Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 86 страниц)

Kapitel 41. 13 февраля 1991 года, среда, вечер. Санкт-Петербург, посёлок «Николаевская усадьба», ул. гр. Фредерикса, д. 3 .

– Ну что, что они там говорят? – профессор Вальтер Порциг плеснул себе на дно бокала ещё вина. Херес переливался в хрустале, отбрасывая на скатерть рубиновый отсвет.

– Повреждения кожи головы и сотрясение мозга... На голове они ей всё зашили. Возможно, останется небольшая залысинка, но вряд ли это будет заметно. Пока что ей нужен покой, компрессы, уколы, но главное – покой, – терпеливо повторил Власов, устраиваясь поудобнее в кресле.

Он внимательнейшим образом выслушал всё, что медбригада говорила Маше, временно назначенной сиделкой. Особого смысла в этом не было: всё то же самое было сказано и самому профессору. Тем не менее, Власов отдавал себе отчёт в том, что тому очень хочется ещё и ещё раз слышать успокоительное – всё поправимо, всё будет хорошо, самое страшное позади, можно расслабиться... По-человечески понять это было можно, хотя сам Власов – как и большинство людей его профессии – считал все эти обывательские ритуалы довольно-таки никчёмными.

– Завтра утром они приедут с аппаратурой. Будут делать рентгенограмму. Могут быть трещины в основании черепа... Если что случится ночью, Маша немедленно вызовет дежурных... Но всё-таки вы напрасно отказались от госпитализации, – счёл нужным добавить Фридрих.

– Моя лапочка ужасно упрямая, – вздохнул профессор. – Она не хочет в больницу. И я не буду с ней спорить.

– Её каприз обойдётся вашей семье недёшево, – напомнил ему Власов. – Если, конечно, петербургские цены сравнимы с берлинскими. А так вы не потратили бы ни рубля.

– Куда там сравнимы... За дополнительные услуги медики дерут ой-ой-ой как, – махнул рукой Порциг. – Но у меня, слава богу, ещё есть кое-какие деньги на счету. Хотите хереса? Ах да, вы же не пьете... или, может, сделаете исключение? Из этой бутылки?

Власов впервые присмотрелся к бутылке и понял, что в ней такого особенного. Этикетка была перечёркнута размашистой подписью Эдварда Дитля.

– Нам всем после того ужина подарили по такой... на память, – вспомнил профессор. – Старое испанское вино. Я его берёг для какого-нибудь важного события... юбилей какой-нибудь, в некотором роде, или ещё что... Вот и пригодилось.

– Нет, – твердо ответил Фридрих, не чувствуя никакого сожаления по этому поводу, – экземпляр, конечно, исторический, но принципы только тогда чего-то стоят, когда не имеют исключений.

Скрипнула дверь. Мимо проплыла Маша, преисполненная тревоги и ответственности: она несла ёмкость для капельницы. Строго посмотрев на развалившихся в креслах мужчин, она скрылась в соседней комнате, где – в предписанной тишине и тщательно сохраняемом покое – лежала Анастасия Германовна.

– Если честно – я был уверен, что она мертва, – вспомнил Фридрих. – Вмятина на рояле...

– Да с этого шкафа вечно что-нибудь падает, – Порциг задумчиво накручивал себе на палец бородёнку. – Пожалуй, распоряжусь, чтобы его убрали. В прошлый раз упал глобус... большой, деревянный такой. Подарок ВГА, между прочим... Вот от него и остался след. А вы подумали, что это, некоторым образом, головой?

– Да, – Власов не стал отрицать очевидное. – Там же и кровь была.

– Проклятая шпилька, – проворчал Порциг. – Говорил я лапочке – не носи ты эту ужасную штуку, ей же заколоться можно. Ведь эта штука могла, некоторым образом, воткнуться... как гвоздь, – профессора передёрнуло.

– Она и воткнулась, – стал объяснять Фридрих, – просто сразу сломалась. Это же не металл, а какая-то пластмасса. Обломок прошёл между кожей головы и черепом, разрывая сосуды. Сосудов там много. Отсюда и столько крови.

Они сидели всё за тем же обеденным столом, отдыхая после суматохи. Медбригада уже сделала всё необходимое, и улетела на своём смешном вертолётике.

Власов чувствовал себя как-то странно. С одной стороны, скверное происшествие завершилось неожиданно удачно, и это радовало. С другой – он потерял на этой истории немало времени: он-то собирался получить информацию и вежливо откланяться ещё засветло... Проклятье! Гельман!

Помимо изучения электронных архивов Управления на тему экспедиции Порцига, Фридрих сделал утром еще одно дело. Точнее, он сделал его уже в машине, направляясь в поселок "Николаевская усадьба". Он все-таки позвонил по номеру на гельмановской карточке. Делать это Власову не хотелось, но он понимал, что не должен позволять эмоциям брать верх над разумными соображениями. Гельман, судя по всему, действительно что-то знал или хотел предложить. Возможно, это было что-то, важное только для самого Гельмана, но никак не для Власова и его дела. Возможно, вообще какая-нибудь полная чушь. Но для того, чтобы делать выводы, необходимо было выяснить, о чем же, в конце концов, речь.

Галерейщик обрадовался звонку, но тут же, в своей нахальной манере, заявил, что, мол, и не сомневался, что Власов позвонит.

– Давайте встретимся и побеседуем, – продолжал он, не дав Фридриху вставить и слова. – Ээ... скажем, завтра. Завтра у меня как раз будет время.

– Сегодня вечером, – ответил Власов тоном, не допускающим возражений. Во-первых, он и в самом хотел разобраться с галерейщиком и его намеками поскорее. Во-вторых, стоило проверить, насколько сильно сам Гельман заинтересован в этой встрече.

– Ээ... ммм... вообще-то сегодняшний день у меня уже весь расписан, но...

– Я здесь тоже не на прогулке, – заметил Фридрих. – Напоминаю – это вы искали встречи со мной, а не наоборот. Так что, или вы согласны на...

– Хорошо-хорошо, – заторопился Гельман. – Я посмотрю, что... Я отменю все лишнее. Сегодня, ну, скажем, в шесть часов вас устроит?

Скверное время, подумал Фридрих, не увязнуть бы в пробках. Впрочем, позже будет еще хуже, а переносить встречу совсем уж на ночь не хотелось.

– Ладно, – согласился он.

– Вот и замечательно. Тогда подъезжайте в "Аркадию"... вам ведь дали клубную карточку? Десятипроцентная скидка, кстати...

– Почему именно в "Аркадию"? – насторожился Фридрих.

– Ну... кухня приличная, и дорогу уже знаете... карточка, опять же... Вы не волнуйтесь, – добавил Гельман со смешком, – сегодня там не будет никаких негров, я гарантирую! Или вы хотите предложить другое место?

Власов прикинул варианты. Никаких "жучков" в "Аркадии" ему не навешали, это он, разумеется, проверил первым делом. Но место все равно подозрительное. С другой стороны, если Гельман хочет записать разговор (и передать кому-либо запись) – он сделает это, куда бы Власов его ни привел. Не обыскивать же его, раздевая догола, в самом деле (Фридрих скривился при этой мысли). Может ли быть так, что разговоры в "Аркадии" пишутся, но Гельман об этом не знает? Это вряд ли, на страдающего излишком наивности он не похож. Тогда, возможно, в "Аркадии" готовится какая-то провокация? Тоже не очень вероятно – в конце концов, Гельман не мог знать точно, что Власов ему позвонит, и тем более не был готов к встрече в этот вечер. К тому же он вроде бы не исключает возможности встретиться и в другом месте по выбору Фридриха, хотя по тону ясно, что ему бы этого не хотелось... А может быть, все гораздо проще? Галерейщик не пытается заманить его в некую ловушку, а как раз наоборот – боится попасть в ловушку сам? И "Аркадия" представляется ему наиболее безопасным местом для переговоров – безопасным для него самого...

– Мы сможем там поговорить без помех? – осведомился Власов, выделив голосом последнее слово.

– Да, – ответил Гельман с явным облегчением. – Да, конечно. Я гарантирую.

– Гарантируйте тогда заодно, что отключите все свои целленхёреры на время разговора. И отложите любые акции, из-за которых вас могут забрать прямо в середине беседы.

В трубке вновь раздался смешок, а затем Гельман еще раз заверил, что разговору ничто не помешает. Ну что ж, подумал Фридрих. Можно, конечно, поступить так, как он делал обычно – усадить собеседника в машину и общаться с ним, катаясь по городу. Но в этом случае Гельман наверняка будет на нервах, а для пользы дела, пожалуй, будет лучше позволить ему расслабиться... иначе он, чего доброго, так и будет тараторить на посторонние темы, не решаясь перейти к главному. К тому же хорошая кухня – это все-таки действительно хорошая кухня. Власов не был гурманом, но если можно совместить еду и дело и не тратить на нее время отдельно – отчего бы так и не сделать. И Фридрих дал согласие.

И вот теперь злосчастное происшествие с госпожой Порциг полностью отвлекло его от этой встречи. На которую – Власов посмотрел на часы – он, разумеется, уже категорически не успевал. Не успевал даже в том случае, если бы выехал прямо сейчас – а разговор с профессором все же следовало довести до конца. Что ж, придется передоговариваться на другое время. Извинившись перед Порцигом, Фридрих вытащил из кармана трубку и вышел в коридор. Мелькнула мысль: а что, если Гельман уже исполнил свое обещание и отключил свои целленхёреры? Впрочем, вряд ли он сделал это, не дождавшись Власова...

Гельман отозвался со второго гудка. Без лишних слов Фридрих сообщил ему, что, в силу внезапно возникших обстоятельств, прибыть на встречу не сможет. Извиняться перед неприятным субъектом не хотелось, поэтому Власов избрал нейтральную формулировку: "Я сожалею" – что получилось вполне на американский манер.

– Очень жаль, – откликнулся и Гельман. – Я ведь с самого начала предлагал завтра...

– Давайте так и сделаем. И лучше в первой половине дня.

– Может быть, вечером?

– Если вы действительно хотите поведать мне что-то существенное, то чем скорее это произойдет, тем лучше, – произнес Власов тоном терпеливого учителя.

– Ну хорошо, хорошо. Давайте в одиннадцать утра. Там же. Вас это устроит?

– Да. Значит, до завтра, – палец Фридриха уже лег на кнопку отбоя, но в трубке вдруг раздалось почти жалобное:

– Фридрих Андреевич!

– Да?

– Я понимаю, вы не станете рассказывать мне про эти ваши "чрезвычайные обстоятельства"... но... – галерейщик беспомощно замолк, явно не зная, как пообтекаемее сформулировать мысль.

А ведь он боится, понял Фридрих. И здорово боится. Сейчас он, очевидно, хочет получить намек, что "обстоятельства" никак не угрожают ему лично...

– Правильно понимаете, – констатировал Власов вслух. – Вас эти обстоятельства не касаются. До свиданья.

Убрав целленхёрер, он вернулся в столовую и сел на прежнее место рядом с профессором. Устраиваясь поудобнее, почувствовал, что что-то мешается в левом брючном кармане. Власов запустил туда руку и вытащил пресловутое ожерелье: видимо, он его туда машинально сунул, чтобы оно не потерялось в суматохе. Красные камни сверкнули, как птичьи глаза.

– Это рубины? – он протянул ожерелье Порцигу.

– Нет. Это пиропы, естественные спутники алмазов. В середине алмазик в породе, – охотно принялся объяснять профессор. – Самоделка. Нашёл в своё время... когда искал архив.

– Вы так и не рассказали про судьбу архива, – напомнил Власов.

– Ах да. Ну, вы уже наверное, поняли, что я, некоторым образом... интересовался деятельностью своего шефа несколько больше, чем позволяли данные мне инструкции. На вашем языке это называется словом "шпионил". Да, именно это я и делал. Не потому, что... – профессор заменил объяснения неопределённым жестом, – а потому что боялся. Боялся за него... и, откровенно говоря, за себя. Он ведь поддерживал отношения с большевистским подпольем. Ну и с американцами, конечно. К тому времени он успел запутаться в своих связях... да и возраст... Короче говоря, когда одна российская служба предложила мне кратковременное сотрудничество, я не отказался. И не стыжусь этого.

Фридрих понимающе кивнул.

– Он, конечно, подозревал меня, – добавил профессор. – И никогда мне не доверял. Впрочем, он никому не доверял. И результаты работы над составляемым архивом прятал очень хорошо.

– Что он собирался с ними делать?

– Наверное, продать, – пожал плечами профессор. – У него были деньги на Западе. Наши это знали, но... всякие, некоторым образом, соображения... сложные интересы... Это всё-таки, в каком-то смысле, большая политика.

Власов постарался промолчать. Не получилось.

– Да-да, конечно, "интересы" и "политика". Есть люди, умеющие что-то делать, и есть люди, умеющие отнимать сделанное другими. Это совершенно разные навыки, одно исключает другое... ну, или почти исключает. Гений может совместить первое и второе умения, но для этого нужен гений. К сожалению, то же самое относится и к власти. Есть люди, умеющие управлять другими людьми, и есть люди, умеющие бороться за право управлять другими людьми. Первые называются администраторами, вторые – политиками. Нам пока что везло с гениями. Райх создал гениальный политик, имевший административные способности, а потом власть досталась гениальному администратору, не лишённому политического чутья... Но вообще-то политика – это то, от чего истинно цивилизованному обществу надо как можно скорее избавиться. Избавляемся же мы от тех, кто умеет только отнимать или выманивать чужое. Причём именно мы, национал-социалисты, были в этом отношении последовательнее всех. Мы первые начали очистку общества не только от обычных воров и мошенников, но и от финансовых спекулянтов, и прочих... – он осёкся, осознав, что профессор его не слушает.

Фридриху стало неловко.

– Извините, – сказал он, – я перебил...

– Да ничего, – махнул рукой Порциг, – я вас, некоторым образом, хорошо понимаю. Просто с этим ничего не поделаешь. Эти, как их... отниматели... они в конечном итоге всегда оказываются в выигрыше. Я уж и не мечтаю... Да, так вот, об архиве. Я точно знаю, что Шмидтом был обработан огромный материал по советским геологическим разработкам. Обработан, сведён, и приготовлен к вывозу за границу. Конкретнее, в Америку. То есть он даже думал, что архив уже там... Ладно, это я потом объясню. Но при этом он не собирался отдавать такие ценности американцам. Ни просто так, ни за деньги. Это была часть очень большой и очень серьёзной игры. Как бы это сказать? Понимаете, повторить такой труд второй раз было бы невозможно. Невозможно и вытрясти эту информацию из кого бы то ни было... особенно учитывая, что некоторые ключевые люди и в самом деле... того... Весь этот огромный массив сведений не помнил никто, включая самого Шмидта. И если бы архив оказался за океаном...

– Да, но зачем? – Власов по-прежнему не понимал цели.

– Я же говорю – Отто Юльевич играл в большую политику. Конкретнее, он был своим человеком среди обновленцев. Так называемое "конструктивное крыло" Партии Национального Возрождения. Шмидт, конечно, тоже был партийным. Член ПНВ с 1946 года.

– Он же был коммунистом, – напомнил Власов. – И, насколько мне известно...

– Сделали исключение, – ответ был ожидаемым.

– Россия – страна исключений, – резюмировал Власов.

– Тут какое дело... – продолжал своё профессор. – Обновленцы, они же "конструктивное крыло" партии, были сторонниками так называемой "конвергенции двух систем". Ну как бы взять всё лучшее у Райха и у Америки... в некотором смысле, широкий компромисс между Райхом, с одной стороны, и западным блоком, с другой стороны...

На сей раз Власов всё-таки заставил себя промолчать, хотя любимый афоризм вертелся на языке.

– И многие тогда им сочувствовали. Жизнь после войны была такая... невесёлая, прямо скажем. Ну и многое другое... Короче говоря, в тот момент обновленцы были заметной силой. В Райхе они имели контакты и поддержку. Имена называть не буду, да и не знаю я этих имён... но, некоторым образом, были люди... Разумеется, у него были отношения и с противоположной стороной. То есть с американской. Там тоже были политики, которые склонялись к тому, чтобы, в каком-то смысле, договориться с Райхом... Но им всем нужен был какой-то козырь, понимаете? Хотя бы небольшой козырёчек, чтобы начать играть. Понимаете меня? Кажется, нет. Хорошо. Тогда представьте себе такую ситуацию. Некий американский политик на очередном раунде переговоров по разоружению... вы помните эти переговоры, тогда, до Хельсинки? Тогда никто не уступал... Ну так вот. Этот американский политик, рядовой член делегации, в кулуарах намекает одному из представителей Германии, что у него есть, некоторым образом, сведения о месторасположении российских алмазоносных месторождений. И он готов предоставить эти сведения – в обмен на небольшие, но символически важные уступки в каком-нибудь деликатном вопросе. Райх, по существу, ничего не теряет, но много приобретает. Алмазные копи – это ведь не просто побрякушки, это стратегически важно... В качестве жеста доверия он передаёт ему кое-какие карты... Что дальше? Представитель Германии докладывает начальству о предложении американской стороны. Довольно скоро дело доходит до уровня Райхспрезидента. Тот соглашается или не соглашается, но, по крайней мере, запоминает, кому именно было сделано предложение. Но, скорее всего, Дитль пробует сыграть в эту игру... В таком случае вопрос об уступке ставится на повестку дня, а тот самый представитель Германии очень скоро делается главой переговорной делегации. Теперь что делает американец. Он тоже докладывается по начальству. Он ничего не говорит о картах, нет. Он говорит, что ему, в каком-то смысле, удалось нащупать слабое место у дойчей, и они начали проявлять гибкость в некоем важном вопросе...

– И через какое-то время делается главой делегации, – добавил Власов.

– Ну конечно. Дальше, обе делегации, возглавляемые, как вы понимаете, людьми хорошо друг друга понимающими, добиваются прорыва на переговорах. При этом Райх думает, что он выиграл, поскольку по ходу дела получает стратегически важную информацию. Американская сторона тоже думает, что выиграла – она получает уступки в вопросах, связанных, скажем, с ядерными испытаниями, или ещё с чем-то таким... а чем было за это заплачено, они, некоторым образом, не знают. То есть ведётся игра скрытым козырем, который предъявляется только одной стороне... Главное: те, кто добился подобного успеха, могут претендовать на гораздо большее, чем до того... Разумеется, я, в некотором смысле, упрощаю, в реальности всё гораздо сложнее. Не обязательно переговоры именно по разоружению... не обязательно вообще официальные переговоры... вы понимаете? Но принципиальная схема именно такова.

– То есть две маргинальные политические группировки, помогая друг другу, могли бы таким способом набрать политический вес в своих странах, – резюмировал Власов. – Но в чём тут интерес самого Шмидта? Да и России, в конце концов?

– Как это в чём? – удивился Порциг. – Если бы игра началась, он оказался бы в центре процесса. Представьте себе, что в Америке сидит человек Шмидта. Сидит, некоторым образом, на пресловутом архиве. И пересылает тому самому американскому политику, о котором идёт речь, посылки с картами. Разумеется, только по команде из Москвы...

– Понятно. Он решил сесть на раздачу пайков, – заключил Власов. – Только паёк оказался ему не по зубам.

– Он был уверен, что его не тронут, – профессор покрутил в руках пустой бокал, потом поставил его на место. – О всегда умел устраиваться между стульев. А тут такой шанс... Вы понимаете, куда он метил? Если в результате всей интриги обновленцы в ПНВ обеспечивают себе благожелательный нейтралитет Берлина?

– Пока не понимаю. И ещё: каким образом Шмидт мог обеспечить лояльность того человека, который сидел бы в Нью-Йорке и пересылал документы? Кстати, почему бы ему не отправлять их прямо из Москвы?

– Ну это смешно, – Порциг поморщился, – он же понимал, что находится под колпаком. Если бы к началу игры архив находился на территории России, или вообще где-то в Райхсрауме, его бы нашли. Вся штука была в том, что готовые документы копились там, в Америке, а здесь всё немедленно уничтожалось. Ещё одно условие: сам Отто Юльевич не мог приказать тому человеку вывести архив – в Россию, в Германию, или куда-нибудь ещё. Он мог только начать или прекратить передачу той или иной части архива некоему заранее известному человеку. Для того, чтобы управлять процессом, этого достаточно... Шмидт был очень предусмотрительным, в каком-то смысле, – закончил профессор. – Наши, к сожалению, прохлопали начало этой его деятельности. А вот где находится это, – вздохнул он, показывая на ожерелье, лежащее между бокалами – мы не знаем. И слава Богу, – неожиданно добавил он.

Власов удивлённо поднял бровь.

Профессор взял ожерелье, покрутил на пальце.

– Интересно, кто всё-таки сделал эту штуку. Наверное, какой-нибудь зэк... Понимаете ли, Фридрих, – Власов машинально отметил, что впервые за всё время разговора профессор назвал его по имени, – я, как геолог, заинтересован в том, чтобы все эти сокровища были найдены. Но как экономист – я бы хотел, чтобы всё это пролежало в земле, как минимум, ещё полвека. К счастью, руководство России в этом вопросе придерживается той же позиции. Иначе можно было бы снова развернуть поиски. Но никто этого не делает. И не сделает.

– Почему? – Власов недоумённо насупился. – Если в России и в самом деле такие запасы полезных ископаемых, как вы утверждаете, почему бы их не использовать? Это было бы выгодно всем – и русским, и дойчам, и Райхсрауму в целом. Мы бы, наконец, перестали зависеть от мирового рынка...

– Наоборот, – вздохнул профессор, – наоборот, ещё как стали бы... Я понимаю ваше недоумение, вы не экономист... Хотя вы же человек образованный. Вы слышали выражение "французская болезнь"?

Власов поморщился.

– Да, слышал в казармах. Предпочитаю медицинские термины, они точнее.

Порциг издал странный звук наподобие кашля. Власов понял, что старик смеётся.

– Сразу видно, что вы не экономист, – наконец, сообщил Фридриху профессор. – Хотя сходство есть: и то и другое происходит от неумеренных удовольствий. Только удовольствия эти, в каком-то смысле, разного масштаба. "Французская болезнь" – это, некоторым образом, специальный термин... Вы представляете себе, что такое Франция сейчас?

– Бордель, опиекурильня и сыроварня, – пожал плечами Власов. – А разве французы умеют делать что-то ещё?

– Вот! – Порциг поднял палец. – А ведь так было не всегда. В девятнадцатом веке это была страна учёных и инженеров, почитайте хотя бы Жюля Верна... Да и в двадцатом у неё были неплохие шансы, если бы...

– Если бы нам не пришлось уйти из Парижа, – перебил его Власов.

– Отчасти и поэтому... Но, в принципе, после войны во Франции был подъём... Западный блок, некоторым образом, серьёзно в них вложился. "План Маршалла" – слышали о таком? Они довольно быстро восстановили довоенный уровень производства. А потом у них нашёлся газ.

Про газ Власов, разумеется, помнил. Крупнейшее в Европе месторождение природного газа принадлежало французам. В памяти остались кадры старой хроники: толстомордый французский премьер в декоративной каске с натугой поворачивает вентиль, запуская в трубу первые кубометры "голубого золота".

– Газ у них и сейчас никто не отбирал, – заметил Фридрих. – Только идёт он в основном соседям... ну и мы кое-что покупаем. Кормим этих педиков.

– Но вы понимаете, что это логично? Французский газ очень дёшев в добыче, прибыли колоссальны. Экономика у них, в каком-то смысле, свободная. Соответственно, все капиталы пошли туда, где вложения дают максимальную прибыль, это экономический закон свободного рынка...

– Простите, профессор, я всё время вас перебиваю, – Власов на этот раз решил быть вежливым, – но что такое "пошли капиталы" и почему это "закон свободного рынка"? Насколько мне известно, у капиталов нет ног. Есть конкретные люди, которые владеют деньгами, и которые эти деньги тратят так, как считают нужным. Иногда им хочется потратить деньги на что-нибудь бесполезное или даже вредное для общества, в котором они живут. Тогда они называют это "естественным движением капитала" или ещё как-нибудь...

– Ну вы тут не совсем правы, – профессор упрямо наклонил голову, бородёнка встопорщилась, – они до какой-то степени вынуждены это делать. Тот, кто вкладывается в невыгодное дело, в конечном итоге разоряется, не так ли? Тот, кто вкладывается в недостаточно выгодное дело, не разоряется сразу, но проигрывает конкурентам, которые становятся относительно сильнее... Во Франции все деньги оказались у тех, кто, в каком-то смысле, сел на газовую трубу. Что привело к естественной деградации промышленности и сельского хозяйства: все деньги крутились в газовой области. Выжили только те занятия, которые выгоднее газодобычи...

Где-то в недрах дома тоненько запела вода в открываемом кране.

– То есть производство наркотиков, поституция и сыроварение, – закончил Власов.

– А вы быстро схватываете. Ну да, где-то так. Плюс туризм, конечно. Французов это устраивает... Вы были когда-нибудь в Париже? Они всем довольны. В каком-то смысле.

– Из этого следует только один вывод: никому нельзя давать садиться на трубу, – заключил Фридрих. – Нужна государственная монополия на природные ресурсы, как у нас.

– Это тоже не всегда помогает, – вздохнул профессор. – Для этого нужно, некоторым образом, ответственное государство, а какое у французов может быть государство? Сами подумайте... Да и в России-то, честно говоря... Представьте себе, что здесь найдут такой же газовый пузырь. Впридачу – нефть, медь, уран, алмазы. Пусть даже всё это национализируют. Сможет ли Мосюк и его камарилья удержаться и брать ровно столько, сколько нужно для нужд промышленности? Или они не удержатся и начнут, в каком-то смысле, продавать излишки на мировой рынок?

– Допустим. Что в этом плохого? – Власову стало интересно. – Лишних денег не бывает.

– О! Вот тут-то вы и ошибаетесь. Денег, как и любого другого ресурса, необходимо столько, сколько нужно. Для государства денег нужно столько, сколько оно может вложить в собственную экономику. Но экономика имеет конечную ёмкость. Оставшиеся деньги надо куда-то девать, они жгут руки... есть у денег такое свойство, знаете ли. Вариантов всего два. Либо тратить эти деньги на закупку чего-то за границей, что опасно...

– Что ж в этом плохого? – решил уточнить Власов.

– Очень просто: закупая что-то за границей, вы тем самым подавляете производство того же самого у себя. Представьте себе, что Райх начал бы закупать, ну, скажем, японскую электронику... она же, в каком-то смысле, лучше нашей... в смысле – имперской, – добавил он. – Или американские самолёты.

– Их уже покупают, – помрачнел Власов. – Только по противоположной причине. Говорят, они дешевле.

– Вот до чего дошло? Эта дешевизна дорого обойдётся, – проворчал профессор.

Где-то за окнами особняка проехал автомобиль, мазнув светом фар по стеклу. Власов поёжился, представив себе холод и тьму на улице.

– Можно, конечно, делать и по-другому. Например, покупать не товары, а производителей. Приобретать на Западе целые фирмы, особенно занимающиеся новейшими научными разработками. И использовать себе на благо. Но тут, некоторым образом, есть два "но". Вы читали Библию? – внезапно спросил профессор Власова, и, не дав ему ответить, продолжил: – Там есть одно замечательное совершенно место... "Где сокровище ваше, там и сердце ваше". Понимаете? Имея собственность там, мы становимся заинтересованы в её сохранности, а значит и в сохранности их системы... в отличие от Запада, который никакой заинтересованности в нас не имеет, даже наоборот... И второе "но": даже покупая их новые разработки, мы попадаем в зависимость от их разработок. Были, в каком-то смысле, прецеденты... А в российских спецслужбах сидят неглупые люди. Я так думаю, архив Шмидта они ищут, но не слишком усердно.

– Но ведь архив в Америке? – не понял Власов.

– В том-то, некоторым образом, вся и штука, – профессор опять взялся наворачивать на палец бородку. – Шмидт передавал бумаги по мере готовности своему человеку, который брался переправить их в Штаты. Дисциплина у коммунистов всегда была на высоком уровне, так что...

– То есть Шмидт работал через большевистское подполье? А почему они согласились с ним сотрудничать? Впрочем... кажется, понимаю.

– Ну да, – вздохнул профессор. – Председатель КРАБД по науке имел, в некотором смысле, рычаги влияния. Он спас многих... – профессор замолчал.

– Он спас многих коммунистов от справедливого наказания, я правильно понял? – помог ему Власов.

– Справедливого, несправедливого – это ещё как посмотреть... Люди просто жили в неподходящее время... Во всяком случае, он помогал людям, когда у них были неприятности. Например, он вытащил отца моей лапочки из тюрьмы. Хотя Аня, некоторым образом, не очень-то ему за это благодарна... Ну да ладно, это всё не так важно. В общем, иногда к Отто Юльевичу обращались деятели из подполья, с просьбами помочь некоторым людям. Ну, и, соответственно, оказывали и ему какие-то услуги на взаимообразной основе.

– Тогда я понимаю, почему Шмидт рассчитывал на лояльность человека в Нью-Йорке, – протянул Власов. – Да и вообще многое становится понятным. Кстати, эти, как их, "конструктивное крыло" в ПНВ... они, наверное, выступали за возвращение гражданских прав бывшим коммунистов, за широкую амнистию, и всё такое? Мне почему-то кажется, что этот пункт в их программе присутствовал.

– Да... но это же было, в каком-то смысле, разумное требование! – взъерошился профессор. – Примирение расколотой нации... Франко в Испании, некоторым образом, пошёл ведь на это? Почему русские должны страдать из-за того, что в советский период все карьерные пути были открыты только членам ВКП(б)? В конце концов, это просто опасно – оставлять за бортом общества энергичных и толковых людей, которые, в каком-то смысле, сделали неправильный выбор? Хотя какой там выбор... не было у них выбора... Я сам, – добавил профессор, – конечно, антикоммунист. И не только потому, что сейчас это, некоторым образом, обязательно. Просто я кое-что видел... Но всё-таки – декоммунизация тоже должна была быть, в каком-то смысле, более щадящей... Хотя, некоторым образом, и без неё нельзя... Ох, всё это сложно. Есть проблемы, которые не имеют решения.

Фридрих решил не высказывать своего мнения о проблемах, не имеющих решения, и вернуться к более актуальным темам.

– Но почему же архив не оказался в Штатах? Коммунисты решили приберечь карты для себя?

– Не совсем. Предал конкретный человек, на которого была замкнута вся цепочка. Этим занимались русские безопасники, я мало что знаю... а сейчас, наверное, уже никто ничего не скажет, дела-то старые. В общем, документы не передавались в Америку, а оседали здесь. Поскольку тот же человек контролировал канал с американской стороны, Шмидт узнал о ситуации слишком поздно – когда уже почти всё ушло. Вот документы по никелю он переправить уже не успел, поэтому они достались нам. Ну и ещё кое-что по мелочи...