Текст книги "Семья Рубанюк"

Автор книги: Евгений Поповкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 59 страниц)

– Шестьсот с гектара хотите взять?

– Не меньше.

Дивчата работали дружно и быстро ушли вперед. Шутки и громкий смех их были так заразительны, что Петра внезапно охватило непреоборимое желание ощутить себя частицей этого жизнерадостного коллектива. И не просто раствориться в нем, а быть первым среди этих сильных и ловких людей. Так когда-то, в школьные годы, хотелось отвечать учительнице лучше всех, быть выносливее сверстников. Так в юношеские годы хотелось во всем быть впереди.

Не утратил ли он привычки к физическому труду, былой сноровки?

– Дай-ка, Ганя, твою тяпку, – нетерпеливо сказал Петро. Он пошел к дивчатам, вызывающе крикнул:

– А ну, кто тут у вас первая ударница?

– Свататься будешь?

– Там посмотрим. Может, и посватаюсь.

Маленькая светловолосая колхозница, проворно поправляя платок, неприметно подмигнула в сторону укутанной дивчины:

– Нюська! Самая ударная.

– Она, – поддакнула Ганна.

Петро стал рядом с Нюсей. «А вдруг отвык и опозорюсь», – мелькнула у него мысль. Но отступать уже нельзя было: засмеют.

Нюся лукаво посмотрела на Петра снизу вверх, молча сковырнула с мотыги налипшую землю.

– Ну, голубонька, давай нажми, – сказал Петро, – а то обгоню.

– Попробуй.

Петро сразу же ушел вперед, однако через несколько минут начал отставать. Нюся, не обращая внимания на подзадоривающих ее подруг, мотыжила свои рядки не спеша, ровно. Мотыга ее скользила так искусно, что было трудно оторвать взгляд от зеркально блестящей стали, как бы поющей в гибких руках девушки. Легко обогнав Петра, она выпрямилась, чтобы передохнуть.

«Если к меже приду первым, Оксана меня любит», – загадал Петро. Подумав об этом, он твердо решил, что не сдастся, чего бы это ему ни стоило. Взяв держак поудобней, зашагал уже спокойнее и увереннее. Все внимание, все мысли его устремились на мотыгу, с сухим шуршаньем вгрызающуюся в землю.

Спустя немного времени Петро почувствовал, что Нюся его настигает. Пот катил по его лбу, заливал глаза, но вытереть его было некогда. Огромным напряжением сил он выдвинулся немного вперед. Но Нюся не хотела уступить. Она догнала его и вышла к меже первой.

«Значит, с Оксаной все ясно: не любит», – подумал Петро. Он вытер платком лоб и посмотрел на Нюсю, смущенно улыбаясь.

– В звено до нас, Ганька, твоего братеника! – крикнул чей-то звонкий голос. – Он и Нюську перегодя сумеет обогнать. Разве не видно, как хлопец работает!

Петро распрощался с дивчатами и зашагал к Днепру. Близился час, когда почтарь привозил свежие газеты.

Спускаясь тропинкой к яру, он услышал за спиной торопливые шаги. К реке, беспечно размахивая платком, спешила Нюся. Обгоняя Петра, она сошла с дороги, ускорила шаг.

Петро забежал вперед, расставил руки и загородил дорогу.

– Куда бежишь, соперница?

Нюся с визгом увернулась.

– В лекарню Ганька отпустила. Сестру проведать.

– Что с ней?

Нюся загадочно усмехнулась.

– Чего наш брат туда попадает? Хлопчик нашелся.

– Ого! В кумовья пусть Мелашка приглашает. Погуляем на крестинах.

– Погуляем, – согласилась Нюся.

Сейчас, когда она была без платка, Петро впервые увидел, какие у нее бойкие желто-серые глаза и добрая улыбка.

– Ты, Петро, на лодку или парома будешь дожидаться?

– Лодка есть? Поедем вместе.

Они подошли к реке. Нюся быстрыми, уверенными движениями отвязала лодку, села за весла.

– Давай буду грести, – сказал Петро. – Ты ж, верно, с досвета на работе. Отдохни.

Нюся, не отвечая, оттолкнулась от берега. Весла в ее сильных руках плавно опускались, вспенивая воду, легко взлетали вверх. Нарядная малиновая кофточка с короткими рукавами плотно облегала ее высокую грудь. Лодка скользила стремительно, без рывков, и губы девушки приоткрылись от удовольствия.

«Ну и дивчата у нас! Цены им нет, – думал Петро, с нескрываемым восхищением глядя на Нюсю. – На поле чудеса творят. Учиться поедут – профессора не нарадуются. И Оксанка такая».

– Учиться не собираешься, Нюся?

– Поеду.

– Куда?

– На летчицу хочу.

– О!

– Гриша Срибный слово взял. Он, когда приезжал, всем дивчатам голову закрутил. Одно: «Езжайте в летную школу».

– Ну, и кто же еще туда собирается?

– Марийка, его сестра, Катя Шевчукова, Настя Попова.

Нюся опустила весла, засмотрелась на воду. Нежное, не тронутое загаром лицо ее светилось безмятежной радостью. Спохватившись, она снова налегла на весла.

– Мне же поспешать надо, а я… В будущее воскресенье бал у нас, Петро, в клубе.

– Слышал.

– Премии за весенние работы будут раздавать.

– И знамя кто-то заберет?

– Мы заберем. Наше звено.

– А вдруг не ваше?

– Э, нет! Наше звено все премировки забирает.

– А другие терпят?

– Это нас не касается. Обязательство мы дали. Чего ж позориться?

Лодка уткнулась в берег. Нюся достала из кармана зеркальце, поправила волосы.

– Ну, Петро Остапович, до свидания.

– Погоди, вместе пойдем.

– Э, нет! Боюсь, – усмехнулась Нюся.

– Это откуда ж страх у тебя взялся?

– Оксана что скажет? Будь здоров, хлопче.

Она помахала рукой и пошла покачивающейся походкой к майдану.

XIII

По пути к дому Петро раздобыл у почтаря свежие газеты. Тут же, в садочке, он прочитал их и явился домой часа в три пополудни.

Сашко́, стороживший брата у калитки, кинулся навстречу. Он беспокойно вертелся около Петра, с несвойственным ему рвением услуживал, пока тот чистился, умывался. Причину его усердия Петро разгадал, подметив, как Сашко́ поглядывал на чемодан и неразвязанный дорожный мешок. Все деньги, присланные сыну из дома к окончанию Тимирязевки, Петро истратил на подарки родным, долго и любовно выбирал их и, растерявшись в первые часы встречи, забыл раздать их.

– Ну, иди, иди, кличь, – сказал Петро, улыбаясь. – Пускай разбирают свои гостинцы.

Василинка прибежала из кухни, вытирая на ходу руки. Катерина Федосеевна зашла, когда Василинка, обнимая Петра и ахая, уже разглядывала отрезы на платья, предназначенные ей и Ганне.

Отцу Петро привез фетровые валенки, подшитые желтой кожей, и трубку из самшита с Сельскохозяйственной выставка.

– Это же старый, когда обуется, как секретарь райкома Бутенко будет! – всплескивая руками, восхищалась Катерина Федосеевна.

Петро извлек из чемодана большую пуховую шаль с кистями, протянул ей.

– Ой же и гарный та мягкий платок! Сроду такого не носила, – восклицала мать, ощупывая шелковистую шерсть.

– На кого же вы будете в нем похожие? А ну, примерьте, – неистовствовала Василинка. – А Сашку́ что привез, Петрусь?

Петро посмотрел на заострившееся от ожидания лицо братишки и лукаво подмигнул Василинке:

– Ему хотел слона привезти – не пустили в поезд.

– Какого слона? – со слезами в голосе подозрительно спросил Сашко́. – Который с кишкой заместо носа?

– Во-во! С кишкой.

– Не надо мне слона-а-а! – отверг с возмущением Сашко́.

– Не мучай хлопца, – заступилась мать. – Петро же в шутку говорит, глупенький ты.

Петро с таинственным видом отозвал братишку в сторону, шепотом сказал:

– Тебе я такое привез… секретное…

Выпроводив мать и Василинку, он порылся в мешке и достал заводной, едко пахнущий краской танк.

– Это дело военное, – проговорил Петро, пуская игрушку по полу. – Мужчин только касается.

Сашко́ зачарованно смотрел, как танк пополз к столу.

Не без труда освоив игрушечную премудрость, он беспрерывно запускал танк, ползал за ним на коленях и вдруг, увидев в руках Петра янтарные бусы, ревниво спросил: А это кому?

– Бабе Харитыне.

– Знаю, знаю! – прищелкнув языком, крикнул Сашко́.

– Кому?

– Хитрый. Чтоб тато опять ругались…

– Это я сам буду носить.

– Оксане! – убежденно заявил Сашко́.

Он поспешно забрал свой подарок, побежал на кухню Петро задумчиво посмотрел на бусы, переливавшиеся на солнце, положил в чемодан…

К Костюкам он направился ранними сумерками. Алексей был у себя в коморе[5]5
  Комора – кладовая (укр.).


[Закрыть], строгал что-то на небольшом верстаке.

– Проходь в мой кабинет, – с усмешкой повел он рукой. – Скоро буду шабашить.

Петро присел на низкий сапожницкий стулец, огляделся. Глиняные стены коморы были оклеены ярко раскрашенными схемами моторов, тракторных деталей. Пол густо усеян свежей полынью и сосновыми стружками. Освещенный лампочкой от аккумулятора, блестел раскиданный по столу слесарный инструмент, матово чернел репродуктор самодельного приемника.

– Тут мой кабинет, тут и ночую, – пояснил Алексей. – Сам себе агроном, и блохи меньше кусают.

– Радио тоже ты смастерил?

– А кто же! Я, брат, почти все станции принимаю, – похвастал Алексей.

Он еще несколько раз стругнул рубанком по ребру доски, зажатой в тисках.

– Сеструхе старшой колыску для хлопчика делаю. Скоро закончу.

– Ты давай работай, – сказал Петро, – на меня не обращай внимания. Я пойду пока с Нюсей посижу.

– Нюська в хатынке, – сообщил Алексей. – Иди, и я сейчас прибуду.

В сени и дальше, в комнатку, двери были распахнуты настежь. Нюся гладила белье. Мелкие капельки пота блестели на ее верхней, чуть вздернутой губе, в мягких полукружьях под глазами.

– Не успела управиться, – сказала она, – ты не обижайся.

Петро пристроился за столом.

– Что Грицько пишет?

– Давно письма не было.

– И не обижаешься?

– А об чем писать? – ответила девушка, зевнув. – У него другой работы не хватает? Переводить бумагу…

– Ждешь его?

– Что ты такие вопросы ставишь, Петро? Пообещала – значит, все.

Нюся попробовала пальцем утюг, отставила его и отошла к лежанке, спрятав руки за спину, как бы грея их.

– А вот меня, оказалось, не ждали, – сказал Петро, и голос, против его воли, был глухим и печальным.

– Не знаю, – слукавила Нюся. – Видно, ты не дуже хотел. Кто любит, всегда найдет время, чтобы повидаться.

– А если никак нельзя было!

– Нельзя?! Ты, Петрусь, знаешь, кому это рассказывай… Увидев, за дверью брата, Нюся умолкла. Алексей уже приоделся и вошел с шумом, празднично настроенный.

– А ну, сеструха, кончай свой базар с бельем, – распорядился он. – Неси на стол, что там есть.

Он сел против Петра.

– И рад же я, – сказал он, – когда хлопцы наши приезжают. Повидал тебя, и вроде прежние годы вернулись. Верное слово!

– Хорошие годы были.

– Когда ты секретарствовал в комсомоле, и хлопцы как-то живей крутились. Теперь того уже нету.

– Хлопцы хорошо работали, – согласился Петро.

Друзья помолчали. Обоим было приятно вспомнить, как они строили клуб, создавали стрелковый тир, первыми начали вывозить золу на участки комсомольских звеньев.

– Немножко маху дал я, что не поехал учиться, – прервал молчание Алексей. – Так влюбился в трактор, когда нам дали «челябинцев»! Веришь, сплю, бывало, а мне магнето, жиклеры, зажигания только и снятся. Такой любитель этого дела…

– Это же хорошо, Леша! Знаешь, как нужны в селе такие руки!

– Не только в селе. Осенью и я в Киев подамся. Приезжал человек с ремонтного завода, приглашают… Деньги большие дают, квартиру.

Алексей встал и распахнул окно в сад.

Сев затем на место, он с минуту раздумывал. Ему очень хотелось выяснить, какие у Петра намерения относительно Оксаны, не станет ли он, Петро, на его пути.

– Ну, и жениться думаю… – нарочито равнодушным тоном проговорил он. – Оксану хочу брать. Она пусть учится, потом и я поступлю.

– И она согласие дала? – скороговоркой, почти шепотом спросил Петро.

От Алексея не утаилась тревога в голосе товарища. Он не забыл, как часто и охотно Оксана вспоминала о Петре, как вполошилась, узнав о его возвращении в Чистую Криницу. В мозгу Алексея пронеслась шальная мысль о том, что Петро не простит Оксане, если ему намекнуть, будто она его не ждала. «Сказать ему, что у нас скоро свадьба?» – подумал он, но не решился.

– Мы же с нею давно уже… – туманно произнес Алексей. – Правда, боится, чтоб из института не забрал, но я не против. Нехай учится. В Киев перееду, ей легче будет.

Петро расстегнул ворот рубашки. Ему нечем было дышать, в голове мутилось. Огонек папироски в его зубах вспыхивал все чаще. Голос дрожал, когда спустя немного он спросил:

– А отпустит тебя парторганизация из колхоза? Ты при эмтеэс состоишь?

Алексей неторопливо полез в карман за кисетом, старательно оторвал от сложенной газетки лоскуток на завертку.

– Из партии меня исключили, Петро.

– Исключили? Как это? За что?

– Так… Было одно дело, – сказал Алексей. – Не подчинился начальству. Да я об этом дуже не печалюсь. У механика, известно, хватает дела и без собраний да нагрузок.

– То есть как не печалишься?! Тебя партия в люди вывела, а ты… «не печалюсь». Слушай, Олекса, может, ты шутишь?

– Да нет, какие шутки! Я теперь вроде как беспартийный актив.

Петро порывисто встал с места, зашагал по комнатке.

– Ты же комсомольцем сколько был, Олекса. Как же ты мог вот так… бросить партию? Нас у партии много, а вот партия у нас, как родная мать, одна. Об этом думал?

– Думай не думай, теперь поздно. Переживем как-нибудь…

– Эх, ты…

– Да чего ты разошелся? – хмуро прервал Алексей. – Хочешь сволочью меня обозвать? Обзывай. Только мне что-то сдается, не за это ты на меня… Партийные дела не к чему сюда приплетать.

Алексей пыхнул дымом, сел удобнее.

– За Оксану нам с тобой споры нечего затезать, – сказал он, жуя окурок. – Она об тебе не дуже помнила.

Петро быстро надел кепку. Он подумал о том, что теперь уже говорить по душам с Алексеем не сможет, надо уходить. А Алексей, спохватившись, что зря обидел старого товарища, примирительно пробормотал:

– И чего это мы сцепились? Садись, Петро, повечеряем, тогда видней будет… что к чему.

Колеблясь, Петро постоял еще минуту, потом сел. Но в это мгновение за дверью, в сенцах, послышался голос Оксаны, и Петро, быстро вскочив с табуретки, кинул Алексею:

– Другим разом, Олекса, потолкуем. А сейчас спешу до дому.

Он выскочил в сенцы, посторонился, пропуская Нюсю и Оксану, несших угощение, и, перемахнув через ступеньки крылечка, пошел к калитке.

– Ты куда, Петро? – крикнула встревоженно Нюся, когда он уже взялся за щеколду.

Петро не откликнулся. Рывком открыл калитку, зашагал по улице. И только спустя несколько минут он заметил, что идет не домой, а к ветряку, в степь.

XIV

Несколько дней пожил Петро дома, а однажды, встав, как обычно, с рассветом, заявил отцу:

– Как хотите, тато, а без дела сидеть больше не могу.

– Примечаю, сынку, твое настроение.

– Пусть вам не в обиду это будет. Поеду в район договариваться о работе.

– Раз нужно, не препятствую, Повидайся с людьми…

В Богодаровке у Остапа Григорьевича оказались дела в райземотделе, и он решил поехать вместе с Петром.

Старший агроном Збандуто, к которому направили в районе Петра, встретил его очень любезно, расспросил подробно о Тимирязевке, о мичуринских опытах.

– Ну что ж, – закончив расспросы, сказал он. – Весьма рады молодым кадрам. Нам как раз нужен работник по полеводству.

– Ведь я специализировался как садовод, – напомнил Петро.

– Сочувствую. Но нам важнее полеводство.

Збандуто снял очки, пригладил волосы.

– У меня продуманы планы развития садоводства в районе, – сказал, нахмурившись, Петро. – Надо же правильно использовать мои знания и… считаться с желанием.

– Что за планы у вас?

Петро, все больше воодушевляясь, обстоятельно рассказал о давно созревших у него замыслах превращения Богодаровского района в цветущий сад, с богатыми питомниками, школками, парниками, теплицами.

Збандуто слушал его, не перебивая.

– Я вот в ваши годы желал виноделом быть, – сухо отстал он. – Ничего не поделаешь, молодой человек.

– Сделать все можно, – разгорячился Петро. – Знайте, что я все-таки буду заниматься садоводством. Иначе не было нужды и ехать мне сюда.

Збандуто провел рукой по толстому стеклу, лежавшему на голе, брезгливо посмотрел на пыль, приставшую к пальцам.

– Совершенно напрасно расстраиваетесь, – сказал он. – Поработайте годик-другой, где прикажут. А потом замените нас, стариков. Тогда распоряжайтесь, как душе угодно. Чувствуя, что может нагрубить, Петро повернулся и вышел, и прощаясь.

Проводив Петра неприязненным взглядом, Збандуто встал из-за стола и, сутулясь, зашагал по кабинету. Дерзкий план и поразил и встревожил его. Мальчишка! Молокосос! В районе никому и в голову не приходило ничего подобного. И ведь все реально, все осуществимо! Если дать волю этому безусому выскочке, то его, Збандуто, чего доброго, попросят с насиженного местечка. Скажут: узок, ограничен, не думает о больших масштабах. Таким, как этот самоуверенный чубатый парубок, легко: учатся на всем готовеньком.

Збандуто с сумрачным, сразу осунувшимся лицом подошел к окну и увидел Петра, беседовавшего со своим отцом.

– Так-то, молодой человек! – зло и насмешливо прошептал Збандуто. – Ишь ты, какой хозяин выискался! Хотите сразу авторитетик заработать? Не выйдет-с!

– И пень же этот Збандуто, – сказал Петро отцу, передав в подробностях беседу с агрономом. – Ну, да черта с два! Я своего добьюсь!

– Этот упрямый, – подтвердил Остап Григорьевич. – А науку свою знает. Он уже годов тридцать при своем деле…

– Хоть бы и сорок, – никак не мог успокоиться Петро. – Это же не агроном, а чинуша. Как с ним работать?

Остап Григорьевич сочувственно поглядел на разгоряченное лицо сына.

– Не легко тебе с ним будет, с Збандутой, это ты верно сказал. Когда я еще в экономии Тышкевича батрачил, а Збандуто управляющим у графа был, людям от него здорово доставалось. Сам в помещики хотел выбиться, драл по три шкуры с рабочих. Ну, при нашей, советской власти притих, служит вроде исправно. Специалист он в своем деле большой.

– Какой он специалист, не знаю, – прервал Петро, – а бюрократ редкостный. И попался же такой!

– Ты вот что, сынок, – пожевав ус, сказал Остап Григорьевич, – зайдем до Бутенко. Тот разберется.

– Кто это Бутенко? Ах, да! – вспомнил он. – Секретарь райкома.

В райкоме только что закончилось совещание, и Бутенко ушел домой обедать. Чтобы не терять времени, поехали на квартиру.

Бутенко сидел в садике и внимательно что-то разглядывал. Протянув руку Остапу Григорьевичу, затем Петру, он показал мотылька.

– Тьма таких развелось, – сказал он. – Совиноголовку могу отличить, древоточца, шелкопряда – тоже. А вот это что за зверюга?

Петро взял из его рук темно-бурую бабочку с белыми краями крылышек.

– Вишневая листовертка, – определил он.

– Ишь ты! – Бутенко поднял бровь. – Вредитель?

– Кроме шелкопряда, почти все мотыльки вредители, – пояснил Петро.

Бутенко задержал на нем взгляд, повернулся к Остапу Григорьевичу:

– Сынок?

– Так точно.

– В Москве учился, если не ошибаюсь? В Тимирязевке?

– Да.

Бутенко жестом пригласил сесть.

– Теперь куда?

– Вот в родные края отпросился.

– Молодец! Агрономы нам до зарезу нужны.

– И я так думал, пока не переговорил со Збандуто, – сказал Петро.

– Что произошло у вас с ним?

Петро рассказал.

– Ну, ничего, – успокоил Бутенко. – Нам и садоводы нужны. Даже очень. Уладим.

На веранде появилась низенькая полная женщина – жена Бутенко.

– Любовь Михайловна! – обратился к ней хозяин. – Дай-ка нам поесть сюда. Учти, нас трое.

– Напрасное беспокойство, Игнат Семенович, – смущенно стал отказываться Остап Григорьевич.

– Ты погоди с беспокойством, – Бутенко сделал энергичный жест рукой. – Беспокойство для тебя еще впереди…

Голубое небо с редкими облаками щедро лило ясный свет на поля, сады и хаты. Теплый ветерок занес с поля ароматы цветущей гречихи, меда. Петро, вздохнув полной грудью, вдруг вспомнил шумливое звено сестры, свое состязание с Нюсей Костюк. «А ведь я тогда загадал, любит ли Оксана, – мелькнула у него мысль. – Вышло, как загадал».

– Что-то академик наш невесел? – взглянув на его лицо, спросил Бутенко.

– Нет, почему же невесел? – смутившись, ответил Петро.

И, почувствовав, что Бутенко продолжает смотреть на него проницательным, изучающим взглядом, сказал:

– Я очень прошу, Игнат Семенович, о работе моей скорей решить. Не могу я слоняться без дела. Но пойду только по садоводству, никуда больше!

– Горячий. Это неплохо, – сказал Бутенко, улыбаясь. – Завтра у нас какой день?

– Воскресенье, – сказал Остап Григорьевич. – Завтра вы до нас на праздник пожалуйте, Игнат Семенович. По случаю окончания весенних полевых работ. Просим вас и вашу супругу.

– Спасибо. Обязательно буду. Ну вот и сообщу завтра, как порешим о молодом Рубанюке. Потерпите до завтра? – спросил он Петра.

– Это нетрудно.

– Любовь Михайловна тоже ведь агроном, – сказал Бутенко, кивнув в сторону жены, подходившей с посудой.

Она доброжелательно взглянула на Петра узкими черными глазами, усмехнулась.

– Рубанюковская порода.

– Из чего это видно? – спросил Петро.

– Глаза Ганны, брови матери.

– Вы их знаете? – обрадовался Петро.

– Я многих знаю в Чистой Кринице.

Она постелила на стол свежую скатерть, расставила стаканы и тарелки и ушла. Бутенко объяснил:

– Целыми днями пропадает в звене Ганны. Сестра ваша молодчага. Мы ее собираемся к ордену представить.

У Остапа Григорьевича перехватило дыхание. Он многозначительно посмотрел на Петра, счастливо улыбнулся.

– От старшего сына письмо на днях пришло, – сообщил он, поворачиваясь к секретарю райкома. – В подполковники его произвели.

– Поздравляю, поздравляю! – откликнулся Бутенко. – Такими сыновьями нужно гордиться.

Хозяйка принесла высокий прозрачный кувшин. Бутенко наполнил стаканы, поднял свой на свет. Золотисто-янтарная жидкость заискрилась на солнце.

– Ну что ж, – сказал он, – поздравим с приездом. А заодно с сыном-подполковником. И попрошу определить, что за винцо.

Остап Григорьевич тоже посмотрел свой стакан против света, понюхал, взял на язык.

– Это д-да! – крякнул он. – Ну, будем здоровы.

Выпив, он уставился на Бутенко:

– Не нашей местности?

Бутенко переглянулся с женой. Петро отхлебнул, подумал, сделал еще глоток.

– Хорошее вино, – похвалил он. – А вот из чего – не определю.

– Это наши сапуновские деды наловчились. Из розмарина, – с довольным видом сообщил хозяин.

На лице Остапа Григорьевича отразилось недоверие. Он смущенно поглядывал на кувшин.

– Неужели сапуновские?!

– Обскакали тебя, – поддразнил его Бутенко. – А? Знал секретарь, чем уязвить старика. До сих пор Рубанюк еще никому в районе не уступал первенства ни в чем, что касалось садоводства.

– В Сапуновке еще деды и прадеды этим занимались, – сказал Остап Григорьевич себе в оправдание. – Ну, я их еще не таким манером подсижу…

– Ну, ну, – смеялся Бутенко. – Я и угостил тебя, чтобы знал: сапуновские мозгами шевелят…

Уже за селом, когда отъехали версты три, старик сказал со вздохом:

– Угостил винцом, забодай его комар. Теперь и на улицу будет стыдно выйти. А сапуновские, глянь… бойкие дедуганы.

XV

В воскресенье с утра Петро расположился за хатой чинить рыболовные снасти. Сашко́ сидел рядом на земле.

– Петро ваш дома, Катерина Федосеевна? – послышался у калитки мужской голос.

Сквозь листву Петро увидел: высокий ладный парень в форме гражданского летчика заглядывал через плетень, нетерпеливо помахивая прутиком.

Петро с посветлевшим лицом выбежал к воротам.

– Гринько! Вот здорово! Откуда тебя принесло?

Оба бегло оглядели друг друга, звучно, по-мужски расцеловались.

– На денек завернул, – говорил Григорий, идя за Петром в хату. – Завтра дальше…

Приятели уселись за столом. Они давно не виделись и, не задерживаясь на подробностях, перекидывались торопливыми вопросами. Лишь спустя некоторое время Петро сказал:

– Мы с тобой, Грицько, так обрадовались встрече, что говорить друг другу не даем… Ты по порядку о себе выкладывай.

– Ты вот расскажи. Доволен своей судьбой?

– Я? Доволен.

Катерина Федосеевна внесла в хату и поставила на стол тарелку с жареными подсолнечными семечками. Подперев щеку рукой, она приветливо смотрела на Григория.

– Может, позавтракаешь у нас, Гриша? – предложила она.

– Давай, Грицько, – поддержал предложение Петро.

– Не откажусь.

Катерина Федосеевна с готовностью побежала на кухню. Давно уже не приходилось ей угощать товарищей сына.

– Во Львов посылают, – сказал Григорий. – Буду теперь там летать.

Петро подметил в манерах и жестах Григория тот особый лоск, который он наблюдал только у летчиков и моряков. Вскидывал ли Грицько ногу на ногу или поправлял твердый подворотничок под форменным кителем, движения его были точны и уверенны. И выбрит был он как-то особенно, до сизого блеска на коричнево-смуглых скуластых щеках. Это был уже не тот Гришка – смекалистый, но простоватый селянский парень, каким знал его Петро пять лет назад. Тогда Грицько мог часами сидеть с открытым ртом у тракторного мотора, дивясь его мудреному устройству.

– Интересную ты избрал профессию, – сказал Петро.

– На Дону уже надоело. Ползаешь от Ростова до Цымлы с запасными частями. Как извозчик.

– Чего же ты хочешь?

– Просился в школу истребителей.

– Ну?

– Говорят, полетай еще. Вот поработаю на Украине и перебазируюсь в Арктику. Там есть где развернуться.

– Тебе уж и в небе тесно?

– Ну, а твои планы?

– У меня планы, Гриша, земные. Профессия моя незаметная, спокойная.

– Ну, ну, скромничаешь! Когда это ты таким спокойным сделался?

– Правду говорю. Буду сады разводить. Питомники мичуринские в колхозах. Садки фруктовые во дворах.

– Помнишь, мы когда еще об этом толковали?

– Тогда только мечтали.

Катерина Федосеевна накрыла стол.

– Хозяйничай тут сам, – сказала она Петру, покрывая голову платком, – а я побегу, бабам надо помочь готовить к вечеру.

– Сегодня пир в колхозе, – сообщил Петро Григорию.

Он вдруг помрачнел. Когда мать вышла, спросил:

– Ты знаешь, Лешу исключили из партии?

– Знаю. Вот дурак!

– Придется за него взяться. Вправить ему мозги.

– Обязательно. Парень хороший. Жалко, если свихнется окончательно.

Подвигая товарищу тарелку со студнем, Петро спросил:

– Так ты доволен своей судьбой?

– Не жалуюсь.

Обтерев рушником губы, Григорий сказал:

– Ты теперь надолго около земли сядешь. Жениться еще не надумал?

– Пока нет.

– Женись. Умная жинка – это большой помощник во всех делах.

– Ты же лучших дивчат в летчицы уговорил ехать, – пошутил Петро.

– Останется и для тебя. Оксана чем плохая невеста? У тебя как с ней?

– Никак. Разошлись наши с ней дорожки, Гриша.

– Есть другая?

– Нет. У нее другой есть.

– Ну-у! Стало быть, кончено? А девка славная…

Ушел Григорий в полдень, условившись с Петром вместе пойти вечером на празднество. Петро привел в порядок снасти и уже собирался на реку, когда в хату влетела Василинка. Еще с порога она крикнула:

– Садись обедать скорее! Там дел… навряд управимся до вечера. Тато где?

– Еще не приходил из сада.

– Они всегда так. Теперь жди только вечером.

Пока Петро обедал, она сидела на лавке, выкладывая новости:

– Мать и тетка Палажка пироги пекут. С печенкой, капустой и яичками.

– Это по какому такому случаю? – притворно недоумевал Петро.

– Бал сегодня.

– Ну-у?!

– Что дразнишься? Ты же знаешь.

– Откуда мне знать?

Василинка посмотрела на брата, погрозила ему кулаком.

– Там три бочки пива привезли. Здоро-о-вые. Дядька Андрюшка вез. Смехота с ним. Помнишь дядьку Андрюшку?

– Какой это?

– Глухой. Конюхом работает.

– Знаю. Гичак.

– До всех теток лезет целоваться. Ну, такое представляет – у нас с Настунькой бока заболели.

– Это от старости бока болят.

– Ну да! От старости. И скажет…

Василинка повертелась перед зеркалом, вновь подсела к брату.

– Оксанка ходит черная, как хмара.

– Что с ней?

– А я знаю? Ничего не говорит. Забежала я к ним за ситом, а она лежит на кровати, отвернулась к стенке. Молчит.

Василинка убрала со стола, переоделась в праздничное платье и исчезла.

На рыбалку Петру идти уже не хотелось. До вечера он бродил по саду, долго сидел около ульев, наблюдая хлопотливую возню пчел.

XVI

За столом – оживленный говор. Там, где разместилась молодежь, разноцветные девичьи наряды – светлые блузки, яркие ленты, блестящие бусы, бархатные и шелковые корсетки – пестрели вперемежку с вышитыми сорочками, косоворотками парней.

За отдельным столом тесно сидели почтенные, торжественно молчаливые старики. От пиджаков и шаровар их распространялся нафталинно-яблочный запах.

Петро и Грицько с немалым трудом протиснулись сквозь гомонившую около двери толпу мальчишек. Кузьма Степанович встретил их, крепко и дружелюбно тряс руки:

– Спасибо, сыночки, что пришли, не побрезговали. Питомцы наши… Проходите. Сейчас приедет Бутенко, и начнем.

В проходах между столами, шурша сборчатыми юбками, сновали молодицы. С шуточками и прибауточками они рассаживали гостей, разносили сулеи[6]6
  Сулея – бутыль (укр.).


[Закрыть] и кувшины с пивом.

Петра и Грицька усадили меж дивчатами звена Ганны.

Петро огляделся и увидел наискось от себя Оксану. Скромное темно-синее платье и пунцовая гвоздика, которую она заколола в волосы, так шли к ней, что Григорий негромко заметил:

– Ты, Петро, таких красунь, как Оксана, много встречал? То-то! Зевка дал.

Нюся, сидевшая напротив Оксаны, перегнулась к нему. Лукаво улыбаясь, спросила:

– Что это за мода шептаться? И что за порядок – хлопцам сидеть на балу вместе?

От нее пахло духами, и Григорий, поведя носом в ее сторону, сказал Петру:

– В городе одеколону не хватает. Он весь вот где.

Нюся решительно поднялась, взяла Петра за руку и, посмеиваясь, перетащила на свое место. Оксана и Петро, встретившись глазами, улыбнулись.

– Почему тебя весь день не было видно? – спросила Оксана.

– С Грицьком засиделись.

– Я тебя поджидала. Думала, на Днепр пойдешь.

– Не успел.

– А почему тогда ушел? С Лешей поссорились?

– Чего нам с ним делить? – ответил Петро, прямо и вызывающе глядя ей в глаза. – Вопрос, кажется, решенный?

– Он, знаешь, что сделал? Напился, сорочку на себе порвал.

– Каждый тешит себя, как умеет.

– Нет, он здорово обиделся, что ты ушел.

За столом вдруг затихли. Кузьма Степанович, оглядывая зал, надел очки, извлек из кармана какие-то бумажки, откашлялся и торжественным голосом произнес:

– Дорогие наши колхозники, а также колхозницы! Сегодня у нас великое свято по случаю окончания весенних полевых работ.

Он поглядел поверх очков в сторону, где среди стариков сидел приехавший только что Бутенко.

– В гостях у нас сам секретарь райкома партии, наш руководитель. Он знает, как мы работали и чего перед людьми заслужили. Так что Чистая Криница не подкачала и взяла первое место по всему району как по севу яровых, а также и технических и по прополке. За это имеем благодарность от районных руководителей…

Бутенко поднял руки и первый громко захлопал. Его дружно поддержали.

– Бухгалтера наши подсчитали, – продолжал Девятко, – с чем мы придем к осени, если, конечно, хлеб, фрукты, овощи соберем аккуратненько, по-хозяйски. Докладывать сейчас подробно не приходится, но скажу: думка такая, что хлеба пудов по сто, а то и по сто десять возьмем на круг. Это, стало быть, кило по восемь на трудодень… Хорошо поработали, обижаться нечего.

Дружно зааплодировала молодежь. Ее поддержали старики. И вот уже весь зал поднялся, долго и старательно аплодируя самим себе, своим вожакам.

– А теперь, – заключил Кузьма Степанович, – поблагодарим наших передовиков. Так что, товарищи, переходящее красное знамя опять заслужило звено Ганны Рубанюк.