Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 86 страниц)

Раздумья Власова прервал звонок целленхёрера. Первым делом Фридрих узнал высветившийся в окошечке номер. Потом – голос, напрочь лишенный на сей раз китайских интонаций.

– С вами хотят встретиться, – без предисловий сказала Эстер Шляйм.

– Вот как? – Фридриха задел ее безапелляционный тон, хотя он и понимал, что речь идет о делах, интересных обеим сторонам. – И кто же?

– Гуревич.

Вот оно как. Выходит, Моссадом дело не ограничивается. Аарон Гуревич формально был аккредитован при посольстве Швейцарии. Фактически же он исполнял роль посла Израиля в России, с которой у его страны, как и почти со всем Райхсраумом, не было дипотношений. Ситуация, надо признать, необычная. Разумеется, всем известно, что послы тесно связаны с резидентурой своих государств. Но, тем не менее, афишировать эту связь категорически не принято. Дипломаты обычно встречаются с дипломатами (а также с высокопоставленными государственными деятелями), а разведчики – с разведчиками. Может, Гуревич пошел на прямой контакт именно в силу неформальности своего посольского статуса? Все равно не должен был... Так или иначе, предложение, безусловно, знаковое, хотя Власов пока затруднялся сказать, что оно означает.

– Когда? – спросил он.

– Сегодня. В 16-00. Вам это удобно? – вспомнила о вежливости Шляйм.

Фридрих подавил желание из принципа сказать "нет" и холодно ответил:

– Меня это устраивает. Опять в чайном клубе?

– Нет, в кабачке напротив швейцарского посольства. Не волнуйтесь, там вы будете надежно защищены от посторонних. Не хуже, чем в клубе.

"Там – возможно", – подумал Фридрих. А вот по дороге... Вчерашний инцидент в "Калачах" ему очень не понравился. Если его и в самом деле начали плотно пасти... Надо будет сказать Лемке, чтобы проследил за возможными хвостами. Впрочем, вполне может быть, что кто-то следит уже и за Лемке...

– Я должен получить санкцию на эту встречу, – сказал он вслух.

– Да, конечно. Свяжитесь с вашим начальством.

Был ли то акцент, или она и в самом деле подчеркнула голосом слово "вашим"?

Kapitel 31. Тот же день, ближе к вечеру. Москва, переулок Огородной Слободы, 5.

Подозрения Власова оправдались: хвост был. Лемке позвонил ему в машину уже после первой пары поворотов и доложил о бежевом «Фольксвагене» с ничего не говорящим номерным знаком. Фридрих знал, какие номера обычно используются московскими машинами ДГБ, так же, как и Департаменту были известны обычные номера Управления – подобной информацией союзные спецслужбы обменивались как раз ради того, чтобы не мешать друг другу. Конечно, было бы верхом наивности ожидать, что дэгэбэшники станут использовать эти номера для тайной слежки за Власовым. Иное дело – если бы их акция носила демонстративный, предупредительный характер. Но нет, похоже, слежка велась по-настоящему... И не факт, что это вообще ДГБ.

Способ хотя бы приблизительно проверить, кто это такие, был (и он же – потенциальный способ отрыва). Достаточно выполнить маневр с нарушением правил на глазах у доповцев – скажем, развернуться через двойную сплошную. Тогда у преследователей выбор – совершить то же нарушение или потерять объект. Если они не имеют отношения к российским властям, то первый вариант для них закрыт – их сразу остановят. Впрочем, даже если имеют, вполне могут поступить умнее – передать объект другой машине, ждущей неподалеку. При условии, конечно, что за него взялись всерьез и групп слежения выделено достаточно. В этом случае по-любому оторваться практически невозможно.

При этом Фридрих даст знать, что заметил слежку, и что она ему сильно не нравится. Может, это и имело бы смысл – при гарантии успеха. Однако, если бежевый "Фольксваген" – не единственный, и если Лемке не удастся отследить его сменщиков... Власов принял другое решение. Не желая пробиваться через перегруженный центр, он избрал маршрут по Садовому кольцу, однако, съехав с Самотечной эстакады, вырулил направо, на Трубную улицу. Трубную и Сретенку соединяет густая сеть параллельных переулков, переходящая в почти такую же сеть к востоку от Сретенки – так что при желании здесь есть где понарезать петли и поставить преследователя в неловкое положение, вынудив его проехать по явно бессмысленной для обычного водителя траектории. Фридрих сделал вид, будто именно это он и собирается проделать, когда, включив поворотник лишь в последний момент, круто свернул в Большой Сухаревский. Но просто проехать переулок насквозь в его намерения не входило. Как он и рассчитывал, в переулке было тесно от припаркованных машин, но пара свободных пятачков все же нашлась. Власов заехал на первый из них, вынудив показавшийся следом "Фольксваген" медленно проехать мимо. Стекла у чужой машины были тонированные, но Фридрих, разумеется, не сомневался, что оттуда за ним внимательно наблюдают. Он опустил стекло с водительской стороны и, когда автомобили поравнялись, издевательски отсалютовал "коллегам" – после чего вновь выехал и пристроился им в хвост. "Фольксваген" сердито зарулил на следующий свободный пятачок. Проезжая мимо, Власов сделал приглашающий жест рукой – мол, поехали! На Сретенку он выбрался нарочито неторопливо.

Что ж – теперь они знают, что он видел слежку, но она его не более чем забавляет. Лемке доложил, что "Фольксваген" ушел по Сретенке в противоположную сторону. Фридрих особенно не обольщался – вероятно, наблюдение все же не снято, а передано кому-то другому... но, надо надеяться, они понимают, что он это понимает. И, стало быть, не считают, что он что-то пытается скрыть. Вот только как к этому отнесутся израильтяне? Но это уже их проблемы, и будем считать, что они к таковым подготовились...

Власов предвидел возможные дорожные приключения, и потому выехал из дома с хорошим запасом – так что в 15: 53 он уже входил под арку дома напротив невысокого здания швейцарского посольства. Вопреки обыкновению, возле арки и под ее сводами не было никаких зазывных указателей, однако в колодце внутреннего двора обнаружился пристроенный к основному корпусу бирюзовый двухэтажный особнячок с двумя башенками под пирамидальными крышами, увенчанными большими декоративными флюгерами. "Ресторан ХЕЛЬВЕЦИЯ" – гласила стилизованная под готику надпись на фасаде.

Фридрих потянул на себя тяжелую дверь с мутным стеклом (попутно обратив внимание на глазок видеокамеры) и оказался в небольшом тамбуре, где обнаружились еще две двери – та, что прямо, застекленная, вела, очевидно, в зал ресторана, а белая дверь попроще уводила куда-то направо. Первую дверь загораживал серьезный молодой человек в черном костюме, мало похожий на швейцара. На швейцарца он, кстати, тоже особо не походил.

– Я по приглашению, – сказал Фридрих в ответ на его изучающий взгляд.

– Я знаю, – кивнул тот и взялся за ручку боковой двери. – Я провожу вас в отдельный кабинет.

За дверью оказался коридор, который, очевидно, огибал главный зал и сворачивал налево; за поворотом начались двери с номерами по левую руку. Фридрих оценил предусмотрительность: посетители в общем зале не могли видеть, кто входит в кабинеты. Молодой человек отпер дверь с номером 3 и вручил небольшой ключик Власову:

– Прошу. Тот, кого вы ждете, сейчас подойдет.

На круглом столике, покрытом белоснежной скатертью, стояла изящная вазочка с искусственными цветами, но это было все. Ни приборов, ни хотя бы меню. Фридрих обернулся, желая спросить молодого человека, но тот уже ретировался, мягко прикрыв за собой дверь.

Власов повесил куртку на вешалку в углу, уселся на один из двух стульев, бросил взгляд на часы – еще 5 минут – затем с иронией покосился на вазочку. Только микрофон, или видеокамера тоже? Впрочем, не имеет значения. Он понимал, что согласился на встречу на чужих условиях, понимал это и Мюллер, давший ему добро. На всякий случай он слегка вытянул из кармана целленхёрер, бросил взгляд на экранчик. Так и есть – сигнала нет. Ну что ж.

Гуревич появился точно по часам. Молча кивнув Власову, он тщательно запер дверь и проследовал к столу шумной шаркающей походкой. Это был старик лет шестидесяти пяти, среднего роста, грузный, с вросшей в плечи головой. Его абсолютно белые волосы были коротко подстрижены, а на одутловатом лице, казалось, навеки застыло выражение брюзгливой усталости. В вяло опущенных уголках губ, в морщинах у выцветших глаз словно сосредоточилась вся печальная мудрость древнего народа: "ничто не ново под луной", "и это пройдет" и что там дальше у Экклезиаста... Несмотря на явно семитские черты и избыток лишних килограммов, Гуревич чем-то напомнил Фридриху Мюллера. Вероятно, этой брюзгливой маской, доверять которой точно так же не следовало.

Израильтянин некоторое время кряхтел, устраиваясь на стуле, и наконец произнес по-русски: "Добрый день".

"... дорогой", – автоматически достроил мысленно фразу Фридрих и тут же сердито велел себе отогнать неуместные аналогии. Но Гуревич, разумеется, не стал заканчивать фразу по-мюллеровски. – Будем говорить по-русски, если вы не возражаете, – сказал он вместо этого; акцента в его речи не слышалось совершенно. – В данном случае это не просто дань дипломатической вежливости, но и удобно для нас обоих. Вам ведь этот язык тоже, как я понимаю, не чужой?

– Хорошо, – кивнул Власов. Хотя многие израильтяне, особенно из старшего поколения, знали дойч, вести переговоры на нем с гражданами Райха они считали ниже своего достоинства; естественно, даже те немногие из дойчей, которые – в основном по долгу службы – знали иврит, обычно платили им той же монетой. Обычно для переговоров без переводчика выбирался какой-нибудь третий язык, которому в идеале следовало быть строго нейтральным, но не так уж много осталось на Земле нейтральных стран, чьи языки были бы хорошо известны. Чаще всего выбирали английский, который был широко распространен в Израиле благодаря обширной британской диаспоре, оставшейся после ухода бывших колонизаторов с Ближнего Востока, и в то же время изучался в Райхе как язык потенциального противника. Понятно, что и такой выбор был политически небезупречным; впрочем, израильтяне, хорошо относившиеся к "своим" англичанам (с каждым поколением все менее походившим на англичан), тоже не особо жаловали араболюбивых жителей Великобритании и США. Вторым по распространенности в Израиле иностранным языком был русский (благодаря послевоенному наплыву иммигрантов из России); в Райхсрауме его тоже знали многие, правда, в основном на восточных землях, а не в Дойчлянде. Но в данном случае перед Гуревичем был необычный дойч, и израильтянин, конечно, знал это. Равно как и Власов успел ознакомиться с досье на Гуревича и узнать, что тот прожил в России первые 17 лет своей жизни.

– Нам подадут какую-нибудь еду? – осведомился Фридрих. Он уже не рассчитвал на это и даже, пожалуй, предпочел бы отрицательный ответ. Конечно, Гуревич – не Спаде и даже не Бобков, и все же мысль, что Вебер тоже пришел на некую встречу, считая себя в полной безопасности, и получил там порцию штрика, нет-нет да и напоминала о себе.

– По правде говоря, я пришел сюда говорить, а не обедать, – прокряхтел Гуревич. – Я, конечно, знаю, о чем вы сейчас подумали: "вот оно, юдское гостеприимство!" Но, видите ли, обычай вести переговоры за едой – это глупый обычай. Пищеварение мешает мышлению. И наоборот, представьте себе, и наоборот тоже. Вы зря смотрите на меня скептически. Видите ли, молодой человек, когда вы доживете...

Фридрих почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Мало ему мюллеровских "мальчиков"...

– Можете называть меня просто "господин полковник", – язвительно перебил он.

– Как вам будет угодно, мо... господин полковник, но я только хочу сказать, что вы таки зря обижаетесь. Когда вы доживете до моих лет, вы поймете, что "молодой человек" – это комплимент, а не оскорбление. Немного найдется того, чего бы я не отдал сейчас, чтобы меня снова так называли... А что касается гостеприимства, то вы можете заказать обед после того, как мы закончим. Здесь действительно хорошо готовят, и поверьте мне, если вы хоть раз попробуете, как здесь подают фаршированную рыбу, вам будет очень трудно остаться патриотом германской кухни.

– И многих вы уже завербовали подобным способом? – мило улыбаясь, поддержал светскую беседу Фридрих.

– Какая такая вербовка? Вот ведь, скверная у нас с вами работа, господин полковник – слова нельзя сказать в простоте, сразу начинается поиск намеков... Я говорю о вопросах сугубо гастрономических.

– Вопросы гастрономические порой становятся вопросами жизни и смерти, – возразил Фридрих, пристально глядя на собеседника.

– Мы знаем о смерти вашего коллеги, – не обманул его ожиданий Гуревич, лицо которого как-то вдруг подобралось, а из голоса ушли ворчливые нотки. – К сожалению, здесь ничем не можем вам помочь. У нас не было контактов с ним, и мы ничего не знаем об этом деле.

– В таком случае, где вы можете нам помочь? – спросил Власов. Похоже, собеседник наконец переходил к делу.

– Скорее это вы можете нам помочь. Впрочем, тут как кому повезет. Мы с вами гоняемся за одной дичью, но здесь, в России, у вас больше шансов.

– И имя этой дичи?..

– Зайн. Он нам нужен, – маска брюзгливого старика окончательно исчезла, и Фридрих увидел истинное лицо этого человека. Лицо офицера разведки, во время Войны Судного Дня принявшего командование над танковой бригадой Варака, потерявшей 90% личного состава – и сумевшего сдержать натиск двадцатикратно превосходящего врага до подхода подкрепления. Гуревич был одним из восьми бойцов бригады, выживших в том бою.

– Я уже рассказал вашему человеку, что я знаю о Зайне, – заметил Власов.

– Да. Но речь не о прошлом, речь о будущем. Мы хотим получить его. Живым. Но, как я уже сказал, у вас больше шансов. Русские, при всех оговорках, ваши союзники и, по крайней мере, в открытую мешать не будут. А наши оперативники вынуждены действовать здесь нелегально. По местным законам, они такие же террористы, как и сам Зайн. Им, конечно, не привыкать, но... Короче, суть нашего предложения. Нас вполне устроит, если вы его казните. Мы даже готовы специально выдать его вам с этой целью, ибо в Израиле он, скорее всего, отделался бы пожизненным. В нашей стране очень сильны предрассудки насчет того, что иехудим не должны убивать других иехудим, даже если те сами по горло в крови соотечественников... Так что, если его возьмем мы, то готовы отдать его вам – разумеется, после того, как выкачаем из него все, что он знает. Но, если его возьмете вы – одолжите его нам. На несколько дней, не больше. Потом делайте с ним все, что хотите.

– Вы хотите, чтобы мы отдали его вам после допроса? – Власов чувствовал изрядный скепсис относительно такой идеи.

– Нет. Мы должны допросить его первыми. Во-первых, неизвестно, на что он будет годен после допросов у вас. Во-вторых, если делу будет дан хоть сколь-нибудь официальный ход – а вам придется это сделать, если вы возьмете его в разработку – потом вы уже не сможете передать его нам, и даже пригласить наших следователей в вашу тюрьму. Вам просто не позволят. Те самые люди, которые не хотели сообщать нам, что он здесь.

– А после допроса у вас он, надо полагать, будет в идеальной форме? – усмехнулся Фридрих. – Пока что я не вижу, что мы с этого получим. Вы сами признаете, что шансов взять его у нас больше...

– Кое-что вы уже получили, – возразил Гуревич. – Мы отдаем вам бумаги Эренбурга.

– Так они у вас? – оживился Фридрих.

– Нет. Но если вы их найдете – при нем или еще как-нибудь – забирайте себе.

Власов подумал, что это очень напоминает анекдот про юде в ресторане: "Официант, я уронил под стол монету, если найдете, отдайте мне, а если не найдете, возьмите себе на чай!" Но не успел он решить, уместно ли будет процитировать этот анекдот, как Гуревич продолжил:

– Если мы найдем их раньше, то готовы отдать их вам.

– Государству Израиль не нужны большевистские сокровища? – иронически приподнял бровь Власов. Про себя же он подумал, что допустил колоссальный просчет: размышляя о Зайне, книге, фракциях в руководстве Райха и России, он совершенно не задумался о том, чего ради израильтяне сообщили ему информацию, потенциально способную представлять огромную материальную и политическую ценность. Шляйм сказала, что бумаги ее мало интересуют, и он принял это за чистую монету – потому лишь, что сам всегда относился к историям о большевистских кладах крайне скептически...

– Государству Израиль, что бы там ни говорили юдофобы, не нужны ворованные деньги, – ворчливо ответил Гуревич, возвращаясь к своему первоначальному образу. – Нас устроит, если эти сокровища, коли они действительно существуют, достанутся вам. Не русским, нет. Мы верим, что люди, которых вы представляете, сумеют с пользой ими распорядиться.

– Откуда вдруг такая трогательная любовь к Райху?

– А кто говорит о любви? О любви надо говорить с девушками, а не со старым толстым иехуди. По правде говоря, я не испытываю никакой любви к вашему, таки да, юдофобскому государству...

– С тем же успехом вы можете назвать его сионистским, – не сдержался Власов. – Переселение в Палестину было вашей мечтой, когда Третьего Райха не было даже в проекте.

– Да, конечно. Но даже очень желающий попасть в некое место, как правило, не хочет, чтобы его притащили туда на аркане. И все, что этому предшествовало... Вы ведь не будете отрицать юдофобский характер Нюрнбергских законов? Не будете отрицать Хрустальную ночь?

– Ваша пропаганда уже пятьдесят лет носится с этой ночью, – поморщился Фридрих. – Во-первых, это было при Хитлере. Партия давно осудила перегибы...

– Да, конечно. Осудила. Но для иехудим по-прежнему почти невозможно получить имперскую въездную визу. Мы для вас – такие же неарийцы, как негры или арабы, если не хуже.

– Воображаю, что началось бы, причисли мы вас к арийцам! – хохотнул Власов. – Так и вижу заголовки израильских газет: "Спасибо, господин Райхспрезидент, но не засунули бы свою любезность себе в..." Скажете, не так? И это было бы не в каких-то экстремистских листках, а в "Едиот ахранот". Прежде, чем обвинять нас в юдофобии, вам бы следовало прекратить делать германофобию своей официальной политикой.

– В какой-то мере вы правы, – согласился Гуревич, – но, видите ли, в Израиле многие считают, что для германофобии есть определенные основания. Может быть, они и неправы, но... Вам знакомо понятие "холокост"?

– Да, конечно, – ответил Фридрих нарочито нейтральным тоном. – Это греческое слово, означающее "всесожжение". С легкой руки кого-то из юдских публицистов так стали называть политику террора, проводимую арабами против юде как нации и Израиля как государства. Сами арабы называют это "интифадой". Осужден как форма геноцида 30-й сессией Генассамблеи ООН. Иногда термин употребляют в более широком смысле, для обозначения любой агрессии против юде, но такое употребление представляется спекулятивным.

– Верно, – кивнул Гуревич. – Но, видите ли, многие верят, что это слово могло получить иное значение, по сравнению с которым нынешняя "интифада" – просто мелкая неприятность. Что изначально понятие "окончательное решение юдского вопроса" имело другой смысл, и, если бы не смерть Хитлера...

Смысла изображать демонстративное непонимание больше не было, и Власов позволил себе дать волю раздражению:

– Послушайте, господин Гуревич, вы же умный человек, и вы не на митинге. Зачем вы тратите свое и мое время на повторение дешевых мифов британской пропаганды? Не можете же вы в самом деле верить в эту чушь? Да, Хитлер был юдофобом, этого никто не отрицает, и его ближайшие сподвижники тоже. И, кстати, нельзя сказать, что у них для этого вовсе не было оснований... Но физическое истребление юде как нации? Прежде всего, дойчи – цивилизованный европейский народ, а не какие-нибудь азиатские дикари. Но даже если предположить, что кому-то в высшем руководстве пришла такая идея, как вы представляете ее реализацию? Можно вырезать компактно проживающее племя, как поступали американцы с индейцами. Но как уничтожить народ, рассеянный по всему миру? Причем отнюдь не беспомощный народ. Да, своего государства и армии у юде тогда не было. Зато было серьезное лобби в финансовых и политических кругах Запада, не говоря уже о СМИ. Какой смысл уничтожать германских юде, если в это время американские, британские и прочие бросят все усилия, чтобы умножить число и непримиримость врагов Германии? Вы же сами всегда гордитесь своей солидарностью... В политическом плане это был бы просто самоубийственный шаг. Или вы полагаете, что уничтожение миллионов человек – и не где-нибудь в сибирских лагерях, а в центре Европы – возможно скрыть? Далее, допустим, подобное идиотское решение все-таки принято. Как его реализовать чисто технически? Вы представляете себе, что это такое – убить несколько миллионов человек? Повторяю, я не об этике, я о технологии. Допустим, вместо пересыльных лагерей у нас лагеря уничтожения, и допустим, мы удачно запудрили мозги всем, кого туда везут, так что сопротивление незначительно. Что дальше? Расстреливать их? Оцените расход боеприпасов и количество солдат, которых придется для этого привлечь. Во время тяжелой войны, замечу, когда все это необходимо на фронте. Загружать в баржи и топить, как это делали большевики во время Первой гражданской? Барж не хватит. Морить жаждой и голодом? Слишком долго, и опять же потребуется целая армия для охраны – обреченные поймут, что обречены, раньше, чем у них иссякнут силы для бунта...

– Газ, – негромко сказал Гуревич. – Например, цианид. В Германии промышленно производились специальные гранулы, выделяющие его в воздух, это называлось "Циклон Б". И мощностей для его производства в нужном количестве вполне хватало.

– Да, да, – кивнул Власов. – "Циклон Б" даже применялся в пересыльных лагерях. Как инсектицид. По-русски говоря – клопомор. Но юде не клоп, не так ли? Отравить таким образом человека можно, но для этого нужно время. Как минимум минут десять. Далее необходимо проветрить помещение, забрать тела и загнать внутрь новую партию. Если охрана будет работать в противогазах, обреченные опять же все поймут раньше времени. Значит, придется потратить еще по меньшей мере полчаса – если помещение и партии небольшие, плюс имеется хорошая вытяжка. Далее вам надо что-то делать с трупами. Закапывать такие количества – нереально. Значит, сжигать. Обратитесь к любому оператору крематория, и он вам скажет, что один труп полностью сгорает за два часа... И, кстати говоря, пепел потом тоже надо куда-то девать. Вы когда-нибудь видели урну с прахом? Представьте себе пять миллионов таких урн...

– Да, я слышал обо всех этих проблемах, – смиренно подтвердил Гуревич. – Но, знаете ли, я верю в германский гений. Дойчи – очень талантливая нация, они бы справились.

– Да ведь нет ни единого документа, подтверждающего эту чепуху! – потерял терпение Власов. – Ни одной бумаги за подписью Хитлера или других руководителей... Конечно, вы можете утверждать, что мы прячем их в секретных архивах. Но этак можно сказать и что руководство Израиля прячет в архивах рецепты мацы на крови христианских младенцев...

– Заметьте, господин полковник, я не говорил, что такие планы действительно существовали. Я лишь говорю, что они теоретически могли бы существовать, и что многие в это верят. Потому что, по правде говоря, то, как с нами обращались ваши товарищи по партии перед войной, дает некоторые основания в это верить. Но история пошла по другому пути, к счастью для обоих наших народов. Хотя осадок остался. Да, вероятно, и у вас тоже. Но это не мешает разумным людям наших стран конструктивно сотрудничать, не так ли?

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – напомнил Власов. – Почему вдруг разумные люди в правительстве Израиля проявляют такую заботу об интересах Райха. Ведь не только же ради того, чтобы выторговать у нас право первой ночи с Зайном?

– Именно потому, что они – разумные, – развел руками Гуревич. – Как ни крути, Райх – наш самый сильный и надежный союзник в борьбе с арабским террором. И мы заинтересованы, чтобы он таковым и оставался. Общие враги порою сплачивают гораздо лучше, чем общие друзья... А вы сейчас переживаете скверное время. Очень, очень скверное. Ваши лидеры затеяли опасную игру. Делать этого не следовало, но уж раз начали – надо выигрывать. Мы не знаем, помогут ли этому бумаги Эренбурга и большевистские тайны, но полагаем, что в руках разумных людей они, по крайней мере, не повредят.

– Что вы имеете в виду под игрой? – насторожился Фридрих.

– Этот дурацкий референдум, конечно! Вы простите мне недипломатические выражения, но я не думал, что доживу до дня, когда дойчи учинят такую глупость. Ставить судьбу государства в зависимость от мнения толпы, это ж надо...

– Мне казалось, Израиль – демократия, – усмехнулся Фридрих. С прозвучавшей оценкой он был полностью согласен, но одернуть разошедшегося юде стоило.

– Ой вэй! В Израиле когда-нибудь был референдум? В Израиле есть выборы в кнессет, это да. Знаете свежий анекдот? Выступает премьер-министр и говорит: "Половина депутатов кнессета – идиоты". Депутаты оскорбились, потребовали, чтобы он взял свои слова обратно. Он согласился, выступает снова и говорит: "Половина депутатов кнессета – не идиоты". Эти клоуны могут сколько угодно вести дебаты перед фернзекамерами. Всё равно реально всё решают президент, премьер и еще три-четыре человека. Да что я вам рассказываю, вы же сами хорошо знаете, что такое Райхстаг... Да, формально у наших полномочий побольше, чем у ваших. Но если они вздумают артачиться, президент просто объявляет чрезвычайное положение. Благо поводов наши арабские соседи всегда дают в избытке – хоть какая-то польза от них...

– Вы полагаете, мы можем проиграть референдум? – осведомился Фридрих, и это был не праздный вопрос. Если израильская разведка располагала информацией на сей счет, к ней стоило прислушаться. – Конечно, всякая шушера мутит воду, но, по-моему, ситуация в Райхе вполне благополучна во всех значимых для простого гражданина сферах. Массовым протестным настроениям просто неоткуда взяться.

– Вот это-то и плохо, что все благополучно, – проворчал Гуревич. – Будь у вас серьезные объективные проблемы, можно было бы сплотить нацию под лозунгом борьбы с ними. Пока мы ведем с арабами войну за выживание, заикаться о смене государственного строя в Израиле может только сумасшедший или самоубийца... А когда все хорошо, люди тупеют и начинают беситься с жиру. Им начинает хотеться чего-нибудь новенького, остренького, неважно даже, если ради этого придется сломать надежное, но надоевшее старое. При этом они совершенно не думают о последствиях. За годы благополучия они привыкли к безопасности и уверились, что ничего плохого с ними случиться просто не может...

– Все опросы показывают, что подавляющее большинство выскажется за сохранение Райха в нынешнем виде, – возразил Власов.

– Опросы! Знаете, господин полковник, всякий инструмент хорош в тех условиях, для которых он разработан. Опросы – это инструмент демократических стран, где каждая домохозяйка считает себя вправе требовать к ответу президента. А у вас при любом опросе, будь он хоть десять раз частным и анонимным, средний гражданин никогда не скажет, что он на самом деле думает. Он скажет то, что от него хотят услышать, а потом пойдет и проголосует по-своему. Не говоря уже о том, что революции никогда не делаются большинством. Большинство, которое всем довольно, сидит дома. А недовольное меньшинство идет на улицы... или на избирательные участки.

– Предположим чисто теоретически, что ваши опасения справедливы, и мы проиграем референдум. Это действительно так плохо для Израиля? Тема "исторической вины и необходимости покаяния перед юдским народом" – одна из любимых у деятелей типа Новодворской, – с усмешкой заметил Власов.

– Для Израиля это будет катастрофой, господин полковник, – серьезно и грустно ответил Гуревич. – Вы сами прекрасно знаете, во что они превратят Райх. Точнее, никакого Райха не будет, он распадется в считанные дни – а если не захочет распадаться сам, ему помогут... А Дойчлянд, да и прочую Европу, они превратят во вторую Францию с ее шестью миллионами мусульман и президентами, воздающими государственные почести главарям арабских террористов. Во вторую Британию, где боевиков для "священной войны с сионизмом" в открытую вербуют в лондонских мечетях... При этом да, формально юдофобия будет осуждена. Будет объявлено, что все люди совершенно равны, что ко всем надо подходить строго одинаково, к арабам и юде, в частности. Что между убийцей и жертвой нет никакой принципиальной разницы. Что убийцу следует убеждать, что он поступает неправильно, и строго осуждать всякие попытки жертвы защищаться силой оружия – ведь "насилие не решит проблемы, а лишь породит ответное насилие"... Также в рамках борьбы с юдофобией они, очевидно, заклеймят "кровавое беззаконие Фолшпиля" и реабилитируют визенталевцев в качестве жертв политических репрессий. И это еще не все. Националисты заботятся главным образом о собственной стране, но либералы презирают такой подход. Им мало поставить все с ног на голову у себя дома – их совесть не будет чиста, пока они не сделают то же самое у соседей... Они начнут бороться за права человека в Израиле. К счастью, нашу систему не так просто разрушить извне, арабы вон пытаются с 1948 года... Но они будут активно сманивать наше население, в особенности выходцев с территории Райха и их потомков, "вернуться на историческую родину", где "навеки покончено с позорным юдофобским прошлым". Может быть, даже пообещают выплатить компенсации. Многие, увы, на это клюнут. Вы понимаете, Израиль вот уже больше сорока лет – фронтовое государство. Мы не жалуемся, ибо лучше иметь такой дом, чем никакого. Мы даже сумели неплохо устроиться, превратить бесплодные пески во фруктовые сады, а теракты – в регулярную тему для шуток. Но когда появится альтернатива... возможность уехать туда, где не стреляют и не взрывают – по крайней мере, пока не стреляют... А для Израиля это будет равносильно массовому дезертирству из действующей армии во время войны. Ну как, господин полковник, мои аргументы достаточно убедительны? Вы больше не думаете, что хитрые юде придумали какую-то комбинацию, чтобы одурачить честных доверчивых дойчей?

– Вполне убедительны, – согласился Фридрих. – Итак, что у нас в сухом остатке? Вы хотите получить Зайна и готовы ради этого уступить нам бумаги Эренбурга, даже если найдете их первыми. Как и самого Зайна, но лишь во вторую очередь. При этом, очевидно, никаких гарантий мы не получим и должны просто поверить вам на слово...