Текст книги "Семья Рубанюк"

Автор книги: Евгений Поповкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 59 страниц)

– Это можно.

У Сашка́ вдруг заблестели глаза, и он заговорщицким шепотом спросил:

– Дядько Кузьма Степанович… А пистолет можно взять с собой?

– Какой еще пистолет?! Ты что, хлопец?! Эй!

– Я достану. А то вдруг зверюга какая нападет?

– И думать перестань… Откуда у тебя может быть пистолет? Ты, сынок, этими цацками не балуйся…

Кузьма Степанович встревожился не на шутку: бес его знает, что выдумал чертенок! Еще в самом деле стащит где-нибудь оружие, заварит такую кашу, что не расхлебаешь.

А Сашко́, слушая его гневный голос, испытывал большое разочарование: у него с Колькой Боженко давно было припасено оружие – новенький немецкий автомат, забытый одной из проходивших через село частей. Хорошо, хоть не брякнул об этом при Девятко.

…На следующее утро, когда солнце уже взошло, мать проводила его в дорогу.

Сашко́ видел, как соседней улицей проехали за дровами в лес солдаты и полицаи на высоких повозках. Он постоял и пошел в другую сторону.

Под плетнями, в выемках и буераках еще лежал грязный твердый снег, а по обочинам в колеях струилась талая вода, земля раскисла. Идти было трудно, и Сашко́ невесело думал о том, что к партизанскому лагерю он доберется только в темноте, – смеркалось рано. А вечером одному в лесу было страшно, хотя об этом он никому бы не сознался.

Миновав столб с надписью на дощечке «Заборонена зона»[26]26
  Заборонена зона – запрещенная зона (укр.).


[Закрыть], мальчик уверенно свернул с просеки на глухую тропу. Несколько дней назад здесь его вел батько.

Между деревьями еще громоздились сугробы, но они уже оседали, вокруг стволов образовались лунки, капли с ветвей изрешетили усыпанный хвоей наст. Дул влажный, мягкий ветер. Под ногами чавкал напитанный водой снег, смешанный с опавшими листьями. Сашко́ шел, прислушиваясь к лесным шорохам, к журчавшему где-то неподалеку ручейку. Взгляд его невольно задерживался то на каких-то петлистых следах, отпечатавшихся на сугробах, то на грачах, уже прилетевших и хлопочущих в верхушках кленов и дубов.

Было бы интересно шагать вот так по огромному и немножко загадочному лесу, если бы не намокли сапоги и не стали зябнуть ноги.

«Пойду быстрей, еще жарко станет», – утешал себя Сашко́, Километра через три тропинка исчезла, и мальчик свернул к виднеющейся за деревьями дороге. Но тут слух его вдруг различил голоса, скрип колес.

Сашко́ притаился за кустом орешника, уткнулся головой в мокрую листву. Голоса приближались, становились все явственней, и он прижался к земле. Среди других он различил хриплый голос Павки Сычика.

– …Было б здоровье у меня трошки получше… – донесся обрывок разговора, заглушенного стуком удалявшихся повозок.

Сашко́ продрог, ему очень хотелось вернуться домой. Но, вспомнив о бумажке, о возможности снова увидеть батька и веселых, добродушных партизан, которые прошлый раз наперебой кормили его горячей кашей, он поднялся, стряхнул пальтишко и пошел дальше.

Невдалеке уже виднелась развилка дорог, там надо было идти влево. Раздумывая над тем, зачем Сычик разъезжает по лесу и почему он жалуется на здоровье, Сашко́ прошел еще немного.

– А ну, стой-ка, пацан! – окликнули его.

Сашко́ вздрогнул от неожиданности и шарахнулся в сторону от дерева, из-за которого раздался голос.

На дорогу вышел, опираясь на палку и похрустывая валежником, высокий старик.

Сашко́ съежился. В старике он сразу опознал лесника-объездчика. Сашко́ не раз видел его в селе около «сельуправы», со старостой Малынцом. Вот будет дело, если старик заберет его и поведет к старосте!

Объездчик, шурша серым брезентовым плащом, надетым поверх ватника и низко подпоясанным ремнем, приблизился и строго разглядывал мальчика. Глаза у него были черные, как у цыган, которые в позапрошлое лето стояли возле Чистой Криницы, и под его сверлящим взглядом Сашко́ почувствовал себя очень неважно.

– Ты чей? – спросил объездчик, сдвинув реденькие взлохмаченные брови.

– Савченковых, – соврал Сашко́, мигая длинными ресницами и раздумывая над тем, как улепетнуть. И, опасаясь, что ложь его сейчас разоблачат, он поспешно добавил: – А я вас знаю. Вы дядько Филимон…

Старик смотрел на него, раздумывая:

– Савченковых? Это каких? Что-то не знаю… Ну, и куда это ты чикиляешь?

– До тетки Параски. Они мне штанцы обещали скреить… Вот…

Сашко́ приподнял полы пальтишка и показал брючки, все в заплатах.

Дряблое, неприветливое лицо объездчика, с реденькой бородкой, тронула усмешка.

– Так, так… А где же она, эта твоя тетка, проживает? Случаем, не на разъезде?

– Ага.

– Так, так… Кузьма Федосеевич тебе дядько… А ты говоришь «Савченковых»…

Сашко́, поняв, что зарапортовался, густо покраснел и отвернулся.

– А в лес ты зачем забрался? – безжалостно допытывался объездчик. – Не знаешь, что тут заборонена зона?.. Га?..

Сашко́ подумал, что в его положении лучше всего заплакать, и уже собирался это сделать, но в это мгновение из-за поворота вынесся мотоцикл, за ним другой, третий, потом показался большой вездеход, полный солдат. Машины трясло и подбрасывало на ухабах; в такт толчкам штыки и каски покачивались вправо, влево.

Разбрызгивая грязь, наполняя лес оглушительным треском, мотоциклы стремительно приближались, и лесник, стиснув плечо Сашка́ огромной ручищей, отпихнул его в сторону.

Мотоциклы резко затормозили. Солдаты и два здоровенных парубка в полицейских шинелях были, как сразу определил Сашко́, не из Чистой Криницы. Видел он их впервые. Один из немцев подозвал объездчика. Они о чем-то говорили, лесник стоял, вытянув руки, и, быстро кивая головой, что-то тихо и неразборчиво отвечал.

Сашко́ косился на ручные пулеметы, на автоматы, на злые, забрызганные грязью лица полицаев и солдат. Ему очень хотелось юркнуть в чащу, но ноги словно приросли к земле, и он не мог шевельнуться.

Полицай, сидевший на первой машине, тоже спросил о чем-то лесника и показал при этом на Сашка́. Все повернули головы в его сторону.

– Внучонок, – ответил объездчик. – Взял на недельку, пускай поживет.

Колонна двинулась дальше. Лесник подождал, пока она скрылась, и вернулся к Сашку́. Он взял его за руку и, посмеиваясь, сказал:

– Ну, пойдем поглядим, где эта твоя тетка.

Сашко́ попытался выдернуть руку:

– Я сам пойду… Пустите, дядько Филимон.

– Не пужайся, не съем, – сказал старик. – Я знаю, где твоя тетка живет…

Он довел Сашка́ до прогалины, и тот увидел здесь лошадь с бидаркой.

Лесник стал ее отвязывать. Сашко́ наблюдал за ним исподлобья. То, что старик не донес на него и даже назвал своим внучонком, крайне озадачило мальчика. Но доверять леснику он все равно не мог Зачем бы тот водился с Малынцом?

– Полезай, – сказал объездчик.

Сашко́ взобрался на бидарку. Если бежать сейчас, дядько Филимон все равно догонит. А вот если сигануть на ходу, в кусты погуще…

Лесник сел рядом и стегнул кобыленку вожжами. Немного проехали, и объездчик, оглядывая Сашка́ сверху и лукаво улыбаясь, сказал:

– Так, так. Значит, говоришь, Савченковых?.. А я вот зараз припомнил, чей ты…

Голос у него был не такой злой и строгий, как сначала, но Сашко́ насупился и ничего не ответил. Он помнил, что хата лесника стоит возле той дороги, которая от развилки пойдет вправо. Если объездчик повернет домой, он попросится по маленькой нужде, и тогда… Тогда нехай дядько Филимон попробует его догнать…

Лесник поехал не направо, а налево. Бидарка катилась легко и быстро, и Сашко́ втайне даже начал радоваться, что все так получилось.

Километрах в двух от лагеря старик натянул вожжи.

– Отсюда дойдешь сам? Не забыл дороги?

Сашко́ мотнул головой и быстро слез.

.

Еще далеко от землянок, на сторожевой заставе, Сашка́ задержали. Партизан, знающих мальчика, не оказалось, и один из них получил приказание сопроводить Сашка́ в штаб.

Он шел быстро, и Сашко́, изрядно уставший, обиженно сказал:

– Дядько, у меня уже весь лоб мокрый…

Партизан зашагал медленнее.

Первым, кого в лагере увидел Сашко́ из знакомых, был Алексей Костюк. Он тащил в одну из землянок ведро с водой и, заметив мальчика, остановился.

– Здоров, землячок! – воскликнул он радостно-удивленно. – До батька в гости? Ну, заходи, заходи, погрейся…

Сашко́ сказал, что ему надо прежде повидать Игната Семеновича.

– Ишь ты! – усмехнулся Костюк. – Зараз отведу до Бутенко. Вот ведро поставлю…

Сашко́ смотрел на землянки, вырытые под ветвями огромных сосен, на людей, возившихся возле костра и около лошадей у коновязи. В лагере было многолюдно и оживленно. У саней, на которых стоял станковый пулемет, несколько партизан о чем-то горячо спорили. Но внимание Сашка́ было поглощено другим. Он искал глазами отца; его не было видно, а мальчику не терпелось повидать его.

Алексей вынырнул из своей землянки.

– Пошли!

– А где мой тато? – спросил Сашко́.

– Найдем твоего тата…

Бутенко в штабной землянке не оказалось. За столом, с врытыми в земляной пол ножками, сидели начальник штаба Керимов, бывший секретарь сельрады Громак и еще двое мужчин в военной форме, но без петлиц и знаков различия.

– Связной из Чистой Криницы, – доложил Костюк.

Он легонько подтолкнул Сашка́ вперед.

Серьезное выражение на лице у паренька, вытянутые по швам руки вызвали у всех улыбки.

– Остапа Григорьевича сынок, – пояснил Громак мужчине в военном, – Рубанюка…

– С чем хорошим пожаловал? – спросил тот, продолжая улыбаться.

– Мне бы самого товарища Бутенко, – солидно произнес Сашко́.

– Это наш комиссар, а я начальник штаба, – сказал ему Керимов. – Секретов у Игната Семеновича от нас нет…

.

Посмотрев на Костюка, он осведомился:

– Покормили мальца? Нет? Передай, пусть сюда принесут, что там поскорее можно…

Комиссар, пробежав глазами бумажку, которую Сашко́ неохотно извлек из-под полы, передал ее Керимову.

Сашко́ устроился на ящике, возле топившейся железной печки, разглядывал землянку.

Свет из маленького оконца проникал сюда плохо, на столе горел светильник, сделанный из гильзы от снаряда. На бревенчатых стенах висели портреты Сталина и Хрущева. В углу, на деревянной подставке, стоял радиоприемник.

В дверях появился Бутенко. Его уже известили о приходе связного, и он, жмурясь, оглаживая густую бороду, вглядывался в полумрак.

– Рубанючок, говорят, пожаловал? – произнес он, шагнув от порога.

– Я тут! – воскликнул Сашко́, вскакивая.

Бутенко ласково потрепал мальчика по щеке. Ему передали бумажку, он быстро прочел ее, и лицо его сразу стало серьезным и сосредоточенным.

– Молодцы! – сказал он, подсаживаясь к столу. – Этого мы давно ждали…

У Сашка́ от тепла слипались веки. Сквозь дремоту до него доносилось, как Бутенко, комиссар и Керимов, обсуждая что-то вполголоса, часто упоминали слова: «разъезд», «тридцать седьмой километр», «цейхгауз».

Потом он так и не мог вспомнить, когда заснул, не слышал, как Бутенко перенес его за холщовую занавеску на свою постель, снял с него мокрую обувь и бережно укрыл шубой.

Когда Сашко́ проснулся, в землянке было много людей; они громко разговаривали, и среди других голосов слышался голос батька. Затем заговорил Бутенко, и все умолкли.

Сашко́ понял далеко не все, о чем говорил Игнат Семенович, ему было лишь ясно, что речь идет о той бумажке, которую прислал Девятко. «Батько спросит, как я добирался, и я ему расскажу про дядька Филимона», – подумал он.

С этой мыслью Сашко́ заснул снова и спал до тех пор, пока его не разбудили.

Перед постелью стояли Бутенко и отец.

– Вставай, сынок, вечерять, – ласково говорил Остап Григорьевич. – Ночь впереди, еще выспишься.

Сашко́ приподнялся, но голова его бессильно валилась на подушку, глаза никак не открывались.

– Ну, пускай спит, – сказал Бутенко негромко.

– Наморился, сердешный, – так же тихо произнес Остап Григорьевич. – Он же голодный…

Сашко́ внезапно почувствовал, что ему действительно страшно хочется есть, а в землянке стоял такой аппетитный запах жареного, что дольше терпеть было невозможно.

– Я не наморился, – сказал он сонно.

Спустя несколько минут Сашко́ сидел за столом, рядом с Игнатом Семеновичем, батьком и комиссаром. Ели печеную картошку с солью, потом кашу, сдобренную жареным салом.

Разговаривали тихо, почти шепотом, потому что у радиоприемника молодой партизан и девушка записывали сообщение Совинформбюро, медленно, слово за слово, передаваемое из Москвы.

Девушка с длинной черной косой время от времени поглядывала на Сашка́, и тогда в ее больших темных глазах мелькала веселая усмешка.

Сашко́ держался степенно, подражая батьку, глядевшему на него горделиво и любовно.

Его расспрашивали о селе, о том, как он добирался к лагерю.

Сашко́ рассказал о встрече с лесником, о солдатах и полицаях, которых он видел невдалеке от хаты объездчика.

Бутенко переглянулся с комиссаром.

– То же самое, – сказал он. – Дополнительно разведка представит данные к утру…

После ужина Остап Григорьевич увел сына в свою землянку. Все уже спали, и Остап Григорьевич тихонько уложил его рядом с собой.

Утром Сашку предстояло возвращаться домой, но батько пришел из штабной землянки с озабоченным видом и сказал:

– Придется переждать, сынок… Погуляешь денек, а там прояснится… Мать вот только наша тревожиться будет…

– Не будет, – беспечно заявил Сашко́. Остаться еще на целые сутки в лагере! Это сулило мальчику столько радости, что не мог он сейчас думать о доме.

А в отряде шли спешные приготовления к серьезной боевой операции. Партизаны проверяли оружие, получали второй боекомплект патронов, гранат, готовили коней и повозки.

Сашко́ решил проведать Костюка и побрел к его землянке, но Алексей куда-то сильно торопился и, на ходу похлопав мальчонку по плечу, весело сказал:

– Не робей!.. Кино сегодня будем немцам показывать…

Сашко́ вертелся повсюду, и оттого, что все партизаны были в приподнято-радостном настроении, и ему стало весело и хорошо.

Днем девушка с черной косой разыскала его возле лошадей, которых перековывали лагерные кузнецы. Она была в стеганке, сапогах, мужских шароварах с напуском и шапке-ушанке.

– Ну-ка, партизанчик, – сказала она, – пойдем перекусим. Батьке твоему некогда… Без тебя тут управятся…

Они ели борщ из одного котелка, и Сашко́ узнал, что зовут ее Маринка и что у нее где-то есть десятилетний братишка. Маринка ему понравилась, и он собирался рассказать ей про своих старших братьев, про автомат, который они с Колькой спрятали за клуней, но девушка тоже куда-то торопилась, и слушать у нее не было времени.

Керимов обходил землянки, проверяя, как партизаны готовятся к предстоящей операции.

Сашко́ втайне мечтал о том, что и ему удастся пойти с партизанами, и он перед вечером разыскал отца.

– Тато, – шепотом сказал он, – а меня не возьмут, если Бутенко попросить?

– Не выдумывай, – строго сказал отец.

Сашко́, разобиженный и огорченный, молча побрел в землянку Остапа Григорьевича, прилег на его постель. Он неспокойно ворочался, перебирая в памяти впечатления, которыми так богат был минувший день, и придумывая, как бы задобрить батька, да так и заснул.

Разбудили его громкие голоса партизан, быстро одевавшихся и выходивших из землянки.

Остап Григорьевич с винтовкой через плечо, с полной сумкой гранат на боку прикуривал около каганца трубку. Заметив, что Сашко́ не спит, он подошел, наклонился и, словно большому, протянул ему руку.

– Бывай здоров, сыночек, – сказал он. – Ты еще поспи, поспи…

Сашко́ поспешно натянул на ноги сапоги, схватил пальтишко, шапку.

– Возьмите меня, тато, – попросил он. – Я вам буду сумку с гранатами нести.

– Эт, какой ты! – сказал Остап Григорьевич, любуясь решительным видом сынишки. – Отстанешь по такой грязюке, что мы с тобой делать будем?

– Не отстану. Возьмите.

Остап Григорьевич ласково провел рукой по голове Сашка́ и уже другим, озабоченным тоном сказал, задержавшись у выхода:

– Может, вернемся не рано, так Маринка тебя накормит.

…Из отряда к тридцать седьмому километру и в сторону Богодаровки отправлялись две большие группы.

После ухода отрядов Сашко́ побыл возле землянки, потом ему стало скучно, и он пошел разыскивать Маринку.

Девушка только что вернулась из штаба и, сидя у стола, переписывала очередную сводку.

– Ну как, – спросил Сашко́, – что там по радио Москва передает?

– Двадцать семь самолетов сбили наши соколы, – ответила девушка, не отрываясь от работы. – Ложись, поспи…

Она писала и все время к чему-то прислушивалась: от волнения у нее горели щеки.

Через час Маринка надела стеганку, шапку.

– Ну, пойдем, партизанчик, – сказала она и неожиданно сердито спросила: – А ты чего не спишь?

Но когда – вышли на воздух, девушка совсем другим тоном, задумчиво и мягко, проговорила:

– Ночь-то какая хорошая!..

Где-то невдалеке слышались шаги часовых, охранявших лагерь, светились в темноте малиновые точечки цыгарок. С деревьев капало, пахло прелой листвой, хвоей…

И вдруг далеко за чащей деревьев что-то ярко вспыхнуло, багрово-красный свет словно повис на ветвях, зловеще окрасив невидимые до этого высокие облака. И тотчас же глухой взрыв докатился до лагеря, за ним – другой, чуть слабее.

Маринка порывисто сжала плечо мальчика и, глядя на зарево, то разгоравшееся, то тускневшее, взволнованно зашептала:

– Наши, Сашунчик!.. Наши…

Крым 1945–1947

Книга вторая
ДОРОГА ДОМОЙ

Часть первая

I

Вторую половину марта и весь апрель 1942 года Петро Рубанюк учился на курсах командиров в небольшом городке под Москвой.

Близость фронта еще чувствовалась во всем: по улицам городка непрерывно шли воинские части; сосновые рощи, прилегающие к окраинам, были забиты армейскими тылами.

Скучая по фронтовым друзьям, Петро часто глядел из окон казармы на здание вокзала, расположенного неподалеку. Мимо день и ночь проносились к фронту эшелоны. Петро провожал их долгим взглядом. Хотя он и слышал, что его дивизию перебросили куда-то на юг, ему мерещились среди едущих то Арсен Сандунян, то лейтенант Моргулис, то комбат Тимковский.

Петро давно уже послал письма товарищам в свой пулеметный расчет и комбату. Написал даже командиру полка Стрельникову. Никто не отвечал. И чем ближе был день выпуска курсантов, тем больше овладевало Петром беспокойство.

Мысль о том, что в полку о нем так быстро забыли, не могла не огорчать его. Ведь и комбат и майор Стрельников обещали, что после курсов он вернется в свою дивизию, в ту же роту, с которой воевал под Москвой.

– Ты с начальником курсов поговори, – советовали товарищи. – Человек душевный, поймет и поможет…

Начальник, – седой добродушный полковник, пользовался расположением и любовью всех курсантов, свой предмет знал в совершенстве и охотно делился знаниями с молодежью.

На свои занятия по тактике он приходил с объемистым свертком карт и схем. После рапорта дежурного, молодецки разглаживая усы, он обращался к курсантам с неизменной шуткой:

– Ну-ка, разберемся, что еще наши герои преподнесли «непобедимым» фашистам.

Карты развешивались на стене, курсанты торопливо раскрывали тетради. Полковник рассказал уже много интересного и поучительного: о наступательных операциях советских войск под Москвой, об освобождении от противника Калинина, Холма, Торопца, Барвенкова, Лозовой…

Каждый раз, слушая его, Петро все больше убеждался, что война – дело куда более сложное, чем ему представлялось. И он добросовестно старался постичь военную мудрость. Порой ночи просиживал над своими записями, брал в библиотеке дополнительную литературу, кропотливо изучал ее.

Начальнику курсов нравились усидчивость Петра и его толковые ответы на занятиях. За несколько дней до выпуска он вызвал его к себе. Покручивая щетинисто-твердый седой ус и добродушно разглядывая Петра, он сказал:

– Садитесь, старший сержант! До войны чем занимались?

– Окончил сельскохозяйственную академию, приехал в село, а тут война. Так что и поработать собственно не удалось.

– Орден когда получили?

– Под Москвой.

– Кто там у вас дивизией командовал?

Петро сказал, и полковник оживился:

– Да ведь это ученик мой! Как же, очень хорошо помню! Способный человек. Помню, помню… Так вот… можем послать вас учиться на более долгий срок. Откомандируем на годик в школу. Как вы?..

Предложение начальника курсов было для Петра неожиданным. Он был твердо убежден, что после затишья, о котором сообщалось ежедневно уже в течение месяца, на фронтах развернутся еще более напряженные бои, чем зимой. Петро просто не представлял себе, как он смог бы сидеть в это время где-нибудь в тылу.

– Значит, окончили сельскохозяйственную академию? – повторил вопрос полковник. – Дело хорошее. Обстановка требует переучиваться. Из вас неплохой командир будет.

– За доброе слово спасибо, товарищ начальник курсов, – учтиво сказал Петро. – У меня на уме одно – поскорее вернуться на фронт.

– Стало быть, отказываетесь от командирской школы?

– Не то что отказываюсь, с охотой бы поучился… Но ведь, и бой для воина – хорошая школа. Вы сами об этом говорили.

– Бесспорно.

Полковник смотрел на Петра с любопытством. Ему нравился этот старший сержант с упрямым и уверенным взглядом больших темных глаз и румянцем на смуглом лице. И то, что Рубанюк побывал уже во многих боях, испытал окружение, был ранен и все же снова упорно стремился на фронт, подкупало старого командира.

– Хорошо, товарищ старший сержант, – сказал он. – Все-таки подумайте. Когда примете решение, доложите… Воевать-то еще успеете…

Петро поднялся, – коротким движением одернул гимнастерку.

– Разрешите по личному вопросу?

– Да.

– Прошу после курсов направить меня в свой полк.

– Назначение в часть не я даю. Впрочем, если смогу, постараюсь помочь, – пообещал полковник.

Спустя три дня после этого разговора Петро получил два письма.

Перед обедом ему вручили письмо от Оксаны. Последний раз она писала еще в начале марта, незадолго до его ухода на курсы. Оксана тогда находилась не то под Калинином, не то под Клином. Она туманно намекала, что в ее работе предстоят перемены и ей некоторое время придется пробыть в Москве….

Петро таил надежду повидаться с Оксаной перед отъездом на фронт, поэтому ждал от нее вестей с особым нетерпением.

Это письмо было совсем коротенькое, в половину писчего листа. Оксана сообщала, что временно работает в санитарном поезде, сейчас находится в Москве и ждет нового назначения.

«…Очень прошу тебя, Петрусь, если сможешь, приезжай хотя на сутки, ты ведь недалеко. Сейчас и твой брат, Иван Остапович, – в Москве, так что приезжай обязательно. Поезд наш на Курском вокзале, там тебе объяснят, где меня искать…»

Петро читал это письмо, когда в столовую вошел дежурный курсант и передал ему небольшой пакет.

– Из штаба армии переслали, – пояснил он, заметив недоуменный взгляд Петра. – Начальник получал…

В пакете оказались письма от товарищей с фронта: коротенькое – от комбата Тимковского, два обстоятельных, в общем конверте, – от Арсена Сандуняна и Марыганова.

Петро, забыв о еде, жадно пробежал письма. Друзья писали, что дивизия находится в резерве, под Ворошиловградом. Тимковский передал приветы от себя и командира полка, сообщал, что из штаба послано официальное отношение об откомандировании Петра в полк.

– У меня сегодня счастливый день, – сказал Петро товарищам. – Письма со всех сторон…

– Причитается, стало быть, с тебя.

– За этим дело не станет…

Петро наскоро доел свой обед и побежал к начальнику курсов.

…Получив отпуск, он выехал с рассветом попутной машиной в Москву, торопясь повидать Оксану и брата.

* * *

Петро сошел с машины на окраине, у войсковых складов, сел в поезд метро и приехал к Курскому вокзалу, когда часы уже показывали четверть двенадцатого.

Под сапогами хлюпал рыхлый, пропитанный водой снег, с почерневших крыш и карнизов часто капало. Было начало апреля, и в небе, очищенном от туч, ярко светило солнце.

Подходя к вокзалу, Петро, как и перед первой встречей с Оксаной, четыре месяца назад, с тревогой подумал о том, что вдруг почему-либо не удастся разыскать ее или она, возможно, уже уехала.

Он протиснулся к окошечку дежурного помощника коменданта и справился об интересующем его санитарном составе. Дежурный, видимо чем-то раздраженный, поднял на Петра покрасневшие от бессонницы глаза и резко спросил:

– По какому делу? Ваши документы?

Петро предъявил служебную книжку.

– Восьмой путь… Возьмите пропуск.

Петро спустился в туннель, снова поднялся по лестнице и, выйдя на платформу, разыскал санитарный поезд.

Окна вагонов были занавешены. Петро дважды прошел вдоль поезда, прежде чем заметил в одном из тамбуров женщину, вытряхивающую дорожку у открытой двери.

Он подошел и спросил:

– Как мне повидать Оксану Рубанюк?

– Ее нет, – сказала женщина.

– Это моя жена, – пояснил Петро. – Может быть, знаете, куда ушла? У меня сутки всего в распоряжении.

Женщина взглянула на него участливо:

– Надо доктора спросить. Он, может, и знает. Вы повремените секундочку. И подумать, как получилось! Оксаночка совсем недавно ушла… Я сейчас, сейчас…

Аккуратно сложив темную дорожку, она скрылась.

Петро нетерпеливо шагал около вагона. Вынул портсигар, но в нем оказалась одна сломанная папироска, и он, повертев ее меж пальцев, отшвырнул.

Женщина вернулась.

– Доктор Александр Яковлевич просит вас зайти…

Хирург полулежал с газетой на нижней полке, у окна. Он поспешно встал навстречу Петру.

– Привет, привет, старший сержант! Рад видеть в добром здравии… Прошу садиться. – Он выглянул из купе и крикнул: – Глаша, можно попросить два стаканчика чаю?

Потом сел напротив Петра и, дружелюбно разглядывая его, заключил:

– Вид отличный… Поправились, возмужали… Вы на курсах? Оксана Кузьминична мне говорила… Так-с, так-с… Она поехала к вашему брату.

– Вы его видели? – спросил Петро возбужденно.

– Как же! Был у нас. Милейший человек! После тяжелой контузии он два месяца в госпитале отлежал. Вам, конечно, известно… Сейчас ему дивизию дали.

– Как его разыскать?

От волнения у Петра вспыхнули щеки.

– Разыщете, – успокоил хирург. – Оксана Кузьминична знает. А мы, как видите, бездельничаем. В резерве… Я уже дважды рапорт подавал. Прошусь куда-нибудь в медсанбат… Не знаю… Боюсь, пошлют в тыл… А это никак не по нутру, никак! Конечно, на передовой труднее, но для врача, работающего над новыми проблемами, значительно интереснее.

– Простите, жена не предупредила, когда вернется?

– Признаться, я ее сегодня и не видел.

– А вдруг она его провожать поехала!

Петро волновался все больше, и Александр Яковлевич сказал:

– Насколько мне помнится, об отъезде Ивана Остаповича речи не было.

Женщина принесла чай и, поставив стаканы, извлекла из кармана халата конвертик.

– Дежурная просила передать, – сказала она Петру. – Оксаночка, видите, молодец, догадалась, оставила вам…

Петро быстро вскрыл конверт.

– Надо немедленно ехать! – воскликнул он. – Брат в гостинице «Москва». Телефона у вас тут нет?

– Можно с вокзала позвонить… Пейте чай. Дорогу-то вы знаете?

– Еще бы! У вас нет желания прогуляться? Поехали бы вместе.

– Пожалуй, неудобно, – заколебался врач. – С братом и женой вы давно не виделись… Мешать не следует.

– Ну что вы! Одевайтесь, поедемте.

Пока врач собирался, Петро с нетерпением поглядывал на часы и втайне уже сожалел, что пригласил с собой хирурга.

Наконец они вышли. Петро позвонил в гостиницу. Ему сообщили, что полковник Рубанюк ушел и вернется через час.

В метро Александр Яковлевич, наблюдая за возбужденным Петром, сказал с грустью:

– Завидую вам, право…

Петро вспомнил о том, что Александр Яковлевич потерял в Прибалтике свою семью. Он мысленно подбирал слова, которые могли бы утешить врача, но, не найдя их, промолчал.

Уже в вестибюле гостиницы, у лифта, Петро сознался:

– Страшно тревожусь… Каждый раз так перед встречей с близкими… Все кажется: что-нибудь случится, и я их не увижу.

– Э-э, нет! Вам везет, – возразил Александр Яковлевич.

Дверь открыл Атамась.

– Командир дивизии пишлы в магазин, – сообщил он, с особым удовольствием налегая на слова «командир дивизии». – Вы проходьте, воны скоро вернуться.

– А Оксана Кузьминична? – нетерпеливо спросил Петро.

– Цэ сродствеиница их? Вдвоем пишлы. – Атамась посмотрел на Петра изучающе и пытливо. – Извиняюсь, вы, случаем, не брат нашему командиру дивизии?

– Брат.

– Я сразу признал. Та шо ж вы не сидаете? Давайте ваши шинелки. Товарищ военврач второго ранга…

Помогая пришедшим раздеться и убирая их шинели на вешалку, Атамась с любопытством разглядывал Петра, его орден. Он почтительно спросил:

– Цэ вы наше полковое знамя из окружения вынесли?

– Не я, а старший лейтенант Татаринцев.

– Это так… А когда старший лейтенант помер, знамя ж вы забрали? Об этом уся дивизия знает…

– А где жена Татаринцева сейчас? – спросил Петро Александра Яковлевича.

– В тылу где-то. Готовится стать матерью…

Полчаса спустя, когда в коридоре послышались голоса, Атамась, проворно оправляя гимнастерку, сказал:

– Командир дивизии. По шагам слышу…

Полковник Рубанюк, пропуская Оксану, чуть задержался в дверях, обежал глазами лица мужчин и, не узнав брата, радушно улыбнулся врачу.

– Представителю медицины привет! Весьма кстати. Мы к вам собирались…

– Иван Остапович, – звонко воскликнула Оксана, глядя на Петра и прижимая ладони к груди. – Да вы ничего не видите?..

Она метнулась к Петру и, обвив его шею руками, смотрела на его лицо счастливыми, влажными глазами.

– Эге-ге! – изумленно протянул Иван Остапович. – Петро?!

Он быстро скинул шинель, передал Атамасю и шагнул к брату.

– Ну покажись, покажись! Какой стал!.. Да я бы тебя на улице просто и не узнал… Ну, давай почеломкаемся, Петро Остапович, – сказал он, тихонько отстраняя Оксану.

Братья обнялись и крепко расцеловались.

– Ты тоже… – прерывисто дыша, проговорил Петро. – Ты тоже вон какой…

– Большой, – подсказала Оксана, вызвав общий смех.

– Да нет, вы взгляните на этого старшего сержанта! – весело приглашал Иван Остапович врача и Атамася. – Я его когда-то за руку водил, в тележке по улице катал…

Братья, улыбаясь, глядели друг на друга.

– Были бы тут батько с матерью! – невольно вырвалось у Оксаны.

Александр Яковлевич, молча наблюдавший эту встречу, тихонько поднялся и снял с вешалки свою шинель.

– Я ведь зашел на минуточку, – вполголоса объяснил он Оксане в ответ на ее вопросительный взгляд. – У меня дела…

– Нет, нет! – воскликнул Иван Остапович, заметив, что врач намеревается уходить. – Это уж извините! В кои веки встретился с братом, с невесткой… Надо ознаменовать! Да, кстати, у меня и дело к вам…

Атамась тем временем извлекал из чемодана свертки, быстро раскладывал еду на столе. Оксана принялась ему помогать, но взгляд ее то и дело задерживался на Петре, – на этот раз она была плохой помощницей. Улучив минуту, она склонилась к Петру и прижалась губами к его щеке.

– Ну, прошу к столу, друзья, – пригласил Иван Остапович.

Серые глаза его, обычно строгие и несколько холодноватые, сейчас были такими ласковыми и веселыми, что Атамась, поглядывая на своего командира, подумал: «Видно, дуже любит брата полковник. Глянь, веселые стали какие».