Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 86 страниц)

– Это очень, очень любезно с вашей стороны, – улыбалась фрау Галле.

– Вот, кстати, – Андрей подрулил к свободному участку на тротуаре с белой надписью, обозначающей цену за минуту стоянки – булочная Розанова. Очень известное место. Микки, ты хочешь свежих булочек?

Мучное Микки любил. Он согласно замычал и выпустил из рук льва.

На маму, наоборот, некстати напала материнская заботливость.

– Микки не очень хорошо себя чувствует, не будет ли ему вредно есть выпечку? – защебетала она.

– Ну, если вы так считаете, – начал было Андрей.

Микки заревел: вкусные булочки могли уплыть.

– Хорошо, хорошо, – торопливо сказала Франциска, понимая, что сын вполне способен опозорить её перед любезным юношей, – пусть будут булочки.

Резную дверь "Дойчской Булочной Розанова" украшала вывеска с двумя орлами: одноглавым и двуглавым. Микки посмотрел на уродливую птицу с двумя головами и засмеялся.

Внутри было очень красиво: высокий потолок с роскошной лепниной, цветные витражные стёкла, деревянные стойки, на которых были разложены в продуманном порядке пирожки, хлебцы, пирожные. Между ними неспешно ходили дорого одетые люди, рядом суетились магазинные работники с лубяными корзиночками и коробами.

Микки потянулся к обсыпанному изюмом и сахаром крендельку, от которого вкусно пахло корицей и ещё чем-то сладким.

– Положи, Микки, – испуганно сказала мама, глядя на скромно пристроенный рядом ценник, написанный каллиграфическим почерком от руки. – Это очень дорого.

– Ничуть, – решительно сказал Андрей и сделал неопределённый жест рукой.

Прямо из воздуха возник улыбающийся продавец, внушающий доверие всем своим видом.

Андрей сказал ему что-то по-русски. Продавец внимательно посмотрел на него и едва заметно кивнул.

– Дорогие друзья, – торжественно обратился он к Микки и Фри, – насколько я понимаю, вы у нас впервые?

– Мы впервые в Москве, – надменно сообщила фрау Галле. – Мы из Берлина.

Лицо продавца, и без того приветливое, озарилось какой-то солнечной улыбкой.

– О! Для новых гостей из Берлина – особые условия, – захлопотал он, – не скрою, у нас не очень дёшево, но для жителей сердца Фатерлянда у нас всегда наготове очень интересные скидочки... А вот это разрешите преподнести молодому человеку от нашего скромного заведения, – он заговорщицки подмигнул Микки и вручил ему кренделёк.

Мальчик тут же вгрызся в благоухающее свежее тесто.

– Окажите честь, – продавец как-то ненавязчиво оказался сбоку от фрау Галле, – позвольте провести вас по нашему пряничному домику.

– Я не очень люблю мучные изделия, – несколько нервно сказала фрау.

– Понимаю... Но, смею заверить, у нас вы посмотрите на такую простую вещь, как выпечка, – продавец деликатнейше дотронулся до её локтя, – совсем иначе... Например, существует такой глупый миф, что выпечка вредна для талии. Имею честь сообщить Вам, как человек опытный, – он плавно начал движение, увлекая за собой покупательницу, – это совершенно ложное мнение. Разумеется, в том случае, если хлеб испечён правильно...

Зачарованная фрау сделала несколько шагов и скрылась за стеллажами.

Андрей быстро и осторожно осмотрелся. Выждал минуту. Подошёл поближе к Микки и взял его за руку – крепко, как берут, чтобы не убежал.

Микки понял, что всё предыдущее было нужно для этого момента.

– Микки, – сказал он, – твой отец должен был передать образцы. Я знаю, у тебя их нет. Что случилось?

Микки поёжился. Он понял, что Андрей так просто не отстанет.

– Коробочка с ампулами, – терпеливо продолжал молодой человек. – Что с ней случилось? У тебя её отняла мама?

Микки кивнул: версия была не хуже прочих.

– У тебя больше не осталось ни одной ампулы? – всё так же терпеливо переспросил молодой человек.

Микки мотнул головой.

– Ты должен был передать их мне. У тебя точно ничего не осталось? – допытывался Грязнов.

– Нет, у меня была только одна коробка, – сказал мальчик.

– Это очень плохо, – сообщил ему Андрей. – Ты даже не представляешь себе, как это плохо. Ты не выбросил ампулы?

– Нет, у меня их не было, – шёпотом сказал Микки. Ему почему-то стало очень страшно.

– Тебя спрашивали что-нибудь про лекарства, пока ты сидел в этой конторе? – продолжал своё Андрей.

Мальчик понял, что речь идёт о ЦВИНПе, и кивнул.

– Что ты им сказал?

Микки попытался вспомнить хоть что-то из разговора с той полицейской женщиной, но не смог припомнить ни единого вопроса.

– Ничего не сказал, – ответил он самое простое.

– Надеюсь, ты не врёшь, – сказал Андрей. – Матери ты что-нибудь говорил?

– Нет, ничего, – ответил Микки.

– Ничего ей не говори. Ничего и никогда. Когда вернёшься, передай: это будет стоить пятьдесят процентов от цены. Запомнил? Повтори.

– Пятьдесят процентов от цены, – послушно повторил мальчик.

– Запомни: цена вдвое ниже.

– Я понял, – кивнул сын.

– Передай ему, что это из-за тебя. Ты подвёл очень серьёзных людей. Впрочем, твой папаша виноват тоже. Он должен был лететь сам. Надеюсь, он... – Андрей осёкся и натянул на лицо приветливое выражение: появилась фрау Галле. Всё так же поддерживаемая под локоток продавцом, она тащила с собой немалых размеров коробку апельсинового цвета, перевязанную ленточками. Продавец тщетно пытался перехватить груз, но фрау была непреклонна.

– Представляете, – чуть смущённо призналась она, – тут как раз вывезли свежий апельсиновый торт с миндалём. Обожаю его с детства. Мне дали попробовать кусочек... в общем, я взяла половину торта. Хотя это сущее разорение, – она с надеждой посмотрела на Андрея, явно ожидая очередной финансовой жертвы.

– Фрау Галле, мне только что звонили из "Свободного слова", – хладнокровно соврал Андрей, – нас там уже ждут. Давайте поторопимся.

Маме Фри пришлось самой платить за лакомство.

Дальше было неинтересно. Они приехали в какой-то дом, где было что-то очень похожее на "газету", какой её знал Микки. Правда, комнат было поменьше, а люди кричали друг на друга на непонятном языке. Но вообще всё было очень похоже. Единственная радость, которую улучил себе Микки, была та, что, пока мама общалась с этими людьми, ему удалось развязать ленточки и открыть коробку с тортом. Он объел все сладости наверху и расковырял бок, пока мама не заметила, что мальчик как-то подозрительно тихо себя ведёт. Когда же она попыталась выразить недовольство, Микки устроил ей хорошую сцену с рёвом и царапаньем. Получилось просто отлично: мама была вся красная.

Потом были ещё какие-то разговоры, шум, Микки уже устал, расклеился, и даже развороченный торт его уже не очень интересовал. К тому же он переел сладкого и в животе было тяжело. Он сидел в уголке, а мимо ходили какие-то люди с бокалами, что-то говорили, веселились. Тогда он пошёл к маме и стал канючить, чтобы она отвезла его куда-нибудь спать. Потом был какой-то разговор, кто-то сказал на дойче – "к старухе Берте" и засмеялся.

Он очень смутно помнил, как чьи-то руки его одевали, застёгивали курточку, потом были тёмные стёкла в машине, тёмный двор с одиноким фонарём, лестница, шум, старуха на пороге и слова на непонятном языке. Мамы, кажется, не было. Кто-то спрашивал у Микки, хочет ли он остаться здесь, и Микки сказал "да": ему очень хотелось, наконец, уткнуться лицом в подушку...

Сейчас, наоборот, подушка казалась жёсткой и мешалась.

Мальчик лежал в тёмной комнате с открытыми глазами. Обрывки воспоминаний крутились в голове, как ошмётки грязи в раковине, когда выдёргиваешь пробку.

Внезапно его охватило острое чувство незащищённости. Даже в ЦВИНПе, вблизи опасного Акселя или в когтях фрау Офен, он не чувствовал себя настолько слабым и уязвимым.

Впервые за всё это время он задумался о простой вещи: а ведь, судя по всему, и его отец, и мать, и эта старуха – все они занимались чем-то плохим. Чем-то таким, за что, наверное, можно поплатиться. Ну, мама Фри всегда была глупой. А отец? А этот Андрей? Но Андрей, несмотря на свою роскошную машину и деньги, тоже не был сильным. Он тоже боялся, понял Микки, он очень боялся. И старуха Берта – она ведь тоже чего-то боится, поэтому и не спит ночью. Боялись все. Кроме, может быть, мужчины из самолёта, которого мама называла Власовым и который ударил его по щеке.

Если бы он был здесь! Микки рассказал бы ему всё – и про отца с матерью, и про лекарство, и про непонятный разговор с Андреем. Просто потому, что тот мужчина ничего не боялся, так как не делал ничего плохого.

Но его не было.

Тогда Микки поправил пижамку и пошёл к старухе.

Та сидела у себя в комнате. Обычно она там пила кофе с коньяком. Но на этот раз кофе не было. На том месте, где обычно у старухи стояла чашка, лежала пачка каких-то маленьких бумажек. Она брала их по одной и внимательно рассматривала.

Шагов ребёнка и скрипа двери она, как обычно, не слышала.

Микки подошёл совсем близко, чтобы тоже посмотреть на бумажки. Тут, наконец, Берта его заметила.

– Ты не пил чай, – громко сказала она по-дойчски.

Мальчик знал, что старуха глухая. Поэтому он дождался, пока она повернётся к нему лицом и сказал чётко и ясно:

– Тётя Берта, я не могу заснуть. Дайте мне ещё своего чая.

Старуха внимательно посмотрела на него. Молча встала, пошла к серванту. Достала пузырёк с тёмной жидкостью и чайник с холодной заваркой. Не скрываясь, отлила чайную ложку жидкости в стакан, залила сверху.

– Ты боишься, маленький глупый мальчик, – сказала она. – Значит, ты стал чего-то понимать в этой жизни. Но для тебя уже поздно.

– Вы тоже боитесь, – сказал Микки.

– Поди сюда, – велела старуха.

На столе лежали пожелтевшие фотокарточки: все кучкой, одна отдельно.

– Это очень старая история, тебе не надо это знать, – сказала старуха и отодвинула кучку фотокарточек в сторону. – Это всё мёртвые люди. Но вот один есть ещё живой, – она придвинула фотку поближе к Микки.

Фотография была неинтересная: бульвар, скамейка, ничем не примечательный человек с надвинутой на лицо шляпой.

– У него нет того, чем он называется, – старуха гадливо хихикнула. – Но он очень опасный человек. И поэтому я сижу и думаю, зачем он придёт к старой Берте.

– Чтобы сделать больно, – прошептал мальчик. Он знал, зачем приходят такие люди.

– Да, – сказала Берта, – он таки может делать из человека фиш, как моя мама могла делать фиш из рыбы. И вот я не хочу, чтобы из меня сделали фиш. А теперь пей свой чай и быстро спи. Я положила тебе много сонного средства и теперь я не хочу, чтобы ты падал в моём коридоре.

Мальчик быстро выпил невкусную, горькую заварку. От бабкиного лекарства она горчила ещё сильнее.

Он успел добрести до постели, когда сон, наконец, мягко ударил его в затылок, и Микки беспомощно растянулся на простыне.

Фрау Галле заворочалась во сне, поискала руками Микки, нашла, потрогала, успокоилась: мальчик спал.

Kapitel 30. 11 февраля, понедельник, до полудня. Москва, Трубниковский переулок, 30.

День, а вместе с ним и неделя, начались скверно: Власову приснилась редкостная дрянь. Под низким серым небом раскинулись серые от дыма и пыли руины города, в котором Фридрих не столько даже узнал, сколько нередким во сне иррациональным чутьем угадал Берлин. Стоило ему определиться с географией, как его глазам предстало грязное, закопченое, полуразрушенное здание Райхстага, по которому, словно муравьи, карабкались наверх солдаты в некрасивой грязно-зеленой форме. Первый из солдат тащил здоровенный красный флаг – без всякого намека на свастику, а, напротив, с желтой большевистской звездой в углу – с явным намерением водрузить эту гадость над пробитым куполом имперского парламента. Следом за солдатами, пыхтя и обливаясь потом, полз маленький кинооператор, отчего-то смахивавший на Лемке. Очевидно, все происходящее совершалось ради него, это была всего лишь киносъемка, инсценировка – однако мысль об этом не приносила облегчения. Фридрих откуда-то знал, что даже после того, как оператор закончит свою работу и слезет, флаг останется висеть... Усилием воли Власов рванулся из серого омута сна и открыл глаза за четыре минуты до звонка будильника.

Он не был суеверен, и все же мерзкий сон хотелось чем-то перебить, словно заесть невкусную пищу. Так что возникшие лишние четыре минуты Фридрих потратил на то, чтобы загрузить из Сети и посмотреть фотографии того, как все было на самом деле. Парад Победы в Москве, над Кремлем развеваются знамена союзников – русские триколоры и райхсбаннеры, гвардейцы РОА и Ваффен СС – в безукоризненной форме, с георгиевскими и рыцарскими крестами, в белых перчатках – швыряют большевистские знамена к подножью кремлевской стены, в яму, образовавшуюся после взрыва капища ленинской мумии... Это зрелище, хотя и хорошо знакомое с детства, заметно подняло Фридриху настроение, и он бодро побежал в душ.

Завершив обычные утренние процедуры, Власов сходил вниз за газетами. На сей раз его ждал небольшой сюрприз: в почтовом ящике обнаружился квадрат довольно скверной тонкой бумаги самого казенного вида. "Департамент внутренних дел Российской Республики. ДОПО г. Москвы" – прочел он в правом верхнем углу и усмехнулся: "Оперативно работают!" Это была штрафная квитанция, причем доповцы, не разводя лишней бюрократии, свели в один документ все причитающиеся с него штрафы за прошлую неделю (таковых оказалось даже на один больше, чем рассчитывал Фридрих – как видно, у московской дорожной полиции было больше глаз, чем казалось на первый взгляд). Сама бумага Власова не обеспокоила – он знал, что Управление все оплатит – но, уже поднимаясь обратно по лестнице, он вдруг мысленно обругал себя за то, что в своем расследовании доселе не сделал очень простой вещи – не проверил счета, предъявленные к оплате Вебером. Едва ли, конечно, в этих счетах могло содержаться что-то сенсационное – скорее всего, такие же штрафы, выплаты осведомителям и прочая рутина, иначе на них обратили бы внимание задолго до Власова – но все же пренебрегать таким источником информации не следовало. Так, большое количество штрафов за определенный период показало бы, что в эти дни Веберу пришлось много и быстро ездить. Отрываться от "хвоста" или, напротив, кого-то преследовать – это уже тема для дальнейшего разбирательства...

Вернувшись в квартиру, он отправил факс в бухгалтерию, присовокупив заодно и свой запрос. На сей раз, как Власов уже не раз имел возможность убедиться, быстрого ответа ожидать не приходилось; в вопросах, касавшихся финансов, имперская бюрократическая машина (включая и такую немаловажную ее шестеренку, как бухгалтерия РСХА), работала с невыносимой скрупулезностью, неоднократно перепроверяя каждый пфеннинг и каждый пункт полномочий. Зато, разумеется, и заслуженная слава наименее коррумпированной из крупных стран мира... Власов напомнил себе об этом, дабы не раздражаться, и проверил почту. Ответа от Марты не было. Накануне поздно вечером, вернувшись из "Калачей", Фридрих отправил ей электронное письмо (поскольку телефона ее так и не знал). В полушутливой форме он предупреждал девушку, что не следует проявлять к нему столь пристальное внимание при случайных встречах, ибо это замечают даже посторонние и "задают всякие неловкие вопросы". Памятуя, что письмо может прочесть не только адресат, Фридрих не стал выражаться яснее, но понадеялся, что Марта все же поймет, что на самом деле беспокоит Власова. Хотя вчера ее чрезмерное внимание сыграло скорее положительную роль, рассекретив "топтуна" – так, кажется, сотрудники наружки именуются по-русски... но с куда большей вероятностью могло навредить. Нет уж, лишний интерес к собственной персоне нам совершенно ни к чему, на то он, собственно, и лишний... И, кстати, надо полагать, вчерашний "хвост", потеряв главный объект, увязался как раз за Мартой – что тоже едва ли полезно.

Зато пришло донесение от Лемке, который честно отрабатывал многочисленные потенциальные контакты цу Зайн-Витгенштайна. Живущих в Москве пожилых дойчей, которые, по мнению Лемке, могли бы заинтересовать гордого имперского аристократа как своими заслугами, так и, возможно, своими взглядами (то есть, по крайней мере, не состояли в откровенно проправительственных организациях), набралось чуть больше сотни; Фридрих опасался, что их будет больше, но и такой фронт работ по проверке впечатлял. Впрочем, Лемке рассудил вполне логично (хотя и прямолинейно), начав с самых известных и заслуженных. В Москве перечень таковых был уже исчерпан. Лемке обзванивал их, представляясь журналистом, пишущим книгу о покойном (разумеется, в самом уважительном тоне) и интересующимся материалами. Опрошенные отвечали, что либо вообще никогда не встречались с князем, либо видели его пару раз мельком; были и такие, что отозвались о нем неодобрительно – в общем, никто не сознался в дружбе с ним и не навел на людей, водивших такую дружбу. Фамилии в оставшейся части московского списка ничего Власову не говорили – очевидно, все это были кавалеры младших орденов, которые в отдельные периоды войны раздавались пачками. Однополчан князя среди них не обнаружилось, это Лемке тоже уже проверил. Других донесений от агентов не было, посланий от Мюллера тоже, и Фридрих занялся прессой. На сей раз, просматривая газеты, он с особой тщательностью изучал материалы, посвященные начавшимся Дням арийского единства. Разумеется, он не ожидал публикации каких-то слухов, во всяком случае, не санкционированных российскими властями – на сей счет следовало позже проанализировать атлантистские издания; скорее он выискивал намеки в духе "послужит дальнейшему укреплению российско-германской дружбы, несмотря на усилия отдельных господ, чьи поспешные и непродуманные" (либо, напротив, "тщательно спланированные") "действия могли бы привести к осложнению отношений между союзниками". Но ничего такого – кроме, разумеется, ритуальных выпадов в адрес атлантистов – в статьях не обнаружилось; как видно, в руководстве ПНВ еще не пришли к окончательному решению по поводу визита и не торопились выносить сор из избы. Если вся эта история с визитом – вообще не деза, напомнил себе Власов. Но интуиция подсказывала ему, что, несмотря на крайнюю ненадежность источника, это не дезинформация. Может быть, это именно та провокация, которой ждет от дойчей недоверчивый Бобков. Нельзя исключать и того, что информацию либералам слили преднамеренно – пожалуй, это даже вероятнее случайной утечки – причем произошло это в Фатерлянде, иначе сведения достались бы "Свободному слову", а не "Либерализирунг". Ненадежность подобного источника, на самом деле, очень удобна – с одной стороны, можно в любой момент поднять шум, и даже с отголоском на Западе, с другой – всегда сохраняется возможность сдать назад, объявив информацию о визите безответственной чепухой и пропагандой врагов режима. Причем слить информацию могли как те, кто готовит визит, так и те, кто стремится его предотвратить...

Фридрих уже почти закончил с газетами, как вдруг на предпоследней странице "Московского богомольца", посвятившего наступившим праздникам аж три полосы, где-то между благостными речами православных и лютеранских священников и расписанием праздничных служб в московских храмах, по глазам резанула дикая, совершенно немыслимая здесь, да и вообще в российской газете фраза: "Кровавая стая нацистских псов, одержимых безумным желанием расправы над любыми светлыми, гуманистическими идеалами..." Власов обалдело моргнул, подумав в первый миг, что ему померещилось. Нет, действительно напечатано "кровавая стая нацистских псов..." Он скользнул взглядом ниже. Там было еще хуже: "Провонявшая пивом и тухлой капустой нация, с самого своего зарождения только и делавшая, что развязывавшая войны в Европе – в которых, впрочем, регулярно бывала бита..." Да что ж это такое, в конце концов?! Как будто мерзкий утренний сон внезапно стал реальностью... Нет, конечно же, никакой мистики не бывает, всему должно быть разумное объяснение. Взгляд скользнул еще ниже, к подписи. А.Проханов. Это имя Власову абсолютно ничего не говорило. Такого оппозиционного журналиста не существовало – это Фридрих, как раз недавно изучавший досье на российских оппозиционеров, мог сказать с уверенностью. Впрочем, скорее всего это псевдоним, причем одноразовый – после такой-то статьи... Но как, откуда она могла взяться в пусть и любившем тему внутрицерковных скандалов, но абсолютно лояльном властям "Богомольце"?!

Все эти мысли пронеслись в мозгу Фридриха в долю секунды, пока его взгляд двигался вверх, к заголовку статьи. "Преступления немецко-фашистских выродков против человечества". Но нет, это не название – оно набрано слишком мелким шрифтом, и над ним еще абзацы. "Сегодня мы вновь встречаем светлые и радостные дни Масленицы. Но за всеми праздничными хлопотами, за веселыми гуляниями и вкусными блинами – помним ли мы об истинном значении Дней арийского единства? Вспоминаем ли мы с благодарностью подвиг великого германского народа, избавившего мир от красной чумы? О да, конечно – мы знаем об этом со школьных лет, мы слышим об этом по радио и фернзееру, но даже самые высокие и красивые слова истираются от долгого употребления. В эти праздничные дни мы должны вновь ощутить всем сердцем их святую истину. И для этого полезным будет вспомнить, от чего именно избавили Русь и все человечество наши благородные братья по арийской крови. Вдумайтесь: каких-нибудь полвека назад одно лишь желание отпраздновать Масленицу, как и любой другой религиозный праздник, привело бы русского человека в лагеря смерти ГУЛАГа. Десятки миллионов русских были уничтожены безродной большевистской нечистью под лозунгом создания нового гомункулуса – так называемого "советского человека". Дьявол, как известно – обезьяна бога; вот и "советский человек" был омерзительной карикатурой на арийские идеалы. Посмотрите старые хроники, вглядитесь в эти колонны оболваненых рабов, послушно марширующих под кровавыми знаменами с начертанными на них каббалистическими пентаграммами, и в особенности обратите внимание на большевистских главарей. Ни одного красивого лица! Все, как на подбор, от рябого сухорукого коротышки Джугашвили до последнего секретаря райкома, отмечены каиновой печатью вырождения! Неудивительно, что все красивое, благородное и истинно величественное вызывало у них лишь слюнобрызжущую ненависть. Вот лишь несколько образчиков большевистской пропаганды, сохраненных для нас историей..."

Ага. Вот, значит, в чем дело. Фридрих дочитал статью до конца. Цитатная часть, пожалуй, великовата, из-за чего текст от автора выглядит не более чем вступлением – ну и в конце было еще заключение на несколько строк. Впрочем, в обширности цитат есть свой плюс. Что скрывать, многие испытывают нездоровое любопытство по отношению к вражеской пропаганде, скрытой в спецхранилищах – ну так пусть убеждаются, что ничего особо интересного в ней нет, убогая, примитивная злоба... Впрочем, Фридрих не был уверен, что неведомый Проханов и впрямь имел доступ к специальным архивам. Он мог и просто выдумать эти хлесткие цитаты ради гонорара, а редактор, конечно, не удосужился проверить. В каком-нибудь серьезном журнале хоть Райха, хоть России подобное, разумеется, было бы немыслимо, но в "Богомольце" – запросто. Но даже если и так, ничего страшного. Стиль коммунистической пропаганды передан вполне адекватно – уж Власов был знаком с ее подлинными образцами и мог сравнивать. Здесь – "загнать осиновый кол в могилу нацистских упырей", там – "гнилой фашистской нечисти загоним пулю в лоб". Кстати, бойцы русских освободительных сил пели переделку этой песни, с заменой слов "фашистской" на "советской". Самое смешное, что больше ничего менять не пришлось – все остальное подошло идеально, за исключением разве что куплета про "крылья черные", ибо большевики не красили свои самолеты в черный цвет. Впрочем, если трактовать метафорически...

Закончив с российской и москвоской прессой, Фридрих подумал, что неплохо было бы изучить и петербургские газеты. Но в Москве их достать проблематично, надо специально заказывать... Впрочем, в последнее время все больше обстоятельств подталкивают его в поездке в Бург. Город, умудрявшийся даже в статусе столичного доставлять проблемы российской власти – достаточно вспомнить все дворцовые перевороты и неудавшийся путч "декабристов" – а уж после возвращения столицы в Москву и вовсе имеющий прочную репутацию фрондерского. При большевиках эта репутация стоила ему одной из самых кровавых "чисток", но поколеблена не была, и даже освобождение (после ужасов блокады, на которые обрек нелюбимый город большевистский Кремль), осуществленное, в отличие от Москвы, войсками Вермахта, а не РОА, вбило дополнительный клин между двумя российскими столицами. Город, изначально, с самого названия своего, германофильский, но в то же время и в большей мере, нежели прагматичная Москва, склонный к либеральным и вообще всяческого рода завиральным и выморочным идеям – так что даже германофилия его приобретала порою странный и болезненный оттенок...

Фридрих вновь положил перед собой свою схему, пополнившуюся за последнее время овалами и стрелочками. Предположения насчет визита и обращения к сепаратистам, положим, чисто гипотетические, хотя и вполне правдоподобные. Но то, что именно в Бурге можно достать отсутствующий в Москве штрик – факт, подтвержденный столь авторитетным экспертом, как Спаде... И, кстати, туда не так давно дважды мотался Грязнов. Не исключено, что он и сейчас там. И к деятельности "Рифеншталь-фонда" – коим, кстати, интересовался Вебер – по-любому стоит присмотреться повнимательнее.

Между прочим, любопытно, как князь относился к "ингерманландцам"? Если он знал о них, то вполне мог сочувствовать их идеям. Что, если и книгу он переправил именно им? При таком варианте можно ожидать различного развития событий. Вплоть до визита в Бург Зайна... Опять же, отирающийся вокруг фонда Гельман. У РСХА не было агентурных сведений о его визитах в Москву за последние месяцы, это Власов уже проверил, но это ничего не доказывало – Гельман не входил в число людей, особенно интересующих Управление. В принципе, он вполне мог выступить курьером, если фрау Рифеншталь ему доверяла – что, по мнению Фридриха, было бы, конечно, опрометчиво. С другой стороны, едва ли он мог бы внушить доверие князю – и, учитывая крутой и упрямый нрав последнего, даже личное заступничество Фрау вряд ли могло это изменить. Но, по крайней мере, Гельман мог быть в курсе дела. Кстати, не входит ли в круг интересов "специалиста по современному искусству" еще и букинистический антиквариат? Во всяком случае, некими китайскими древностями он занимался...

Впрочем, не стоит зацикливаться на Фрау. Если предположить, что, не имея подходящих кандидатур в Москве, князь переправил книгу в Бург, то там есть еще несколько интересных фамилий. Правда, все больше моряки, Петербург, несмотря на свое скверное географическое положение, из-за которого его гавань по много месяцев заперта льдами – город с богатыми морскими традициями... а Люфтваффе и Кригсмарине, что уж греха таить, хотя и часто работали бок о бок в общих операциях, всегда недолюбливали друг друга. Вряд ли князь обзавелся друзьями в этой среде, хотя проверить все равно не помешает. Есть и еще известные имена, правда, не из числа военных. Фрау, конечно же, но не только она. Конрад Эрле, скульптор, бывший действительный член художественной академии, которому в свое время не простили то, что простили Фрау – популярности на Западе. Его работы подверг разгромной критике сам Райхспрезидент, после чего последовали оргвыводы. Впрочем, критика была совершенно справедливой – вольно ж было художнику, прежде создававшему прекрасные классические композиции, погнаться за вырожденческой атлантистской модой и начать ваять бессмысленное уродство... Или вот еще – Вальтер Порциг, знаменитый геолог, открывший месторождение никеля для нужд Райхсраума, а позже влипший в какую-то грязную историю с сексуальным уклоном – подробностями Фридрих не интересовался, ибо интересы службы того не требовали, а сами по себе подобные вещи вызывали у него отвращение. Однако опять-таки непохоже, чтобы кто-нибудь из этих людей заслужил высокое доверие князя. Хотя... хотя...

Нотицблок мягко звякнул, извещая о пришедшем послании. Как ни странно, оно оказалось из бухгалтерии. Надо же – не прошло и трех часов. Не иначе, на них надавил Мюллер, требуя, чтобы содействие Власову оказывалось без всяких проволочек... шеф понимает, что с началом Масленичной недели пошел некий обратный отсчет. Фридрих поспешно просмотрел список. Штрафы в нем не значились – не иначе, Вебер ездил очень аккуратно, что вполне отвечало сложившемуся у Фридриха образу. Или, может быть, не ездил вообще, предпочитая "сидеть в центре паутины" – пока не изменил этому принципу в роковой для себя день... Хотя нет, вот счета за бензин, правда, совсем небольшие. Другие расходы выглядели столь же заурядными и бытовыми... но одна строчка заинтересовала Власова. Это был счет от московского REIN-анлифера. Зачем Веберу, имевшему, как и все сотрудники Управления, бесплатное нелимитированное высокоскоростное подключение к Сети, отдельно покупать доступ в Сеть, предоставляемый обычным жителям Москвы?

Ответ, на самом деле, напрашивался. Устройство Единой Информационной Сети Райхсраума исключает анонимность. Точнее, анонимный доступ к публичным ресурсам на чтение допускается, но анонимная засылка информации в Сеть исключена. Любой информации, будь то заливаемый на плац дат, сообщение в форуме или письмо электронной почтой. Отправитель всегда может быть идентифицирован по уникальному сетевому адресу, скрыть или подделать который невозможно – его адекватность проверяется на всех этапах коммуникации, и все это встроено в низкоуровневые протоколы, без которых ничего просто не будет работать. Разумеется, такая система может создать сложности не только злоумышленникам, но и не желающим светиться работникам спецслужб. И, разумеется, их собственные службы доступа – включая и московскую, которой пользовались Вебер и сам Власов – с самого начала предоставляли своим пользователям диапазоны адресов, выглядящие для лиц неосведомленных как обычные адреса гражданских райнанлиферов соответствующего региона. Но если Веберу понадобилось не фиктивное, а действительное подключение через московского анлифера, значит, он хотел заслать нечто лицам очень даже осведомленным. Оставаясь при этом в тени. ДГБ – это, конечно, первая мысль, приходящая на ум. Но необязательно ДГБ. Кстати, официально они не знают, какие именно адреса принадлежат имперской резидентуре – но перестраховка в таких делах никогда не вредит...

Существует, впрочем, и другая возможность, менее привлекательная: Вебер шифровался не от чужих, а от своих. Не хотел, чтобы некие виды его сетевой активности были отражены в тагах посольского береха. И уж, конечно, вовсе не потому, что решил за казенный счет почитать через шлюз порнографию из американского "интернета" (что, кстати, при подключении через обычного анлифера было бы и невозможно). Хотя в таком случае логичней было заплатить русскому анлиферу из своего кармана, не требуя компенсации от РСХА. Расчет на то, что одни ведомства – или даже подразделения одного ведомства – не знают и не интересуются, чем занимаются другие? Все равно, слишком большой риск ради каких-то двадцати марок... Или все еще сложнее? Ложный след, скрывающий подключение Вебера через третьего анлифера, не засвеченное уже ни перед кем? Насколько Фридрих мог представить, старина Руди вполне мог завернуть такую комбинацию...