Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 86 страниц)

Мало кто знал, что проблема эффективного синтеза бета-ремизина была давно решена – ещё в начале пятидесятых сотрудники Йозефа Менгеле разработали простую и изящную схему его получения: одно время его пытались использовать как стимулятор активности коры головного мозга. Разработка могла иметь военное значение и потому была засекречена. Желаемый результат достигнут не был, все документы были отправлены в архив, где о них вскорости благополучно забыли.

Кшиштоф Лемех, выходец с восточных земель (он родился в Диршау и получил образование в Данциге), устроился на работу в лаборатории Менгеле в конце восьмидесятых. Устроился на должности младшего ассистента, с полным пониманием того, что его происхождение, образование и связи (точнее, их отсутствие) вряд ли дадут ему шанса сколько-нибудь продвинуться по служебной лестнице. Однако, хороший заработок и многочисленные льготы – сотрудники лабораторий, согласно дитлевскому закону о "научных направлениях особой важности", были в этом отношении приравнены к госслужащим – были слишком привлекательны. До поры до времени, разумеется. Очень скоро младший ассистент понял, что столичная жизнь требует немалых расходов. Поэтому он охотно согласился на нудный, но недурно оплачиваемый приработок: контролировать перевод очередной части лабораторных архивов с бумажных носителей на электронные.

В его обязанности входила сверка сложных структурных формул, заносимых в базы данных, а также контроль наименований соединений: многое из того, что было выделено и синтезировано в те годы, сейчас получило совсем другие имена и названия. Именно таким путём в июне девяностого года к нему в руки попала пожелтевшая папка с грифом секретности устаревшего образца и описанием экспериментов с "веществом 3YRTD-61", включая технологию производства, описание свойств, данные экспериментов и всё прочее. Интересно было то, что при обращении к базе данных выяснилось, что структурная формула вещества 3YRTD-61 соответствует бета-ремизину. Как раз в девяностом в Америке вышли "Сатанинские голоса" Маккены и начался скандал. Дойчские СМИ охотно комментировали происходящее – дурацкая книжка, написанная под воздействием наркотика, неплохо иллюстрировала тезис о гнилости Запада. Никаких подробностей о наркотике широкой публике, естественно, не сообщалось, но в кругах специалистов обсуждалось и само пресловутое вещество. Образования и квалификации Лемеха хватило, чтобы понять, на что именно он наткнулся.

В принципе, следовало бы доложиться по начальству. Лемех так и сделал бы, да помешала допущенная им мелкая нечестность: дело в том, что он, в нарушение правил, работал с базой не только сверхурочно, но и в рабочее время. Это было нарушением трудового соглашения. Плохо было то, что время работы с базой автоматически фиксировалось. В случае проявленного начальством интереса кто-нибудь мог обратить внимание на то, какие именно часы были проставлены в записях. Дальше можно было поднять базу полностью и выяснить, что младший ассистент Кшиштоф Лемех украл у своего работодателя известное количество человеко-часов, которые он должен был бы проводить в лаборатории. В лучшем случае это грозило штрафом и удержанием части зарплаты, в худшем – увольнением. Поэтому молодой сотрудник ничего не сообщил наверх, ограничившись рутинными процедурами: закрытием очередного раздела базы и отправкой на уничтожение бумажного оригинала документа.

Кшиштоф Лемех считал себя честным человеком. И уж, безусловно, законопослушным. Он очень хорошо знал, что ждёт любого изготовителя и распространителя наркотиков в Райхе и вовсе не желал себе подобной участи. Он постарался забыть об опасном секрете, который случайно узнал.

Однако, совсем забыть не получалось. Скандал с книжкой Маккены довольно быстро сошёл на нет, но в дешёвых детективах, будь то книги или фернзесерии (Лемех любил в свободное время и то, и другое), рядом со словом "наркотики" регулярно звучало слово "деньги" – причём речь шла об очень больших деньгах.

Он смотрел фернзеер, где очередной ведущий, обличая атлантистские нравы, рассуждал о безумных барышах наркоторговцев, о тайных лабораториях в джунглях, о миллионных состояниях, нажитых преступным путем – и не мог отделаться от мыслей, что он, Кшиштоф Лемех, обладает тайной, которая, наверное, стоит целую кучу денег: любой наркобарон отвалил бы за дешёвый и простой рецепт производства основного компонента штрика немалую сумму... Правда, его тайна в любой момент могла потерять в цене: те же самые богатые наркобароны наверняка финансируют исследования в области производства штрика, и рано или поздно воспроизведут процесс, уже когда-то открытый умными дойчскими биохимиками. Рано или поздно... и кто-то загребёт на этом большие деньги. Очень большие деньги.

Которые могли бы принадлежать ему.

Он гнал от себя эти мысли, но они возвращались и назойливо кружили в голове, как жирные навозные мухи. Кружили и жалили.

Да, конечно, наркотики – это ужасно... в Райхе, среди цивилизованных и порядочных людей, наркоманам не место. Но где-нибудь там, за его пределами... Перед глазами Лемеха вставали соблазнительные картины из любимых им детективов. Вот он передаёт какому-нибудь черноусому латиносу несколько листков бумаги и получает саквояж, набитый долларами... Нет, скорее он получит пулю в лоб. Значит, сначала саквояж, потом листки... Нужен какой-нибудь посредник или надёжная схема... Или того лучше: американский нарко-босс, с огромной сигарой, переводит на его секретный счёт миллион долларов... Хм, а как он переведёт эти деньги в Райх? Ничего, оформим документы якобы на наследство, в этих западных странах всё продаётся и покупается, и вот он уже возвращается в Берлин богачом... Нет, так, наверное, тоже не получится, есть же какие-то проверки... Или... Да можно найти способ. Главное – не прозевать, не пропустить шанс, который даётся раз в жизни... Да, страшно, но кто не рискует, тот не пьёт шампанское. В конце концов, он же не собирается становиться наркоторговцем! Всего лишь продажа информации, не более того... Они ничего не узнают, ничего и никогда, только нужно обделать всё ловко... Такой шанс выпадает раз в жизни, и то далеко не каждому...

Все эти мысли медленно, но верно разъедали душу. К концу девяностого года честный, законопослушный райхсгражданин Кшиштоф Лемех, что называется, окончательно созрел.

Начав думать на эту тему всерьёз, он довольно быстро понял, что, прежде чем предлагать кому-либо рецепт, нужно сначала изготовить какое-то количество наркотика и продемонстрировать его действие возможному покупателю. Желательно, конечно, было сперва убедиться во всём самому. Поначалу Лемех думал изготовить небольшое количество штрика и попробовать его на себе: другого выхода он не видел. Тем не менее, вкалывать себе наркотик не хотелось. Лемех отчаянно боялся стать наркоманом.

Но тут как раз подоспел удачный случай. Лаборатории открыли новое направление исследований, перебросив туда часть наиболее толковых сотрудников. Возникшие вакансии заполнили уже зарекомендовавшими себя работниками. Лемех получил повышение: он стал старшим ассистентом с правом ведения собственных исследовательских работ. В частности, он был допущен к экспериментам на людях. Имея в виду тот факт, что испытуемые подписывали комплект бумаг об отсутствии претензий и неразглашении деталей опытов и были морально готовы к неприятным ощущениям, а также учитывая особенности действия штрика, можно было быть уверенным, что всё пройдёт гладко...

О трех процентах людей, на которых штрик либо не действует, либо действует нестандартным образом, Лемех не знал.

... – Дальше понятно, – задумчиво произнес голос. – Насколько я знаю ситуацию у Менгеле, ситуация, когда подопытный чуть не отдал концы, считается чрезвычайной, особенно для безрецептурных лекарств. А там, кажется, тестировалось успокоительное? Но всё равно вывернуться было можно. Ты вообще ничем не был опасен этому Лемеху. Ну, нетипичный аллергик. Бывает.

Жорж, несмотря на своё незавидное положение, довольно ухмыльнулся: похоже, ему было приятно вспоминать об этой части истории.

– Теоретически – да. Но меня вытаскивали из аллергической комы, а это очень неприятно. Я решил, что это стоит дороже, чем обозначено в ихнем прейскуранте. Поэтому, когда я пришёл в себя, то связался с Йошкой и мы вместе кое-что придумали. После чего я заявил тому парню, что напишу в "Либерализирунг" статью. О том, как я чуть Богу душу не отдал за гроши. А Фри прокомментировала бы это своими соображениями. Например, теми, что лаборатории Менгеле давно пора поставить под общественный контроль, ибо неизвестно, что они там на самом деле испытывают – лекарства или яды для ликвидации политических противников... Ну, это так, намёком, – пояснил он. – Я бы отредактировал так, что никакой суд не доказал бы...

– Допустим, – прервал его излияния голос. – Но, я так понимаю, ты не собирался писать ничего подобного? Ты хотел слегка пошантажировать руководство лаборатории?

– Ну да. У них и без того скверная репутация. Они обычно стараются решать все дела без лишней огласки. Я просто хотел получить небольшую материальную компенсацию за свои неприятности, вот и всё... Но этот тип, Лемех, жидко обгадился, когда узнал про такой поворот. Он, видимо, решил, что его сейчас возьмут за гузку и будут трясти, пока не вытрясут всю правду... С другой стороны, он просёк, что я журналист из "Либерализирунг" – и уж, наверное, у меня есть какие-то связи с Западом. Имперская пропаганда постаралась... В общем, он мне во всём признался. После чего я согласился забыть об этом эпизоде и удовлетвориться обычной компенсацией. Ну и помочь парню в его маленьком гешефте.

– Быстро же ты сориентировался. И что, с этой историей ты пришёл к Фишеру?

– А к кому же ещё? У меня нет и не было никаких связей, тем более за границей. А Йошка в молодости был леваком, доставал где-то табак, ну и вообще... – французик пожал плечами. – К кому мне ещё было идти?

– Ну что ж, – констатировал голос, – до сих пор ты говорил правду. Продолжай в том же духе, и выйдешь отсюда живым.

До пленника запоздало дошло, что по крайней мере часть того, что он только что рассказал, допрашивающему уже была известна от Фишера. Но Жорж и не собирался ничего перевирать или утаивать. Он был полон самого горячего желания сотрудничать.

– Откуда ты узнал про то, что Йошка сотрудничает с Отто Ламбертом? – прозвучал следующий вопрос.

– Через Франциску, – признался Жорж. – Она следила за Йошкой. Подслушивала разговоры в его кабинете и всё такое.

– Очень интересно. По чьей инициативе?

– По моей. Йошка вышвырнул меня из редакции. Я хотел накопать что-нибудь на эту сволочь. Ну, она постояла у него под дверью, кое-что услышала...

– Мило, – теперь в интонации незнакомца обозначилась ирония. – Ничтожная мышь, на которую никто не обращает внимания, пользуется дедовскими средствами – ухом и замочной скважиной. Но Фишер никогда не называл имени Ламберта, говоря с ним по телефону. Как же она получила сведения об Отто?

– Она обыскала кабинет Йошки, – охотно пояснил Жорж. – Кажется, сделала копию ключа.

– Ага. То-то Фишер жаловался, что кто-то украл его старую записную книжку... А ты ведь не догадывался, что твоя жёнушка вошла во вкус? И стала куда больше думать о себе и своих интересах?

– Догадался. Когда она собралась лететь в Москву, – признал очевидное Жорж.

– Интересно, каких ещё дел она успела наделать в Москве. Не удивлюсь, если она и там заберется в чужие апартаменты... Однако ты все еще не ответил на вопрос. Как она узнала имя Отто Ламберта? Неужели Йошка вёл какие-то записи?

– Фри пересняла для меня его ежедневник, – поведал француз. – У нее всегда было плохо с техникой, половина страниц вышла не в фокусе... Но свежую запись: "Для О, про отца, полоса" я разобрал. Между прочим, эту самую полосную статью писал я. По личной просьбе Йошки. Про Ламберта-старшего. Неплохо вышло, правда? Я его там назвал самым опасным врагом дойчской свободы. Я так понимаю, в консервативных кругах обратили внимание на такой комплимент от либералов?

– Ты кому-нибудь говорил об этом?

– Нет, – без промедления ответил Жорж. Он не сопроводил это никакими клятвами – в них не было нужды. Он и так знал, что ему верят. И изо всех сил хотел оправдать это доверие.

– Но она сама, очевидно, все знает.

– Нет, – возразил Жорж. – Эта глупая курица очень боялась, что ее застукают, и страшно спешила. Она только щелкала страницы, у нее не было времени их читать. А когда она вернулась, я сразу забрал у нее аппарат. Он вообще-то мой.

– Ты в этом уверен? В том, что она сама не поняла, что накопала?

– Иначе она подняла бы скандал. Она Йошку давно терпеть не может за соглашательство с режимом, а уж раскопав такой компромат, как его сотрудничество с одним из лидеров ультраправых, ну или с его сыном... о, тут бы она своего не упустила.

– А о штрике она тоже ничего не знает?

– Конечно, нет!

– Хорошо... – задумчиво произнес голос. – Ты говорил правду. И, как я и обешал, выйдешь отсюда на своих ногах.

Жорж почувствовал, как его затопляет горячая волна благодарности.

– И это еще не все, – продолжал голос. – Похоже, Фишер заигрался. Пора кончать с этим предателем.

– О да! – с энтузиазмом согласился Жорж.

– Но он занимает важный пост, – рассуждал вслух голос. – Пост во главе "Либерализирунг". Это очень ответственная работа, особенно в преддверии референдума. Чтобы убрать Фишера, надо найти достойного кандидата ему на замену, – неизвестный помолчал, давая Жоржу обдумать услышанное, а затем произнес то, на что тот едва смел надеяться: – Этим кандидатом можешь стать ты.

– Да! – воскликнул французик. – Я не подведу!

– Уж постарайся не подвести. Сейчас ты встанешь, оденешься и выйдешь отсюда через дверь перед тобой. Поднимешься по лестнице, потом от выхода пойдешь направо до угла и еще раз повернешь направо. Отсчитаешь восемь домов. В девятом будет кабачок "Рыцарь и конь". Ты войдешь туда. Фишер сидит там. Ты подойдешь вплотную и выстрелишь ему в голову. Не забудь перед этим громко сказать, за что ты его убиваешь. За то, что он предатель и стукач, верно?

– Именно так, – подтвердил Жорж. – Предатель и стукач.

– Возможно, кто-нибудь попытается тебе помешать. Не позволяй им сделать этого. Не доставай пистолет до тех пор, пока не подойдешь к нему – но уж после того, как достанешь, ни в коем случае не выпускай оружие из рук. Ни в коем случае.

– Не выпущу, – заверил Жорж.

– Молодец, – похвалил голос. – Сделаешь все, как надо – и станешь главой "Либерализирунг". И все девки в редакции будут твои. Ты сможешь делать с ними всё, что захочешь. Всё, – повторил голос со значением. – Ты все понял? Теперь иди и делай, что должен.

Металлические захваты на руках Жоржа щелкнули и разошлись. Он поднялся из кресла и, чуть поколебавшись, неуверенно оглянулся. За его спиной никого не было. Только глухая стена, в которой чернел дырчатый кружок репродуктора.

Жорж шагнул к каталке, сбросил на пол халат, торопливо оделся. Сунул руку в карман плаща; твердая рубчатая рукоятка приятно холодила руку. Нет, сейчас нельзя доставать пистолет, только когда он подойдет к Фишеру... Скоро, очень скоро этот стукач получит по заслугам. Жорж быстрым шагом подошел к двери. Она оказалась незаперта.

* * *

Отто Ламберт посмотрел, как закрылась дверь, и выключил монитор. Нетипичная реакция на штрик – это, конечно, интересно, но, к счастью, существуют и другие психотропные препараты. Причем лучше изученные и более доступные в Фатерлянде. И труднообнаружимые при патологоанатомическом исследовании, ибо в основе их вещества, вырабатываемые в организме естественным образом, и их ближайшие аналоги...

А Фишер и в самом деле заигрался. Отто уже не раз думал, что рано или поздно от этого скользкого типа придется избавляться. Правда, смерть главы "единственной свободной газеты Райха" была крайне невыгодна политически, особенно в преддверии референдума. Даже произойди она во сне от абсолютно естественных причин – ясно, что все недоброжелатели как внутри страны, так и за ее пределами обвинят в этом власть. Но если его при свидетелях застрелит кто-то из своих, обвинив при этом в предательстве и доносительстве – это совсем другое дело. Причем можно будет подкинуть заинтересованным лицам и доказательства сотрудничества Фишера с РСХА – реальные, не сфабрикованные. Либералы в итоге будут выглядеть в этой истории скверно, с какой стороны ни посмотри. Правда, вопрос о преемнике Фишера остается открытым, и не факт, что его удастся столь же быстро и успешно приручить. Но это уже неизбежные издержки.

Итак, через несколько минут из трех человек, знающих тайну дешевого штрика, в живых останется один. Сотрудник Лабораторий Менгеле Кшиштоф Лемех. Единственный, кто знает сам рецепт производства. Пока останется...

Отто сожалел, что приходится действовать подобными методами. Не об этих двоих – что Жорж, что Йошка представляли собой типичный человеческий шлак, да и Лемех, в общем-то, тоже – а о самом факте привлечения к делу наркотика. О нет, конечно же, в Райхе этой дряни не будет. Этого он не допустит никогда. Но и вовсе отказываться от такого источника финансов было бы неразумно. Естественно, не для личного обогащения. Но операция в России потребовала серьезных вложений, и не все из них можно покрыть за счет ресурсов отца. Кое-где Отто пришлось залезть в общественную казну, и эти недостачи надо возместить быстро, пока они не вскрылись. У него были кое-какие идеи на сей счет, но так – гораздо проще. И если ради великой цели сдохнет несколько десятков или сотен русских наркоманов – что ж, здоровые арийские силы от этого только выиграют. В том числе даже в самой России.

"Поступай так, как поступил бы на твоём месте суверенный Господин всего мира, прими на себя эту ответственность – и в этом ты обретёшь источник морали и права" – очень кстати вспомнилась дитлевская классическая цитата.

Что ж, он готов действовать именно так.

Kapitel 35. Тот же день, ближе к вечеру.Санкт-Петербург, переулок Освободителей, 4 (Рифеншталь-фонд, монтажная студия Лени Рифеншталь).

Световой карандаш коснулся стекла монитора, вызывая программу монтажа. Как обычно, наверху развернулась зона проекта, внизу открылись полоски аудио– и видеоспуров, справа – параметры рабочей среды.

Фрау Рифеншталь потянулась к наушникам. Поймала себя на мысли о том, как выигрышно смотрелась бы её рука в кадре. Тонкие пальцы, унизанные старинными перстнями, на фоне серебристых овалов, соединённых чёрной дугой: прошлое и будущее, живая традиция, овладевшая суперсовременными технологиями, хороший символ, нужно это как-то использовать... Кольца очень удачны, задают тему круга и овала, но лучше не золото, а платина. Платина и что-то чёрное. И сменить маникюр с фиолетового на серебристый... или тоже чёрный? Радикально, но она всегда была радикальной. Даже не так: всё чёрно-белое... и какое-нибудь цветовое пятно. Только не красное, это она уже использовала в "Ночном патруле". Та самая сцена, вошедшая в учебники – белое распластанное тело женщины, бьющееся об неё чёрное тело мужчины в униформе, чёрная мебель, белые стены, и на переднем фоне – ярко-красное надкушенное яблоко на полу. Тогда они потратили сутки, чтобы направить узкий луч света прямо на нужное место яблока, но кадр того стоил. Французы стонали от восхищения. Бодрийяр назвал это "лучшей сценой изнасилования в мировом кинематографе"... Нет, только не красное. И не синее. И, разумеется, не зелёное – она ненавидит зелёное, салатный цвет хромокея. Жёлтый. Даже, скорее, оранжевый. Что-то оранжевое... и сильно контрастирующее по смыслу с рукой и наушниками.

Да, она это снимет. Сейчас. Это пойдёт в конец фильма.

Фрау переключила тумблер на монтажном пульте. Через минуту – за это время она успела переключить монтажную схему на другой плац – из переговорника послышался заспанный голос, говоривший по-русски:

– Да, я. Что случилось?

– Иван? Через три часа съёмочную бригаду ко мне в маленькую студию. По свету нужны два "корыта" и прожектор с фильтрами. Мне также нужна хорошая маникюрша. И кольцо из платины моего размера.

– Фрау, – голос стал совсем недовольным, – простите, но я спал всего три часа. Я потратил всю вчерашнюю ночь на подготовку вашего ужина... Повторите, пожалуйста, ещё раз.

– Вы что, не включили запись, Иван? – в голосе Фрау зазвенел металл.

– Включил, включил... Я не понял, какое нужно кольцо.

– Платиновое. Мне на указательный палец. Гладкое или с каким-то простым рисунком. Пожалуй, руна. Какая – я ещё не решила. Когда поедете в ювелирный, позвоните мне, чтобы уточнить. Разрешаю звонить по целленхёреру. Ненавижу это устройство, – как всегда добавила она. – Там на месте решим.

– Это придётся на Тверскую ехать, – предупредил собеседник. – Они там чёрта лысого склепают, но обдерут как липку. Может, всё-таки серебро поставим?

Лени Рифеншталь немного подумала. Денег осталось мало, к тому же её капризы всегда дорого стоили. Последний транш от Варвары Станиславовны так и не поступил: вредная старуха даёт деньги только на политику, а не на искусство... Гельман что-то крутит, жалуется на Бобкова и на проблемы с клиентурой... Надо бы сказать Калиновскому, чтобы тот накрутил прыткому юде хвост... Может быть, и впрямь серебро? Тем более, для пятисекундной сцены... Любой на её месте...

– Нет, платина, – распорядилась Фрау. – Слава Богу, у меня ещё остались кое-какие средства. Выполняйте.

– Есть, – переговорник щёлкнул и отключился.

Лени Рифеншталь откинулась в кресле. Она знала, что безотказный Иван сейчас всё организует – как обычно, наилучшим образом. И она снимет ещё несколько кадров своего фильма. Фильма о себе. Великий режиссёр снимает кино о великом режиссёре. Впрочем, нет. Когда фильм выйдет, она станет чем-то большим, чем великий режиссёр. Она станет режиссёром великих событий. То есть политиком. Настоящим политиком мирового уровня. Как тот, великий, о ком она сняла свои первые ленты.

Фрау прикрыла глаза, привычно помассировала лицо – подбородок, щёки, от крыльев носа к вискам, лоб. Осторожно коснулась жиденьких седых волос. В последнее время волосы начали вылезать. Красные таблетки стоили дорого, но помогали держаться в форме. Вот только волосы... С ними надо что-то делать. Она должна выглядеть хорошо. Особенно в ближайшие годы, когда, наконец, настанет час её триумфа. Впрочем, какой час? Она войдёт в вечность, сопричастится сонму небожителей, творцов истории, прикоснувшихся к шарниру времён...

За спиной послышалось шарканье старых, усталых ног.

Лени даже не повернула головы.

– Дмитрий, – сказала она по-русски, – я не разрешала тебе появляться в этой комнате. У меня сейчас съёмка.

Обычно после такой отповеди старик разворачивался и плёлся к себе. Но не на этот раз.

– Лени, – сказал Лихачёв, – нам необходимо поговорить. Серьёзно поговорить.

Фрау брезгливо скривилась. На академика иногда накатывала какая-нибудь блажь. Русские называли это "духовностью" – или "совестью"? Во всяком случае, они это очень ценили.

– У тебя есть пять минут, – недовольно сказала она. – У меня монтаж, а потом съёмка.

– Нет, Лени, – обычно робкий голос академика задрожал от чего-то, отдалённо напоминающего негодование. – У меня будет столько времени, сколько мне понадобится. На этот раз твои дела подождут.

– Это ещё что такое? – Фрау развернулась в кресле и увидела, что её супруг, оказывается, успел сесть на операторский стул. Это было странно. Он хорошо знал, что садиться в студии Лени имеют право только те, у кого есть место. Для Дмитрия Лихачёва в студии места не было. Поэтому он должен был стоять. Но на сей раз он, кажется, решил взбунтоваться. Что ж, решила Фрау, бунт она подавит, как и раньше. Но сначала выяснит причины. Это всегда полезно.

– Я тебя слушаю, только быстрее, – распорядилась она.

– Нет, я буду говорить так, как мне удобно, – заупрямился старик.

Лени промолчала. Она знала, что её молчание действует на Дмитрия сильнее слов.

– Лени, – начал старик, волнуясь и чуть сбиваясь в гласных. – В последнее время я перестал понимать, что мы делаем.

– Что мы делаем? – саркастически переспросила Фрау. – Мы реализуем твои идеи, Дмитрий. Ради этого я тружусь как проклятая. Поэтому не мешай мне трудиться. Сейчас у меня съёмка.

– Нет, Лени, нет. Я не понимаю, какое отношение к моим идеям имеет твоя деятельность. Особенно в последнее время. И мне это... – он сделал паузу, подбирая выражение, – очень не нравится.

Фрау вздохнула. Похоже, неприятного разговора всё-таки не избежать. В последнее время Дмитрий совершенно отбился от рук и начал взбрыкивать. Похоже, на него кто-то дурно влияет. Кто? Гельман? Дмитрий его терпеть не может. Старик Калиновский? Этот вполне предан. Может быть, Варвара? Старая перечница, интриганка, манипуляторша. Но она сидит на кассе конструктивистов, откуда идёт часть средств на текущую деятельность организации. Конфликтовать с ней нельзя, её нужно тихонько отжимать... Ладно, выясним. Сейчас нужно быстро решить проблему с мужем.

Фрау потянула уголки губ в стороны. Тощее злое личико со следами многочисленных подтяжек сморщилось, изображая улыбку.

– Знаешь, Дмитрий, я иногда тоже перестаю понимать, что делаю... Может быть, я ошибаюсь. Может быть, ошибаешься ты. Может быть, мы все ошибаемся. Мне остаётся только верить. Я верю в тебя. Ты указал нам путь, Дмитрий. А теперь я буду делать свою работу.

Она отвернулась к монтажному столу.

– Но, Лени! – голос старика сорвался на визг. – Это, в конце концов, бесцеремонно! Я же прошу меня выслушать!

– Хорошо. Я тебя слушаю, – Фрау не повернулась, зная, что вид её спины действует на академика угнетающе.

– Послушай меня, пожалуйста. В последние годы я наблюдаю странную тенденцию. Ты окружила себя подозрительными и опасными людьми. Например, этот Гельман. Он юде и к тому же жулик, если не подозревать нечто худшее... Но ты ввела этого подозрительного субъекта в наш ближний круг. Мне это неприятно, и я тебе неоднократно об этом говорил. Ты мне отвечала, что Гельман нужен. Зачем и кому он нужен, Лени? Я так и не получил ответа на этот вопрос.

– Он нам нужен для влияния, – туманно ответила Фрау. Она никогда не отвечала на такие вопросы прямо.

– Я это уже слышал. Ты намекала, что Гельман сотрудничает с некими людьми, которые могут быть нам полезны. Скажи, кто эти люди и чем они нам полезны? Если ты имеешь в виду этого полицейского чина, чьё имя я не хочу произносить...

Фрау невольно улыбнулась. Дмитрий Сергеевич и в самом деле отличался редкостным идеализмом – на грани идиотизма. Впрочем, в той игре, которую она вела, это его свойство оказалось чрезвычайно ценным. В абсолютной искренности академика Лихачёва не сомневался, кажется, никто – даже политическое руководство России.

– ...то этот чин не совершил ничего такого, что оправдывало бы эти сомнительные контакты, – тем временем закончил свою фразу Лихачёв и тут же принялся выстраивать продолжение:

– К тому же я не понимаю, какую роль при тебе играет господин Калиновский. Это весьма подозрительный субъект. Варвара Станиславовна неоднократно мне жаловалась на его нескромность.

Лени решила, что при первом же удобном случае оторвёт вредной старухе голову. После того, как получит от неё давно обещанный транш.

– Но это ещё не всё! – возвысил голос старик. – Что делают среди нас сотрудники берлинского политического сыска?

На этот раз Лени развернулась и посмотрела мужу в лицо. Это уже становилось интересным.

– Кого ты имеешь в виду? – спросила она.

– Будто ты не знаешь! – обрадованный реакцией, зачастил академик. – Сначала тут крутился какой-то тип... кажется, его фамилия была Вебер. Потом он сдал вахту некоему Эберлингу.. А сейчас я узнал, что сюда прибыл человек по фамилии Власов, но всё из той же зловонной конторы...

– Откуда ты узнал? – подалась вперёд Фрау.

– У меня есть свои источники, – надулся от гордости Лихачёв, всем своим видом демонстрируя, что он никогда их не назовёт.

– Значит, Варвара, – заключила Лени. – И что же тебе сообщили твои источники?

– Что этот тип уже получил приглашение на наш прощальный ужин! – возмутился академик. – Так вот, я не потерплю!

На эти слова Лени всегда реагировала одинаково. Она никогда не позволяла произносить их безнаказанно.

Фрау сняла с ноги туфлю и швырнула в лицо супруга. Потом сняла вторую. Встала. Босиком прошлёпала по холодному полу, подошла к неподвижно стоящему академику и ударила его туфлей по лицу.

– Ты будешь делать то, что я говорю, – прошипела она по-дойчски, – ты будешь делать то, что я говорю, мразь, подонок, ничтожество, идиот... – из неё сыпалась и сыпалась брань, едкая, ядрёная, и каждое слово сопровождалось ударом по лицу академика. Пока тот не закрылся руками и не заплакал.

Лени обняла старика, стала гладить по седым волосам. Лихачёв доверчиво потянулся к ласке.

– Тебе трудно, – бормотала старуха, – тебе трудно... Нам всем трудно... Ты должен... Мы все должны...

Магическое слово "должен", как всегда, сработало. Академик несмело улыбнулся, потирая щёку.

– Сегодня ты не пойдёшь на ужин, – сообщила ему супруга. – У тебя остались следы на лице. Но ты сам виноват. Ты меня оскорбил. Ты виноват. Ты сам виноват во всём. Теперь мы не сможем быть на ужине вместе, из-за тебя. Мне так стыдно.

– Да... – бормотал старик, – да... Стыдно... Но я ведь только хотел...

– Мне надо побыть одной, – фрау Рифеншталь решила, что сцена закончена и можно вернуться к делам. – Иди к себе. Я скажу гостям, что ты плохо себя чувствуешь.

Зазвонил целленхёрер.

– Да, – сказала режиссёрша, – это ты, Иван? Сколько они хотят? О дьявол. Хорошо. Пусть на кольце будет руна... Пожалуй, "Лагуз".