Текст книги "Семья Рубанюк"
Автор книги: Евгений Поповкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 59 страниц)
Часть третья
I
В ночь на четвертое декабря Петро Рубанюк решил улечься спать пораньше: утром предстояло большое наступление.
Долго ворочался он на своем жестком ложе из плит ракушечника, натягивая шинель то на голову, то на зябнущие ноги, стараясь ни о чем не думать, но заснуть так и не смог; оделся и вышел из блиндажа.
С моря дул пронизывающий ветер, забираясь за воротник, обсыпал шею и уши колючими ледяными крупинками. В темноте кто-то шел мимо, покашливая, и грязь громко чавкала под ногами.
Поеживаясь, Петро смотрел в сторону горы Митридат. Орудийная канонада доносилась слабо и невнятно, приглушенная расстоянием. Над горной грядой стыл мертвый свет ракет, багровые отблески разрывов кровянили мутный небосвод.
Более тридцати суток стояла в районе Эльтигена насмерть горстка моряков и пехотинцев, которые первыми высадились в штормовую ноябрьскую ночь в Крыму. Над клочком земли, в который вцепились советские воины, непрерывно висели фашистские пикировщики, день и ночь бушевал огонь. Мыслями о десантниках-эльтигенцах жили все, находившиеся на Керченском плацдарме, косе Чушка, на Тамани.
Накануне вечером комбат вызвал к себе командиров рот и огласил приказ о наступлении. Ставилась задача: прорвать оборону противника, овладеть городом Керчь и соединиться с десантниками Эльтигена. Роте Петра предстояло взять высоту, лежащую в двухстах метрах за передним краем.
Петро хорошо изучил эту высоту. Он дважды безуспешно пытался брать ее. На ней была создана многоярусная система огня, отрыта густая сеть траншей. Подступы к высоте были заминированы и обнесены проволочными заграждениями. Оба раза, когда рота Петра пыталась ее атаковать, из глубины обороны обрушивался ураганный заградительный огонь минометов. Высота господствовала над местностью, и противник оборонял ее всеми средствами.
Вглядываясь в темноту, Петро раздумывал над тем, что в его сознании объединялось одним словом «завтра». Он мысленно бросался со своими стрелками вслед за огневым валом артиллерии к траншеям. Завязывал рукопашную схватку. Отбивался от контратакующих гитлеровцев. И вот – противник смят, раздавлен… Траншеи захвачены…
Проследив за ходом воображаемой атаки, Петро грустно усмехнулся. Он знал, что в действительности не все получается так гладко, как ему сейчас рисовалось. Сколько людей выйдет из строя еще на подступах к высоте! Сколько неожиданностей, коварных уловок врага подстерегает атакующих! Для многих, в том числе и для Петра, завтрашнее утро может оказаться последним.
Слева, со стороны окопов противника, внезапно зачастил крупнокалиберный пулемет и сразу же умолк. Эхо гулко прокатилось над буграми и, заглушённое свистом штормового ветра, оборвалось где-то у Аджимушкайских каменоломен.
Петро, прислушиваясь, постоял еще немного и вернулся в блиндаж, снял шинель и лег. Надо было поспать. Но смутная тревога гнала сон: что-то еще недоделано. Наконец Петро вспомнил. Командиру пульвзвода было приказано заранее выдвинуть на правый фланг пулеметный расчет. Это необходимо было сделать до рассвета, и Петро решил проверить, выполнено ли в точности его приказание.
– Командира пульвзвода ко мне! – приказал Петро связному.
Через десять минут плащпалатка, заменявшая дверь, приподнялась, и Сандунян, шагнув в блиндаж, хрипловатым со сна голосом доложил:
– По вашему приказанию!
С Петром они были закадычные друзья, иногда в частном разговоре Сандунян на правах друга разрешал себе дать совет или сделать замечание своему командиру, но в служебных делах строго соблюдал субординацию. Доложив по-уставному, он коротким и молодцеватым жестом оторвал руку от ушанки и застыл в напряженной позе.
– Садись, Арсен. Отдыхал?
– Приземлился немного…
Сандунян сел на постель Петра, полез в карман за кисетом.
– У тебя все готово? – спросил Петро, озабоченно глядя в свежевыбритое скуластое лицо Сандуняна. Тот поднял на Петра блестящие угольно-черные глаза:
– Пулеметный расчет, как приказано, я уже выслал. Свои позиции, цели, сигналы люди знают.
Петро задумчиво помолчал, потом сказал с внезапной злостью:
– Если бы ты знал, как она в печенки въелась, эта высота! Неужели не возьмем?
– Крепко, стервы, держатся!
– Еще бы им не держаться! Сегодня на совещании комбат говорил – более десяти фашистских пехотных дивизий в Крыму… Да еще продолжают подбрасывать. Семь артиллерийских полков, две дивизии штурмовых орудий. Шутка? Это не считая танков, зенитной артиллерии, кавалерийских полков.
Петро раскрыл полевую сумку; порывшись, вынул листок бумаги.
– Прочти. Майор Олешкевич из политотдела армии привез. Приказ главнокомандующего семнадцатой немецкой армией генерал-полковника Енеке.
Сандунян, склонившись над коптилкой, прочитал вслух:
– «.. Нам ясно, что здесь нет пути назад. Перед нами – победа, позади нас – смерть. Мы останемся здесь до тех пор, пока фюрер приказывает нам сражаться на этом решающем участке гигантской мировой борьбы. Кто попытается уклониться от выполнения поставленной задачи, кто оставит указанную ему позицию, кто согрешит против боеспособности армии, тот подлежит смертной казни…»
Сандунян раскурил погасшую цыгарку, затянулся несколько раз подряд и, приподняв плащпалатку, выпустил в дверь густое облако дыма.
– Ну? – спросил Петро. – Понял, как фашисты своим солдатам гайки закручивают?
– До отказа…
Друзья посидели молча.
– Что твои пишут? – спросил Сандунян:
– От батька я тебе письмо читал… А Оксана… ты тоже знаешь. Дивизия моего брата сейчас у Толбухина. Пишет, что трудновато приходится: вода горькая, растительности никакой. Живут в «лисьих норах»…
– Вот заберем Крым – повидаешь свою женку. И я тогда увижу ее.
– Знаешь, друг? – Петро чуть смущенно улыбнулся. – Смотрю иногда во сне на карту… на Сиваш, на Перекоп… и мне мерещится, что вижу Оксану, кричу ей, а голоса своего не слышу. И такая обида меня берет! Просыпаюсь, а перед глазами все та же голая высота, будь она неладна!
Он откинул назад густой чуб и, положив руку на плечо Арсена, сказал:
– Иди, друже, отдыхай. Поспишь еще с часок…
Петро сел бриться, потом пришил свежий воротничок к вороту гимнастерки, почистил сапоги. С рассветом он отправился в траншеи стрелков.
Начало наступления было назначено на восемь часов утра. В половине восьмого Петро узнал, что поддержки с воздуха, как намечалось, не будет и надо рассчитывать лишь на наземные огневые средства. Противник, опередив на час, предпринял ровно в семь большое наступление на южную окраину Эльтигена.
– Вся авиация, и армейская и Черноморского флота, брошена туда, – сказал комбат, – на поддержку десантной группы.
– Понятно! – ответил коротко Петро. – Разрешите выполнять задачу?
– Действуй, действуй!..
…Первые же снаряды, обрушившиеся на высоту, заволокли ее густым дымом, подняли на воздух столбы бурой земли, расщепленные балки, щебенку.
Петро оттянул ремешок и, не снимая каски, приладил ее более прочно. Затем отер рукавом шинели свой автомат. С той минуты, как раздались первые залпы гвардейских минометов и началась обработка переднего края обороны противника, Петро почувствовал себя уверенней.
Он знал, что сейчас саперы, автоматчики и стрелки его штурмовой группы движутся по траншеям к рубежу атаки. Привычный слух различил в оглушительном грохоте пушечной канонады треск станковых пулеметов.
Из глубины обороны противника стали размеренно и вяло бить гаубицы. Но именно потому, что враг отвечал спокойно и огневые точки на скате высоты молчали, Петро понял, что наступление не застало фашистов врасплох.
До переноса огня в глубину вражеской обороны оставалось несколько минут, и Петро дал ракетой сигнал к атаке.
Блестящая ярко-малиновая звездочка описала дугу, оставляя дымчатый след, и, роняя искры, устремилась вниз. В ту же минуту Петро увидел, как из траншей поднялись стрелки.
Гитлеровцы по-прежнему молчали…
Теперь уже огонь наступавших был доведен до высшего напряжения. В сплошной рев слились рокот крупнокалиберных орудий и рявканье полковых пушек, певучие аккорды «эрэсов», лихорадочная дробь станковых и ручных пулеметов, стрекотанье автоматов.
Почти не дыша, следил Петро за тем, как сокращалось расстояние между цепями атакующих и подножьем высоты… «Шестьдесят метров… пятьдесят… сорок… на бросок гранаты…» – лихорадочно отсчитывал он.
И когда, казалось, атакующие уже были у самой высоты, из вражеских траншей и дзотов обрушился на них свинцовый ливень. Позади наступающих взметнулись разрывы отсекающего минометного огня.
«Лишь бы не залегли! Ну, вперед! Ну, орлы, ну, соколы, вперед!» – мысленно умолял Петро.
Передняя цепь залегла. Людей прижал к земле кинжальный огонь вражеского пулемета. В его сторону понеслись трассирующие пули, ракеты… Пулемет продолжал бить длинными, беспощадными очередями.
Покусывая пересохшие от волнения губы, Петро напряженно всматривался в лежащих. Издали, на фоне присыпанной редким снежком земли, они казались темными комочками. Все же Петро заметил, что часть стрелков стала окапываться, а некоторые пытались продвигаться к высоте по-пластунски. Два или три солдата отползли назад, к траншеям. Поднять людей, вывести вперед из-под огня – только это сейчас могло спасти положение.
Петро, попросив через артиллерийского наблюдателя подавить ожившие дзоты, доложил комбату:
– Передовая группа залегла. Подниму людей лично.
Пригибаясь, он добежал до траншей взвода. Тяжело дыша, пошел ходами сообщения, потом выбрался из них и пополз, вжимаясь в клейкую густую грязь.
Над изрытой землей стлался удушливый запах гари… Дым забивался в гортань, затрудняя дыхание. Все чаще на пути Петра попадались тела убитых. Одного стрелка наполовину присыпало землей, он шевелил побелевшими пальцами, глухо стонал. Заметив рядом с собой Рубанюка, солдат с усилием приподнял голову, запекшимися, в кровь искусанными губами выдавил:
– Партбилет… заберите… И часы… в кармане.
У Петра сжалось сердце.
– Потерпи, друг!.. Санитары выручат.
Он полз, не задерживаясь. Из-под каски стекал на его лоб и на щеки едкий пот, в висках часто стучала кровь.
Вот уже рядом разметанные металлические прутья с обрывками проволоки, спины солдат, приникших к земле. Петро видел перед собой забрызганные желтой грязью обмотки, неуклюжие солдатские ботинки со сбитыми подковками на каблуках. У одного солдата осколком вырвало кусок шинели; под разорванным бельем на розовом теле синел кровоподтек. Солдат, раскинув ноги, бил из автомата по амбразуре дзота и отрывисто кричал что-то лежащим справа от него стрелкам.
Петро подтянулся поближе к нему и узнал старшего сержанта Шубина, командира отделения.
– Бьет, проклятый, терпенья нет, – громко пожаловался старший сержант и радостно крикнул – Ребята, гвардии старший лейтенант Рубанюк!
Петро оглянулся. Ветер гнал с моря низкие тучи, сыпал сухим колючим снежком.
Поднявшись во весь рост, Петро крикнул:
– Вперед, гвардейцы! За мной!
Он вскинул автомат, дал очередь по высунувшейся из вражеского окопа голове. Не оглядываясь, с облегчением почувствовал: «поднялись».
– Ура-а!
– …р-а-а-а!
Петро побежал. Облепленные вязкой, тяжелой глиной, сапоги его скользили, притягивали к грунту. Петра обогнал старший сержант Шубин, потом солдат с болтающейся на боку саперной лопаткой. В сторону гитлеровцев полетели гранаты… Несколько стрелков окружили ближний дзот.
Вскочив с разбегу следом за старшим сержантом в траншею, Петро понял, что атака удалась: в изломах окопов завязывалась рукопашная схватка.
II
Прорвать оборону противника на этот раз не удалось, но рота Рубанюка, выполнив свою задачу, закрепилась на новом рубеже, и этот хоть и небольшой успех окрылил его. Петро понимал, что командование повторит попытку овладеть Керчью, и он представлял, как со своими гвардейцами одним из первых ворвется в многострадальный город.
Но неожиданно Петра вызвали к командиру полка. Подполковника Стрельникова он застал в хорошем настроении, оживленным и веселым.
– Ну, гвардеец, не надоело месить грязь на «пятачке»? – шутливым тоном спросил он, разглядывая обветренное лицо Рубанюка.
– Привык, товарищ гвардии подполковник, – настороженно ответил Петро, не зная, к чему клонит Стрельников.
– Командование решило дать тебе боевое задание. Подбираем людей к партизанам. Полетишь?
– В Крым?
– Да.
Командир дивизии твою фамилию назвал.
– Что ж! Я солдат… Есть лететь к партизанам! Можно узнать, кто еще туда направляется?
– Капитан Шурпин, из разведки; старший лейтенант Осташенко. Лейтенанта Сандуняна на штабную работу посылают. В общем целую группу.
– Сандунян большой мой друг.
– Учти, задание почетное, отбирают самых надежных и опытных.
– Благодарю, товарищ гвардии подполковник.
– Ну, раз согласен, иди к начальнику штаба. Там все оформят… Да загляни к подполковнику Олешкевичу. Он хотел тебя повидать.
В воображении Петра партизаны остались такими, какими он их видел в начале войны в приднепровских лесах: плохо вооруженные гражданские люди, горевшие желанием бороться с врагом, но не всегда знавшие, как это делать.
Поэтому он был приятно удивлен, узнав, что в крымских лесах есть настоящие соединения со штабами, артиллерией, рациями, госпиталями, продовольственными базами, с более или менее пригодным к зиме жильем.
После кратковременной подготовки группы офицеров, направляемых в крымские леса, к партизанам, для обеспечения связи и передачи необходимых разведывательных данных, с ними лично побеседовал командующий армией. Рассказав об общей военной обстановке на полуострове, он намекнул, что долго оставаться в лесу не придется. Прощаясь с офицерами, напомнил:
– Где бы, в какое бы трудное положение ни попали, не забывайте, что вы воины Советской Армии. Примерной, самой твердой воинской дисциплины, высокой командирской культуры, инициативы – вот чего ждем мы от вас. И не только мы, а и партизанские руководители… Ну, желаю успеха…
По дороге на аэродром Сандунян сказал Петру:
– Тебе хорошо. Ты бывал у партизан, дело знакомое. А я, признаться, немножко волнуюсь.
Транспортный самолет, груженный боеприпасами и продовольствием, доставил глубокой ночью офицеров на лесной партизанский аэродром.
После беседы с командиром и комиссаром партизанского соединения офицеров стали распределять по бригадам. Петро поступал в распоряжение начальника разведки майора Листовского.
Из бригады, в которую направлялся Сандунян, прислали за ним человека, и Арсен, распрощавшись с Петром, ушел.
– А вы немножко подождите, – сказали Петру. – Скоро и за вами явятся…
Петро вышел из штабной землянки, присел на поваленной коряге.
День разгуливался ясный и солнечный, только в долинах молочными озерками оседал густой туман. На недоступно далекой вершине горы, на скалах, на ветвях деревьев снег был таким девственно-белым, что Петро невольно жмурил глаза.
Из шалаша, сооруженного под ветвями ясеня, слышались громкие голоса, смех. Петро бесцельно разминая подметкой месиво прелых листьев, слушал обрывки разговоров.
– …Семен Степанович сегодня шашлыком угощает… Верно, Семен Степанович?
В неторопливый говор полусонных еще людей вплелся задорный голос:
– Вот чудо, ребята!.. Как только пойду на заставу, песок в пистолет набивается… Не пойму…
– Это из тебя сыплется, – поддел кто-то.
В палатке захохотали так заразительно, что Петро невольно улыбнулся. «А народ подобрался веселый», – мысленно одобрил он.
– …Нас у той балочки, – помнишь, где лошадь приблудилась? – так вот нас огнем прижали… Голову не поднимешь… Комиссар тогда говорит: «Пощупаем с тыла»… Поползли…
В шалашах и на полянке перед ними становилось все шумнее: партизаны умывались, некоторые тут же, под открытым небом, брились.
Петро с любопытством разглядывал обветренные лица, разномастную одежду партизан. Среди меховых безрукавок, солдатских ватников, шинелей, матросских бушлатов, гражданских полупальто, комбинезонов пестрели румынские и немецкие мундиры, кожаные куртки. Наряду с неуклюжими, но теплыми шапками-ушанками можно было увидеть шлемы летчиков, зеленоверхие фуражки пограничников, кепи словацких солдат и румынские береты.
Петро видел близко перед собой тех, кого называли с любовью и уважением народными мстителями, – отважных и мужественных людей, закалившихся в непрерывных схватках с врагом. Бывалых партизан можно было безошибочно узнать по строгой, даже франтоватой подтянутости, военной выправке.
Петро собрался подойти к группе партизан, о чем-то оживленно разговаривающих, но в эту минуту его окликнули.
Майор Листовский, невысокий худощавый человек в хорошо подогнанной шинели, с полевыми погонами, шагнув к нему и на ходу застегивая планшетку, предложил:
– Ну, давайте пройдемся, гвардии старший лейтенант, потолкуем.
Шагая рядом с Петром и приглядываясь к нему, он после нескольких незначащих вопросов сказал, переходя на «ты»:
– Сегодня устраивайся, отдохни, а завтра – за дело. Работы много, я поэтому и попросил энергичных ребят на помощь.
Листовский обстоятельно разъяснил, в чем будет заключаться разведывательная деятельность Петра. Когда они, побродив, вернулись к штабной землянке, он сказал:
– Жить будешь у разведчиков, здесь неподалеку. Товарищи опытные, бывалые, работать с ними легко… Сейчас тебя отведут.
Он ушел в штаб, а Петро снова присел на корягу. Спустя несколько минут басовитый голос спросил за его спиной:
– Вы старший лейтенант Рубанюк?
Петро обернулся.
– Прибыл за вами.
Перед Петром стоял высокий ладный парень в защитном ватнике и армейской ушанке. Чуть сощурив черные глаза, он изучающе оглядывал Петра.
– Первый раз у нас?
Петро кивнул.
– Ну, пойдем.
Ловко перепрыгивая через талые озерца, он зашагал вниз по дороге. Они обогнули огромный камень и вышли к зарослям кизильника.
В лесу стояла такая тишина, что слышно было, как в ноздреватый снег с легким звоном падают капли с деревьев.
– Табачком богаты? – спросил партизан, останавливаясь.
Петро достал кисет.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Смолоду звали Яшей, а теперь Дмитриевичем, – туманно сказал партизан, отрывая от сложенной газеты два лоскутка бумаги – себе и Петру.
– По-моему, вам не больше двадцати? – спросил Петро. – Почему же так по-стариковски величают?
– Двадцать второй вчера пошел. А величают?.. Командир отряда!
Яша широко улыбнулся Петру, сдвигая ушанку озорным мальчишеским жестом на затылок.
– Давно в лесу? – спросил Петро.
– Давненько… Как только фрицы взяли Симферополь. Даже раньше. Они второго ноября заявились, а я тридцать первого октября уже в лесу был. Словом, как стали в Сарабузе нефтесклады гореть, получил приказ.
Петро затянулся горьковатым дымком. Протирая тыльной стороной ладони заслезившийся глаз, он сказал:
– Мы еще на Тамани слышали, как крепко вам здесь доставалось.
– Всяко бывало…
Дмитриевич резким движением плеча поправил автомат и зашагал дальше.
– Сейчас что? – сказал он. – Привыкли, обжились. Теперь фашисты в Крыму, как мухи в банке. Захлопнуты со всех сторон. А раньше, конечно, куда тяжелей было. Я сам не знаю, каким чудом выжил. И голодал и ранен был не один раз… Уже и ходить перестал. Думал концы отдавать…
Некоторое время Дмитриевич шел молча, потом печальным голосом добавил:
– Разве легко было город покидать?.. Когда вышел, остановился на пригорочке и подумал, что, может быть, никогда уже не вернусь домой, заплакал, честное слово! Смотрю на город, а он весь розовый от солнца, деревья вокруг золотом горят. Раньше как-то и не замечал красоты этой. А тут все вспомнилось: и как мальчонкой в Салгире купался и как в Воронцовский сад с девушкой своей ходил…
– У вас недавно большие бои, говорят, были?
– Это «большой прочес»? Были… Фашисты похвалялись в своих газетах, что всех нас уничтожили… А мы – вот они! Правда, гражданского населения много побили, села пожгли…
За разговорами не заметили, как подошли к лагерю отряда. Здесь, как и в штабе бригады, были вырыты землянки, между деревьями белели засыпанные снегом шалаши.
Дмитриевич остановился у одной из крайних землянок и, приоткрыв низенькую дверцу, окликнул:
– Митя!
– Сейчас, – отозвался кто-то в землянке. – Переобуваюсь…
Затягиваясь на ходу ремнем, из дверей вынырнул юркий молодой партизан.
– Найди там старшему лейтенанту местечко, – приказал ему Дмитриевич.
– Есть! – партизан лихо козырнул.
– Пойду по своим делам, – сказал Дмитриевич Петру. – А вы отдохните.
Но едва Петро успел освоиться в тесно набитой людьми землянке, снаружи послышался зычный голос. Кто-то поднимал людей по боевой тревоге.
III
В лесу появилась вражеская разведка.
Как только наблюдатели с застав донесли об этом, отряду Дмитриевича было приказано быстро выдвинуться и залечь на склоне возвышенности, в густых зарослях боярышника и сумахи.
Над горным кряжем разгуливал ветер, лохматились в высоких ущельях обрывки туч, а внизу стояла сонная тишина, оголенные ветви почерневших деревьев были неподвижны.
В конце ложбины, где кустарник редел и перемешивался с толстыми стволами крымской сосны и граба, вилась чуть приметная каменистая тропа. Разведку ждали оттуда.
Петро, не желая оставаться без дела, пошел с партизанами.
Он пристроился со своим автоматом за небольшим камнем, в нескольких шагах от глубокой выемки, облюбованной для себя Дмитриевичем. Колени Петра быстро промокли, руки зябли, но он не чувствовал холода: его охватило то возбуждение, которое он всегда испытывал перед боем.
Каратели, против обыкновения, появились в лощине тихо, без стрельбы. Они шли густой цепью, обтекая впадину, держась ближе к зарослям подлеска.
Петро покосился на Дмитриевича. Тот, поглубже надвинув ушанку, спокойно и даже пренебрежительно смотрел на поднимающихся по взгорью гитлеровцев. Нет, молодой партизанский командир явно думал в эту минуту не о своей смерти, а о чужой!
Враги приближались. Петро уже слышал мягкий хруст подминаемого сапогами намокшего валежника, шуршание скатывающихся камешков.
Солдаты двигались медленно, неуверенно озираясь. Голоса их звучали приглушенно, и Петро понял, что этим людям самим страшно здесь, среди могучих деревьев и мокрых, угрюмых скал. Каратели были совсем уже близко, на бросок гранаты, но партизаны, ничем не выдавая своего присутствия, продолжали молчать.
Один из солдат, широкоплечий детина с потным, лоснящимся лицом, вскарабкался и встал невдалеке от выемки, где засел Дмитриевич. Сняв каску, отдуваясь, фашист вытирал платком лысеющую голову и щеки. Поведя вокруг щупающим взглядом, он вдруг изумленно выпучил глаза и охнул…
Дмитриевич полоснул из автомата короткой очередью. Гитлеровец, дернув головой, хватаясь руками за воздух, рухнул на влажный куст боярышника. Каска его покатилась по камням.
Петро успел заметить в конце лощины вторую цепь солдат.
Не давая врагам опомниться, Дмитриевич поднял группу в атаку. Партизаны с яростными криками устремились вниз, на ходу стреляя, забрасывая оккупантов гранатами.
Петро бежал с автоматом в руках за Дмитриевичем. Уже в ложбине, перепрыгивая через тела убитых и раненых, стараясь не отстать от привычных к лесным схваткам партизан, Петро заметил, что отступающие немцы, теряя оружие, ранцы, нерасстрелянные патроны, смяли румын и увлекли их за собой.
Петро нагнулся, чтобы поднять новенький, отсвечивающий вороненой сталью пистолет, и вдруг над его головой тонко просвистели пули.
С господствующей над ложбиной справа высотки в спину атакующим партизанам бил пулемет. Два или три человека впереди упали, остальные оглядывались, стали залегать. По выражению лица Дмитриевича Петро понял, что вражеский пулемет на высотке для него неожиданность.
– Надо снять! – крикнул он Дмитриевичу и махнул рукой в сторону пулемета.
Каратели, оправившись от внезапного удара, стали изготовляться к контратаке.
Петро, пригибаясь, подбежал к командиру группы ближе.
– Снять расчет нужно, – повторил он.
Пулемет бил длинными, все более меткими очередями, и медлить с решением было нельзя.
– Давай-ка я попробую, – сказал Петро.
– Возьми кого-нибудь… – Митька! – окликнул Дмитриевич. – Иди со старшим лейтенантом!
Он сунул в руку Петра две гранаты, побежал за солдатами, продолжавшими теснить карателей.
Митя то на четвереньках, то пригибаясь по-кошачьи, взбирался на крутую гору быстро и бесшумно, и Петро еле поспевал за ним.
За кустами они залегли. До пулемета оставалось шагов пятнадцать: были слышны голоса солдат, звякание расстрелянных гильз.
Петро, тихонько раздвинув ветви, посмотрел. Три солдата в беретах сидели на взгорке, неторопливо выбирали цель и били по лощине. Чувствуя себя в полной безопасности, они громко переговаривались, курили, неторопливо меняли ленты.
Улучив минуту, когда наводчик, прильнув к прицелу, снова открыл стрельбу, Петро кивнул товарищу. В несколько прыжков они достигли пулеметчиков и, пронзительно крича, размахивая гранатами, навели на солдат такой страх, что те на мгновенье оцепенели.
Первым опомнился лежавший сбоку помощник наводчика. Рука его протянулась к автомату. Петро, заметив это, с силой ударил его пистолетом в висок и, не раздумывая, метнулся к наводчику.
Митя с возгласом: «Э-э, да ты шустрый!» – бросился за третьим, который, юркнув в чащу кустарника, побежал в сторону противника.
Наводчик, сержант румынской армии, медленно поднял руки и, глядя на Петра расширившимися глазами, забормотал:
– Я не стреляй… Я руки вверх… Я свой…
Он силился улыбнуться, но лицо его, с отвисшей, трясущейся челюстью, выражало такой страх, что Петро уже беззлобно сказал:
– Ладно… «свой»!.. Когда схватишь, все свои… Опусти руки! Вниз, говорю, руки вниз! Да не трясись ты, глядеть противно…
Петро поднял обрывок проволоки, проворно скрутил руки сержанта. Потом нагнулся и ощупал его помощника. Тот не дышал: тяжела была рука Петра.
Забрав пулемет и нагрузив на своего пленника нерасстрелянные ленты, Петро скомандовал:
– Шагай! Да бежать не вздумай… «Свояк», вишь, нашелся!
Сержант, не уловив в голосе Петра ничего для себя опасного, заулыбался и послушно стал спускаться с горки…
Вражеская разведка, основательно потрепанная партизанами, отошла, не успев даже подобрать убитых и раненых.
Партизаны, шумно и оживленно переговариваясь, собирали в лощине трофейное оружие, документы.
Петро еще издали увидел, что Дмитриевич, сидя на поваленной коряге, перевязывал себе бинтом руку.
Петро и Митя, обходя тела убитых, и раненых, повели своего пленного прямо к Дмитриевичу.
Румынский сержант, шедший всю дорогу молча, как только приблизились к Дмитриевичу, поспешно заговорил:
– Хочу партизан… Партизан хорош… Герман бить, бить. Капут герман…
Дмитриевич насмешливо покосился на него и подмигнул Петру:
– Это ты его сагитировал? Слышь, обедню завел…
– Когда дьявол старится, он становится богомольным, – с веселой усмешкой сказал Петро.
Партизаны, обступившие их, слушали возбужденный рассказ Мити о том, как они вдвоем со старшим лейтенантом накрыли беспечных румынских солдат.
– Одного упустили, – с явным сожалением заключил он. – Да куда там! Я бегать мастак, и то не угнался…
Остаток дня отряд Дмитриевича провел в лагере. Партизаны разводили костры, сушили намокшую одежду, грели в котелках воду.
Петро решил последовать их примеру. Он собрал хворост, сложил его кучкой и собирался зажечь костер.
– Не так, товарищ старший лейтенант, не так! – крикнул ему издали Митя.
Он подсел к Петру и, быстро перебирая руками суховершник, принялся его сортировать.
– Во-первых, – поучал он, – чтоб дыма не было, ты кизильничек норови класть. И не навалом, а елочкой, елочкой. Во, гляди! Дубок тоже гож. Жар хороший, а дыму нету. Листочки выкидай, вот так… Понял?
Костер, разведенный Митей, и впрямь не дымил, а тепло шло от него такое, что Петро даже расстегнулся.
– За науку спасибо, – сказал он. – А вот где бы еще масла оружейного раздобыть? Хочу свой автомат почистить.
Митя достал ему тряпок, принес в баночке черно-зеленого масла. Позже подошел Дмитриевич.
Он с минуту смотрел, как привычно и умело Рубанюк перечищает оружие, затем сказал:
– А в драку, по-моему, старший лейтенант, вам зря лезть не нужно. Бойцов у нас сейчас хватает.
– Так-то так, – смущенно усмехнулся Петро. – Да разве удержишься?
Он уже и сам раздумывал над тем, что ему не следовало без особой нужды ввязываться в стычку с гитлеровцами. В лес направили его с иным поручением. Вслух он сказал Дмитриевичу.
– Так хочется поскорее разделаться с гадами. Сколько они нам в жизни напортили!
– Всем хочется, – Дмитриевич вздохнул. – Мне вон в институте доучиваться надо. Время идет…
Быстро темнело, верхушки деревьев неспокойно шумели. Наседал туман. Сквозь молочную муть еле пробивался бледный круг взошедшей луны.
IV
Петру только один раз и удалось повидаться в лесу со своим другом Арсеном Сандуняном, прикомандированным к штабу бригады.
Сандунян пообещал выкроить свободный денек и прийти посмотреть, как устроился Петро, приглашал его и к себе.
А через три дня от партизан бригады, в которой находился Арсен, Петро узнал, что в последней ожесточенной схватке с карателями отряд не досчитался трех товарищей, и среди них – Сандуняна. Он был тяжело ранен, и, по всей вероятности, гитлеровцы захватили его, так как трупа разыскать не удалось.
Партизаны, участвовавшие в этом бою, рассказывали, как Сандунян, заметив, что миной вывело из строя весь пулеметный расчет, бивший из «максима» во фланг наступавшим карателям, кинулся к пулемету и вел огонь, пока его самого не ранило. Враги стали быстро окружать группу, и ей было приказано отойти к заставе. Лейтенанта Сандуняна и остальных пулеметчиков, несмотря на героические попытки, отбить у карателей не удалось.
Петро тяжело переживал горестную весть о друге.
– Если бы я в одном отряде с ним был, – говорил он вечером Дмитриевичу, – ни за что не оставил бы его фашистам.
– Значит, ничего нельзя было сделать, – хмуро ответил Дмитриевич. – У наших ребят нет привычки покидать товарищей. Плохо, конечно, если он живой им попался… Мучить будут…
* * *
Арсен Сандунян, раненный двумя осколками гранаты в голову и ключицу, остался жив.
Очнулся он в душном, тесном помещении и еще до того, как раскрыл глаза, услышал чужую речь.
Лоб его покрылся испариной: он в руках врага! Сандунян пошевелился и не смог удержать стона: затылок пронзила нестерпимая боль.
Он с усилием поднял веки. У маленького столика сидели дна солдата. Один из них – в длиннополой шинели и шапке, положив автомат на раздвинутые колени и сонно моргая, слушал собеседника.
Сандунян инстинктивно схватился за карман гимнастерки. Документы, последние письма из дому отсутствовали. С него были сняты шинель, кожаное снаряжение.
Солдат, разговаривавший с часовым, посмотрел на Арсена, подумал и, оправив мундир, скрылся за дверью. Сандунян, сжав зубы, медленно приподнялся, сел. Ему невыносимо хотелось пить. Он лизнул воспаленные губы, стиснул ладонями виски.
