Текст книги "Семья Рубанюк"
Автор книги: Евгений Поповкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 59 страниц)
– Поднимайте, други, воротники, – сказал Петро, когда бричка миновала окраинную улицу Богодаровки. – Скоро придется в кожушки облачаться…
Он был весел, разговорчив; от мрачного настроения и следа не осталось.
– Вы там, в кабинете Игната Семеновича, мирились, видно? – спросил Громак.
– Мирятся после ссоры, – возразил Петро. – А мы не ссорились…
Он принялся расспрашивать о работах на плотине, о пилораме, потом поделился с Громаком и Волковой своей мыслью о необходимости обучать молодежь различным профессиям:
– Важно не только то, что свои плотники, электрики, кузнецы будут. Каждый комсомолец, подросток сможет свои индивидуальные способности проявить, таланты… А? Верно? Глядишь, в каком-нибудь Степке великий мастер, гениальный изобретатель откроется…
– Я могу с физикой ребят познакомить, – предложила Волкова, глядя на Петра из-под большого платка. – Вообще надо грамотность их немножко поднять… Отстали за время оккупации…
– Наиболее способных учиться пошлем в техникумы, институты…
– За такое дело я руку охотно поднимаю, – сказал Громак, внимательно слушавший Петра.
– Я две! – живо подхватила Волкова. – Замечательно будет!
Она, подрагивая от холода, прятала руки в рукава. Петро придвинулся к ней ближе.
– Александр Петрович, защищай комсорга с правого фланга. Придвигайся плотнее…
– Мне вовсе не холодно.
Волкова сделала движение, чтобы отстраниться от Петра, но рядом с ним ей стало теплее, и она притихла.
– Рассказала тебе Полина о своем подарке, Остапович? – спросил Громак.
– Нет.
– При чем тут подарок? – недовольно буркнула Волкова. – И почему мой? Ребятишки охотно вызвались все сделать. Им интересно было…
– Это они хорошо надумали… школьники наши, – пояснил Громак. – Пошли по полям, балкам, оврагам… Собрали подробные данные о почвах, о рельефе, о заброшенных источниках на полях колхоза.
– А я как раз хотел просить об этом школу. Опередили, – сказал Петро. – Нам ведь до зарезу нужны такие сведения.
– Для карты? – спросил Громак.
– И для карты и для колхозного плана.
Петро обернулся к девушке:
– Это вы все, Полиночка, надумали? Вас расцеловать надо.
– Но, но! Напишу жинке на фронт, – шутливо погрозил Громак.
– Вы вот говорите: «до зарезу нужны», а помалкивали, – насмешливо сказала Волкова.
– Да ведь работы у всех и без этого хватает.
– А карту вы, что ж, для личного удовольствия составляете? Нет? Тогда и нечего скромничать.
В голосе Волковой появились те строгие, нравоучительные нотки, над которыми Петро обычно украдкой посмеивался. Но сейчас он слушал ее с чувством признательности. «Да, с такими вот славными, отзывчивыми людьми, – думал он, – работать рядом – огромная радость…»
XI
Зима вторглась в Чистую Криницу как-то неожиданно, ночью.
Еще накануне громыхали по кремнистым дорогам колеса подвод, возивших к железнодорожному разъезду свеклу, еще вчера чернели мертвые поля за селом, неясно просвечивала сквозь холодную мглу рыжая кайма пасмурного леса за Днепром.
А к утру ослепительно белый, переливающийся мириадами искр снежный покров застлал степь, улицы, стрехи домов, левады, тропки в садах и огородах.
Еще в хатах даже у самых хлопотливых криничанских хозяек не закурились голубые дымки из труб, луна, бежавшая навстречу рваным зеленым облакам, еще лила на землю свой неверный, то тускнеющий, то вдруг ярко вспыхивающий свет, а на краю села скрипели уже по снегу полозья саней. Бригада Федора Лихолита вышла из села до рассвета со всеми своими лошадьми и волами. Полчаса спустя туда же, к Долгуновской балке, тронулась бригада Варвары Горбань, проползли две бычьи упряжки животноводческой фермы.
К полудню десятки тропинок, широких и узких колей протянулись в рыхлом, упруго поскрипывающем снегу, между дворами и общественными усадьбами колхоза, зазмеились по низу левад, между бригадными делянками.
Ни на час не приостанавливались работы по восстановлению электростанции. Яков Гайсенко раздобыл ему одному известным путем старый, все время чихающий движок, который тарахтел до полуночи, освещая помещение школы, колхозное правление, огромную хату деда Довбни. Здесь ежевечерне собирались на занятия комсомольцы, демобилизованные фронтовики, колхозницы.
Потом из района последовало распоряжение отобрать наиболее грамотную молодежь для подготовки комбайнеров а трактористов: в криничанскую МТС прибыла партия комбайнов и тракторов. Курсы разместились в полуразрушенной конторе МТС.
Почти все трудоспособные днем были заняты на гидростанции или заготовляли лес, добывали на карьере камень, щебенку. А надо было, кроме этого, проводить снегозадержание, вывозить на поля навоз, готовить к севу семена, инвентарь.
Однажды Федор Лихолит осторожно сказал:
– Как будем, Петро Остапович? Мне надо загодя сено в бригаду перевезти с плавней. Начнется распутица, его тогда не достанешь.
– До распутицы еще добрых полтора месяца.
– Ну, это нехай так, сделаем поздней. А вот навоз нужно раскидать, аж кричит. И правление, сам знаешь, обязало полевой стан строить. Начнется посевная – люди опять простужаться будут или до дому по восемь километров маршировать…
– Что же ты от меня хочешь? – прервал Петро.
– Отпусти со строительства часть людей.
– Не дам ни одного человека!
– В таком случае я хлопцев своих с курсов сниму, – проговорил угрюмо Федор. – Мне никто спасибо не скажет, если бригада завалится…
– Решение правления знаешь? – сузив глаза и в упор глядя на бригадира, спросил Петро. – Сам руку поднимал? Больше ко мне с такими просьбами не приходи!
Он резко повернулся и ушел, но после этого весь день раздумывал над тем, как помочь Федору. Вечером, увидев его, Петро примирительно сказал:
– Полевой стан поставим тебе, Кириллович, общими силами. Хлопчаки строить будут, которые учатся сейчас. В порядке практики, так сказать. А с вывозкой навоза ты уж сам выкручивайся. Женщины у тебя свободные имеются, пару быков Андрей Савельевич даст. Я с ним договорился…
Два дня спустя Петру довелось выдержать еще один неприятный разговор.
Он вернулся только что домой, зажег лампу, достал папку с материалами о почвах и сел к столу. Из кухни доносились обрывки разговора, стук: мать рубила капусту.
Петро успел исписать полстранички, с увлечением углубился в работу и, когда, скрипнув дверью, вошли Яков Гайсенко и отец, покосился на них с откровенной досадой.
– Поизвиняй, Остапович, – сказал хладнокровно Яков, подсаживаясь к столу. – Трошки помешаем.
Отец, прислонившись к притолоке, стал не спеша набивать самосадом трубку.
– Ты, Остапович, давно в кузницу не заглядывал? – спросил Яков, сдвинув шапку со лба на затылок.
– На прошлой неделе был. А что?
– А я сегодня.
– Ну?
– Я тебе вопрос как председателю ставлю. Строит колхоз электростанцию… Кадры обучаем. И вот спрашиваю, все должны одинаково труд свой вкладывать? Или одни будут от зорьки до зорьки спину гнуть, а другие на салазках без подмазки в самое царство небесное предбудут?..
– Ты поконкретнее, – прервал его Петро.
– Лодырничает дед Кабанец. Два плужка за все время наладил, одну сеялку дисковую отрегулировал, а остальном инвентарь, который свезли, снегом позаносило. Подойдет посевная, опять бегать начнем: «Давай, Гайсенко, выручай…»
– Ему же правление план дало, – напомнил нетерпеливо Петро.
– Я ему про план тоже сказал. А он мне, знаешь, что? «Ищите, говорит, кто подурнее… Такого, чтоб до ночи показывал пацанам, как молотом стукать, а потом еще план выполнял… Мне, говорит, семьдесят лет…»
– Стар он и на самом деле. Завтра сам потолкую с ним.
Яков кивнул головой, но и не подумал уходить.
– Еще вот об чем хотел спросить, – тихонько покашливая, заговорил он снова. – Не дуже крепко мы на людей налегаем, Остапович?
– Как это?
– Бывает, дашь мотору газку побольше, хочешь, чтоб тянул сильней… а он взял да и захлебнулся.
– А ты без ребусов.
– Много хотим за один раз осилить. Тут и лесопилка, и гидростанция… А от степи не уйдешь, она своего все одно требует. Ну и получается плохо… Людям, поверишь, другой раз помыться нету времени…
– Что ж, давайте бить отбой! Прекратим строить электростанцию, – подрагивая бровью, сказал Петро. – Она у нас больше всего сил и людей отнимает.
– Такого в мыслях ни у кого нету, – сдержанно ответил Яков. – Ну, думаю, беды большой не стрясется, если пустим ее не к маю, а, скажем, к жнивам. Легче будет, а то в бригадах по полторы калеки осталось.
Остап Григорьевич, куривший молча у порога, подошел и сел рядом с Гайсенко. К Петру у старика был свой счет. Еще во время уборки хлебов забрали из садоводческой бригады на степь восемь человек. Потом их переключили на заготовку леса. А сейчас подошло время напряженных работ в саду: надо было уничтожать гусеничные гнезда, снимать лишай и мох с деревьев, укутывать их.
– Вон батько мне тоже сейчас будет мылить голову за сад, – сказал Петро, взглянув на отца с улыбкой. – Плохо! – добавил он, переведя взгляд на Якова, и выражение лица его снова стало хмурым.
– Нужно дело поправлять, – ответил тот, вздохнув.
– Я не об этом… Плохо, что ты вот, член правления, коммунист, рассуждаешь, как отсталая баба…
– Не один я так рассуждаю.
– Тем хуже… Вспомни, как было под Москвой в сорок первом году… или под Сталинградом в сорок втором. Тяжелей, чем нам сейчас… Одному нашему бойцу, бывало, против десяти фашистов приходилось драться. А ведь у Верховной ставки были резервы. Но их не позволяли по частям растаскивать…
– Знаю…
– Сохраняли для главного направления. Поэтому и смогли так ударить под Москвой, а позже под Сталинградом…
– Это так. Дали жару здорово!
– Главное направление… Ты понимаешь, что это такое? У нас сейчас с тобой электростанция – главное направление. А ты говоришь: «Давай оттянем с него силы…»
– Это ты зря… Не говорил я так…
– Ведь ты коммунист, ты обязан лучше бабы Мелашки разбираться в этих вопросах. Помыться, видишь ли, некогда… А есть где людям сейчас мыться? Об этом ты думал?
Яков, насупившись, что-то чертил на скатерти худым, покрытым у ногтя заусенцами пальцем. Петро, искоса поглядывая на его небритое лицо, ждал ответа.
– Что ж, Яша, – проговорил Остап Григорьевич, – прав Петро отчасти… Оно, конечно, по бригадам сейчас не легко, ну, надо как-то выходить из положения… Раз сами порешили, взялись, обязаны доводить до конца.
– Отстроим станцию – знаешь, Яша, насколько легче нам станет? – сказал Петро. – Нигде столько физического труда не затрачивается, как в сельском хозяйстве, если нет моторов. Тебе это не хуже моего известно…
Яков надвинул шапку поглубже на голову, поднялся.
– Так, с Кабанцом поговори, Остапович, – сказал он. – Завалит он нам ремонт…
* * *
На другой день Петро по дороге в правление зашел к деду Кабанцу.
В хате было жарко натоплено, пахло прокисшими помоями, еще чем-то прелым. От всего этого Петро едва не задохнулся.
Старуха сидела на лавке, пряла. Поздоровавшись с ней, Петро спросил:
– Хозяина нет дома?
– Кто такой? – откликнулись с печи. Дед в одних исподних штанах, распаренный, с почерневшим серебряным крестом на широкой груди, лениво стал спускаться на лежанку.
– Заболели, Мефодий Гаврилович?
– Трошки прилег, – гнусаво протянул Кабанец. – Что-то поясницу ломит.
– Всю ночь в карты играет, – отозвалась Кабанчиха, не переставая гонять колесо прялки. – Один раз выиграет, десять проиграет.
– Не бурчи, – огрызнулся старик. – Дай чистую рубаху.
– Не дам, – решительно отказала старуха. – До бабы Харитины ходит, паразит, а ты стирай на него, корми… И где ты взялся на мою голову?
– Замолчишь ты?! – прикрикнул дед, бешено округлив глаза. – Человек по делу пришел, а она плетет черт-те что…
Он рывком натянул на себя грязную, заплатанную рубаху, разгладил всклокоченную бороду, отряхнув с нее подсолнечную шелуху, и придал лицу выражение, подобающее при разговоре с начальством.
– Неладно у нас, Мефодий Гаврилович, с ремонтом получается, – начал Петро.
– …А то на охоту черти его носят, – продолжала ворчать бабка. – Чи убьет, чи не убьет, а домой приходит, есть просит…
– И сотворит же господь бог такое! – прогнусавил дед с искренним изумлением. Он потянулся за веретеном и яростно метнул его в старуху: – Перестанешь ты?!
– Э-э-эй! Человека постеснялся бы – довольно хладнокровно пробурчала бабка, видимо привыкшая к такого рода перепалкам. – Вот покину его, сатану, и поеду в этот… Танарог… или Тышкент…
– Тьфу! Не даст об деле потолковать, – возмутился дед и предложил: – Пойдемте в светлицу.
Выслушав упреки Петра по поводу ремонта инвентаря, он долго мял бороду, скреб ногтями морщинистую шею и, наконец, уныло проговорил:
– Две мои невестки на плотину ходят, Грунька и Гришка там тоже все время пропадают. А у меня года, товарищ председатель, сказать, не маленькие… на Кирилла и Мефодия восьмой десяток начинается…
– Ну, вам до ста лет жить. Гляньте, какое здоровье, – польстил Петро. – А получится молодежь, мы вас на отдых отпустим. Тогда уж хотите – на охоту, хотите – в «козла» режьтесь…
– Это она дурные разговоры плетет, – сказал дед, свирепо посмотрев на дверь, и, снова принявшись за свою бороду, с протяжным вздохом добавил: – Отдо́хнем, когда подохнем…
Петро понимал, что старик по своему возрасту имел право требовать работу полегче. Поэтому он долго и горячо доказывал деду, что без него никак не обойтись, похвалил его кузнецкое искусство, сулил, если только всё будет вовремя подготовлено к посевной, предоставить Кабанцу длительный отпуск.
Старик слушал с хитровато-равнодушным лицом, выкурил несколько председательских папирос и пообещал:
– Так и быть… доведется уважить. А вы уж и меня не обидьте… С фермы кабанчика деду выписали б. И маслица хоть сулею, если больше нельзя. Харч, по моим трудам, жирный требовается.
Петро вскипел, но сдержался: обойтись без опытного кузнеца колхоз не мог.
– Трудновато сейчас, – сказал он, скрывая раздражение. – По плану нам еще тридцать штук поросят не хватает… Но, делать нечего, посоветуемся с членами правления, что-нибудь придумаем.
Шагая по улице, Петро с огорчением думал: «Вот толкуй такому о патриотическом долге, тяни к лучшей жизни! А у него только и в мыслях, как бы себе урвать побольше, на трудностях нажиться. Ведь двух подсвинков уже завел…»
За кабанчиком дед зашел на следующий же день.
– Ну и жила ты, дед Мефодий, – с сердцем сказал Горбань, выпуская из загороды четырехмесячного поросенка. – Старый человек, постыдился бы свой колхоз обдирать.
– И стар, да петух, и молод, а протух. – ответил Кабанец с ехидцей. – Бувайте здоровеньки…
– Совести у него на гривенник, – сказал вслед ему присутствовавший при этом Петро. – Видишь, как проворно ковыляет…
Его несказанно обрадовало, когда, недели две спустя заглянув на кузницу, он увидел, что подростки Алеша Нетудыхата и Николай Черненко, выделенные комсомольской организацией в обучение к Кабанцу, сами, без посторонней помощи, оттягивали лемеха к плугу, ковали зубья для борон.
– Ну, как подручные? – спросил он Кабанца, только что кончившего свой обед и надевавшего брезентовые рукавицы.
– Да вот, – сыто икая, неопределенно прогнусавил дед.
А Петро с радостной улыбкой наблюдал, как чумазые пареньки, стараясь не осрамиться перед председателем, сноровисто и молчаливо, как и положено солидным кузнецам, били молотами по наковальне, небрежно смахивали горячую окалину.
Вечером в комнате Петра сидели Сашко́, Полина Волкова и редактор колхозной стенгазеты Павка Зозуля, завернувшие после занятий послушать радиопередачу.
Москва только что сообщила о новом мощном наступлении советских войск, начавшемся двенадцатого января, и в хате царило радостное оживление.
Раскрасневшийся от мороза Сашко́ – он только что прибежал с Днепра – стоял около карты с флажками и громко излагал свои прогнозы по поводу возможных событий на фронте.
– Вот сюда Рокоссовский ка-ак ударит! – Сашко́ ликующе прикрывал озябшей пятерней часть карты. – А потом сюда… Краков, Лодзь… Ух ты! А Берлин… Петро, сколько до Берлина от Варшавы?
Его не слушали. Павка Зозуля ломким и хриповатым голосом рассказывал о делах плотничьей бригады.
– Да ты, Павлик, немножко того… прихвастываешь, – перебила его вдруг Волкова. – Как не стыдно!
Повернув к Петру влажное лицо с капельками оттаявшего снега на щеках, на кончике вздернутого носика и темных ресницах, она живо заговорила:
– Ребята, которые с Гайсенко работают, уже полсотни столбов подготовили. Крючья в запасе у них еще есть, а вот они, – Волкова кивнула в сторону Павки, – они отстали, позорно отстали. Ты, Павлик, не рассказываешь, как вас пришли на буксир брать…
– Нас вчера Павел Петрович заставил ступицы тесать, – сердито оправдывался паренек, накручивая на палец клок волос, падающий на лоб. – Мы бы не отстали…
– Сашко́, помолчал бы ты хоть минутку, – попросил Петро братишку, оглашавшего комнату воинственными возгласами. – Садись рядом, слушай…
– Зато мы указатели для дорог и витрины газетные сделали, – продолжал оправдываться Павка. – Это не готовые крючья забивать…
Они долго говорили о том, что к возвращению фронтовиков надо не только пустить электростанцию, но и привести в порядок общественные постройки, отремонтировать хаты, а весной обязательно обсадить деревьями нее улицы и дороги, украсить могилы казненных во время оккупации.
Перед уходом Волкова спросила, не сможет ли Петро побеседовать со школьниками ее класса. Она задала им тему для изложения «Наш колхоз»; ребята написали, теперь хорошо было бы рассказать им о будущем колхоза и Чистой Криницы.
Петро охотно согласился. Он слышал от Сашка́ и от других ребят восторженные отзывы об организованной учительницей экскурсии в лес, по партизанским местам, об интересных походах вдоль Днепра, на остров, в соседний совхоз.
– Мне нравится, как вы работаете с ребятами, – сказал он. – И я понимаю, за что вас они так любят.
– С ними же очень интересно, Петро Остапович, – розовея от радостного смущения, ответила Волкова.
В школу Петро пошел на следующий день. Волкова должна была провести еще урок географии, и он попросил разрешения послушать. Сидя сзади, за низенькой школьной партой, закапанной чернилами, Петро с любопытством слушал бойкие ответы четвероклассников. И пожелтевшие от времени карты Китая и Европы, и своеобразный сложный запах мела, мытых полов и свежеиспеченного ржаного хлеба, который школьники приносили из дома в сумках, – все живо напоминало Петру его школьные годы. Он вспомнил место, где стояла парта, за которой они сидели с Гришей Срибным. Казалось, это было так недавно!
Волкова вела свой урок уверенно, спокойно поправляя учеников и краснея от удовольствия при особенно удачных ответах.
Позже, когда с ребятами стал беседовать Петро, по сосредоточенным лицам, разгоревшимся щекам он увидел, что их захватил рассказ о будущем села. Он увлекся и сам и не заметил, как быстро пробежал час.
– С большим удовольствием я вас слушала, – сказала Волкова, прощаясь. – Если бы я смогла вам чем-нибудь помочь!.. Хотите, произведу расчеты к вашей карте?
– Было бы просто замечательно!
Волкова с этого дня стала принимать в работе Петра над картой самое деятельное участие; это занимало у нее теперь все свободные вечера.
К началу февраля Петро почти закончил карту. Оставалось лишь кое-что уточнить и вычертить расположение полей севооборота, новых плантаций, водоемов, рыбопитомников.
Однажды они засиделись позже, чем обычно. Полина склеивала большие листы ватманской бумаги, прочерчивала на них ровные квадраты.
– Закончим сие творение, – сказал Петро, – и вывесим в правлении. Пусть каждый представит себе, как будет выглядеть колхоз через несколько лет.
– Хорошо бы и в школе такую иметь.
– Ну и что же?! Снимем копию и повесим.
– Ох, батюшки! – воскликнула Волкова, взглянув на часы. – Третий час. У меня школьные тетради еще не проверены.
Она торопливо поднялась, накинула на голову шаль и стала надевать пальто.
– Может быть, помочь вам тетради просмотреть? – предложил Петро.
– Еще что придумаете!
Петро стал натягивать шинель. В эту минуту в сенях послышался приглушенный кашель отца.
Петро открыл дверь. Скользнув глазами по пиджаку и валенкам отца, он понял, что тот еще не ложился.
– Поздновато засиживаетесь, – произнес Остап Григорьевич без обычного добродушия и, загородив глаза ладонью, посмотрел на ходики. – Не разберу без очков: часа три, не меньше?
– Двадцать минут третьего, – ответила Волкова, натягивая варежки.
– Мы хоть с пользой потрудились, – сказал Петро. – А вы что полуночничаете?
Остап Григорьевич, мельком взглянув на расчерченный лист бумаги, ушел на кухню.
На улице было морозно и темно, луна уже давно зашла, но и в темноте был виден молочно-белый иней на крышах и на деревьях.
– К урожаю, – заметил Петро, шагая рядом с девушкой и прислушиваясь к хрусту твердого наста под ногами.
Волкова за всю дорогу не проронила ни слова. Еще далеко от школы она остановилась.
– Я дойду одна, – сказала она. – Спокойной ночи!
– Завтра закончим карту? – спросил Петро.
– Это уж сами… Прийти не смогу.
– Жаль. А почему?
– Не надо.
– Надоела вам возня со всеми моими цифрами и выкладками?
– Неужели вы не понимаете? – вырвалось у девушки. Волкова сухо попрощалась и быстро, не оглядываясь, зашагала к школе.
Возвращаясь домой, Петро раздумывал над последней фразой Полины. Он начинал понимать, что в прежнее, чисто дружеское отношение девушки к нему вмешалось какое-то новое чувство. «А может, я и ошибаюсь, – думал Петро, перебирая в памяти свои последние встречи с учительницей. – Так или иначе, надо держать себя с дивчиной осмотрительней. Натура она увлекающаяся, а интересная работа слишком сближает».
Весь следующий день Петро провел на строительстве гидростанции. Вечером, за час до партийного собрания, на котором ему предстояло сделать доклад о подготовке к весеннему севу, Волкова пришла к Рубанюкам вместе с Громаком. Петро был уже в шинели, шапке-ушанке и укладывал в свой планшет бумаги.
– Придется тебя немножко огорчить, Петро Остапович, – сказал Громак, взяв со стола свежую газету и бегло просматривая ее.
– Чем?
– Расскажи, комсорг, – кивнул Громак Волковой.
Взгляды ее и Петра встретились. В глазах девушки дрогнуло еле уловимое смущение, но она, быстро справившись с собой, сказала:
– Есть директива из райкома комсомола. Нужно часть нашей молодежи послать в Донбасс… Главным образом требуются комсомольцы.
– Это для чего?
– Восстанавливать шахты. Уголь добывать.
– Дело нужное, – заметил Громак.
Петро, повесив планшетку через плечо, помолчал. «Отпустим самых лучших ребят, и все наши благие замыслы – прахом», – подумал он и решительно проговорил:
– Послать никого не сможем. Дел у самих по горло.
– Как, как ты сказал? – Громак, свернув газету, бросил ее на стол и критически посмотрел на Петра.
– Ребята, как только узнали, притащили кучу заявлений, – сообщила Волкова. – Двенадцать уже есть, еще собирались писать…
– Тогда давайте уж весь колхоз распустим, – хмурясь, промолвил Петро. – Нет, пускай райком в других колхозах ищет, где людей побольше…
Стойко выдержав пристальный взгляд Громака, он с напускным равнодушием бросил:
– Пошли, что ли? На собрание опаздываем…
Он шагал крупно и молча, давая понять, что продолжать разговор на эту тему не намерен.
Громак, пройдя немного и все так же критически поглядывая на него, сокрушенно покачал головой.
– И повернулся же язык! «Своих дел по горло». Это «мои» дела, это «чужие».. Государственные нужды чужими стали для тебя?
– Ну, знаешь, Александр Петрович, ты меня не агитируй! – сухо прервал Петро. – Государство не меньше нас с тобой заинтересовано, чтобы колхозы были восстановлены… И как можно скорее… А работникам райкома комсомола подумать лень, они и строчат: «всем, всем». Им что, неизвестно наше положение?
– Вы не правы, – вмешалась Волкова. – В Песчаном, в Сапуновке молодежи больше, зато и пошлют они больше нашего.
– Да дело не в этом, – сказал Громак. – Больше, меньше… Надо же чуточку совести иметь. Нам вон завод электростанцию помогает строить, государство долгосрочный кредит дало, комбайны подбросило. А мы, как та лягушка из басни Крылова: «Лишь мне бы ладно было, а там весь свет гори огнем…»
– Оратор ты хороший, известно, – усмехнулся Петро. – А о том не думаешь, что с одними дедами да бабками станцию мы три года строить будем.
Все же слова парторга уязвили его. Петро уже осознал, что, противясь посылке молодежи на восстановление промышленности, он поддался местническим расчетам, эгоистическому инстинкту. Петро уже готов был признаться в этом, но Громак неприязненно спросил у него:
– Стало быть, придется ставить вопрос перед парторганизацией? Так, что ли?
– Ну что ж? Ставь, пожалуйста.
Петро произнес эту фразу, прежде чем понял, что теперь им уже руководит просто-напросто упрямство.
– А не хотелось бы, – с искренним сожалением произнес Громак. – Ты же не отсталый какой-нибудь колхозник. Всыпят тебе коммунисты…
Это была первая размолвка между парторгом и председателем. Остаток дороги все трое шагали в тягостном молчании.
Возле колхозного правления Петра окликнул дед Кабанец.
– Подпишите накладную, товарищ председатель, – сказал он, вынимая из кармана дряхлой, замызганной кацавейки бумажку. – На уголь…
Петро бегло прочитал бумажку, положив на планшетку, подписал.
– Еще задержу трошки, – тронув Петра за рукав шинели, сказал дед. – Хотел спросить… Есть такие нрава у комсомола моим парубком и девкой распоряжаться?
– А что такое?
– Я своих не пущу… Груньку и Гришку. Прибежали до дому, сундучки складывают… Да за каким дидьком лысым понесет их в эти шахты? Я их от немчуков три года прятал, двух кабанов полицаям отдал, чтобы в Германию не брали, а зараз на шахты? Нет, работы им и дома хватит…
Петро растерянно и враждебно смотрел на широкое, измазанное угольной копотью лицо деда, с неопрятной бородой и хитрыми глазами. Не сам ли он пять минут назад высказывал почти такие же мысли, как этот скаредный, прижимистый дедок?
– Что бы стало со страной, если бы все так рассуждали? – заговорил Петро раздраженным тоном. – По-вашему выходит, что своя, что чужая, вражеская, страна – это все равно?
– Оно не все равно…
– Кто же будет восстанавливать го, что враг разрушил? А? Заморский дядя?
Петро, закипая все больше, отчитывал Кабанца, и тот, поняв, что допустил промашку, забормотал:
– Ага… ага… Так, так… Истинные слова… Я ж только посоветоваться хотел…
Спустя несколько минут Петро вошел в помещение и, еще сердитый, взбудораженный, спросил Волкову:
– Сколько нам предложено выделить комсомольцев?
– Пять.
– Ну, это ничего… Надо послать…
Громак обернулся, с улыбкой поглядел на него:
– Заговорила совесть? Хорошо… Сегодня сняли бы с тебя стружку.
Перед тем как открыть собрание, он мирно, словно между ними не произошло никакой перепалки, сказал Петру:
– Я и не успел тебе сообщить… Восьмого февраля прибудет выездная тройка… Бумажка есть… Сычика будут судить. Так что людей придется отпустить с работы. Пускай послушают.
– Пускай, – так же мирно ответил Петро.
XII
На другой день, после того как с речами и песнями проводили из Чистой Криницы трех парней и двух девушек в Донбасс, с Петром произошел случай, едва не стоивший ему жизни.
На строительной площадке электростанции устанавливали щиты водосброса. Петро, помогая, оступился и упал в котлован с талой ледяной водой.
Тут же, в новом, еще не остекленном, но уже подведенном под крышу помещении машинного отделения, он кое-как обсушился.
К ночи ему стало плохо. У него поднялась температура, и пришлось вызывать Василия Ивановича Бурю.
Врач выслушал больного, проверил пульс и задумчиво помолчал. Глядя исподлобья на Катерину Федосеевну и Остапа Григорьевича, пригорюнившихся у постели, он негромко сказал:
– Воспаления бы легких избежать. А так, что же? Сейчас определить что-либо трудно.
– Долго придется валяться? – хрипло и учащенно дыша, спросил Петро.
– Не дольше, чем потребуется, – отшутился врач.
Двое суток Петро находился почти в бессознательном состоянии, бредил, звал Оксану и все время просил пить. Потом, после особенно тревожной ночи, когда Буря уже подготовил шприц и ампулы с камфорой, Петру неожиданно стало легче.
Громак, каждый день заходивший справляться о здоровье больного, в это утро посидел у его кровати, рассказал, что делается в колхозе.
– Ранняя весна намечается, – сказал он перед уходом. – Так что поправляйся быстрее. На той неделе столбы будем ставить. Яков уже начал внутреннюю проводку на фермах. В общем, весной двинем Дело крепко…
После того как парторг ушел, Петро заснул и проснулся за полдень. Он собирался позвать кого-нибудь, но в эту минуту мать тихонько приоткрыла дверь и, заглянув, стала прислушиваться.
– Заходите, мама, я не сплю, – позвал Петро. – Дайте попить.
– Добренько поспал и не стонал, не крутился, – довольно говорила мать, ставя перед ним чашку чая с молоком.
– Писем от Оксаны не было?
– Может, батько принесет. Он в сельраду пошел.
Катерина Федосеевна была одета в новую кофточку и юбку, повязана шалью, которую она обычно носила, когда ходила на собрания или в гости.
– Собрались куда-то? – спросил Петро.
– Так надо же на суд идти. За свидетеля меня выставили.
– На какой суд?
– Забыл разве? Пашку Сычика сегодня судят… Сашко́ скоро из школы прибежит, посидит с тобой.
– Идите, мама, идите!
Когда она перед уходом еще раз заглянула в комнату, Петро тихим голосом попросил:
– Если у Громака минутка свободная будет, скажите… пусть придет. Дело к нему есть.
– Господи бож-же ж ты мой! – воскликнула Катерина Федосеевна. – Какие там еще дела тебе решать? Хоть бы зараз трошки передохнул.
– Вы все же скажите ему, – мягко настаивал Петро.
– Скажу, скажу, – пообещала мать.
После того как она ушла, Петро, чтобы скоротать время, принялся мысленно подсчитывать, сколько дней осталось до выхода бригад в поле, до пуска электростанции, до закладки и набивки парников…
Но мысли путались, обрывались, почему-то вспомнился Татаринцев, умирающий на лесной опушке, полковое знамя. Память воскресила встречи с Оксаной в Москве, в Крыму. Петру живо представилось, как они сидели с женой у моря и мечтали о том, что после войны никогда уже не будут разлучаться.
С неизъяснимой силой ему захотелось, чтобы Оксана была сейчас с ним рядом. «Может, она приедет?» Отец написал ей о его болезни. Она могла бы взять отпуск.
Думая об этом, Петро уже не сомневался; что мечты сбудутся, возможно даже сегодня. Возможно, Оксана уже подъезжает к Чистой Кринице и сейчас войдет в хату, встревоженная и ласковая.
Как только снаружи доносился какой-нибудь звук, Петро приподнимал голову с подушки, нетерпеливо смотрел на дверь. И когда за окном раздались шаги, быстрые и легкие, он невольно схватился рукой за грудь, так сильно забилось сердце.
