искомый дом располагался, очевидно, не на самих Воробьевых горах, а рядом.

"Власовский проспект 73/8" – извещала табличка на углу длинного здания. Фридрих усмехнулся, припомнив неуклюжую иронию Мюллера. Как это похоже на русских – сперва устраивать травлю своим освободителям, изгонять их из страны и из жизни, а потом ставить им памятники и называть в их честь улицы... Впрочем, здесь он слегка лукавил. В том, что генерал Власов в начале 1949 сложил с себя полномочия Верховного "по состоянию здоровья" и уехал в Германию – по официальной версии, на лечение – виновны были не только неблагодарные русские. Хотя, конечно, с каждым послевоенным годом, по мере того, как ужасы большевизма уходили в прошлое, все больше множилось число тех, кто называл человека, избавившего Россию от сталинской тирании, самой кровавой в истории, и отстоявшего независимость страны, "предателем" и "немецким прихвостнем". И из трех покушений на генерала по крайней мере два точно организовали сами русские. В третьем (а точнее, если по хронологии, втором) подозревали американский OСС, но доказать этого так и не смогли... И Андрея Андреевича все это действительно возмущало и оскорбляло.

Но это была лишь часть правды, причём меньшая часть. Генерал Власов не устраивал решительно всех, не только соотечественников. Разумеется, они были на виду: все эти недобитые большевики и сочувствующие, а также русские ультра, которые не могли простить ему сотрудничества с Германией (пусть даже ценой этого сотрудничества была куплена свобода России) и понаехавшие из зарубежья белогвардейские ортодоксы противоположного плана, которые не желали забыть генералу его коммунистическое прошлое. И уж тем более – зарождавшаяся элита ПНВ, жадная до власти и с самого начала рассматривавшая Власова как временную фигуру: "вояка сделал свое дело, теперь настало время настоящих политиков". Но всё это было не так важно, как тот факт, что самостоятельный и своенравный Верховный правитель России, превыше всего ставивший интересы своей страны, не устраивал руководство Райха. Которое в конце концов предпочло видеть на этом посту более покладистого человека, удобного Берлину.

Поэтому после третьего покушения, в котором генерал уже не отделался ушибом или царапиной, в палату к нему прибыли не только высокопоставленные функционеры ПНВ, но также имперский посол в России, командующий Временным контингентом союзных войск и срочно прилетевший из Берлина личный секретарь Дитля. Официально, разумеется, все они явились засвидетельствовать Верховному правителю России свое сочувствие и пожелать скорейшего выздоровления. Выражение сочувствия растянулось на пять с половиной часов, прежде чем генерал согласился на предложенные условия. Впоследствии он говорил, что, если бы не был ранен, не уступил бы так легко.

По итогам переговоров генерал Власов отправлялся лечиться в лучший военный госпиталь Дойчлянда. Лечение и реабилитационный период обещали быть длительными, и вообще, здоровье генерала требовало впредь избегать сурового российского климата. Взамен он получал имперское гражданство, фельдмаршальскую пенсию с сопутствующими привилегиями, Рыцарский Крест с Золотыми Дубовыми Листьями, Мечами и Бриллиантами и баронский титул. Женщина-врач, лечившая генерала в госпитале под Берлином, вскоре стала его третьей женой и матерью Власова-младшего...

Сам Фридрих, узнав эту историю в подробностях, так до сих пор и не решил, как он к этому относится. Он знал одно – любой политик на месте Райхспрезидента поступил бы так же. Тактически – да и в среднесрочной перспективе тоже – это был единственный логичный шаг: устранить сильного и неподконтрольного лидера, чтобы посадить на его место "своего сукина сына", как выражаются в таких случаях американцы. Но всё-таки оставался вопрос: не ошибся ли Дитль стратегически? Возможно, власовская Россия была бы менее удобным, но в чём-то более надёжным союзником? Во всяком случае, Мосюк при Власове не имел бы шансов пробиться наверх. Впрочем, кто знает: такие почему-то пролезают в любые щели...

Дом номер 66, где находилось либеральное логово, располагался на противоположной стороне проспекта.

Фридрих припарковался возле подземного перехода.

– Приехали, – сказал он, открывая дверь. Фрау Галле вздрогнула, вытянула шею, глядя налево.

– Да, это здесь. Седьмой этаж, последний подъезд слева.

Здание напоминало гигантскую коробку, передняя стенка которой, длиной в добрых двести метров, выходила на Власовский проспект, а боковые – на Молодежную улицу и безымянную дорожку между домами. Четвертой стенки-корпуса, как убедился Фридрих, пройдя с Франциской по дорожке, фактически не было: от нее, так и хотелось сказать, уцелели лишь примыкавшие к ребрам "коробки" подъезды (как раз в таком находилась нужная квартира). В разрыве располагалось обнесенное оградкой двухэтажное здание, в котором Власов опознал детский сад. Фридрих знал, что неподалеку за домами имеется еще и цирк. Что ж: очень подходящее окружение для либеральной штаб-квартиры.

После кратких формальностей с домофоном и трехминутного ожидания еле ползущего лифта (на сей раз Фридрих отступил от своих принципов, ибо фрау Галле явно не горела желанием подниматься на седьмой пешком, а оставлять ее одну даже пару минут не хотелось) они, наконец, добрались до квартиры главреда "Свободного слова", служившей по совместительству и помещением редакции, а заодно и местом собеседований с желающими примкнуть к демдвижению. Дверь оказалась незапертой – то ли ее открыли только что, после разговора с Франциской через домофон, то ли сюда и впрямь мог прийти кто угодно. Власов знал, что стиль жизни с принципиально незапираемой дверью практикуется некоторыми российскими диссидентами, имеющими репутацию "блаженных" или "отмороженных". Кто-то из вечно оппозиционных российских бардов даже написал про это песню – "не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта".

Когда они вошли, из комнаты в конце короткого коридора выглянула увядшего вида женщина лет сорока пяти с неряшливыми пегими кудряшками на голове и сказала сиплым голосом: "Раздевайтесь и проходите сюда". После нескольких безуспешных попыток – на каждом из четырех крючков уже висело три-четыре вещи – гостям все же удалось пристроить на вешалку куртку и пальто, и они проследовали в комнату.

Несмотря на то, что Фридрих выехал из дома с хорошим запасом времени, из-за плохой ситуации на дорогах до места они добрались все же с опозданием, так что собрание было уже в разгаре.

В комнату набилось человек двенадцать, рассевшихся на диване у стены слева и на стульях, расставленных вокруг круглого обеденного стола, накрытого клеенчатой скатертью. Другой мебели не было, за исключением столика в дальнем правом углу, на котором стоял рехнер. Цепкий взгляд Фридриха отметил шнур локальной сети, уходивший под плинтус.

На правой стене висел черно-белый портрет академика Сахарова, явно переснятый с какой-то любительской фотографии; на полу под ним лежало несколько перевязанных бечевкой пачек "Свободного слова". Под потолком светила люстра с висюльками из прозрачной пластмассы "под хрусталь". В окне, выходившем на улицу Галилея, над крышами ближайших домов утыкались в низкое серое небо башни и шпили Московского университета.

С расстояния в полтора километра Университет было видно плохо, но Фридрих, разумеется, отлично знал его по фотографиям. Здание было выстроено в начале пятидесятых в модном в то время в Райхе неоготическом стиле. Архитектор был русский, но Власов не мог отделаться от мысли, что перед ним попросту ратуша из провинциального дойчского городка, увеличенная в несколько раз. Даже российский орел в верхней части фасада чрезвычайно напоминал своего германского собрата, отличаясь от него разве что второй головой и обратным направлением свастики. Фридрих, увидев это впервые, подумал, что его отец не допустил бы такой безвкусицы. Увы, новая власть, пришедшая на смену генералу Власову, уж слишком старалась засвидетельствовать свою лояльность Берлину. Строили московский храм науки, кстати, в основном пленные красноармейцы и другие политзаключенные. Среди москвичей ходила легенда о бывшем советском авиаконструкторе, отказавшемся сотрудничать с новой властью. Он был в числе строителей и якобы сумел из жести и фанеры сделать планер, чтобы бежать с верхнего этажа Университета. Планер якобы даже полетел, но беглеца расстреляли в воздухе охранники...

Несмотря на приоткрытую форточку, в комнате было душно – но это было еще полбеды. В нос Фридриху ударила отвратительная вонь – та же самая, что и в квартире старой Берты, но куда более густая. Источник смрада обнаружить было нетрудно: прямо в центре стола, в окружении разбросанных по скатерти самиздатовских брошюр, стояла закопченная консервная банка, используемая в качестве пепельницы. В тот момент, когда вошли Фридрих и Франциска, никто не курил. Но, очевидно, это происходило совсем недавно.

Правда, сама по себе банка с окурками еще не была доказательством правонарушения. Даже в Райхе курение табака каралось значительно мягче, чем употребление других наркотиков (чего Власов решительно не понимал и не одобрял), а в России закон был еще либеральнее. Разумеется, производство и продажа курева также были запрещены, но потребление наказывалось лишь в тех случаях, когда "создавало угрозу здоровью и безопасности окружающих". То есть курить нельзя было в общественных местах, при исполнении служебных обязанностей, а также в помещениях, где присутствуют некурящие люди. Если же кого-то заставали курящим в одиночестве, ему это ничем не грозило – по крайней мере, со стороны полиции. Правда, большинство работодателей вряд ли стало бы держать у себя работника, узнав, что тот курильщик. Увы, главные работодатели собравшихся здесь людей, скорее всего, находились за океаном...

Фридрих подумал, что при нем они дымить не осмелятся. Это было бы уж чересчур нагло – так подставляться на собрании, куда может прийти кто угодно. Полиция наверняка будет рада поводу по первой же жалобе учинить разгром наркоманского притона; в последние годы и в Райхе, и в России политических предпочитали привлекать по уголовным статьям, лишая их романтического ореола. Видимо, здесь предавались любимому пороку только в присутствии проверенных своих. Но банка от этого воняла не меньше.

Из собравшихся лишь несколько человек обратили внимание на вошедших. Остальные внимали докладчику, плешивому чернобородому мужчине в очках, зачитывавшему по бумажке какое-то воззвание. Фридриха подобное невнимание вполне устроило, и он обвел присутствовавших изучающим взглядом. В комнате находились представители обоих полов (с небольшим преобладанием мужского) и различных возрастов от шестнадцати до шестидесяти. Определить возраст некоторых было затруднительно из-за густых косматых волос и бород; как видно, длина и неопрятность растительности у мужчин были прямо пропорциональны степени оппозиционности. Толстая женщина в розовой кофте была, напротив, подстрижена очень коротко, почти наголо – скорее всего, тоже ради выражения протеста. На диване еще один патлатый молодой человек – без бороды, зато с целой бахромой каких-то амулетов на шее – не переставая внимать оратору, задумчиво тискал сквозь чулок костлявое колено мосластой девушки с изможденным лицом. Фридрих решительно не мог предположить, что он надеется там нащупать.

По другую сторону от патлатого козлобородый дедок с голым шишковатым черепом подслеповато щурился на докладчика. Упитанный круглолицый юноша, почти мальчик – единственный из присутствовавших в костюме с галстуком – розовел прыщавым лицом, и свет люстры блестел на его влажной коже. Похоже, ему было жарко – и стыдно, что он потеет. От стыда он потел еще больше.

При всем внешнем несходстве, было в облике большинства этих людей нечто общее, и Фридрих сразу понял, что именно: среди них почти не было красивых.

Дело было не только в физических недостатках, врожденных или связанных с возрастом. Даже на тех, кого природа и родители одарили правильными чертами лица и хорошей фигурой, не хотелось взглянуть во второй раз. Одеты они были дурно и безвкусно, в какие-то мешковатые свитера и кургузые засаленные пиджаки с продранными локтями, имели сальные волосы и припорошенные перхотью плечи, если носили очки, то непременно в уродливой дешевой оправе – словом, совершенно не следили за собой. Власов знал, что подобный облик совсем не обязательно характеризует неудачника; ему случалось встречать талантливых ученых, причем не юде или русских, а стопроцентных дойчей, не стеснявшихся появиться перед гостями в затрапезной жилетке и с крошками, застрявшими в клочковатой бороде. Они обладали столь богатым внутренним миром, что заботу о внешности считали ниже своего достоинства. Фридрих, однако, сильно сомневался, что в этой комнате собрались научные гении. И молодые люди, разъезжающие на "Запорожцах", здесь на сей раз явно не присутствовали.

– Не кажется ли вам, что и на Западе не все хорошо, что и там есть недостатки? – вопросил по бумажке докладчик и тут же принялся по той же бумажке отвечать: – Есть и должны быть. Какие-то из них устранимы в процессе развития, какие-то присущи человеческой жизни. Общества без недостатков не может быть на грешной земле – ищите его в царствии небесном. А пока давайте вытащим из своего глаза бревно, прежде чем заниматься соринками в глазу западных демократий. Да, плюралистической демократии присущи недостатки. Но нацизму не присущи достоинства. Сменяем же государственный строй без достоинств на государственный строй с недостатками!

Провозгласив этот лозунг, докладчик поднял голову и только тут обратил внимание на вновь пришедших. Журналистку он сразу узнал.

– Господа, – объявил он, – поприветствуем нашу соратницу из Германии, госпожу Франциску Галле, за освобождение которой мы все боролись несколько дней назад!

Фрау Галле, успевшая пристроиться на последний остававшийся незанятым стул, приподнялась и смущенно кивнула. Послышалось несколько энергичных и несколько жидких хлопков – как показалось Фридриху, подчеркнуто-жидких. От внимания Власова не укрылись и неприязненно-настороженные взгляды, которые метнул на "соратницу" кое-кто из присутствующих. "Пресс-конференция", – понял Фридрих и впервые усомнился в правильности отданного накануне распоряжения. Да, некоторые политические выгоды оно принесло – не очень, впрочем, большие, атлантистские голоса все равно перетолковали все на свой лад – зато снизило ценность Галле в глазах либералов. Теперь профессиональные борцы с режимом будут, чего доброго, подозревать ее в связях с Департаментом...

– Вы тоже присаживайтесь, – обратился к нему плешивый.

"Садитесь!" – хотел на автомате поправить Фридрих, но вовремя вспомнил, что русские диссиденты переняли многие из уголовных обычаев и повадок. В частности, на предложение садиться отвечают "сесть мы всегда успеем"... Поэтому он лишь поинтересовался: – Куда?

– Что, стульев уже нет? Это мы сейчас... Ирочка, принеси табуретку.

Женщина с пегими кудряшками, первой встретившая их в этой квартире, поднялась со стула. Фридрих не стал задаваться вопросом, почему таскать табуретки должна именно Ирочка, а не кто-нибудь из мужчин; впрочем, вряд ли табуретка была неподъемной. Но, раз уж она исполняла тут роль обслуживающего персонала...

– И уберите, пожалуйста, это, – добавил он, брезгливо указывая на банку. – Совсем. Здесь присутствуют некурящие.

Вот тут на него обратили внимание по-настоящему. Некоторое воззрились на него просто удивленно, другие – так, словно он публично испортил воздух. Хотя, судя по содержимому банки, публично портили воздух как раз они. Среди лиц, обернувшихся к нему, Фридрих обратил внимание на одно. Девушка, прежде сидевшая к нему спиной, оказалась одним из немногих счастливых исключений из общей закономерности: лицо ее было вполне миловидным (очки в изящной оправе ничуть его не портили), а одежда не выглядела подобранной в контейнере "Сэконд хэнд", куда сердобольные американские домохозяйки складывают нестиранные обноски для бродяг. Но главное было не это, а то, что это лицо он недавно где-то видел. В свое время у Фридриха была отвратительная память на лица – свойство, для летчика безразличное, но крайне неудобное для разведчика, так что ему пришлось специально тренировать эту способность. И вот теперь, пусть с секундным опозданием, но ответ все же всплыл: контролер в троллейбусе. Марта, фолька. Его тогда еще удивило несоответствие дорогой оправы очков и ее слов о необходимости подрабатывать. Кажется, картина проясняется. Девочка из преуспевающей семьи увлеклась идеями диссидентов, поссорилась с родными... Черт, эта встреча совсем некстати. Перед поездкой сюда Фридрих думал, как представиться местной публике. Пытаться сойти за русского было слишком рискованно; в конце концов, и таксист, и контролер сразу же распознали в нем чужака. С другой стороны, дойч из Райха, не являющийся при этом членом СЛС (разоблачить симуляцию обратного было бы слишком легко), но проявляющий интерес к российскому демдвижению, да еще хорошо знающий русский, едва ли внушит господам либералам особое доверие. Так что Франциске была сообщена легенда, что он фольк, и, возможно, она даже успела её озвучить... И вот теперь эта встреча с Мартой, знающей, что он берлинец! Впрочем, она не обязана его узнать. Мало ли лиц видит за день троллейбусный контролер... Он поспешно отвел глаза от девушки, не желая привлекать ее внимание, но, кажется, было поздно. По ее лицу было видно, что она тоже пытается понять, где его видела. Затем она улыбнулась. Вспомнила.

– Вообще-то мы равно уважаем права некурящих и курящих, – заметил один из заросших.

– О каких правах вы говорите? – контратаковал Фридрих. – О праве на жизнь и охрану здоровья? Я тоже согласен, чтобы это право предоставлялось и тем, и другим. А поскольку курение нарушает это право... Или вы хотите сказать, что чистый воздух столь же неприятен и вреден курильщику, что и табачная вонь – некурящему?

– Этот господин из Берлина, – произнесла Марта извиняющимся тоном, словно пытаясь загладить неловкость. Хотя, по убеждению Власова, в неловком положении оказался отнюдь не он.

– Ладно, я уберу пепельницу, – сказала Ирина, все еще стоявшая возле стола. – Тем более что она все равно не нужна. Здесь никто не курит в присутствии других людей, – добавила она демонстративно, и Фридрих понял, что нужно возмутиться, пока его окончательно не записали во враги:

– Если бы я был стукачом, – пришла пора и ему козырнуть знанием русского жаргона, – неужели вы думаете, что я стал бы так примитивно... – горячо начал он, но плешивый нетерпеливо кивнул:

– Ладно, ладно. Не будем ссориться. Так вы в самом деле прибыли оттуда?

– Да, – кивнул Фридрих, на ходу перестраивая свою легенду. – Родители увезли меня туда в раннем детстве. У меня даже имя дойчское: Фридрих. Недавно я вернулся в Россию. Не могу пока сказать с уверенностью, что навсегда – это зависит... (он сделал паузу) от разных обстоятельств. Но, вероятно, надолго. Скажу честно: я не могу назвать себя вашим единомышленником. Но у меня есть свой собственный ум, и я хочу разобраться в некоторых вещах. Без розовых очков официальной пропаганды.