Текст книги "Семья Рубанюк"

Автор книги: Евгений Поповкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 59 страниц)

– Та девушка, о которой тебе писали.

Оксана метнула на Петра быстрый взгляд.

– Волкова?!

Петро покосился на тещу; та делала вид, что не слышит разговора, или действительно не слышала. Оксана тайком от матери шутливо погрозила Петру кулаком.

Несколько минут ехали молча. Увидев триумфальную арку, белеющие за ней хатки внизу, Оксана порывисто приподнялась; на ресницах ее блеснули слезинки.

– Не выдержало сердце солдата, – смеясь сквозь слезы и пряча за шуткой волнение, сказала она.

…Катерина Федосеевна и Василинка, поджидая невестку, старательно прибрали, развесили на стенах вышитые рушники, наставили цветов, аккуратно сложили книги Петра.

Оксана, поцеловавшись со всей родней, оглядела комнатку.

– О, и электричество есть? – воскликнула она восхищенно.

– Скоро и радиоузел открывается и телефон будет, – похвалился Сашко́.

– Знаешь, Петро, – говорила Оксана, приводя в порядок прическу перед зеркальцем, – в Германии приходилось жить в разных домах и квартирах. Просторнее, удобнее, чем вот у нас, ничего не скажешь… ванны, газ и все такое прочее… а вот не променяла бы этой хатки ни на что.

– А мы как раз мечтаем сдать свои хатки в архив, – улыбнулся Петро. – Ну об этом потом. А пока… ванны пока предложить не можем, но чугунок горячей воды к твоим услугам.

Оксана, потрепав его за чуб, принялась распаковывать чемодан.

Василинка помогла ей умыться, потом побежала за Настунькой.

Пока накрывали в комнате у Петра стол и Остап Григорьевич колдовал в кухне над бутылками, Петро и Оксана вышли на воздух.

– Давай к Днепру пройдемся, – предложила Оксана.

– Не намерзлась в дороге?

– Ну-у! Потрогай, какие горячие руки.

Они прошли в сад, потом, обнявшись, стали спускаться тропинкой к реке. Под ногами вяло шелестели мертвые влажные листья, в почерневших от первых заморозков кустах перепархивали стайки воробьев.

– Что же ты, Оксана, о Волковой ничего не спрашиваешь?

Оксана сняла с дерева багряный, свернувшийся в трубочку листок, разглаживая его на ладони, произнесла с усмешкой:

– Если есть о чем, ты и сам расскажешь.

– Особенного нечего рассказывать.

– А не особенного?

– Тебе ведь кто-то писал, что у меня роман с ней. Все это чья-то фантазия! А Волкова очень славная, ты убедишься. Думаю, что вы с ней сдружитесь.

Оксана промолчала. Лицо ее вдруг стало грустным.

– Не всем, Петрусь, посчастливилось вернуться к своим близким, – сказала она. – Помнишь, я тебе о Саше Шляховой писала. Она так мечтала о встрече с матерью, с сестрой и братишкой!

– А Машенька Назарова? Ты писала, что она была ее снайперской парой. Жива?

– Машенька до конца воевала, потом домой; в Москву, уехала. У нее очень хороший друг есть, майор Касаткин. Она, вероятно, замуж выйдет за него.

– Маша заслуживает большого, настоящего счастья! – горячо сказал Петро.

– Хорошая девушка, – отозвалась Оксана.

Спустя немного времени, поднимаясь в село переулком, они уже невдалеке от своей хаты увидели Василинку и Алексея Костюка.

– Фу ты, каким он франтом стал! – с веселым удивлением произнесла Оксана, увидев на Алексее модное городское пальто и шикарную кепку.

Алексей подхватил Василинку под руку и быстро зашагал навстречу.

– С приездом, землячка! – сказал он, протягивая большую руку.

Светлые, слегка раскосые глаза его искрились, губы подрагивали в улыбке.

Оксана лихо, как заправский вояка, козырнула:

– Здравия желаю, товарищ директор.

Глаза ее вдруг озорно сузились. Обхватив Алексея за шею, она поцеловала его в губы.

– Тебя, Лешенька, следует, – сказала она, посмеиваясь, – за звездочку, за все…

– Раз следует… давай еще, – не растерялся Алексей и протянул руки для объятий.

Оксана отстранилась.

– Но, но! – шутливо пригрозил Петро другу.

– Что, Лешенька, о Нюсе слышно? – спросила Оксана. – Где она сейчас?

– В Каунасе. Вчера письмо получил.

– Домой собирается?

– Непременно…

Они стояли, радуясь тому, что можно вот так стоять всем вместе и говорить обо всем, о чем хочется, а можно и ни о чем не говорить, – только ощущать, что жизнь снова удивительно хороша и будет еще лучше!..

Оксана вспомнила, что Василинка бегала за Настунькой.

– Что же ты мою сестричку не привела? – спросила она, нетерпеливо поглядывая по сторонам.

– Мы с ней разминулись. Она узнала, что ты приехала, побежала к нам.

– Пойдем посидим у нас немножко, – взяв Алексея за рукав, предложил Петро.

– Со всем бы удовольствием! В район меня вызывают.

– Они же теперь начальство!

Алексей яростно замахнулся на съязвившую Василинку, но та проворно увернулась.

Оксана, смеясь, загородила ее руками и в эту минуту заметила стройную, ладную девушку, вышедшую из хаты Варвары Горбань.

– Кто это? – спросила она.

– Это Волкова… учительница, – сказал Петро, с улыбкой взглянув на жену.

– Позови ее.

– Зачем?

– Ну, позови.

Петро окликнул девушку и сделал шаг ей навстречу. Волкова подошла.

– Знакомьтесь, Полина, – сказал Петро, представляя ей жену.

– Я о вас слышала много хорошего, – сказала Оксана, сильно пожимая руку девушки и оглядывая ее с пристальным вниманием.

Девушка вполне спокойно, с едва уловимой усмешкой в голосе ответила:

– Насколько мне известно, вы слышали обо мне не только хорошее.

Она глядела Оксане в глаза прямо и независимо, и вся ее стройная фигурка в новой, ладно сшитой шубке с каракулевой опушкой и выражение ясных глаз на нежном, румяном лице словно говорили: «Я знаю, что ничто плохое ко мне пристать не может, а вы уж там думайте, что хотите…»

– Вам, кажется, успели даже написать обо мне, – добавила она безразлично.

– Ну, то чепуха! – быстро сказала Оксана. – К досужей бабьей болтовне я не прислушиваюсь.

Для первого знакомства разговор между ними был необычен, и Петро мысленно поблагодарил Алексея, который ловка повернул беседу.

– Я с вами совет хотел иметь, да не собрался, – сказал он Волковой. – Комсомольцев у нас в эмтеэс еще маловато. Может быть, пока комсомольскую группу создадим?

– Пожалуй, следует.

Алексей заговорил о молодых ребятах, взявшихся восстанавливать МТС, беседа стада общей, и когда спустя несколько минут Волкова, торопясь в школу, стала прощаться, Оксана сказала:

– Вы обязательно заходите к нам.

* * *

После обеда Оксана, устав от встреч, разговоров, расспросов, сняла свой китель, переоделась в легкое платье и прилегла на постель.

Петро сел рядом.

Хмурые сумерки глядели в комнату. Было слышно, как мать, звякая посудой, переговаривалась с Пелагеей Исидоровной. Монотонно поскрипывали от ветра ставни за окном.

– Петро?

– Что?

– А Полина эта – интересная девушка. Я представляла ее себе иной. Старше и… легкомысленней.

– Ты посмотришь, с каким огоньком она работает! И в школе и с комсомольцами. Людей мало было, так она и сельраде и на фермах помогала. Побольше бы таких в селе!

– Ничего, война кончилась, Петрусь. Теперь все возьмемся за дело.

Оксана лежала с закрытыми глазами. Петро вглядывался в родное лицо и прислушивался к ровному, спокойному дыханию жены; порыв нежности сжал его сердце.

XVIII

В морозный декабрьский день у сельрады, завизжав тормозами и взметнув комья снега, остановилась легковая машина.

Громак, выглянув в окно, увидел: из машины вышел секретарь райкома Бутенко, за ним – жена его Любовь Михайловна и еще кто-то, в офицерском кожаном пальто и шапке-ушанке.

Громак, надев шапку и полушубок, вышел к ним.

– Знакомься, парторг, – сказал Бутенко, легонько подталкивая к нему женщину в кожаном пальто.

Только внимательно вглядевшись, Громак узнал Нюсю Костюк.

– Видишь, какие кадры селу возвращают? – сказал Бутенко, довольно улыбаясь. – Кавалер четырех боевых орденов… член партии., гвардии старший лейтенант запаса.

– Ой, вы столько наговорили, Игнат Семенович! – произнесла смущенно девушка.

– Ты еще не сообщил, что на боевом счету у Нюси больше трехсот вылетов, – подсказала Любовь Михайловна.

– Ну, с приездом, с приездом! – догадался, наконец, сказать Громак. – Мы дуже рады. Проходите, пожалуйста, в помещение, погрейтесь. Морозец кусается сегодня…

– Я собственно на ваше совещание приехал, – сказал Бутенко. – Состоится?

– А как же? На три часа назначили. Люди пообедают – и начнем…

Бутенко посмотрел на часы:

– Тогда ты, Любовь Михайловна, поезжай к Остапу Григорьевичу и завези домой Нюсю, а мы с парторгом потолкуем.

– Хотел спросить вас, Игнат Семенович…

Громак отозвал Бутенко в сторону и, поглядывая на Нюсю, что-то зашептал.

– Ей уже известно, – сказал Бутенко. – Это о Григории Срибном, Нюся…

– Я знаю, – тихо произнесла девушка, и Любовь Михайловна, заметив, как опустились углы ее губ и потемнели глаза, ободряюще положила руку на ее плечо.

Известие о приезде Костюк мгновенно облетело все село. Желающих повидать и поприветствовать землячку-летчицу было много. Но Нюся пока из хаты не показывалась. Она сидела, обнявшись с Оксаной; им, задушевным подругам, нужно было столько поведать друг другу!

В четвертом часу Оксана спохватилась:

– Мне на совещание идти надо. Петро и тебя приглашал. Пойдем, Нюся, он сегодня о своей карте докладывает.

По дороге, продолжая незаконченный разговор, Оксана спросила:

– Ты что же, на фронте ни с кем и не дружила?

– С дивчатами. А ребят… Вообще много их приставало, И хороших и плохих. Ты же знаешь, у нас с Гришей Срибным…. Да вот видишь – не суждено было…

Оксана порывисто обняла подругу.

Небо заволокло облаками, сеялся колючий и частый снежок. Мороз прихватывал все крепче. Оксана терла нос и подбородок шерстяной варежкой, прибавляла шаг.

Хата Малынца, переоборудованная под красный уголок, была залита электрическим светом, в узорчато расписанных морозом окнах маячили неясные силуэты людей.

Оксана и Нюся протиснулись в двери и стали у стены. В красном уголке собралось человек шестьдесят.

…Петро уже заканчивал доклад, и Бутенко, сидевший за столиком рядом с Громаком, все время делал какие-то пометки в своем блокноте.

– Дельно, дельно! Молодчага! – говорил он, наклоняясь к Громаку и снова поглядывая живыми, внимательными глазами на раскрасневшегося от волнения докладчика.

Это был не обычный доклад о текущих работах в колхозе; на обсуждение актива – членов правления, бригадиров, звеньевых, коммунистов и комсомольцев села – Петро поставил такие вопросы, решение которых позволило бы криничанам в ближайшие годы превратить колхоз в высококультурное хозяйство, получать невиданные урожаи, добиться изобилия хлеба, мяса, овощей, плодов.

Многолетние мечты Петра, которые не покидали его даже в самые тяжелые дни на фронте, нашли свое воплощение в этом взволнованном докладе. Все, что впитал он в Тимирязевке, все, что воспринял из трудов великих русских ученых, должно было теперь послужить народу.

Он предполагал, что план его встретит сомнение, даже недоверие, и не ошибся.

– Извиняюсь, дозвольте вопрос? – спросил с места старик Грищенко. – Выходит, больше сотни гектар чернозема надо под лес отнять?

– Нет, это не, значит отнять, – быстро ответил Петро.. – Под лес мы займем всего семь процентов земли, а урожайность из-за этого поднимется вдвое, а то и больше.

Грищенко недоверчиво покачал головой и зашептался с соседом, и Петро, снова поднявшись, заговорил:

– Не верите? Думаете, это одна теория? Так я вам расскажу, что мне пришлось самому повидать. Видел я лесополосы в знаменитой Каменной степи. Это еще когда студентом ездил туда на практику. Зимой там, на участках, обнесенных лесом, дополнительно сохраняется по три с половиной сотни, а то и по полтыще кубометров воды на гектар. Это два добрых дождя! Нас мучают суховеи – злые ветры, а там они не страшны. Скорость ветра на полях, защищенных лесополосами, сокращается на треть, а иногда и наполовину по сравнению с открытой степью. И что интересно? Чем ветер свирепее, тем больше уменьшается среди лесных ветроломов его скорость… А урожай у них, знаете, какой? – Полтораста пудов на круг в этом году получили.

– А сколько лет тем полосам? – спросил Федор Лихолит.

– Пятьдесят!

Кто-то легонько присвистнул.

– Долго ждать!

– Столько ждать не потребуется, – горячо возразил Петро. – Посадки начнут оказывать влияние уже через пять-шесть лет. А главное, когда они будут, мы сможем по-настоящему планировать свой урожай. И на засуху оглядываться нам не придется.

Бутенко с одобрением слушал страстную, убежденную защиту плана. «Крепко выношено, – подумал он. – Драться за свой проект Рубанюк будет смело».

Он взял слово первым.

– Не знаю, как вас, товарищи, – начал он, оглядывая тесно сидящих людей, – а меня доклад очень удовлетворил. Прямо скажу, получил большое удовольствие.

– Добре рассказал, – подал из угла сипловатый голос Андрей Горбань и, вытерев изнанкой шапки вспотевший лоб, подался вперед, приготовясь слушать секретаря райкома.

– Не напрасно затратил несколько лет Рубанюк на свой труд, – продолжал Бутенко. – Вы имеете теперь, так сказать, полную инвентаризацию ваших почв, их агрономическую характеристику. Это большое дело! Председатель ваш не только доказал с цифрами в руках, что вы можете с помощью травопольной системы и лесозащитных полос брать из года в год устойчивые и высокие урожаи… Он показал, как это сделать… Колхозный строй создает все условия для повышения плодородия почвы, это закон социалистического земледелия. И я не сомневаюсь, что вы порадуете страну большими достижениями. Правда, посадить лесополосы не так просто. Понадобятся очень большие усилия. И тут вы должны хорошенько все продумать. Но я хочу заглянуть немножко вперед. Когда вы достигнете высоких, устойчивых урожаев – а вы их достигнете, начав создавать многоотраслевое хозяйство, – тогда уровень вашей жизни настолько поднимется, что сейчас даже трудно себе представить. Вот на этом мне хочется задержаться подробней.

– Просим!

Бутенко шагнул к трибуне.

– Вы уже планируете новое строительство. У вас намечены три фермы, бригадные таборы, два новых амбара, механическая мастерская, клуб… А в дальнейшем Рубанюк мечтает, насколько мне известно, и о постройке хороших жилых домов по новому типу для всех колхозников. Так, Петро Остапович?

– Совершенно верно.

– Что ж, идея неплохая. Но давайте все обсудим трезво. По-хозяйски и по-государственному. Не следует увлекаться тем, что пока преждевременно, что отвлечет внимание колхоза от главной задачи.

– Вон во второй бригаде стоит одна уже агромадина, – ехидно поддел кто-то у двери, – без крыши, без полов…

– Людей пришлось на уборку переключить, – ответил на реплику Петро. – Вы разве не знаете, Пилип Гаврилович?

– К весне достроим, – уверенно добавил Ефим Лаврентьев.

– С полевым станом у вас вышла осечка, это верно, – заметил Бутенко. – А почему? Плохо рассчитали свои возможности.

– Табор добрый будет, чего там дед Пилип насмешки строит?! – вставил Федор Лихолит. – Весна нас трошки с толку сбила.

– Прикинем хотя бы приблизительно, какой материал вам потребуется, – продолжал Бутенко. – Петро Остапович, сколько кирпича на полевой стан у вас идет?

– Двести тысяч.

– Немало. На строительные работы тысячи четыре трудодней затратите да столько же на заготовку материала. Так?

– Приблизительно.

– Это только на один полевой стан. Вам надо два стана да три фермы… Затем клуб… Ты что-то говоришь, Варвара Павловна?

– Нет, ничего. Натопили – дохнуть нечем. Ф-фу!

– Федор Кириллович, ты там поближе, – сказал Петро, – толкни форточку.

Бутенко переждал, пока Лихолит возился с примерзшей форточкой.

– Так вот, дорогие товарищи. Только укрепив свое общественное, артельное хозяйство, вы создадите прочную экономическую базу для дальнейшего движения вперед. Вот тогда… – Бутенко улыбающимися глазами обвел сосредоточенные лица слушателей, отпил воды из стакана, – …тогда уж нам по плечу будет и то, о чем сейчас мечтает ваш председатель. А помечтать с вами и я не прочь. Почему не наметить себе перспективу? Как я представляю себе Чистую Криницу через две-три пятилетки? Есть такой колхоз «Красный Октябрь» в Кировской области. Слышали? Там в домах колхозников и водопровод, и ванны, и даже кое-где есть центральное отопление. Вот какие дома будем строить, когда колхоз по-настоящему разбогатеет: просторные, в несколько комнат, с большими окнами, высокими потолками, теплой уборной, с верандой, ледником. Именно такие! Прибедняться тогда нам будет нечего.

– Дозвольте спросить? – не утерпел Андрей Гичак, слушавший его с большим любопытством. – Пожить в такой хатыне, как вы говорите, никто не против. И чтоб потолки высокие и окна… А сколько же годов я буду строить такую квартиру? А натоплю как такую? Там одной соломы арб сто надо. Или стекло, возьмем… Вы говорите, окна большие. Сейчас если разобьется, вставить – забота небольшая, в крайнем разе подушкой заткнул…

В зале дружно засмеялись.

– И городит черт-те что! – возмущенно сказала Варвара Горбань.

– Ничего, ничего, – смеясь вместе со всеми и подняв руку, сказал Бутенко. – Вопросы у Андрея Ананьевича законные… Но ведь прежде чем вы начнете так строиться, экономическая база наша должна окрепнуть во много раз. Тогда уже ни о стекле, ни о топливе тревожиться не придется… А я ведь еще и не все обрисовал, как у нас будет, – продолжал Бутенко. – Хорошими уголками природа нас не обделила. Парки надо будет разбить. Спортивный стадион для молодежи соорудить, водные станции. Верно, Волкова? Я бы скульптуры расставил у общественных зданий, в парке, на площади. А то и фонтанчик бы провел. Вышел вечерком, посидел с кумом или сватом… Хорошо-о!

Кто-то смачно крякнул, и все дружно засмеялись.

Бутенко заметил, что большая часть присутствующих слушает его с живым интересом, но кое у кого на лицах появились скептические улыбочки.

– Тут, я вижу, некоторые сидят и думают: «Вот загинает секретарь райкома», – сказал Бутенко. – Так, Андрей Савельевич?

– Есть трошки, – чистосердечно сознался Горбань, и все снова засмеялись.

– Дожить бы до такого! Потом и умирать, – сказал Яков Гайсенко, вытирая платком потное лицо.

– А ты что, запланировал себе жить еще годиков пять – десять, не больше? – спросил Бутенко. – Я, например, не таясь скажу: хочу пожить при коммунизме, очень хочу! Самое заветное мое желание. И думаю, лет десяток прихвачу… Да и другие, конечно, не против… А чтобы это не осталось лишь мечтой, каждый из нас пусть сообразит, подсчитает, обдумает, какие неотложные хозяйственные задачи надо решать сегодня, какие резервы не используются в колхозе, как спланировать новые таблицы севооборота, предложенные вашим председателем. Вы же опытные хлеборобы и знаете, насколько важно выбрать ту культуру, которая на ваших землях родит охотнее. Скажем, озимая, пшеница дает наибольший урожай – значит, клин под нее надо расширить. Обсудите, сколько зерновых, сколько технических культур следует планировать. В каких полях севооборота разместить их с наибольшей пользой для дела. Горбань пусть свои претензии о животноводстве предъявит, о водоплавающей птице. О большой пасеке пора подумать, о поливных огородах… В общем, по-хозяйски все взвесьте, обсудите. Вот тогда сегодняшнее совещание сможет поставить интереснейшие проблемы…

Бутенко сел, а Петро, наблюдавший за своими активистами с разгоревшимся лицом, сказал:

– Ну, я думаю, у каждого найдется о чем поговорить сегодня… А пока, я вижу, курцы кисеты повытягивали. Давайте перекурим?

– Курить на двор, товарищи! – строго предупредил Громак, стуча карандашом по графину.

В хате задвигали скамейками, зашумели, заговорили все сразу, перебивая друг друга, устремляясь к двери. В духоту помещения, разгоняя запахи отсыревших полушубков, мокрых валенок, хлынул морозный воздух.

– Ну как, Нюся? – спросила Оксана. – Разговаривали когда-нибудь в селе о таком?

– Если бы не война, все это уже было бы, – сказала девушка.

Они стояли на крыльце, прислонившись к перильцам. Колхозники, узнавая, подходили к ней, пожимали руку.

Оксана, заметив протискивающуюся сквозь толпу Волкову, окликнула ее:

– Полина Ивановна! Знакомьтесь. Нюся, это секретарь нашей комсомольской организации.

Девушки обменялись рукопожатием.

– Демобилизовались или в отпуск приехали?

– Демобилизовалась…

Рядом, попыхивая огоньком цыгарок, дружно хохоча, переговаривались:

– Дед Мехводий… Слышите вы, черти безрогие? Дед Мехводий придет с кузницы и к своей Кабанчихе: «А ну, набуровь воды в ванну!»

– Кха-кха-кха!

Кто-то простуженным баском яростно доказывал собеседнику:

– Что ты мне говоришь – двенадцать? На квадратный метр всегда клали шешнадцать. Если пазовая черепица, марсельская называется… А желобчатой тридцать две штуки… Вот и считай…

– Нам бы такие выпасы, как у сапуновцев, – завистливо вздыхал кто-то в сторонке. – Ох же и выпасы!

– А чем наш плох, тот, что за Долгуновской балкой? Туда только хозяина путного, чтоб по-культурному…

После перерыва Громак объявил, что в прениях собираются выступить двенадцать человек.

– Будем, товарищи, сегодня сидеть хоть до светанку, – предупредил он, – а свое мнение все должны высказать. Вопрос решаем не о паре быков.

Первой предоставили слово Варваре Горбань. Для нее оказалось неожиданностью, что ей пришлось говорить раньше других, и она, краснея и смущаясь, попыталась было отказаться. Но Громак, подбадривающе ей улыбаясь, объявил:

– Послушаем Варвару Павловну. Боялась она принимать бригаду, а сейчас крепко держит первенство по колхозу и никому не отдает переходящего знамени Ганны Лихолит. Просим, Варвара Павловна!

Неторопливо спустив на плечи теплую шаль и поправив волосы под голубой косынкой, Варвара сказала:

– Пока тут перерывались на перекур, я разного наслушалась. Один и такое ляпнул: «Это, говорит, сказки на салазках. Дуже, говорит, Петро Остапович высоко нас подсаживает, как бы не хряснуло и то, что сегодня имеем».

– Кто это так? – спросил Федор Лихолит, подозрительно скосив глаза на деда Кабанца, примостившегося у печки.

Варвара вытерла губы платком.

– Он, если ему совесть дозволит, встанет и сам перед народом скажет. А я свое выскажу. И не только свое… Мы тут посоветовались с дивчатами. Дуже завлекательно все сегодня объяснили. Мы со всем согласные. Как говорится, кто за добром не пойдет, тот его не найдет…

– Верные слова, Варя! – воскликнул старик Грищенко.

– Конечно, работать придется не абы как, если собрание решит, что надо и лес сажать, и поливные огороды заиметь, и за другие отрасли взяться крепко… В другой раз, может, сытного куска недоедим, недоспим трошки, так это ж для самих себя. И мы этого не боимся. Из злыдней колхоз вылез. Осенний сев провели вовремя, качественно. Пары подняли тоже вовремя. Семенами себя обеспечили. Дали руководителям обещание взять на тот год такой урожай, какого никогда не сымали, по двадцать пять центнеров пшеницы с гектара. А теперь я еще такое скажу… Было в войну и в оккупацию трудней, и то выход находили. А теперь легче…

– Тут, Варвара Павловна, ты немножко не права, – прервал Бутенко, поднимаясь. – На легкие успехи себя настраивать нельзя. Будет трудно. Учтите, что вам предстоит, помимо всего прочего, плавни осваивать. Никита Сергеевич Хрущев твердо этот вопрос ставит. Так что трудов перед вами много.

– Мы же теперь, Игнат Семенович, землю не лопатками вскапываем, как в оккупацию, – возразила Варвара. – Сейчас в эмтеэс тракторы есть, комбайны. Электричество свое. Немного полегче…

– Вот это верно!

– Я такой вопрос хочу нашему правлению поставить. Неправильно у нас трудодни пишутся. Нормы застарели. Передовики наши выполняют их гуляючи, а тому, кто приленивается, это дуже удобно. На подсобных работах, в хозяйственной бригаде, получают больше, чем в степи…

– Насчет норм правильно! – крикнул с места Федор Лихолит. – Урожайность не учитывается. Сколько бригада ни соберет, ей пишут одинаково.

– А ты встань и выскажись, – предложил Громак.

– Черед до меня дойдет – я скажу. А нормы надо переглядеть.

– Ну, я с тем заканчиваю, – проговорила Варвара. – Если что не так, извиняйте.

– Чего же, очень хорошо выступила! – Петро захлопал, его поддержали.

– А ты, Андрей Савельевич, тоже встань да скажи, – голосисто крикнула Варвара мужу, сидевшему в противоположном конце помещения. – Про кормовой бурак скажи, про травяной клин… Чего стесняешься?

Горбань отмахнулся, но его кто-то шутливо подталкивал, и он встал, вышел к столу.

– Хотел других послушать, ну да ладно… – проговорил он, доставая из кармана тетрадку и разворачивая ее. – Проводил я позавчера собрание своей животноводческой бригады, и вот что мы порешили… Если правление больше внимания на фермы уделит, мы через два-три года не меньше, чем Остап Григорьевич со своим садом, будем давать колхозу прибылей… Хвалиться дуже не буду, а скажу. Обязались мы сами перед собой средний живой вес крупного рогатого скота довести до полтыщи килограммов. Настриг шерсти с овцы не меньше четырех кило… Удой молока поднять втрое… Это на первое время… Ну, все наши цифры тут записаны. Только без многолетних трав и корнеплодов все они будут потолочные…

Он обстоятельно и со знанием дела говорил о корнеплодах и концентратах, о зеленом конвейере, комплексной механизации фермерского хозяйства артели.

Петро слушал и радовался. Значит, по душе пришлось новое для Горбаня дело, если он так все продумывает, прикидывает, взвешивает.

Самым коротким было выступление Ефима Лаврентьева.

– Я так мыслю, – сказал он, расправляя пальцами широкие усы: – Петро Остапович на добрые дела нас приглашает. Дружно возьмемся, введем новые севообороты не позже будущего года, уже в пятидесятом году вступим в первый год севооборота. Надо браться! А руки наши никакой работы не боятся…

Громак и Федор Лихолит высказали по-разному общую мысль. Если поддержать предложение Варзары Горбань и пересмотреть и повысить нормы, резко повысится производительность труда, сократятся сроки проведения сельскохозяйственных работ. Тогда будет достаточно времени и для лесонасаждений, и для нового колхозного строительства, и для освоения плавней, для создания больших ферм и новых плантаций.

Уже к концу совещания, затянувшегося до часу ночи, выступил Остап Григорьевич. И хотя все устали, кое-кто успел тайком вздремнуть и Громак поторапливал ораторов, чтобы они «закруглялись», старый Рубанюк, как все поняли, не намерен был торопиться. Выйдя к столу, он не спеша снял и аккуратно сложил кожух, оправил праздничный пиджак с партизанской медалью на лацкане, полез в карман за очками.

– Надолго настраиваешься, Григорьевич? – иронически осведомился Андрей Горбань.

– Надолго, – с невозмутимым спокойствием ответил Остап Григорьевич. – Это не так, что «была не была – катай сплеча». Печка трошки и подождать тебя может.

– Ничего, время еще терпит, – сказал Бутенко. – Послушаем.

Остап Григорьевич с минуту помолчал, медленно и негромко заговорил:

– Расскажу одну быль. А вы слушайте и на усы себе мотайте, у кого есть. Лежали в бурьяне, под жерделами, два хлопчака. Оба босые, оборванные. Лежали они в бурьяне потому, что стыдно им было показаться перед людьми. Не было у них ни чобот с бульдогом, которыми похвалялись на улице другие парубки, пиджачишков не было. А дело случилось на пасху. И об чем же эти двое хлопчаков между собой говорили?

– Прослышали они, эти хлопчаки, – продолжал Остап Григорьевич, – про какую-то Калифорнию. Будто такая страна есть или в Америке, или в Африке. Вроде там валяется под ногами золота и алмазов, как у нас в саду яблок после бури. И замыслили себе хлопчаки раздобыть лодку, ружьишко какое-нибудь и плыть по Днепру до той самой Калифорнии, абы не видеть убожества, в котором проживали. Батрачили обое у куркулей, ну, а жизнь эта известная… Один из тех пареньков Андрей Горбань, второй – Иван Рубанюк. Вот он сидит Андрей Савельевич, и скажет сам, было так или не было.

– Было, было, истинная правда, – охотно подтвердил Горбань.

– Ну, а теперь я такой вопрос ставлю. Кто из хлопчаков наших будет в мечтаниях своих про ту Америку с Калифорнией думать? На какого дидька лысого сдалась она нам, когда теперь вон какая жизнь перед нами открытая! И тот, кто в думках своих не вперед глядит, а на одном месте хочет топтаться, нехай про тех двух хлопчаков вспомнит…

Остапу Григорьевичу дружно и весело зааплодировали, а он, смахнув пот, обильно проступивший на лысине, продолжил:

– Прошу меня поизвинять, что, может быть, говорил не к делу. Но дело у нас идет своим чередом, сложа руки не сидим. Расскажу про свою бригаду. Хвалиться пока еще рановато, далеко нам до колхоза «Сичь», ну, а дальше будет видно.

– Вы о сичевиках расскажите, тато, – попросил Петро, не без гордости наблюдавший за тем, с каким интересом люди слушают отца.

– Про них можно всю ночь рассказывать, и то времени не хватит. Ну, я трошки скажу… Был я, как вы знаете, незадолго перед войной в колхозе «Сичь», под городом Запорожье. Ходил, глядел. «Ай, думаю, что разумная людына может сделать!» Одних ветроломных полос, по семь рядов, посадили сичевики двадцать семь гектаров. Тысяч полтораста деревьев стоит у них – там, не меньше. Если в ряд растянуть, и в двадцать километров не уберется. Под садами да лесопосадками шестьсот гектаров земли у них без малого занято. Спрашиваю садовода – моих лет человек, Ананий Калинович, – спрашиваю: «Да у вас тут, Ананий Калинович, наверное, испокон веков садами занимались?» – «Какой там, говорит, в тридцать первом году только колхоз поселился! На дубах по Днепру приехали, когда остров Хортицу водой заливать стали. Раньше голая степь была. С Маныча как задуют, бывало, ветра, все чисто выметало. Сеять – сеяли, но косить не всегда приходилось». – «Так-таки голая степь была?» – спрашиваю. «Ничего этого, что вы видите, не было. Надоумил нас председатель, он и колхоз создавал. Партийный человек, Иван Константинович Лотко. „Давайте, говорит, дружно возьмемся, можно такие сады развести, не хуже, чем в Крыму, будет“. Многие тогда в сомнение взяли… Ну, а теперь сами видите». Ходил я, смотрел, и еще тогда мне в голову ударило: чем мы хуже сичевиков?! Сделаем! Война помешала, мы бы уже, знаете, чего у себя понасажали?

– Вы расскажите, что уже сделано, – подсказал Громак, – и что намечаете.

– Скажу. Заложили в этом году новый питомник на пятьдесят тысяч деревьев. Весной саженцев можем дать сколько надо. Посадить, конечно, посадим, все по плану. Но дерево, как говорится, посадить легко, а вот вырастить его трудно. Тут дружно надо будет всем взяться. Новые школки, плантации планируем. Комсомолу спасибо – семенами обеспечили, осенью в лесу ребята насобирали. Имеем семена ясеня, клена татарского, желудей достаточно.

Любовь Михайловна, записывавшая что-то в книжечку, спросила:

– Они у вас, Остап Григорьевич, просто лежат, семена, или вы их к посеву подготовляете?

– Как это так «лежат»! – Остап Григорьевич даже обиделся. – Вы за труд не посчитайте, утречком загляните в наш амбар. Крылатку подсушили, сложили, как положено, в мешочки, подвесили к потолку. Сосну всю осень просушивали, перетерли, на ситах очистили. Желуди – в песочке. Правда, беда у нас – ни одного градусника не осталось. Вы же знаете, Любовь Михайловна, сколько возни с семенами. С бересклетом одним бородавчатым хлопот не оберешься. Скудней держи при температуре десять – двенадцать градусов, потом еще сто двадцать – при одном-двух градусах. Иначе, сей не сей, не взойдет…