Текст книги "Юбер аллес (бета-версия)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

Соавторы: Михаил Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 86 страниц)

Kapitel 48. Вечер того же дня. Москва, окрестности станции подземки «Университет» – улица Бычкова, 7.

Фридрих подъехал на место встречи в 16:57 – что само по себе потребовало от него чудес вождения: в пятницу в это время московские дороги и без того забиты, а тут еще грядущая кульминация масленичных торжеств и соответствующий приток туристов... Пришлось добираться до цели по какой-то совершенно фантастической траектории – спасибо навигатору, своевременно извещавшему об изменениях дорожной обстановки – и отчаянно превышать скорость на редких свободных улицах. Зато на финише ему повезло – прямо на глазах у Фридриха от тротуара отъехала машина, стоявшая практически напротив выхода из подземки, и Власов поспешно занял ее место (подъехавшему следом Лемке, коему Фридрих велел отслеживать возможные «хвосты», повезло меньше и пришлось доехать до перекрестка, развернуться и припарковаться на другой стороне улицы, метрах в шестидесяти дальше). Теперь не придется дожидаться Марты на холоде; в Москве, правда, было заметно теплее, чем в Петербурге – уличные термометры показывали +1 – но промозглый ветер напрочь нивелировал это преимущество.

В тепле салона время не тянулось так, как на морозе, но все же, когда Марта не появилась ни в 17:00, ни в 17:10, Фридрих почувствовал беспокойство. Конечно, весьма вероятно, что она добирается сюда наземным транспортом – контролерам, кажется, положен бесплатный проезд, но от стояния в пробках это не избавляет. В то же время ее "серьезные проблемы" могли и в самом деле оказаться таковыми – и даже серьезнее, чем она думала... Или письмо было все-таки не от нее? В таком случае, зачем русским спецслужбам нужно, чтобы он попусту торчал тут в ожидании? Если, конечно, не считать, что единственной их целью было выманить его из Бурга...

17:15. Марты все не было. Кажется, 15 минут считаются у русских допустимым пределом опоздания, по достижении которого ждать уже не обязательно. Хотя вряд ли кто-то может внятно объяснить, почему именно 15... Фридрих, конечно, мог подождать и больше, но не махнет ли рукой на встречу сама Марта, поняв, что все равно не успевает? Это, разумеется, при условии, что ей действительно мешает какая-нибудь ерунда типа пробок... В любом случае – сколько имеет смысл ждать?

Фридрих вызвал Лемке и велел тому сделать неспешный круг по кварталу, осматривая окрестности. Разумеется, если за местом наблюдают, то наблюдение может вестись из любой точки, и совсем не факт, что Лемке удастся его распознать. Но некоторые характерные признаки, что какая-нибудь стоящая у тротуара машина стоит там не просто так, все же существуют... Конечно, тем самым Власов оставлял себя без прикрытия. Но, в конце концов, не будут же по нему стрелять из проезжающей мимо машины. Здесь не Дикий Запад, и такой скандал на фоне недавней смерти Вебера никому не нужен – ни Бобкову, ни ГРУ...

Приближающуюся к машине фигуру он заметил непростительно поздно – когда та была уже возле правой дверцы. Объяснялось это тем, что она появилась не оттуда, откуда он ожидал, а вынырнула из гущи толпы, вытекающей из выхода подземки. В первый миг эта фигура в объемистой куртке на молнии с наглухо застегнутым капюшоном и в совершенно неуместных по вечернему времени темных очках заставила руку Фридриха рефлекторно дернуться в сторону пистолета, но уже в следующее мгновение он осознал, что для профессионала приближающийся тип выглядит слишком нелепо и привлекающе внимание, а затем с облегчением рассмеялся.

– А я думал, вас опять задержал преподаватель, – слукавил Фридрих, пока Марта, проворно юркнувшая в машину, устраивалась на правом сиденье. – А вы катаетесь по подземке. Я же просил вас этого не делать. Это не слишком безопасное место.

– Вот именно потому, что вы просили, – серьезно ответила девушка, снимая очки и встряхивая освобожденными из-под капюшона волосами. – Если мою почту перехватывают, они не ждали, что я воспользуюсь подземкой. Вообще-то я давно уже здесь. Но не решалась выйти, наблюдала через стекло. Мне показалось, за вами хвост.

– В самом деле? – улыбнулся Фридрих.

– Вы зря смеетесь, – сердито возразила Марта, извлекая из недр своей безразмерной куртки цифровой фотоаппарат; это была не плоская "мыльница", какими "Пентакон" и "Ляйка" завалили прилавки Райхсраума еще в конце восьмидесятых, а довольно дорогая модель с выдвижным объективом. – Вот, смотрите. Он дает увеличение до десяти раз, между прочим. Очень удобно – сразу и аппарат, и подзорная труба, – девушка повернула рычажок, переводя жидкокристаллический экранчик в режим воспроизведения. – Вот эта машина подъехала следом за вами и специально развернулась, чтобы припарковаться к вам поближе. Водитель остался сидеть внутри и все время посматривал в вашем направлении...

Ай да маленькая Марта, подумал Фридрих. Ее "маскировочный наряд", конечно, лишь привлекал к себе внимание, зато Лемке она "срисовала" практически профессионально. Снимки, правда, вышли нечеткими – сказывались и недостаток освещения, потребовавший использования большой выдержки, и съемка через грязное стекло станции подземки. И все же различить силуэт Лемке в салоне было вполне реально.

– Но сейчас он уехал, – закончила Марта. – Тем не менее, я думаю, лучше нам тут не задерживаться.

– Хорошо, поехали, – согласился Фридрих. Тронув машину с места, он сунул руку под куртку и на ощупь отправил Лемке короткое сообщение – две кодовых цифры, означавших "пока отбой, но быть в готовности". – Так что там у вас случилось?

– Ой, тут такое творится! – девушка мигом утратила горделиво-уверенный вид, с которым только что демонстрировала свои сыскные достижения. – Ночью начались аресты всех наших. Хорошо, что меня... – она запнулась, должно быть, в последний момент передумав называть имя, – успели предупредить по телефону. Я сегодня весь день кочую по улицам... Не знаю даже, где буду ночевать. Первая мысль была – в зал ожидания на вокзале, но ведь вокзалы они, наверное, взяли под контроль в первую очередь, а в гостинице надо предъявлять документы...

– Так, – оборвал этот поток Власов. – Прежде всего, успокойтесь. И расскажите по порядку то, что вам точно известно. Вы действительно уверены, что все ваши товарищи арестованы?

В принципе, подумал про себя Фридрих, такой вариант не исключен. ДГБ вполне мог устроить показательную акцию, особенно если в столице в ближайшие дни и впрямь что-то готовится. Но почему Никонов не предупредил об этом – даже в утреннем разговоре, состоявшемся уже после ночных арестов? Не знал – или не захотел?

– Нну... я не знаю точно, все или не все... – неуверенно протянула меж тем Марта. – Я позвонила Игорю, его жена сказала, что его забрали... и мать Ильи сказала то же... у Вадика никто не брал трубку... честно говоря, я испугалась обзванивать остальных. Тем более что эти две говорили со мной таким тоном... дескать, все из-за тебя и твоих дружков... – девушка поморщилась от неприятного воспоминания; вероятно, в оригинале выражения были еще более резкими. – Да и я знаю телефоны далеко не всех. Но, знаете ли, на розыгрыш это в любом случае не похоже. Такими вещами не шутят, по крайней мере, у нас.

– Я не имею в виду розыгрыш, – ответил Фридрих. – Хотя и такое бывает. Просто "забрали" еще не означает арест. Их могли вызвать для дачи показаний или для профилактической беседы. Обычно, правда, в таких случаях просто шлют повестку, но, возможно, в ком-то взыграло служебное рвение... Еще бывает такая штука, как превентивное задержание, на несколько часов или, максимум, дней. ДГБ применяет такое, когда хочет предотвратить какую-нибудь громкую несанкционированную акцию. Если ваши товарищи планировали что-то подобное – скажем, протесты против визита какой-нибудь важной шишки из Райха – то это вполне вероятно.

– Да вроде нет, – пожала плечами Марта, и Фридрих, внимательно наблюдавший за ее лицом, сделал вывод, что она не лжет. – Во всяком случае, мне о таком не говорили.

– Ну если нет, тогда, возможно, с ними уже побеседовали и выпустили. На вашем месте я бы позвонил сейчас и проверил. Для начала – кому-нибудь из рядовых членов движения, их отпускают раньше других.

– Думаете? – она покосилась на Власова с сомнением.

– Едва ли сам этот звонок повредит вам или ему. Поинтересоваться "как дела" – это не нарушение закона. А иначе откуда мы узнаем, насколько все серьезно?

– Вообще-то я... оставила свой целлен, – призналась Марта слегка смущенно. – Я слышала, что по ним можно определить местоположение...

– Можете воспользоваться моим, – любезно предложил Фридрих, протягивая трубку. При этом он, конечно, не забыл активизировать режим записи звонка.

Марта без дальнейших колебаний набрала номер.

– Алё, Вадик? Ты дома? Ой, как я рада! – защебетала она по-русски. – А я думала, тебя... Да? И что им было нужно? Не может быть! Да они врут! Ну и что, что фотографии? Их подделать в том же "Фотоверке"... Нет!

К концу разговора радость Марты, обнаружившей, что неведомый Вадик дома, а не в подвалах здания на площади Освобождения, полностью улетучилась. Девушка с самым мрачным видом молча вернула целленхёрер Фридриху.

– Так что там с вашими друзьями? – прервал тягостное молчание Власов.

– Вы правы – пока это был только допрос. Во всяком случае, Вадима отпустили под подписку о невыезде... Они говорят ужасные вещи. Что Андрей, ну, один из наших... что он – преступник, сообщник бандитов, торгующих тяжелыми наркотиками, и что этой ночью его убили в Бурге на rasborke. Теперь они проверяют всех, кто был с ним как-то связан... Ведь это же неправда? Они сами его убили, а списывают на бандитов!

– А что вас так удивляет? – возразил Фридрих. – Разве ваши товарищи не ратуют за легализацию наркотиков?

– Ну так сначала же легализовать надо... и потом, речь только о легких... и вообще, это еще спорный вопрос – мне, скажем, эта идея не нравится... Но бандиты, уголовники – это наверняка вранье, гэбэшники любят в последнее время шить политическим уголовные статьи...

– Мертвецу статью не пришьешь, и показаний с него не получишь. Видите ли, любая полиция в мире, хоть криминальная, хоть политическая, старается взять подозреваемого живым. Исключение – разве что маньяки-одиночки в странах, где отменена смертная казнь. Таких, бывают, полицейские убивают при задержании сознательно, понимая, что законным путем наказать душегуба по заслугам все равно не получится. Но здесь не тот случай, не так ли?

– Ну, если у них не было достаточных улик против него... – неуверенно произнесла Марта.

– Можете мне поверить, они у них были. Вообще-то они были даже у вас, но вы предпочитали их не замечать. Андрей Грязнов был ненамного старше вас, но ведь ни вы, ни другие ваши сверстники, ведущие честную жизнь, не разъезжают на "Запорожцах"?

Марта испуганно отшатнулась к дверце.

– Откуда вы... Вы тоже один из них! Наши были правы!

– Ну да, конечно – ДГБ завербовал меня прямо в Берлине, – усмехнулся Фридрих. – Беда либералов в том, что они мыслят штампами, причем даже не пытаясь их осмыслить. Как по-вашему – будь я агентом спецслужб, стал бы я говорить что-то, способное вызвать ваше подозрение? Да и зачем бы мне вообще понадобилось разыгрывать перед вами спектакль? Разве вы сообщили мне сейчас что-то такое, что не было известно ДГБ?

– Хм... – смутилась Марта, – вообще-то вы правы, но...

– Я уже говорил вам, кто я, – продолжал Власов. – Я бывший военный летчик, проводящий сейчас свое частное расследование. То, что я рассказывал вам о гибели моего друга – правда. В этом деле замешаны наркотики. Да, я знаю, допропорядочный гражданин не должен путаться под ногами у полиции... но к убийцам Рудольфа у меня личные счеты, да и в безупречности русской полиции у меня, по правде говоря, есть большие сомнения, – Фридрих выдал типовой набор, приятный уху либерала: "человеческие, слишком человеческие" мотивы в противовес казенным правилам, нападки на полицию – и по тому, как смягчился взгляд Марты, понял, что попал в цель. – Грязнов действительно был наркоторговцем, я уже почти вышел на него, хотел побеседовать с ним по душам... но, увы, опоздал. Его собственные подельники прикончили его раньше.

– Из-за чего?

– Очевидно, из-за денег, – пожал плечами Фридрих. – Уж точно не из-за высоких принципов. Впрочем, полагаю, ваши принципиальные соратники от этих денег тоже не отказывались.

– Что значит "вы полагаете"? – девушка вновь гневно сверкнула глазами. – У вас есть доказательства?

– Разве Грязнов не делал взносов в партийную кассу? И, очевидно, достаточно солидных взносов? Или вы всерьез считаете, что ни Эдик, ни Игорь, ни остальные не догадывались, откуда у молодого человека неопределенного рода занятий такие средства? Даже если они не знали этого наверняка, то уж, как минимум, сознательно не хотели смотреть правде в глаза. Вам нужны доказательства – извольте: в последнее время у московских демократов наблюдаются проблемы с финансированием. Я это не знаю, всего лишь предполагаю. Но скажите мне, что это не так.

– Так, – вынуждена была признать Марта. – Со мной, правда, такие вопросы не обсуждают, но я слышала, как они ругались из-за этого... Пришлось даже урезать последние тиражи "Свободного слова".

– Ну вот. А знаете, что произошло в это время? Крипо провела успешную операцию против московских наркоторговцев. Одних выловили, доходы других резко упали. Грязнов, очевидно, попал во вторую категорию. Я не утвердаю, что все или большинство пожертвований демократическим организациям имели такой источник, но что по крайней мере часть – это теперь уже бесспорно. Мой друг как раз интересовался этой темой, и вы знаете, чем это для него закончилось. Кстати, вам удалось что-нибудь узнать относительно фотографии Рудольфа?

– Нет, – покачала головой Марта, – никто из наших его не видел. Если, конечно...

"...они не врут", – угадал проглоченное окончание фразы Фридрих.

– Скажите, а зачем вы следили за мной? Тогда, в воскресенье? Это ваши товарищи вас надоумили?

– Да нет... – смутилась Марта. – Они вообще не знают... Просто... ну, вы понимаете... в общем... вы кажетесь человеком, которому хочется доверять. Но я решила, что было бы глупо делать это безоглядно...

– Доверять безоглядно – это действительно неразумно, – согласился Фридрих. – Но что, собственно, вы рассчитывали увидеть? Мою встречу с тайным агентом спецслужб в темных очках?

– Ну вот, так и знала, что вы будете смеяться, – надулась Марта и отвернулась к окну. – Я понимаю, что кажусь вам глупой девчонкой...

– Не обижайтесь, – улыбнулся Власов. – Хотя надевать темные очки зимним вечером – это не лучший способ избежать чужого внимания. Скажите лучше вот что. Во время нашей прошлой встречи вы упомянули некоего программиста по имени Макс. Можете рассказать о нем подробнее? Я помню, в каких словах вы его характеризовали, но, возможно, он причастен к интересующему меня делу.

Девушка вновь посмотрела на собеседника.

– Его зовут Максим Кокорев, – произнесла она неохотно. – Учился на вычислительной математике, на том же потоке, что и я, но на курс старше. Одно время мы общались... нет, ничего такого, просто болтали о рехнерах, о фантастике и тому подобное... А потом оказалось, что он стукач.

– Вот как? И что же, Грязнов не знал, что это стукач?

– Грязнов?! – округлила глаза Марта. – Да уж он-то в первую очередь знал! Ведь именно Кокорев его и заложил! Это из-за него Андрей вылетел из универа!

Так, подумал Фридрих. Стройная гипотеза разваливается на глазах. Во-первых, никакой Макс не химик, во-вторых, Грязнов уж точно не стал бы иметь с ним дело. Хотя в принципе Макс все же может быть связан с наркотиками, и сияние обещанных им прибылей могло оказаться для Грязнова ярче старых обид. Но – затевать противозаконные дела с человеком, зная, что тот связан с ДГБ? Разве что в рамках некой сложной провокации, механизм которой пока не ясен... и, кстати, почему об этом Максе ни словом не обмолвился Никонов в их последнем разговоре? Попросту не вспомнил об уже разоблаченном либералами осведомителе – или же не захотел вспомнить?

Впрочем, вся ситуация может иметь и более простое объяснение. Грязнов мог ругать перед смертью Кокорева не за то, что тот сделал или не сделал для него сейчас, а за тот давний донос. Если он считал, что именно тот донос поломал ему жизнь и привел в ряды наркоторговцев. Что, конечно же, чепуха, ибо свой выбор человек всегда делает сам, а внешние обстоятельства – не более чем удобный повод...

А еще может быть, что это и вовсе другой Макс.

– Мне нужно найти этого Кокорева, – сказал Фридрих вслух. – Что еще вы о нем знаете? Отчество, год рождения?

– Отчество – нет. Год рождения, наверное, 71-й... хотя не знаю, может, он не сразу после школы в универ поступил... у него уже своя квартира была...

– Квартира? Вы знаете, где он живет?

– Во всяком случае, где он жил несколько лет назад. Была там однажды, заходила за книжкой. Еще, конечно, до всей той истории.

"И ей уже тогда там не понравилось, раз этот визит оказался единственным", – понял Фридрих, а вслух спросил:

– Вы помните адрес?

– Это недалеко от "Корниловской"... улица... летчика какого-то, там еще его статуя в шлеме... Быкова?

– Бычкова, – поправил Власов, сверившись с картой навигатора. – И он, между прочим, не "какой-то", а один из лучших пилотов-истребителей РОА. В Красной Армии он получил Героя Советского Союза и два ордена Боевого Красного Знамени. Потом, в РОА – Рыцарский Крест и, после восстановления российской наградной системы, Святого Георгия второй и первой степеней. В боях за Москву в 43-м он сбил лучшего советского аса Кожедуба, правда, тот все же сумел сесть на вынужденную... Так где именно на улице Бычкова?

– Ммм... – Марта задумалась. – Длинный такой дом...

– Тут их несколько, – заметил Фридрих, глядя на карту.

– Я не помню номер. Кажется, он мне его вообще не называл... В Москве на половине домов не хватает табличек с номерами и названиями улиц...

– В этом я уже имел возможность убедиться, – вздохнул Власов. – Решительно не понимаю, почему городская управа не может навести порядок в таком элементарном вопросе. Ну ладно – вы сможете узнать этот дом, если увидите? А заодно подъезд и квартиру...

– Ну... наверное, да. Твердо обещать не могу, но...

– Тогда едем, – Фридрих решительно развернул машину, благо дорожная разметка позволяла. Затем морзянкой отослал Лемке KMD с названием улицы.

– Но, можем быть, он там уже давно не живет!

– Возможно. Но тогда соседи или домоуправление могут знать, куда он переехал.

– А если он там... мне ведь необязательно с ним встречаться? – просительно осведомилась Марта.

– Только покажете мне дверь квартиры, – заверил ее Власов. – Без английских церемоний с представлением как-нибудь обойдемся. Если он, конечно, вообще дома.

"И если он еще жив", – добавил он про себя. Интуиция подсказывала, что из трех предположений – Кокорев имеет отношение к делу, дома и жив – верными могут оказаться не более двух. Но, если окажется, что Кокорев в бегах, возможно, действительно удастся узнать что-то полезное у соседей и в домоуправлении. Впрочем, не только у них.

– Вы знаете о Кокореве что-нибудь еще? – спросил он вслух.

– У меня был его телефон, но я его, конечно, давно выбросила. Еще шпиц его знаю – если он, опять-таки, новым не обзавелся...

– Какой шпиц? А, Spitzname, – понял Фридрих. – Не понимаю этой дурацкой моды рехнермолодежи пользоваться кличками вместо нормальных имен. У атлантистов с их сетевой анонимностью в этом есть хоть какой-то смысл, хотя честному человеку в любом случае незачем скрывать свое имя. А у нас – просто бездумное обезьянничанье... – на самом деле сетевой псевдоним Кокорева был ценной информацией: рехнерпоиск по этому имени в архивах русского REIN-сегмента мог принести кое-что интересное. – Так как пишется этот шпиц? У вас есть, чем написать?

– Да... – Марта извекла из курточных глубин ручку, затем, порывшись в карманах еще, достала уже изрядно помявшийся, сложенный вчетверо листок, каковой оказался прокламацией с неизменным призывом рожденным свободными читать и бороться. Без особого почтения к этому продукту демократической мысли Марта написала несколько крупных букв на чистой стороне и оторвала соответствующую четвертушку.

– Йеди, – прочел вслух Фридрих, на мгновение отвлекшись от дороги.

– "Джедай", – поправила Марта. – Это по-английски.

– Что-то не припомню такого английского слова.

– Вы не смотрели "Звездные войны"?

– Название, кажется, слышал. Это ведь какой-то холливудский блокбастер с, как это всегда бывает, кучей спецэффектов и абсолютно тупым сюжетом? Напомните, кто там от кого спасает мир.

– Повстанцы – от космической империи. И почему уж сразу "абсолютно тупой"...

– А вы вспомните историю реальных войн и сравните их с подобными поделками. В стиле "плохие построили одно большое непобедимое супероружие, но специально оставили у него единственное уязвимое место, в которое непременно попадет хороший герой-одиночка, выиграв тем самым всю войну". Я уж не говорю о "знании" авторами этих фильмов физики, химиии, биологии и прочих полезных наук. Вспомнил, откуда я знаю это название. Там был небольшой скандальчик – по задумке режиссера, изначально на космолетах империи красовались стилизованные свастики. И угадайте с одного раза, кого это больше всех возмутило?

– Имперский МИД?

– Нет, разумеется. Американских продюсеров этого парня. Вы ведь в курсе, что в Америке "парнем" именуется любое лицо мужского пола, независимо от возраста и общественного положения? Так вот, они прикинули, сколько прибыли упустят, если фильм будет запрещен на всей территории Райхсраума, и приказали мистеру Люкасу немедленно убрать все намеки, и вообще, от греха подальше, перенести действие в давние времена и в далекую галактику. Фильм переделывали в большой спешке, и в некоторых эпизодах внутри повстанческих кораблей остались надписи по-английски... O say, does that star-spangled banner yet wave o'er the land of the free and the home of the brave? – насмешливо пропел Фридрих. – "На свете существовало множество разных национальностей, но только у американцев был вместо национального гимна такой бессмысленный набор слов, испещренный вопросительными знаками." Знаете, кто это сказал? Писатель Курт Воннегут.

– Ну так он же дойч, – пожала плечами Марта.

– Его предки действительно были дойчами, но сам он – коренной американец, весьма, между прочим, уважаемый своими соотечественниками. Что, впрочем, не мешает этим соотечественникам вскакивать при звуках того самого гимна и прикладывать руку к сердцу так, словно у них разыгрался приступ стенокардии... Знаете, я, в принципе, могу понять практически любую систему ценностей. Не принять и не одобрить, но понять – да. Но вот чего я решительно не понимаю, так это непоследовательности. Коей, кстати, обычно грешат и холливудские фильмы. Почему вы вообще решили, что я это смотрел? Вы ведь, надеюсь, не считаете, что "Звездные войны" относятся к категории "это должен знать каждый культурный человек"?

– Ну... не каждый, наверное... просто подумала, что, раз вы летчик, вам должны нравиться фильмы про космос.

– Вот как раз летчикам следует держаться подальше от американских фильмов, где фигурирует что-нибудь летающее. Иначе есть большая опасность умереть от смеха. Такое впечатление, что в Холливуде специально отбирают в сценаристы самых малограмотных... Впрочем, в американских фильмах вообще царит культ некомпетентности, вы не замечали? Дело не только в малочисленных и плохо организованных повстанцах, одерживающих победы над регулярными войсками. Ладно, пусть эти войска – "плохие", и, по холливудским правилам, должны проиграть, несмотря ни на что. Но ведь из фильма в фильм неспособность выполнять свои профессиональные обязанности демонстрируют и "хорошие". Мир, ну или, по крайней мере, жизни главных героев, спасают исключительно дилетанты. Все эти стюардессы и простые пассажиры, сажающие реактивные лайнеры вместо пилотов (что, замечу, совершенно невозможно), журналисты и случайные свидетели, проводящие успешные расследования там, где пасует полиция, простые обыватели, действующие во время катастроф намного успешней спасательных служб... В самом лучшем случае героями оказываются отставники, лучше всего – выгнанные с позором за пьянство и превышение полномочий, но уж никак не те, кто просто честно и профессионально исполняет свои прямые обязанности.

– Вы, как видно, все же смотрели много американских фильмов, – ехидно заметила Марта.

– Смотрел достаточно, чтобы выработать о них свое мнение. И я не говорил, что я их вообще не смотрел. Я говорил конкретно про "Звездные войны". Кстати, американские продюсеры волновались почти что зря. У нас фильм после колебаний все же показали, но успеха он не имел.

– Это потому, что не было никакой рекламы, и шел он только в мелких третьесортных кинотеатрах!

– То есть, иными словами, американцам не позволили раздуть мыльный пузырь рекламной истерии и подавить зрителя гигантским размером экрана и грохотом динамиков, так что люди получили возможность оценить фильм непредвзято. Результат закономерен. Для того, чтобы сходить с ума от американских блокбастеров, надо быть воспитанным на штампах американской масс-культуры. Кстати, вы знаете, что такое "блокбастер"?

– Дорогой фильм, имеющий большой кассовый успех.

– Нет, это более позднее значение. Изначально блокбастер – это тяжелая бомба, предназначенная для уничтожения целого городского квартала. Block – "квартал", bust – "уничтожать". Разумеется, жертвами блокбастеров становились в первую очередь жилые дома – да, это все та же тема, что я затрагивал на том собрании... Это уж потом термин подхватили киношники. Кстати, показательно, что другое американское слово для обозначения "продукта, имеющего кассовый успех" – из того же смыслового ряда. "Хит" – "удар".

– Вы просто не любите Америку. Я понимаю, вы военный, привыкли относиться к ней как к потенциальному противнику... – голос Марты, однако, звучал без особой уверенности.

– Во-первых, мое отношение к Америке никак не влияет на истинность излагаемых мною фактов, каковые несложно проверить. Во-вторых, если уж говорить о моих чувствах к Америке... точнее, к Соединенным Штатам; ведь на самом деле Америка – это целая часть света, состоящая из двух континентов, и для одной-единственной страны, занимающей лишь чуть больше трети одного из этих континентов, присвоить себе название всей части света – это, как минимум, чересчур самонадеянно и невежливо по отношению к соседям, вам не кажется? История, по крайней мере, других таких примеров не знает. Райх никогда не именовал себя Европой, и даже большевистскому Китаю не хватает наглости подменять собой всю Азию, не говоря уж о Евразии... Так вот, США – это красивая страна, с удивительной и разнообразной природой и хорошим в целом климатом. Родина многих достойных людей, таких, например, как Чарльз Линдберг. И вообще эта страна основана нашими если не братьями, то уж, по меньшей мере, кузенами: ведь англосаксы – это, на самом деле, германские племена. Впрочем, и США, и Британия сейчас все меньше становятся англосаксонскими... И к этим неплохо начинавшим, но заблудшим и сбившимся с пути кузенам, ныне поглощаемым в собственном доме ордами варваров из третьего мира, я испытываю не ненависть, а, скорее, жалость. Что, впрочем, не мешает мне вполне однозначно относиться к американскому государству. Государству, не только ведущему свой народ в пропасть вырождения, но и провозгласившему "империей зла" мою собственную страну – между прочим, ни разу в истории первой на США не нападавшую. Даже когда японцы вступили в войну и мы должны были поддержать их, как союзники, Дитль надеялся сохранить хоть какой-то мир со Штатами – хотя что это был за мир, я уже рассказывал. Но Рузвельту и его большевистским друзьям в Кремле была нужна война, и бомбардировки американской авиацией наших торговых судов в азиатских водах не оставили нам выбора...

– А кто такой Линдберг? – перебила Марта. – Я вроде слышала это имя, но никак не могу вспомнить...

– Вот-вот, – вздохнул Фридрих, – персонажей глупых американских фильмов вы помните, а настоящих героев Америки... Чарльз Линдберг – один из лучших летчиков в истории. В 1927 году он совершил первый в мире одиночный перелет через Атлантику. 33 с половиной часа без сна, на самолете, представлявшем собой топливный бак с крыльями – вообще не имевшем обзора вперед, если не считать маленького окошка перископа, неустойчивом и отвратительно управлявшемся, над лишенным всяких ориентиров океаном, без радиосвязи, без сложных современных приборов... Это был подвиг, равного которому в невоенное время я не знаю и теперь. И как Америка отплатила своему герою? О нет, не забвением – это было бы слишком хорошо. Для начала – массовой истерией обожания, в результате чего он не мог даже сдать рубашку в прачечную без того, чтобы ее тут же не украли фанаты, а толпы репортеров следили за каждым его шагом, оставляя его в покое только в воздухе. Потом у него похитили малолетнего сына. Полиция оказалась бессильна, Линдберг заплатил выкуп, но его ребенок был уже мертв, он погиб еще в день похищения. Репортеры, естественно, были тут как тут, не преминув напечатать в газете фото полуразложившихся останков... Спасаясь от всего этого кошмара, Линдберг поехал в Дойчлянд. Его приятно поразил контраст между вечно преследующей его толпой на родине и величавым спокойствием нашей страны. Он хотел остаться в Райхе, но, увы, то были времена Хитлера с их юдофобскими перегибами, увидев которые, Линдберг переменил свое решение и вернулся. Но он оставался противником войны с Германией и, веря, что столь любезные вам свобода слова и право каждого на выражение своего мнения – не пустые слова в США, активно выступал с этой позицией. Он всего-то навсего не хотел, чтобы в этом конфликте лилась кровь его соотечественников. И как соотечественники его отблагодарили? Заклеймили как "антисемита", пособника нацистов и чуть ли не ближайшего сподвижника Хитлера. Газеты печатали карикатуры и вырванные из контекста фото, авиакомпании одна за другой отказывали отличному летчику в работе... И фактически эта травля, пусть и не столь интенсивная, как в первое время, продолжалась еще тридцать лет, до самой его смерти. Линберга не спасло даже то, что он ушел добровольцем воевать с Японией. Жаль, что после войны он не перебрался к нам, при Дитле ему нашлось бы достойное место в Райхе. Но он, очевидно, до конца хотел доказать американцам, насколько они неправы...