Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 86 страниц)

Kapitel 46. Ночь с 14 на 15 февраля 1991 года. Санкт-Петербург, склады станции «Сортировочная».

В кабине было совершенно темно, лишь огоньки на приборной панели светились янтарным светом. Темно было и за окнами; в зоне досягаемости не просматривался ни один фонарь, а унылые слепые бетонные стены и придавленные слежавшимся снегом плоские крыши едва различались сквозь тонированные стекла. Если прищурить глаза, легко было представить, что находишься вовсе не в автомобиле, торчащем на пятачке в снегу между двумя длинными сараями, а в кабине самолета, летящего высоко над ночной землей. Правда, огней на пульте для самолета было маловато – но, если прикрыть глаза еще больше, это уже теряло значение...

Усиливая сходство с самолетом, ожила рация, прохрипевшая что-то не очень понятное – кажется, что кто-то там на месте. Кто именно, охотник или дичь, Фридрих не разобрал, но спрашивать не стал. Скорее всего, кто-то из дичи, ибо охотники должны были занять свои позиции еще пару часов назад. Собственно, Власов с Никоновым прибыли на место последними.

Фридрих помассировал лицо, стараясь взбодриться, и подумал, до чего же глупо и театрально все это выглядит со стороны. Ночь, мороз, глухие стены железнодорожных складов, уходящие во тьму – они тянулись рядами чуть ли не на целый квартал, смыкаясь на востоке с такими же складами Речного вокзала, и, по идее, на пространстве в несколько квадратных километров не должно было быть в эту пору ни одного человека... А ведь обменять чемодан денег на чемодан наркотиков можно и среди бела дня, на оживленной улице, в салоне обычной машины. Но русские бандиты чересчур стремятся подражать американским гангстерам. И даже не самим гангстерам, а тем клише, которыми набиты гангстерские фильмы. А это значит, что серьезные сделки должны непременно совершаться где-нибудь в ночных доках, заброшенных домах или пустых цехах. Притом, что безопасности участников это отнюдь не повышает – напротив, отследить неожиданную активность возле таких мест проще, чем при встрече на оживленной улице, и первыми попавшимися мирными гражданами здесь от полиции не прикроешься, за неимением таковых... В чем заинтересованными сторонам скоро предстоит убедиться. Да, теперь уже, надо надеяться, скоро. Бездеятельное ожидание успело Фридриху изрядно надоесть. Умение ждать – это добродетель снайперов. Они, конечно, тоже расположились где-то поблизости, и уж их-то не клонит в сон.

Если бы Власов знал, он бы выспался заранее. Но вечерний звонок Никонова прозвучал неожиданно...

После дневной встречи с майором Фридрих первым делом позвонил Лемке и елейным голосом осведомился, знает ли тот, где его подопечная. Выяснилось, что тот ни сном, ни духом не подозревал о случившемся; впрочем, минуту спустя маленький оперативник был уже само раскаяние и рвался искупить свой промах. Власов строго наказал ему не предпринимать никаких самостоятельных действий без согласования, после чего сел писать донесение шефу. Мюллер откликнулся быстро; вопреки ожиданию, он не был особо раздосадован очередным скандалом вокруг Галле, ибо, похоже, полагал, что имперский МИД сможет извлечь пользу из факта похищения двух райхсграждан русскими бандитами в русской столице, надавив при случае на Россию – и не столь уж важно, что это за граждане. Так что шеф посоветовал Фридриху не особо заморачиваться этой темой и сосредоточить все усилия на главном – деле Вебера, в котором до сих пор нет сколь-нибудь внятных просветов.

Затем Власов с тоской окинул взглядом кучу многостраничных датов по "Ингерманландии" – и решил позвонить Эберлингу. В конце концов, именно Хайнц работал на бургском направлении и разбирался с этой публикой, кто, как не он, может дать дельный совет...

– Сам знаешь, мне не дали довести бургские дела до конца, – недовольно поведал Эберлинг. – В принципе мои отчеты вошли в те аналитические сводки, которые ты уже читал. Но там копать и копать, Фонд со всей вертящейся вокруг него публикой далеко не так безобиден, как может показаться... Не знаю, правда, насколько он связан с интересующими нас сейчас делами. Но я практически не сомневаюсь, что у Фонда есть высокие покровители. Мне не понравилось, как быстро меня отозвали в Москву, едва я попытался копнуть глубже...

– Да, я помню твою версию. Призыв к включению Петербурга и области в состав Райха, который будет поддержан нашими правыми...

– Не все так просто. Дело не только в наших правых. В этом могут быть заинтересованы и русские.

– Русские? Им-то это зачем? Совершенно очевидно, что Мосюк не отпустит Петербург ни при каких обстоятельствах. Ни он и никакой другой правитель России.

– Да, но сам подобный прецедент станет хорошим поводом вновь поднять, к примеру, крымский вопрос. А также под разговоры о том, что Райх, в нарушение Смоленского договора, поддерживает германский сепаратизм на территории России, самим поддержать славянский сепаратизм на наших восточных землях...

– И что это даст, кроме резкого обострения отношений? Хотя, конечно, повод для критики властей с обеих сторон, как не справившихся с ситуацией... и лавры миротворцев для тех, кто спит и видит, как бы перехватить лидерство в партии... в обеих партиях.

– Как вариант. Или, напротив, игра на обострение до конца. Фокус в том, что ситуация несимметрична. Славянский сепаратизм, как ты знаешь, весьма реален, год назад мы имели очередную возможность в этом убедиться... А Петербурга нам, как ты верно заметил, не видать в любом случае. Нет никаких оснований. Лихачевцы все же маргинальная группировка, а большинство населения там – русские, и отнюдь не сторонники их идей. И с исторической точки зрения эти земли никогда не были нашими. Шведскими, разве что... Кстати, ты в курсе, что слово "Ингерманландия" на самом деле не имеет никакого отношения к Германии? Это всего лишь шведизированная производная от названия финно-угорской народности инкеров, проживавшей в этих местах.

– Не поверю, что уж Лихачев-то этого не знает, – усмехнулся Власов.

– Правильно не поверишь.Но кого волнует истинный смысл, когда есть красивый символ?

– Но, во всяком случае, русские уж никак не могли отозвать тебя в Москву.

– Ну, ты же знаешь, как делаются такие вещи. Обмен инормацией между дружественными разведками. Нашим подбросили некие данные, из которых следовало, что я буду сейчас полезнее в Москве...

– Скажи еще – специально ради этого пригласили Зайна, – усмехнулся Власов.

– Нет, конечно. Но повод мог оказаться удобным. Видишь ли, мне кажется, что в этом деле сошлись интересы разных сил...

– Но, во всяком случае, меня никто из Бурга убрать не пытается. По крайней мере, пока.

– Может, ты и прав, конечно, а у меня действительно разыгралась паранойя. Но, сам понимаешь, при нашей разботе это профессиональное заболевание. Но все-таки меня смущает эта рокировка: меня отзывают из Бурга и поручают мне Зайна, хотя им мог бы заняться ты, ты даже видел его лично. А тебя, наоборот, бросают на дело Вебера, которого ты почти не знал, в то время как я с ним работал...

– Это все мюллероские идеи. "Свежий взгляд" и все такое.

– Свой смысл в этом есть, – признал Эберлинг. – Но вхождение в тему требует времени, а его-то у нас и нет. Если, конечно, версии насчет ближайшего воскресенья верны...

– Вот я и интересуюсь, что ты можешь посоветовать мне сделать прямо сейчас.

– Ну, – Хайнц сделал короткую паузу, – как я уже говорил, тут, скорее всего, пересекаются разные интересы. Когда мне пришлось уехать, я как раз пытался искать людей, которые могут быть точками такого пересечения. То есть способных проходить по нескольким темам одновременно, или выламывающихся из контекста...

– Например, Гельман, – усмехнулся Фридрих. – Подходит по всем параметрам. Он и свой у ультрагерманистов, и юде, и поддерживает контакты с СЛС, и, судя по всему, сотрудничает с ДГБ... еще и "деятель современного искусства", и некий "консультант"...

– Кстати, да. Тип, конечно, вздорный и малоприятный, но действительно может что-то знать. Как в силу собственной неуемной активности, так и в качестве посредника... ты с ним уже разговаривал?

– Имел неудовольствие... сегодня собирался сделать это с большей результативностью, но этот тип как в воду канул, – произнеся эти слова, Власов впервые задумался, что, возможно, исчезновение галерейщика связано не с его безответственностью и постоянно возникающими "обстоятельствами", о которых его извещают по целленхёрерам, а с чем-то более серьезным и неприятным. – Как думаешь, возможно, что он и впрямь хотел сообщить нечто важное, но потом испугался и пустился в бега?

– Хмм... В принципе, не исключено. Особенно если кто-то помог ему испугаться.

– Или еще хуже.

– Вот в этом сомневаюсь. Гельман и раньше крутил всякие подозрительные дела и всегда выходил сухим из воды.

– Все мы живы, пока не умрем, – хмыкнул Власов. – А среди людей, имеющих касательство к нашей теме, в последнее время наблюдается аномально высокая смертность. Или случаются другие неприятности. Про главреда "Либерализирунг" читал? А сегодня утром... – и Фридрих рассказал, что случилось с еще живыми членами семейства Галле.

– Ну это, похоже, чистый криминал, – заметил Эберлинг, выслушав. – Спаде едва ли связан с политикой.

– Скорее всего. Но я уже ни в чем не уверен.

– Вот что я еще хочу сказать по Фонду. Он тоже неоднороден, я бы даже сказал – слишком неоднороден. Допрашивать здесь мы, сам понимаешь, никого не имеем права. Но там могут быть люди, сами ищущие контакта с нами.

– На приеме у Фрау у них была такая возможность, но, в общем, никто...

– Но все ли они были на приеме? Думаю, нет. Проверь по имеющимся досье.

– Легко сказать. Думаешь, я запомнил всех, кто там был?

– Во всяком случае, это какая-то зацепка. Или вообще люди, уже отошедшие от лихачевского кружка. Ничего свежего они, конечно, не знают, зато могут охотно поделиться старой информацией, которая тоже может дать определенные ниточки...

– Пожалуй, это мысль. Личные обиды людей, порвавших с некой организацией, никогда не следует недооценивать. Ладно, придется-таки рыться в архивах. Держи меня в курсе, если узнаешь что-то интересное.

– Непременно.

И Власов принялся листать платтендаты лихачевцев, присматриваясь к фотографиям и пытаясь вспомнить вечер у Фрау. Все-таки, как ни тренировал он свою память на лица, это была не самая сильная его сторона. Но вот его внимание привлекло худое старческое лицо с безупречно-нордическими чертами, которые, однако, портила крупная коричневая родинка на носу. Среди гостей фрау Рифеншталь было немало людей в годах, но этого старика Фридрих точно не видел – при выработанной привычке обращать внимание на особые приметы эту родинку он бы запомнил. Так, Хорст Раушенбах, хауптман Люфтваффе в отставке... Фридрих почувствовал невольную симпатию к этому человеку, какую всегда ощущал к товарищам по пилотскому братству; хорошо бы он не был замешан ни в чем скверном... ну, естественно, ветеран войны, Железный Крест второго класса, войну начал во Франции, Пятьдесят первый бомбардировочный гешвадер "Эдельвайс", Битва за Британию, Первый гешвадер "Хинденбург", Восточный фронт, группа армий "Север", ранение, госпиталь, женитьба на русской медсестре ... забавный поворот судьбы – бывший летчик в конце концов осел в том самом городе, который некогда бомбил... Дочитав справку до конца, Власов не обнаружил ничего примечательного – похоже, к "Ингерманландии" Раушенбах примыкал постольку-поскольку и заметным активистом не был, если, конечно, оперативная информация верна. Но некая деталь все же зацепила внимание Фридриха. Он поспешно загрузил совсем другой дат и сверил цифры. Ну конечно! KG51 – именно там, и в то же самое время, служил цу Зайн-Витгенштайн до своего перехода в ночные истребители!

Совпадение? Или то самое пересечение по нескольким темам?

В следующую минуту Власов уже набирал номер Раушенбаха. В трубке потекли длинные гудки, но Фридрих с надеждой ждал, помня, что имеет дело со старым человеком. Действительно, после восьмого гудка бывший бомбенфлигер взял трубку. Власов начал разговор осторожно, с военно-исторической тематики. Раушенбах подтвердил свое знакомство с князем и согласился на личную встречу. Когда? Да хоть сейчас, он в этот вечер совершенно свободен! И Власов поехал к нему через полгорода, на Приморское шоссе... чего, как выяснилось, делать совершенно не следовало. Старикану было просто-напросто скучно и охота поболтать с соотечественником, да еще и коллегой по летной работе. Князя он видел мельком, два раза в жизни, еще во время войны – они служили в разных группах – и больше никаких сведений о нем не имел. "Ингерманландией" заинтересовался по соображениям вовсе несерьезным – как он сам поведал со смешком, в юности был влюблен в Лени Рифеншталь, заочно, разумеется, еще по тем фильмам, где она снималась, как актриса, и вот на старости лет, долгие годы прожив с ней в одном городе, захотел все-таки свести с ней знакомство. Нет, разумеется, уже без каких-либо романтических планов, что вы, в нашем возрасте это было бы смешно, просто было любопытно... Идеи ультрагерманистов поначалу показались ему интересными, он и сам считал, что после Обновления в Райхе начался закат истинно германского духа, потому, собственно, он никогда и не стремился вернуться в Фатерлянд, но постепенно он разочаровался в этих людях, которые много говорят и ничего не делают, да еще якшаются с какими-то подозрительными людьми, включая самых натуральных юде – и перестал посещать их собрания. Власову следовало бы уйти, как только он убедился, что старик не знает ничего конкретного, в том числе и о "подозрительных людях" – но обижать ветерана, обрядившегося ради такого случая в парадный китель с Железным крестом и серебряным знаком за ранение, все-таки не хотелось, а попытки вежливо откланяться пресекались в зародыше. Сперва Раушенбах потчевал гостя чаем с вареньем, затем, хитро улыбаясь, извлек из бара графинчик с ненавистным Фридриху запахом, и, после решительного отказа Власова, сказал: "А я все-таки пропущу по маленькой", произнеся последние слова по-русски без малейшего акцента. После выпивки ветерана потянуло в философию, и он принялся распространяться о том, что русские, в принципе, не такие плохие люди, гораздо лучше каких-нибудь негров, и при наличии вдумчивого и твердого руководства способны на многое, он даже был женат на русской, пока Лили не умерла восемь лет назад, да, очень жаль – но причислять их к арийцам, к расе господ – это, конечно же, попросту нелепо. Он понимает, здесь политика, в свое время арийцами называли даже узкоглазых японцев, этих горе-союзничков, которые медлили с ударом по России до последнего – но все-таки хотя бы между своими вещи надо называть своими именами: у слуг тоже есть место в этом мире, и хорошие слуги необходимы господам, а значит, вносят свой вклад в господские свершения, но все-таки господа – это господа, а слуги – это слуги, и смешивать их негоже. Санкт-Петербург – конечно, прекрасный город, даже намного красивей его родного Киля, но кто создал всю эту красоту? Все эти Растрелли, Монфераны – где там хоть один русский? И даже если таковой отыщется – он окажется лишь прилежным учеником арийских мастеров. Все, что в России есть прекрасного, создано либо европейцами, либо в подражание Европе. Собственно же русское искусство – это лапти, балалайка и икона "Троица", которая по своему живописному уровню куда ближе к наскальным фрескам дикарей, чем к полотнам эпохи Возрождения, создававшимся примерно в тот же период...

От всех этих разговоров старик окончательно разонравился Фридриху. Власов довольно сухо попрощался и, провожаемый приглашениями, не чинясь, заходить еще, направился на выход. Звонок застал Фридриха уже на лестнице его гостиницы, которую он, по своему обыкновению, штурмовал быстрым шагом, размышляя, по правде говоря, о вещах совсем не возвышенных – а именно о том, как хорошо будет после всего выпитого чая наконец добраться до туалета. Однако новости, сообщенные Никоновым, заставили его на время даже забыть о физиологии.

– Операция состоится сегодня ночью, – информировал майор.

– Удалось добиться согласия продавцов?

– Не совсем. Наши коллеги решили пересмотреть план. Они полагали, что Матиас сейчас прочно залег на дно, но после того, что они узнали благодаря вам, они опасаются, что о развитой им активности по поиску старого друга вскоре станет известно и здесь. И тогда, естественно, сделка сорвется. Так что ее решено было ускорить любой ценой. Для чего они сами созвонились с Андреем и предложили ему кредит от лица другой фирмы смежного профиля. Под еще больший процент, зато без немедленного обеспечения. Он согласился и в настоящий момент уже получил деньги и договорился о встрече с продавцами. Прежние кредиторы, очевидно, выйдут сухими из воды, но тут уж приходится жертвовать частью, чтобы не потерять все. Их вообще трудно ущучить, сама по себе дача денег в долг своим знакомым – не преступление. Вот если бы их удалось застукать на той встрече...

– Не будем обсуждать упущенные возможности. Особенно возможности, упущенные другим ведомством... Я хочу лично присутствовать при операции.

– Я понимаю.

– Вы предупредили коллег, что моя дичь нужна мне только живой?

– Можете сами им это сказать. Они хотят лично с вами побеседовать, о том звонке и вообще. Перед операцией времени хватит. Я могу заехать за вами через час.

– Хорошо.

Прежде, чем занять наблюдательную позицию в "Ауди" среди складских бараков (которая, на самом деле, не была наблюдательной, ибо располагалась слишком далеко от места будущей сделки – русские полицейские отчаянно не хотели, чтобы кто-то путался у них под ногами и спугивал дичь), Фридрих имел беседу с командовавшим операцией ротмистром в кузове грузовика с выцветшей эмблемой какой-то транспортной компании на борту. Снаружи машина, сошедшая с конвейера явно не вчера, имела изрядно замордованный вид "рабочей лошадки", с утра до ночи развозящей доставляемые товарняками грузы и ни о чем другом не помышляющей. Внутри же она каким-то чудесным образом вмещала пульт с экранами, зажатый между двумя набитыми электронным и иным оборудованием стеллажами, стойку с оружием и боеприпасами к нему, шкаф, поделенный на узкие секции для бронежилетов и шлемов, медицинский шкаф с прозрачными небьющимися дверцами, прихваченные скобой к стене свернутые носилки в количестве полудюжины штук, раскладушку, несколько стульев, небольшой свободный столик и еще один, занятый никелированной кофе-машиной. Фридрих, весь вечер напивавшийся чаем, от предложенного кофе отказался, о чем впоследствии пожалел, борясь с дремотой в "Ауди". Полицейский ротмистр, довольно молодой еще человек с гусарской щеточкой жестких усов и неожиданно обходительными манерами (даже к подчиненным он обращадся исключительно на "вы", что, конечно, предписано уставом, но редко выполняется на практике), задал Власову несколько вопросов относительно Спаде, осведомился, готов ли херр оберст поучаствовать в операции по захвату Спаде при передаче выкупа (Фридрих ответил, что помощь полиции – долг всякого честного человека, но он, увы, не может заранее ничего обещать, ибо его служебные обязанности могут оказаться приоритетнее) и в завершении, выслушав просьбы Власова, заверил, что "клиентов будут брать под белы руки чисто, без стрельбы и прочего ковбойства".

И вот теперь Фридрих с Никоновым сидели в машине и слушали волну, на которую были настроены переговорные устройства группы захвата. Сигналы автоматически кодировались, так что даже если бы посторонний случайно оказался на этой волне, он бы ничего не понял. Но помехи мешали расшифровке и ухудшали четкость речи по сравнению с обычной радиосвязью; к счастью, они возникали все же не каждую секунду.

– Он заходит, – сообщила рация. Никонов одобрительно кивнул и покрутил ручку.

– Хи, гуйз, – донеслось из динамика.

– Неужели повесили микрофон прямо на Грязнова? – восхитился Фридрих.

– Вообще-то нет, – ответил Никонов. – Можно было попробовать, это делается даже дистанционно, крохотный дротик... но мог заметить, решили не рисковать. Микрофон вмонтирован в чемоданчик с деньгами.

– Он мог переложить деньги в другой.

– Мог, но понадеялись, что он не станет тратить время на покупку нового. Да и зачем это ему? В общем, гарантии не было, но, как видите, сработало.

– ...Хейке фирстовый, – рокотал меж тем нагловатый басок из динамика, – Все, как агредали. Только ты не мельтеши, сперва чени пошовь.

– Вот, – неестественно громко щелкнули замки, – можете покоунтить.

– Ясное дело, – хихикнул другой голос, визгливый, с лакейской интонацией. – Чени коунт любят.

– Сколько их там всего? – осведомился Фридрих, нажимая кнопку второго канала.

– Шестеро, помимо Грязнова, – ответил голос ротмистра. – Двое продавцы, остальные шестерки.

"Не многовато ли телохранителей для встречи с одним-единственным Грязновым?", – подумал Власов. Впрочем, возможно, бандиты опасаются не столько курьера, сколько друг друга – участие в общей сделке еще не делает их друзьями. А может, "шестерки" нужны им просто для демонстрации статуса. Прямо как в обезьяньей стае...

Из динамика доносился быстрый шорох: бандиты пересчитывали купюры.

Фридрих подумал еще, что Грязнов ведь – человек с университетским образованием, пусть и неоконченным, и, вполне возможно, знает английский. До чего же ему должно быть противно коверкать произношение английских слов, превращая их в этот дегенеративный жаргон! Впрочем, одернул себя Власов, не следует судить о других по себе.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Грязнов. – Все ок?

– Ес, – ответил визгливый, и одновременно ротмистр скомандовал: "Пора!"

Через несколько секунд в динамике раздался хлопок – негромкий, но вполне узнаваемый для всякого, кто слышал, как стреляет пистолет с глушителем – и сразу же за ним шум падающего тела.

– Черт! – крикнул Фридрих, вдавливая кнопку передачи. – Обещали же без стрельбы!

– Это не наши! – торопливо отозвался ротмистр, и следом по первому каналу донеслось: "Никому не двигаться!" – и сразу же еще хлопки, чей-то стон, чья-то матерная брань (что характерно, на чистом русском), какая-то возня...

– Пошли, – потерял терпение Фридрих, вытаскивая пистолет и распахивая дверь машины. В салон ворвался ледяной воздух.

– Зачем? – не тронулся с места Никонов. – Дайте разобраться специалистам.

– Ваши специалисты сейчас угрохают мне последнего свидетеля! – Власов выскочил из машины и побежал между стенами складских бараков, на каждом шаге проваливаясь в снег.

Разумеется, к тому времени, как он добежал, все было уже кончено. На грязном бетонном полу лежали семь человек. Шестеро – мордами вниз, с выкрученными и скованными за спиной руками; у половины из них рукава быстро набухали красным (у двух правые и у одного – левый), но их сковали не менее жестко, чем остальных. Раненые стонали и шипели сквозь зубы, но ругаться уже не смели. Седьмому, лежавшему навзничь в луже крови, наручники уже не требовались. Полицейские потерь не понесли. Один из них, облачившись в перчатки, собирал в пластиковый мешок бандитское оружие, упаковывая каждый пистолет в отдельный полиэтиленовый пакет. Тут же валялись и два черных чемоданчика, один закрытый, другой бесстыдно вываливший на пол свое нутро – тугие пакетики с белым порошком.

Фридрих бросился к лежавшему навзничь; интуиция подсказала ему, кто это, еще до того, как он разглядел виденное на фотографиях лицо. Грязнов был еще жив; его лицо было белым и мокрым, словно у утопленника, волосы липли на лоб некрасивыми тонкими длинными прядками; он дышал часто-часто, но неглубоко, и в углах рта пузырилась кровавая пена. Фридрих не очень хорошо разбирался в медицине, но то, что оперативники даже не пытались помочь важному фигуранту дела, свидетельствовало о безнадежности его положения. Власов склонился над умирающим.

– Говори, – потребовал он, сжимая плечо Грязнова, – говори все, что знаешь о связях либералов с наркотиками, и о Рудольфе Вебере, и о миссии Франциски Галле. Говори, и тебя доставят в больницу!

Грязнов открыл рот, но оттуда вырвался лишь стон. Глаза бывшего студента-физика начали закатываться.

– Говори, ну! – крикнул Власов и хлестко ударил левой ладонью по белой щеке. – Черт возьми, что вы стоИте?! – обернулся он к оперативникам. – Он нужен мне еще хотя бы на несколько минут! Вколите же ему что-нибудь!

Один из полицейских, выглядевший постарше других, придвинулся, запуская руку в висевшую на боку аптечку, однако вид у него был самый скептический.

– Ма-а-акссс... – донеслось из окровавленного рта. Фридрих мигом вновь повернулся к умирающему:

– Что Макс? Какой Макс? Говори!

Однако тот все шипел свое "ссс", и Власов подумал, что речь, возможно, не б имени.

– Максимум? Максимальный? – попытался подсказать он. – Маковая соломка?

– ...сссука, – выдохнул, наконец, умирающий и уронил голову набок. Однако полицейский, бесцеремонно отодвинув Власова, всадил иглу шприца в нитевидно дрожащую жилку на белой шее. Грязнов слабо дернулся, и его губы вновь шевельнулись. Фридрих склонился еще ниже, чтобы не упустить самый слабый шепот.

– Все... из-за него... – прошелестело между вздохами. – Если бы не...

На сей раз это было окончательно все. В фильмах в таких случаях аппаратура издает монотонный звук и чертит прямую линию, но Грязнов не был подключен к аппаратуре. Фридрих медленно выпрямился, только теперь заметив, что продолжает держать в руке бесполезный "стечкин". С улицы тем временем вошли еще трое – ротмистр и человек с большим оранжевым чемоданом в сопровождении Никонова.

– Ну, и какого дьявола тут произошло? – сумрачно осведомился Фридрих, засовывая пистолет в карман.

– Похоже, вашего клиента попросту развели, как простого сукера, – пояснил один из полицейских. – Банальная такая бандитская разводка: деньги себе, и товар тоже себе, а покупателю – пулю. Эх, начни мы на пять секунд раньше...

– Кстати, насчет товара, – пробормотал обладатель оранжевого чемодана, ставя его на пол и поднимая один из тугих белых мешочков. В американских боевиках в подобных ситуациях бравый полицейский ковыряет мешочек ногтем, походя слизывает с пальца десяток разовых доз одновременно и, ничуть не помрачившись в сознании, с химической точностью выдает экспресс-анализ наркотика. Ничего подобного русский эксперт – как, впрочем, и его настоящие заокеанские коллеги – естественно, делать не стал. Вместо этого он раскрыл свой чемодан, оказавшийся портативной полевой лабораторией, с хирургической ловкостью в два движения натянул резиновые перчатки, аккуратно надрезал пакет и зачерпнул маленькой стеклянной ложечкой немного порошка, который высыпал в колбу. Надрез он тут же аккуратно заклеил прозрачной лентой, а колбу заткнул притертой пробкой, в которой, однако, имелось сквозное отверстие с пропущенной через него трубочкой. Через эту трубочку эксперт сперва шприцом влил в колбу бесцветную жидкость – вероятнее всего, простую дистиллированную воду – а потом, осторожно взболтав содержимое, добавил еще какие-то реактивы. Под конец выходное отверстие трубки было соединено эластичной манжетой с каким-то прибором, занимавшим почти полчемодана. Фридрих, невольно залюбовавшийся этой четкой, несуетной последовательностью движений, подумал, что профессионал за работой – это почти всегда приятное и обнадеживающее зрелище. За исключением, конечно, каких-нибудь ассенизаторов – ну да там особый профессионализм и не требуется. Правда, полицейские, бывают, и сами сравнивают себя с представителями этой малопочтенной профессии. В самом деле, рассуждая философски, от того, что подлежащее вычищанию дерьмо имеет руки, ноги и голову, оно лучше не становится – скорее наоборот...

– Так я и думал, – констатировал эксперт, не скрывая досады. – Хлорид натрия. Соль поваренная пищевая. Вот вам и "штрик".

– Какой штрик, начальник? – подал с пола голос один из арестованных. – Мы такой дрянью не занимаемся. Это вам сагуа какой-то джубанул. Что сукера развести хотели, да, не отпираемся. Только килять мы его не хотели, это самооборона, он за сочаном полез...

– Не было у него никакого пистолета, – перебил другой полицейский.

– Был, не был – какая разница, он в карман полез, поди разбери, что у него на уме, а жалеть его нечего, мы ж, почитай, за вас вашу ворку сделали, это ж он, падла, штриком торгует, а мы с таким дерьмом не мараемся...

– П-поговори у меня, – выдохнул ротмистр, подходя к бандиту, и брезгливо пнул его сапогом в лицо. – Не занимаются они... Кто тут еще не занимается? Может, ты? – он шагнул с соседнему бандиту; это был один из "шестерок", пытавшийся стрелять по ворвавшимся полицейским и поплатившийся за это тремя пулями в руку.

– Как бог свят, начальник, – заголосил раненый, – я вообще ничего не знаю, мое дело босса слушать, а чем они там торгуют, не мои дела, только шалым не торгуют, точно, сигаретами вот бывало, а шалым... ААААА!!!

Ротмистр с силой наступил ему на раненую руку и принялся старательно давить ее каблуком.

– Не торгуете, значит, – приговаривал он при этом, – солью, значит, торгуете, натрий хлором... Дороговато она у вас, правда, стоит... Сознавайся, козел, пока вторую не прострелил!

Бандит истошно вопил, обливаясь потом, однако понимал, что неоднократная продажа тяжелых наркотиков в составе преступной группы – это смертная казнь без вариантов, и признаваться решительно не желал. В какой-то момент он обмяк, как видно, потеряв сознание от боли.

– Ну? – рявкнул ротмистр. – Кто хочет признаться? Ваш последний шанс, мрази! Кто первый сдаст остальных, уйдет на пожизненное. Остальные, сами понимаете – в крематорий, и даже могилки от вас не останется. Ну?!

Однако бандиты понимали, что прямых улик по штрику против них нет, и хранили молчание. Фридрих подумал, что ротмистр действует неправильно – надо допрашивать каждого отдельно от остальных, тогда, не имея уверенности, что другие не раскололись, арестованные будут куда более сговорчивыми...

– Значит, упорствуем, – проговорил ротмистр почти ласково. – Значит, натрий хлор. Ты! – он ударил сапогом в ухо второго продавца. – На меня смотреть, гнида! Я мог бы заставить тебя весь этот натрий хлор попросту сожрать. Но это слишком мелко. Я тебе лучше анекдот расскажу. Знаешь анекдот про студента, дерьмо? Да где тебе, быдлу – ты, небось, и средней школы не окончил. Так вот, один преподаватель хотел завалить студента. И задает ему вопрос: сколько лампочек в этой аудитории? – говоря это, ротмистр демонстративно натянул перчатки. – Студент посчитал и говорит: десять. Типа, вот какой он умный. А препод ему: неправильно, два балла! Одиннадцать! И достает из кармана еще одну!