Текст книги "Семья Рубанюк"
Автор книги: Евгений Поповкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 59 страниц)
Каладзе, молча и скептически слушавший краткие ответы девушек на вопросы Рубанюка о снайперской учебе, о Москве, улучил момент и, лукаво поблескивая глазами, задал вопрос Нине Синицыной:
– Вот вы, девушка, можете мне сказать?.. Находитесь в засаде, – Так? Тихо. Никто не стреляет. Пушки молчат, стрелки молчат. Так? Как вы будете пристреливать свою винтовку? Умеете пристреливать?
Нина перехватила его смеющийся, устремленный на замполита – взгляд и, сердито дернув головой, поднялась, нахмурила брови.
– Практическую пристрелку я произведу раньше, – уверенно проговорила она. – Во время артиллерийской подготовки или… когда бойцы стреляют.
– А если они не стреляют? – допытывался все с той же насмешливо-снисходительной улыбкой Каладзе.
– А я их попрошу, они постреляют.
– Как, Касаткин? – спросил Рубанюк.
– Выход правильный, товарищ командир дивизии. Я так часто делаю.
– У меня еще вопрос, – не сдавался Каладзе. Он обежал глазами сосредоточенные, напряженные лица девушек. – Вот вы, – кивнул он Клаве Марининой. – Ваша огневая позиция выше цели. Например, на горке. Влияет это на дальность полета пули?
– Где это ты горки здесь нашел? – вмешался Путрев.
– Ничего, я отвечу, – сказала Клава.
Она, искоса поглядывая на капитана Касаткина, неторопливо, с видимым удовольствием рассказала, как определяется угол прицеливания, в каких случаях происходит перелет или недолет пули.
– Разрешите, товарищ командир дивизии? – Мария встала, слегка побледнев. – Может быть, нехорошо, но я скажу… Наши курсы красным знаменем награждены. От ЦК комсомола… Именное снайперское оружие у нашей старшей… За отличную стрельбу… Почему же товарищ майор все время усмехается недоверчиво? Проверьте практически, что мы знаем…
Каладзе шутливо поднял обе руки.
Блеснув глазами в его сторону, Рубанюк сказал:
– Что ж, справедливая обида. Пожалуй, отправим девушек в полк Сомова. Так, Касаткин?
Каладзе встрепенулся:
– Пушки – Сомову, трофейные автоматы – Сомову… Минометная батарея – Сомову… Нет, Иван Остапович, не выйдет…
Рубанюк засмеялся и погрозил пальцем:
– То-то!..
«Иван Остапович, – подумала Мария. – Ну, ясно – брат!»
Полковник поднялся из-за столика, высокий и плечистый, и, протянув руку, снял с колышка свой полушубок. В эту минуту вошел начальник штаба и доложил, что из батальона доставили перебежчиков. Рубанюк снова повесил полушубок на место.
– Разрешите нам идти? – обратилась к нему Шляхова.
– Пленных еще близко не видели? – ответил ей вопросом Рубанюк. – Оставайтесь. Это особенные. Образца сорок третьего года…
Немцы вошли довольно бодро, приложили руки к пилоткам и застыли. Девушки разглядывали их с нескрываемым любопытством; до сих пор им приходилось видеть пленных только на газетных снимках и в киножурналах.
– Так, значит, надумали кончать войну? – спросил Рубанюк и повторил вопрос по-немецки.
Низенький и тощий солдат с шарфом на шее, радостно кивнув, извлек из-за обшлага шинели пропуск на русском языке и предъявил. Его товарищ, сумрачно отвернув полу трубой брезентовой робы, тоже полез в карман за пропуском.
– Гитлер пльохо, – сказал низенький сипло. Он что-то затараторил, выразительно жестикулируя, тыча грязной рукой в робу товарища, в свои стоптанные башмаки.
Рубанюк, выслушав его, повернулся к начальнику штаба:
– Дайте ему бумагу, карандаш. Он хочет начертить схему огневых точек возле города и расположение складов, офицерских квартир.
Пока немец старательно что-то рисовал, полковник пояснил девушкам:
– Оба из обслуживающей команды. На передовую выгнали их два дня назад. Ругают своих офицеров, генерала…
Немец в брезентовой робе показал на свой воротник, махнул в сторону города:
– Там тьопло… Мьех.
Низенький, тыча карандашом в какой-то квадратик на своем чертеже, яростно требовал:
– Бух-бух!.. Пушка… Самольот… Генерал фон Рамштейн… Квартир… Подвал… бункер… никс… Генерал капут… Казино. Зеке ур официрен тринкен шнапс… Бух, бух!
– Понятно? – спросил Рубанюк смеясь. – Советует накрыть огнем квартиру генерала и офицерское казино. Там по вечерам офицеры пьют…
Немцы дружно закивали.
– Ну, товарищи! – Рубанюк повернулся к девушкам. – Не делайте, конечно, заключений, что все солдаты у Гитлера настроены уже так… Это первые ласточки. А теперь отдыхайте. И… желаю успеха.
– Нас оставят вместе? – задала вопрос Шляхова. – Мы просим.
– Хорошо. Будете в распоряжении капитана Касаткина. При нем не следовало бы говорить, да уж придется… Весьма опытный и умелый снайпер. Прошу, как говорится, любить и баловать.
– Есть! – нестройно ответили девушки.
Когда они вышли, Шляхова сказала Марии тихонько:
– Что ты хвастаться начала? Знамя, оружие…
Мария, пропустив упрек мимо ушей, со вздохом произнесла:
– Лучше б нам не показывали этих фрицев.
– Почему?
– Мне все проще казалось: появится немец, я возьму его на мушку и выстрелю. А теперь перед глазами будут вот эти… Они же не виноваты, что Гитлер погнал их против нас. Подумаю об этом, и рука дрогнет.
Шляхова строго посмотрела в разгоряченное лицо подруги:
– У меня не дрогнет. У фашистов же не дрожали руки, когда они швыряли бомбы на мое Запорожье… На эшелоны с детишками, на госпитали.
V
Рано утром Касаткин повел девушек в роту.
Шли по негустому, залитому ослепительно яркими солнечными лучами хвойному лесочку.
– Чем не подмосковный бор? – спросил Касаткин, поведя рукой. – Сейчас бы по парочке лыж… И – э-эх!
В лесу действительно было чудесно, тихо. Лишь где-то, севернее, время от времени глухо погромыхивало: «Гу-уу… Гуу-уу…»
Под валенками хрустел снег, с одной ели на другую суетливо перепархивала сорока, и когда она усаживалась на мохнатую, отягощенную снегом ветку, сыпалась серебристая пыльца. Сорока, избочив голову, лукаво глядела на людей, шагающих по тропке, и, дав им приблизиться, с шумным стрекотанием ныряла под опушенные снегом кроны елей, чтобы через мгновенье выпорхнуть впереди.
Девушки всей грудью вдыхали обжигающий воздух, такой крепкий, что от него, как от вина, кружилась голова. Возбужденные и этим воздухом, и великолепием ясного зимнего утра, они с необычайной полнотой чувств воспринимали все, что видели вокруг. От деревьев и разросшегося у их корней молодняка ложились на искрящийся снег мягкие тени. В просветы виднелась, то приближаясь, то удаляясь, неширокая река, местами укрытая толстым снежным покровом.
Мария оглянулась на подруг. Похорошевшие от мороза и ходьбы, с густым инеем на бровях и ресницах, они были под стать и ослепительно сверкающему зимнему утру, и этому девственно чистому снежному лесу.
– А здорово, дивчата! – воскликнула Мария. – Была бы я художницей… такими бы красавицами вас изобразила…
– Ты же не художница, – резонно возразила Нина Синицына.
– Девочки, взгляните, кто идет! – воскликнула Шляхова. Все оглянулись. По тропинке догонял их техник-лейтенант Репейников. Он очень торопился; полы его плащпалатки, подвязанной на шее, развевались, как крылья.
– Ну, берегитесь, – предупредил капитан Касаткин. – Замучает.
Репейников махал рукой, что-то кричал. Наконец он настиг девушек.
– Чегт знает что такое! – проговорил он, запыхавшись. – Чуть вас не пговогонил… Ф-у-уу… Мчался, как гысак на ип-подгоме…
Он снял ушанку и вытер ею лоб. Деловито оглядывая группу, прикидывал, откуда лучше снимать: опустился на колено, прищурил глаз, встал, отскочил в сторону, снова присел.
Девушки с любопытством наблюдали за ним. Заметив, что фотокорреспондент извлекает из-под шинели «лейку», Клава Маринина спросила:
– Вы нас не для газеты собираетесь снимать?
Репейников солидно кивнул:
– В агмии вы пегвые девушки-снайпегы…. Упустить такой кадг!..
– Так мы же ничем себя еще не проявили, – смущенно сказала Шляхова. – Только пленку зря израсходуете.
– Хогошо, – согласился Репейников. – Я щелкну себе на память. Для фгонтового альбома. А откгоете боевой счет, будет видно…
– Вы с девушками как-нибудь в засаду сходите, – не без ехидства предложил Касаткин. – Вот это будет кадр!
Репейников, сделав несколько снимков и пообещав навестить девушек на новоселье, повернул обратно. Прошли еще немного, и Касаткин остановился.
– Сейчас будет простреливаемая зона, – предупредил он. – Держитесь поближе к деревьям и не скучивайтесь. Кидает сюда частенько…
Вышли к опушке. Деревья здесь были иссечены осколками и пулями, одна сосна наполовину обгорела. Там и сям, пригибаясь и прячась в кустарнике, ходили солдаты.
– Немцы нас видят? – спросила почему-то шепотом Люба Сарычева.
– В бинокль могут видеть.
Став за деревьями, девушки жадно смотрели на открытую, залитую ярким солнечным светом местность.
Километрах в четырех впереди лежал город. Почти рядом в легкой морозной дымке вырисовывались фабричные трубы, купола церквей, крыши строений. Это был старинный русский город, о котором так много все слышали. Сейчас там находились враги.
Касаткин дал девушкам возможность немного постоять, осмотреться. Он умышленно привел их сюда, хотя была и другая, менее опасная дорога: пусть ознакомятся с обстановкой ещё до того, пока им придется выйти на передний край.
Минут двадцать спустя он вывел девушек кустарником к неглубокой, занесенной снегом и заросшей сосновым молодняком лощине. Искусно замаскированные, бугрились кое-где еле заметные холмики. Отмечая расположение землянок, словно из-под земли, тянулся дымок; за кустами слышался глухой говор.
– Складывайте пока вещевые мешки, – сказал Касаткин, – а я узнаю у командира, где он вас разместит.
– Товарищ капитан! – остановила его Клава Маринина. – Поглядите…
Она показала в сторону крайней землянки. На снегу около входа старательно было выложенно из лапок зеленой хвои:
«Привет девушкам-снайперам!»
Касаткин довольно улыбнулся:
– Автоматчики – народ гостеприимный.
Велев девушкам подождать, он побежал, придерживая рукой планшетку, к землянке; пригибаясь, вошел в нее.
Сидевший на корточках у печки коренастый боец приподнялся, поправил ушанку и козырнул.
– Для дивчат? – спросил Касаткин, оглядывая добротные бревенчатые стены и чисто подметенный деревянный пол.
– Так точно! Для снайперих.
– Хороша землянка, – одобрил Касаткин. – А ты за истопника?
– Топлю вот. Вечером, наверно, заявятся. Лейтенант наш говорил.
– Пришли уже.
Солдат торопливо взялся за веник, сгреб щепки. Девушки ввалились шумной ватагой, с наслаждением освободились от вещевых мешков, поставили винтовки.
– Кто тут до нас жил? – поинтересовалась Шляхова, осматриваясь.
– Ее сами командир роты с ординарцем занимали, – сказал солдат.
– Девушки, это, пожалуй, не годится, – беспокойно проговорила Шляхова. – Надо нам свою хату строить.
Девушки дружно поддержали ее.
Шляховой и Марии тут же поручили сходить к командиру роты, познакомиться и обо всем договориться.
Землянка, в которую перебрался командир, была значительно меньше и хуже.
Командир автоматчиков, молоденький лейтенант, сидел у рации босой, в расстегнутой гимнастерке, без поясного ремня.
Появление девушек было для него полной неожиданностью. Медно-смуглое лицо его с бойкими глазами стало медленно наливаться краской. Пряча под себя ноги и приглаживая буйные, всклокоченные волосы, он то смущенно поглядывал на щеголевато-подтянутых девушек, то исподтишка метал свирепые взгляды на пришедшего с ними солдата.
Саша и Мария переглянулись и, поняв друг друга, сделали вид, что ничего не замечают.
– Мы на минуточку, товарищ лейтенант, – предупредила Шляхова, пряча улыбку, растягивавшую ее губы. – Во-первых, от всех девушек спасибо за гостеприимство. Во-вторых, не можете ли вы нам помочь? Хотим свою землянку строить.
Она рассказала, какую именно помощь хотели бы получить девушки от автоматчиков.
Поеживаясь и думая главным образом о беспорядке в своем туалете, лейтенант сказал, избегая лукавых глаз Марии и Саши:
– Мы вас вечером ждали.
– А мы уже здесь.
– Помочь – поможем, а только и в моей землянке могли бы остаться.
– Нет, зачем же!
– Никаноров, найти ординарца, – приказал солдату лейтенант. – Пусть все сделает… Нет, пускай ко мне явится…
Мария и Саша выскочили из землянки.
– Вот врасплох застали беднягу.
– Тсс! Слышит…
К оборудованию землянки приступили, не мешкая. Ординарец командира притащил несколько лопат, пилу, топоры, лом. Молчаливый старшина с перевязанной щекой повел к месту, отведенному под землянку снайперов. Здесь два солдата уже долбили мерзлую землю.
Предстояло вырыть довольно глубокую яму, напилить и поднести бревна, оборудовать нары, стол.
Касаткин распределил работу, сам скинул шинель и, лихо поплевав на ладони, взялся за лом. Работа в его сильных, привычных к солдатскому труду руках спорилась легко и быстро.
Мария и Клава Маринина откидывали лопатами комья смерзшейся земли. Остальные девушки пилили деревья в глубине леса.
Работа быстро согрела, но валенки почти у всех промокли, ноги, обернутые тоненькими портянками, закоченели.
– Пальцев и пяток совсем не чувствую, – вполголоса сказала Саша Зое Прасоловой. – Как бы не отморозить.
– Скажем Касаткину? – предложила та. – У меня тоже сильно замерзли.
– Стыдно… Вроде мы неженки…
Но Касаткин, вскоре пришедший проведать «лесорубов», едва взглянув на девушек, скомандовал:
– Костер!
Собрали суховершник, щепки. Касаткин быстро и умело развел огонь.
Сидели вокруг жаркого костра. Зоя первая скинула валенок, стала сушить портянку. Ее примеру последовали остальные.
Касаткин, пристроившись на корточках, смотрел, как девушки растирали ступни ног и потом заворачивали их в подсохшие, горячие портянки.
– Надо вам получше сушить валенки, – сказал он. – В засаде не вытерпите…
К вечеру землянка была почти готова. Незадолго до наступления темноты пришли два сапера, присланные комбатом. Они сколотили нары, вставили раму двери. Шляхова тут же завесила проем двумя плащпалатками.
Уже в темноте Клава и Зоя наломали еловых лапок, застлали ими нары.
– Живем, дивчата! – бодрясь, воскликнула Мария. У нее, как и у других, ныло все тело, закрывались глаза, непреодолимо тянуло упасть на нары.
– Ничего, усталость пройдет, а добрая слава останется, – утешил девушек Касаткин.
В землянке было сыровато. Касаткин, исчезнув на несколько минут, вернулся с железной печкой. Она была еще теплой.
– У лейтенанта занял, – сказал он, и по голосу его можно было догадаться, что лейтенант об этом «займе» пока не знает.
Быстро установив печь, Касаткин сам же растопил ее. Когда загорелись и затрещали березовые чурки, у входа в землянку послышались шаги, негромкое покашливание.
– Разрешите?
В проем двери протиснулись командир роты и его ординарец – оба в тщательно заправленных шинелях, ярко начищенных сапогах, блистая свежими белыми подворотничками.
– Командир отдельной роты автоматчиков лейтенант Камышев, – с достоинством представился лейтенант. – Пришел проверить, как устроились.
Лейтенант деловито постучал по настланным доскам носком сапога, оглядел стены, стол. Взгляд его задержался на печке, на капитане Касаткине.
– Не дымит? – спросил он.
– Пробуем вот, – ответил Касаткин, протирая глаза.
Задерживаться лейтенант не стал и, сказав, что пищу для девушек будут доставлять с ротной кухни, попрощался.
…Ночью Саше Шляховой почему-то пригрезилось, что рядом стоит мать, вкусно пахнет жареной картошкой… Дом, Запорожье…
Ее разбудили странные квакающие звуки, близкие разрывы. Она вскочила, огляделась.
В печурке, под пеплом, еще тлели искры. Светильник из артиллерийского патрона неровно освещал спящих девушек, сложенные в углу вещевые мешки, стоящие рядом винтовки.
Саша разыскала шапку, надела ее, накинула шинель и быстро выбралась из землянки. Она замерла, изумленная представшей ее глазам картиной.
Все небо было расцвечено красными, зелеными, оранжевыми потоками огня. Взлетали и медленно падали ракеты. Казалось, что совсем рядом квакали какие-то гигантские лягушки, и, заглушая их, по временам что-то оглушительно хлопало.
– Вот гады, придумали! – раздался над головой Саши сипловатый голос. – Понаделали хлопушек, вреда с них никакого, а спать всю ночь не дают.
Саша оглянулась. Около землянки стоял солдат с автоматом и довольно равнодушно смотрел на расцвеченное трассирующими огнями небо.
– Это что?.. Всегда так по ночам? – спросила Саша, почувствовав себя вдруг спокойней от присутствия этого незнакомого пожилого солдата.
– Нет, зачем всегда? Видать, разведка наша наткнулась на них… Переполошился хриц…
– А вы что здесь? Почему не спите?
– Спать в карауле не положено… Лейтенант тут поставил… А вы спите. Сюда не докинет… Мы за бугром…
Саша постояла еще немного и вернулась в землянку. Гулкие хлопки и кваканье продолжались, но Шляхова сильно устала и, уже не обращая внимания на этот грохот, снова крепко уснула.
Касаткин поднял девушек в семь утра. Подождав, пока они умылись и вскипятили себе чай, он повел их знакомиться с расположением обороны.
День был не такой ясный, как накануне. Солнце только изредка появлялось в просветах между дымчатыми облаками, и тогда темнозеленая хвоя елок на короткий миг становилась светлее.
Вокруг стояла тишина, и Саше казалось сейчас сном все, что она слышала и видела ночью. Но на снегу темнели угольные пятна разрывов, одна землянка, близ первой линии траншей, была разворочена до самого основания.
– Тристакилограммовая, не меньше, – вслух определил Касаткин, косясь на вздыбленные бревна и оголенные корневища росшего когда-то здесь дерева.
– Это второго дня еще, товарищ капитан, – сказал солдат с забинтованной головой и большим синяком на бледном, заросшем лице. – Когда шестерка «юнкерсов» налетела…
– А, Боровков? Здравствуй! – отозвался Касаткин. – Тебя тоже достало?
– Зацепило малость…
Касаткина знали многие солдаты, знал и он их. Вообще чувствовал он себя здесь как дома, отлично был знаком с расположением каждой роты и легко наметил девушкам удобные и выгодные огневые позиции. Он помог им составить стрелковые карточки, объяснил, как лучше маскироваться, и, когда вся группа собралась около командного пункта батальона, сказал:
– Будете завтра действовать самостоятельно. К этому и готовьтесь. Чем сумел, помог…
Отогревались в блиндаже командира стрелковой роты. В блиндаже сидели связные, два младших лейтенанта, и девушки чувствовали, что все приглядываются к ним настороженно и недоверчиво. Понял это и Касаткин.
– Дивчата попались вам боевые, – сказал он, причем так громко, чтобы слышали все. – Заставят фашистов на пузе ползать. А то эти нахалы у вас здесь как на бульваре разгуливают.
– Ну, что ж. Как говорится, ни пуха ни пера, – сдержанно сказал командир роты.
VI
С вечера майор Каладзе, позвонив комбату Лукьяновичу, предупредил:
– Там у тебя завтра снайперихи на «охоту» выйдут. Учти, пусть за боевое охранение не лезут… Утащат фашисты какую-нибудь, нам с тобой хозяин головы поотрывает.
– Днем не утащат. Сам буду в роте…
Касаткин появился в землянке у девушек в три часа ночи с ворохом белых маскировочных халатов. Зоя Прасолова, которой выпало ночное дежурство, молча разбудила подруг.
– Товарищ Прасолова, вы куда наряжаетесь? – удивленно спросил Касаткин, заметив, что Зоя, подобрав свои стриженные под мальчика каштановые волосы, стала облачаться в маскировочный халат.
– Как куда?
– Кто за вас дежурить будет?
Зоя умоляюще посмотрела на капитана.
– Почему же я одна должна тут оставаться?
– Прекратить пререкания! – резко сказал Касаткин. – Останетесь вместе со своей парой, Сарычевой.
Он повел группу в расположение стрелковой роты.
За темным перелеском беспрестанно взлетали, сея вокруг мертвый, неприятный свет, немецкие ракеты, и тогда четко были видны силуэты мохнатых елей, протоптанная в снегу тропка, полузанесенные снегом землянки.
Ночь стояла на редкость тихая, только где-то, значительно правее невидимого сейчас города, время от времени выщелкивали неровные очереди крупнокалиберные пулеметы да очень высоко в черном небе гудели самолеты.
Шагали молча, каждая была погружена в свои мысли. Саше Шляховой вдруг припомнилось, как она в детстве больше всего боялась темноты и, стараясь выработать в себе храбрость, несколько раз заставляла себя часами сидеть в темной комнате.
Мария вспомнила свой разговор с Петром Рубанюком о фронте. Сейчас, испытывая невольный страх перед тем, что ей предстояло, девушка думала о Петре с легкой завистью: ему-то ничего не страшно. Ей было приятно знать, что ходит где-то по земле, под этим же самым небом, такой чудесный, сильный человек, ее друг. От этого, думалось Марии, и она становилась сильнее и лучше и теперь, когда шла, старалась ступать твердо, вдавливая в снег свои валенки.
Дошли до блиндажа командира роты. Касаткин ушел с двумя девушками на левый фланг, а Саша Шляхова и Мария в сопровождении солдата добрались в один из взводов.
Надо было до наступления рассвета вырыть окопчик, подготовить запасную и ложную позиции. Подруги извлекли из брезентовых чехлов лопатки, сгребли снег с земли. Верхний ее слой, пропитавшийся влагой и затем замерзший, был тверд, как кремень. Мария принялась долбить его, время от времени отдыхая и прислушиваясь.
В нескольких шагах слева, в дзоте, в окопах и ходах сообщения, слышались приглушенные голоса, кашель. Где-то сзади поскрипывали по снегу полозья, фыркала лошадь. Видимо, по ночам подвозили боеприпасы и продовольствие к самой передовой. Под покровом ночи текла обычная фронтовая жизнь, к которой привыкли и стрелки и ездовые и которая давно стала для них буднями. Но девушки воспринимали каждый звук, шорох как нечто совершенно новое в их жизни, и эта новизна ощущений и волновала и настораживала их.
Глубже земля оказалась более рыхлой, но в полушубке работать было неудобно и жарко. Дело подвигалось медленно.
– Стрелять в полушубке будет несподручно, – шепотом сказала Мария.
– Ничего. Ты будешь наблюдать. Первой стреляю я.
Незадолго до рассвета все было готово. Девушки старательно замаскировали окопчик, положили патроны так, чтобы они были под рукой.
Пасмурное, угрюмое утро долго боролось с ночным сумраком, потом перед глазами девушек стали постепенно возникать очертания предметов: покрытая изморозью консервная банка возле дзота, ломаная линия ходов сообщения, колья с заиндевевшей колючей проволокой, расщепленное снарядом дерево. Город еще тонул в мглистой дымке, но вскоре уже можно было различить фабричную трубу и серое здание вокзала с разрушенной водокачкой, приземистые цейхгаузы.
Ветер гнал по полю снежную пыль, шевелил обрывок бумаги, наполовину примерзшей к насту. Надо было точно знать направление ветра, плотность воздуха. Девушки ничего не упустили. Рассчитав все, что было нужно, Саша протерла стекло оптического прибора и застыла у винтовки. Мария последовала ее примеру.
Стена из снега, воздвигнутая врагом впереди своих окопов, скрывала их расположение, но девушки готовы были ждать сколько угодно: не могло же случиться так, что за весь день на вражеской стороне никто не появится!
Подруги лежали довольно долго. Мария раздумывала теперь о самых прозаических вещах. Валенки ее оказались великоваты, и в них следовало бы положить соломенные стельки – так делали другие… Зоя взяла у нее протирку и забыла вернуть; как бы не потерялась… У Нины надо будет попросить крем и смазать на ночь лицо. От ветра и мороза кожа стала сильно шелушиться; Касаткин, наверно, потому и улыбался, глядя вчера на нее…
Мария думала о том, что хорошо будет после войны собраться всем вместе дома, на Арбате. Придет с завода отец, и она представит ему всех своих фронтовых друзей и обязательно – Касаткина. Будут пить чай… Мама, конечно, постарается блеснуть своим искусством и испечет хворост. Она делала это очень искусно.
Вспомнив о еде, Мария ощутила вдруг голод. Она плохо ужинала накануне и не позавтракала утром, – не хотелось так рано есть.
Стала затекать нога, и Мария хотела переменить положение, но в это мгновенье из траншеи крикнули:
– Дочки, фриц!.
Мария быстро обежала глазами неприятельские позиции. В проеме снеговой стены показалась какая-то фигура. Судя по плащу и высокой фуражке, это был офицер.
– Видишь? – шепнула Мария пересохшими губами.
– Вижу.
– Бей!
Саша, ощутила, как у нее часто и сильно заколотилось сердце, оледенели ступни ног. Она так и не смогла выстрелить, и офицер исчез.
– Ты не волнуйся, – прошептала Мария. – Бей не спеша…
Минуты три спустя в том же проеме снеговой стены показался другой гитлеровец. Он шел не торопясь, изогнувшись под тяжестью мешка.
Мария впилась в оптику.
– Ну, Сашенька!
Саша сжала губы, затаила дыхание и плавно нажала на спусковой крючок. Упругий толчок отдался в плече. Саша зажмурила глаза.
Мария увидела: мешок выскользнул из рук солдата. Неестественно взмахнув руками, он сел, потом повалился на землю.
– Попала! – возбужденно закричали из траншеи. – Молодец, дочка!..
Усатый пожилой солдат в белой каске, с морщинистым лицом, выглянул из соседнего окопа.
– Что ж ты испужалась? – успокаивающе говорил он, глядя на Сашу добрыми, несколько удивленными глазами. – Ты не пужайся… Сейчас за убитым придут… Еще давай.
– Наблюдай теперь ты, Саша, – попросила Мария. – Сниму, если появятся.
– Появились, – откликнулась Шляхова чужим, хриплым голосом. – Видишь?
Два солдата шли во весь рост к упавшему. Один из них в нерешительности остановился. Этого для Марии было достаточно. Она выстрелила.
Из траншеи ликующе кричали:
– Еще! Уу-ух, молодцы дочки!
Саша подумала о том, что немцы уже догадались о появлении снайперов, может быть их наблюдатели уже засекли их с Марией.
– Давай на запасную, – приказала она, овладев собой. – Потом я…
Вжимаясь в снег, Мария стала переползать на запасную позицию. Едва она положила на бруствер винтовку, со стороны немецких окопов яростно застрочил станковый пулемет, затем другой. Низко, над самой головой, засвистели пули. Вобрав голову в плечи и закрыв глаза, Мария слушала, как пули с сухим чмоканьем впивались сзади и справа в снежный наст.
«Саша… Сашенька!..» Мысль о том, что подруга не успела уползти, обожгла Марию, и она лихорадочно придумывала, что предпринять.
Пулеметы били почти без промежутков, попеременно, и девушка не смела поднять голову.
– Сигай сюда! – тревожно крикнули ей из дзота. – Шибче!
Было бы сейчас самым благоразумным укрыться от пулеметного огня в дзоте, но тревога за подругу сковала Марию.
Прошла минута, может быть две. В дзоте замолчали. Вверху вдруг прошуршал, удаляясь, снаряд и через секунду разорвался в расположении врага. Урчание повторилось правее, потом пронеслись слева один за другим еще несколько снарядов. Разрывы слились в сплошной грохот.
Немецких пулеметов уже не было слышно, и Мария отважилась приподнять голову. По всей линии вражеских окопов рвались снаряды, вздымались глыбы снега, перемешанного с землей, клубился черный дым.
Мария оглянулась: к ней подползла Саша. Вместе они бросились к дзоту. Маскировочный халат Марии зацепился за деревянную обшивку. Девушка от неожиданности упала, и тотчас же чьи-то руки помогли ей подняться и протиснуться в узкий проход.
Учащенно дыша, подруги присели на землю. Несколько солдат сидели на корточках и с любопытством разглядывали их. Сидеть так, молча, было неудобно.
– Попить у вас есть, ребята? – спросила Шляхова. Солдат с красными припухшими веками протянул ей котелок.
Канонада разрасталась все сильнее: в перестрелку включились немецкая артиллерия, минометы. После каждого близкого разрыва, с потолка сыпалась земля, позвякивали котелки.
– Это из-за вас такая каша заварилась, – сказал солдат, принимая котелок от Саши. По голосу его трудно было определить, осуждает он или одобряет девушек.
– Из-за нас? – спросила Мария.
– Не слышите разве? Вот дают!..
Пожилой усач, который несколько минут назад успокаивал Сашу после ее первого выстрела, задумчиво проговорил:
– Набрались дочки страху, так это не беда. Когда я впервой фашиста на штык поддел, тоже испужался.
– И вовсе я не испугалась, – ответила Саша и неуклюже придумала: – У меня песок набился в винтовку.
– Хочешь, почищу? – спросил услужливо солдат в прожженной на боку шинели и в цигейковой ушанке с болтающимися завязками. Он стал проворно доставать ветошь, оружейное масло.
– Нет, нет, я сама вычищу! – запротестовала Саша.
– Это именная, – пояснила Мария таким значительным тоном, что сидящие рядом солдаты потянулись взглянуть на Сашину винтовку.
Перестрелка мало-помалу затихла. Саша и Мария намеревались продолжать «охоту» из траншеи, но передали, что командир батальона вызывает их к себе на командный пункт.
Девушки, огорченные этим обстоятельством, выбрались из обстреливаемой зоны; достигнув перелеска, отряхнули свои маскхалаты и пошли уже знакомой тропкой.
– Наверно, попадет нам, что такую кутерьму подняли, – высказала опасение Мария, растирая варежкой сизый от холода вздернутый носик.
– Ну и пусть! Зато на счету имеем по одному. – Саша скосила на подругу сияющие от счастья голубые глаза.
Разобраться в сложных чувствах, которые по-разному испытывали сейчас обе, побывав впервые на передовой и впервые стреляя по врагу, они смогли лишь много времени спустя. Сейчас же девушки способны были думать только об одном: они не опозорились, не струсили, их похвалили бывалые фронтовики! Вернуться после «охоты» с пустыми руками было бы самым обидным. Уничтожив двух врагов, они утвердили свое право сражаться в одном ряду с мужчинами.
Это наполняло девушек такой радостью, что все остальное казалось им не столь важным.
В длинной и низкой, перегороженной надвое землянке сидели за столиком, врытым в землю, командир полка Каладзе и хозяин землянки майор Лукьянович.
Пока ординарец комбата и повар, стуча алюминиевой посудой, накрывали на стол, Каладзе, щуря карие, в густой опушке светлых ресниц, глаза и морща в улыбке смуглое лицо с коротко остриженными рыжими усиками, рассказывал:
– Сейчас затруднений таких нет… А вот когда Ловать разлилась, помнишь, майор? Дорог нет, грязь, ай, ай! Сухарями не могли людей обеспечить. Хоть плачь… Во втором батальоне по три дня – один чай. Пошел поговорить, дух поднять. Спрашиваю одного автоматчика: «Плоховато, кацо?» – «Ничего, товарищ майор, нормально». – «Что ел сегодня?» – «Борщ с мясом ел». А глаза смеются. Вот сукин сын! Другого спрашиваю. «Щи». Никто не жалуется. Один стоит, Качехидзе ему фамилия, стоит и смеется. «И ты ел щи?» – «А как же! Хороший щи. Только, товарищ командир, – с акцентом так говорит, – если бы нымно-ожечко болшэ крупы и нымно-ожечко меншэ воды».
В дверь просунул голову часовой:
– Товарищ майор. Тут эти пришли… которых вызывали.
Лукьянович, слегка прихрамывая, вышел из землянки и сейчас же вернулся, пропуская вперед Сашу Шляхову и Марию.
– А-а, снайперята!
Каладзе грузно поднялся, шагнул навстречу, долго и крепко жал руки краснеющим от радостного смущения девушкам:
