Текст книги "Семья Рубанюк"
Автор книги: Евгений Поповкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 59 страниц)
С высоты, которую пошла разведывать группа Вяткина, в сторону камышей пронеслись трассирующие пули.
– Показывает, гад, – сказал один из моряков.
– Туда казаки пошли.
– Засек, значит…
Предположение оказалось правильным. Противник, обнаружив движение в камышах, занервничал. На гребне высоты засверкало синеватое пламя крупнокалиберного пулемета, и тотчас же, чуть пониже, дал длинную очередь трассирующими второй пулемет.
– Расстреливают, сволочи, боеприпасы, хотят, чтобы легче удирать было, – донесся до Петра голос.
Ветер отодрал от тучи большое облако, погнал его прочь от моря. Полная луна сначала робко показала свой тусклый, задымленный рыжеватой пеленой диск, потом совсем очистилась и окропила бледным светом песчаные холмы, чахлые кустарники, моряков, уходящих в обход города.
На короткий миг стало тихо, и слух Петра различил шаги, приближающиеся с противоположной, подветренной стороны. Он оглянулся и еще издали узнал высокую фигуру Евстигнеева. Разведчики шли по песчаным барханам к хибарке.
– Давайте живей, товарищи! – нетерпеливо крикнул Петро.
Разведчики подошли. Евстигнеев, узнав Петра, шагнул к нему, негромко, без обычной своей лихости служилого солдата, доложил:
– Товарищ командир роты! Задание выполнено, Сведения доставили…
– Все вернулись? Старшина Вяткин где? – быстро спросил Петро, обегая глазами разведчиков.
Евстигнеев ответил не сразу; Петро глядел на него тоже молча, боясь услышать самое страшное.
– Вяткин… Василь Васильевич… погиб. – Голос Евстигнеева, перехватили спазмы, и он почти шепотом договорил: – Тело вынесли…
Петро стоял молча, неподвижно. Почти машинально он вошел вместе с разведчиками в хибарку командиров. В ответ на оживленные возгласы глухо произнес:
– Василия Васильевича Вяткина убили…
Выслушав разведчиков, он отдал боевой приказ и, поручив замполиту сообщить комбату необходимые сведения, отрывисто сказал Евстигнееву:
– Пойдем… Где оставили?
– В первом взводе.
Петро шагал, спотыкаясь, не глядя под ноги.
– Я первый полз, – рассказывал Евстигнеев. – За мной Василь Васильевич… Потом остальные. Василь Васильевич веселый был, не чуял беды… Он еще говорит: «Как бы, Степаныч, луна не показалась… Она всю обедню нам испортит… Отходить будет плохо…» Ну, пробрались хорошо, тихо, разглядели все, назад один за другим отходим… На меня тут сваливается зверюга… Здоровенный, с тесаком. Они, видать, приметили нас, засаду сделали… «Ну, думаю, вот она, смерть моя…» И крикнуть нельзя, кругом враги… Василь Васильевич кинулся ко мне, зверюгу этого – за глотку… А тут их еще несколько… Конечно, приметили они, когда мы туда пробирались. А другого пути у нас для отхода не было… Один лопаткой или гранатой… ударил по голове Василь Васильевича… Я думал, отойдет он. Дышал еще… Тут хлопцы подоспели… Вырезали всех, что в засаду сели… Василь Васильевича, конечно, понесли… В камышах он и… В сознание так и не взошел…
Евстигнеев искоса посмотрел на ссутулившегося Петра и умолк.
Тело Вяткина лежало на плащпалатке под безлистым деревом. Около него безмолвно стояли бойцы.
Петро быстро подошел, опустился перед Вягкиным на колени, долго глядел в его смутно белеющее в темноте лицо.
Гимнастерка на Вяткине была порвана, завиток русого волоса на лбу слипся от крови.
Петро приложился губами к холодному лицу друга и словно впервые осознал, что произошло непоправимое. Резко распрямившись, он глотнул воздух и, пошатываясь, пошел от дерева.
* * *
На рассвете батальон Тимковского выбил гитлеровцев с высоты и ворвался в предместье города.
В порту, около причалов, еще шла перестрелка, рвались гранаты, а жители Темрюка уже высыпали из убежищ и подвалов, заполняли улицы.
Петро, заметив около крайней мазанки дубовую колоду, присел передохнуть. Возбуждение, вызванное боем, еще не прошло, пересохшие и потрескавшиеся до крови губы мелко дрожали.
Ему много раз доводилось водить людей в атаку, много раз Петро и сам сходился в рукопашной схватке с врагом, но такой яростной атаки, как сегодня, он не помнил. В ушах еще до сих пор стояли оглушительная пальба, рев, стоны и хрип.
Петро устало вытирал грязным, давно не стиранным платком густую пыль со лба, с потной шеи, и воспаленными от бессонницы глазами разглядывал улицу.
Было рано, но солнце припекало совсем по-летнему. Бойцы толпились у колодца. Помогая друг другу и оживленно переговариваясь, они смывали грязь с красных, обветренных лиц, наполняли до краев котелки водой и, шутливо чокаясь, жадно припадали к ним.
Со двора вышел, подслеповато щурясь на солнце, старик, остановился у каменной огорожи. Одет он был в рванье, на ногах его ярко желтели постолы из резины от автомобильных камер.
Старик уставился на Петра, нерешительно шагнул к нему и, колеблясь, опять остановился.
– Подойдите, подойдите, папаша! – пригласил Петро. – Не бойтесь.
От громкого голоса старик вздрогнул и, торопливо сдернув с головы линялый картуз, подошел.
– С освобождением, отец! – сказал Петро. – Хозяин хаты, что ли? Присаживайтесь… С освобождением, говорю, дедушка!
Старик, продолжая стоять, вглядывался в Петра. Ветерок шевелил его мочалисто-желтую бороду.
– А вы русские? – спросил он.
– Русские, русские! Советские.
– Нет, правда, русские?
Старик вдруг затрясся, засуетился. Лицо его сморщилось, и по изможденным щекам покатились крупные слезы.
– Привел господь!.. Сыночки наши!.. Мы не гадали и в живых остаться… Угонял всех, казнил…
Старик неожиданно рухнул на колени, поймал руку Петра, прижался к ней холодным ртом.
Петро поднял его, усадил, но старик никак не мог успокоиться.
– …А я гляжу, погоны… – возбужденно блестя припухшими глазами, бормотал он. – Про погоны нам, правда, брехали, но мы им ни в чем не верили… – Старик с неожиданной легкостью поднялся, вытирая слезы, и, не отрывая взгляда от Петра, сказал: – Побегу бабку покличу… В яме мы сидели… Ховались…
Он запнулся и со страхом посмотрел в конец улицы. Оттуда показалась колонна пленных. Они шагали по пыльной дороге, медленно переставляя ноги в неуклюжих башмаках и обмениваясь друг с другом короткими фразами.
– Они! – выдохнул старик, сделав шаг к хате.
– Эти не страшные, – заверил Петро, улыбаясь. – Клыки у них вырваны… Смело зови бабку… Хозяйнуй.
Старик проводил пленных таким ненавидящим взглядом, что те обратили на него внимание, зашептались.
Неожиданно старик звучно и громко плюнул в сторону пленных, погрозил им кулаком и, не оглядываясь, заковылял к своему двору.
На улице становилось все шумнее и многолюдней. Появились женщины, забегали босоногие ребятишки. Скрипя колесами, потянулись обозы, санитарные повозки.
Держась почему-то изгородей, проехал, сильно раскачиваясь в седле, кубанский казак. Петро вгляделся и увидел, что он серьезно ранен: кровь залила его чекмень, часто капала с шеи на кисти рук, на шаровары.
Санитары принудили упрямого казака слезть с коня и повели его перевязывать. Он шагал за ними, спотыкаясь и мотая головой, но повода из рук не выпустил.
Глядя на смертельно бледное лицо казака, на кровь, стекающую по его одежде, Петро подумал о Вяткине. Он вынул из сумки его документы, взятые на хранение перед уходом парторга в разведку, отделил партийный билет и положил его в боковой карман гимнастерки, вместе со своим, затем развернул записную книжку.
На первом листке, над фамилией ее владельца и адресом семьи, было аккуратно написано чернилами: «Трус и в жизни мертв, а храбрый и мертвым живет».
Несколько следующих страничек занимали записи карандашом, которые Вяткин озаглавил: «Что надо сделать после войны».
К Петру подошел Евстигнеев, у него были такие же воспаленные и красные глаза, как и у Петра, и он так же, как Петро, был подавлен и грустен.
– Говорят, снам не надо верить, – сказал он надломленным голосом, садясь рядом на колоду. – Я им и не верю… А вот вчера сон мне очень плохой привиделся… Пил водку, а она черная… горькая-прегорькая… Даже в сознание взять себе не могу, что нету нашего Василь Васильевича…
Евстигнеева позвал командир взвода; за ним поднялся и Петро. Ему надо было найти Тимковского, но в эту минуту тот сам показался из-за поворота улицы. С ним был Олешкевич.
– Людей никуда не отпускай, Рубанюк, – приказал Тимковский. – Скоро двинемся дальше…
Закурив, он пошел к самоходчикам, чистившим невдалеке свои орудия.
– Тело Вяткина привезли? – спросил Олешкевич.
– Да. В первом взводе.
Олешкевич сел на колоду, с которой только что поднялся Петро, и снял фуражку.
Петро, передавая ему партийный билет Вяткина, не удержался, и по его лицу, черному от пыли, солнца и ветров, поползли слезы.
– Записную книжку я оставлю себе на память, – сказал он, когда Олешкевич собрался уходить. – Как он к будущей жизни готовился! Сколько хороших планов наметил.
– Да, – сказал, тяжело вздохнув, Олешкевич. – Настоящий человек был.
…Похоронили Вяткина на главной площади. А спустя час полк Стрельникова по приказу командира дивизии уже преследовал противника, панически хлынувшего к переправам через Керченский пролив, к косе Чушка.
Стремясь увести в Крым свои потрепанные на Таманском полуострове части, гитлеровцы выставили сильные арьергарды, заслоны, оставляли «смертников», густо минировали дороги.
Они сопротивлялись с отчаянием обреченных, и понадобилось несколько дней, чтобы окончательно сломить их упорство.
Девятого октября, на заре, преследующие стрелковые подразделения овладели последним населенным пунктом Таманского полуострова – хутором Кордон. Почти одновременно самоходчики ворвались на косу Чушка.
Батальон Тимковского, вместе с соседним батальоном гвардии капитана Седых, взявший с боя последнюю высоту, которая преграждала путь к морю, быстро распространялся по песчаной полосе.
С небольшой кучкой фашистов, сгрудившихся у плота, разделывались артиллеристы. Открыв из нескольких орудий огонь вдоль косы, они разворачивали остальные пушки стволами на море.
Петро подошел к воде. Над проливом плыли пышные, кудрявые облака, окрашенные восходящим солнцем; обеспокоенно кричали кулики и чайки. Тяжелые волны лизали песчаную косу, пенились, с мягким шуршанием откатывались.
В утренней серо-голубой дымке вырисовывались лиловые очертания Крымских гор…
XIII
Небольшая, километра в три, полоса морской воды отделяла советские части, разгромившие таманскую группировку, от гитлеровцев, укрепившихся на Керченском полуострове.
И генералы, и рядовые солдаты, и летчики, и моряки – все, кто с боями дошел до моря и с законной гордостью произносил наименования своих частей: «Таманская», «Темрюкская», «Анапская», «Кубанская», – все понимали, что впереди еще более почетная и сложная задача: не дать противнику опомниться от удара на Тамани, поскорее высадиться в Крыму.
У командования фронтом были серьезные основания торопиться с десантом не только потому, что каждый день и каждый час противник использовал для усиления на восточном побережье полуострова своей и без того крепкой обороны. На исходе был октябрь, близилось время штормов, и штормовая погода могла серьезно осложнить выполнение задачи Азовской флотилией, которой поручалось обеспечить высадку войск в Крыму.
…Рота Петра Рубанюка уже неделю стояла в рыбачьем поселке, на берегу Азовского моря.
Невысокие хаты под красной и белой черепицей были разбросаны как попало, в просветах между ними виднелось чугунно-серое море. Свирепый ветер гнал по кремнистой земле колючие песчинки; швырял их в воду, рвался дальше, оставляя мелкую зыбь на тяжелых гребнях волн.
Кроме пехоты, в поселке стояли артиллерийские и саперные части. Саперы день и ночь мастерили плоты, ремонтировали старые лодки: не один десяток проконопаченных и просмоленных челнов уже был укрыт в песке.
Большую часть суток проводили около моря и люди Петра. Они учились быстро погружать на плоты пушки, отплывали от берега, прыгали в одежде и с оружием в студеную воду, с криками «ура» штурмовали берег.
– Пока на крымскую землю выберемся, нахлебаемся водички, – говорили Петру солдаты в короткие минуты отдыха.
– Там будет посолоней, так что лучше уж тут похлебать, – отшучивался Петро.
Вода обильными ручьями стекала с одежды солдат и офицеров, и Петро, глядя на их посиневшие лица, зычно командовал:
– За мной… бегом а-арш!
По ночам люди чихали, кашляли, но Петро не допускал в подготовке к десанту никаких условностей, зная, что все усилия окупятся впоследствии с лихвой…
Противник, стараясь разгадать замыслы советского командования, непрерывно вел воздушную разведку, но едва ли получал интересующие его сведения. В дневное время строжайше запрещалось движение на косе Чушка и в районе Кордона. День и час высадки соблюдался в глубокой тайне.
А шквальные ветры налетали на море все чаще. Знакомый Петру саперный офицер жаловался:
– Сизифов труд… Днем забиваем сваи для причалов, а ночью их вырывает штормом и черт его знает куда уносит…
Наконец день, которого на Тамани ждали с таким нетерпением, наступил. Двадцать седьмого октября перед вечером командир полка Стрельников вызвал к себе офицеров и ознакомил их с боевым приказом.
Начало десантной операции намечалось на двадцать восьмое октября. Объявить боевую задачу рядовому составу разрешалось за три часа до погрузки на суда. Всем десантникам – офицерам и солдатам – выдавался на руки трехсуточный продовольственный паек.
Стрельников, сжав ладонями виски, посмотрел на разостланную перед ним карту, обвел лица командиров пытливым взглядом и, снова склонив голову над картой, сказал:
– Нас поддерживают катера Черноморского флота, фронтовая и армейская артиллерия, воздушная армия. Но… хочу предупредить… Предстоит рвать очень сильную оборону. Там все встретим: доты, дзоты, минные поля, проволочные заграждения… Даже наблюдательные пункты, сукины сыны, забетонировали… Прошу предусмотреть все… Девяносто восьмая пехотная дивизия противника, с которой мы будем иметь дело, – не новичок в оборонительных боях… Отборные вояки…
Уточнив у Тимковского задачу своей роты и возвращаясь к себе, Петро сделал крюк, чтобы пройти по берегу.
Море было свирепее, чем обычно. Бурые саженные волны обрушивались на берег с оглушительным грохотом, густая водяная пыль искрилась в лучах заходящего солнца, скрипел, крутился, как щепка в половодье, оторвавшийся рыбачий баркас.
«Укачает ребят, – с тревогой подумал Петро. – И до берега в такую погоду не подступишься… Неудачный денек выпал…»
Через час он с облегчением узнал, что из-за шторма командование отложило операцию на два дня.
…Посадка на суда началась после обеда тридцать первою октября. Спустя три часа из Темрюка вышел один десантньй отряд, а около десяти вечера два отряда отчалили из Пересыпи, у станицы Ахтанизовской.
В ожидании погрузки своей роты, которая отправлялась со следующим эшелоном, Петро еще раз прошел по взводам.
Ночь была безлунной. С моря наползали черно-фиолетовые тучи; от них на земле становилось еще темнее, и Петро только по голосам узнавал командиров и хорошо знакомых ему солдат.
Около деревянного причала кого-то распекал Евстигнеев.
– Куда ты собрался? – слышался его возмущенный бас. – На Северный полюс люди меньше с собой запасов брали… Что это? Столько сухарей? Оставь кило, ну полтора… Патронов побольше возьми… Ясно?
В сторонке проводили собрание комсомольцы. Петро хотел послушать их, но в это время тихо подкатила легковая машина с затемненными фарами, хлопнула дверца.
– Товарищ генерал… приказанию… полтора боекомплекта, – донеслись до Петра разрозненные ветром слова рапорта. Докладывал Тимковский.
Петро подошел поближе. Плотный невысокий генерал мягким, спокойным голосом задал Тимковскому несколько вопросов и, сопровождаемый им и адъютантом, направился к причалу.
– Лейтенант Рубанюк, доложите командующему о своем передовом отряде, – приказал Тимковский, разглядев Петра.
Петро доложил.
– Хорошо, – сказал генерал и, пожав его руку, пошел к солдатам.
Пока генерал беседовал с десантниками, его общительный адъютант, угостив Петра папироской, рассказал ему последние новости.
Петро узнал, что моряки произвели днем на катерах набеговую операцию на восточное побережье Керченского полуострова и, обстрелянные немецкими батареями из Ак-Бурну, Эльтигена, Камыш-буруна, Таклы, отошли под прикрытием дымовой завесы на свои базы.
Адъютант сообщил также, что бомбардировщики и штурмовики фронтовой авиации «наделали беды» гитлеровцам в районах Баксы, Маяк, Еникале, Ак-Бурну, Ляховка…
– Скорей бы уж и нам добраться до них, – сказал Петре – Нет ничего хуже – вот так вот сидеть у моря и… ждать погоды…
– Утром все будем в Крыму, – весело заверил адъютант, покровительственно похлопав Петра по плечу.
Однако его предсказание не сбылось. Из-за штормовой погоды командующий фронтом отменил высадку войск и в эту ночь суда вернулись в районы погрузки. Одна гвардейская дивизия, которая, по плану, должна была идти в первом эшелоне, из-за лютого шторма вообще не вышла в море. Войскам соседней армии удалось высадиться в районе Эльтигена.
Главные силы, по новому приказу, должны были произвести высадку десанта в ночь на третье ноября.
Погрузка началась накануне, в первой половине дня. В порту, куда батальон Тимковского был переброшен утром на автомашинах, стояло у причалов много бронекатеров, мотоботов, плотов. В небе непрерывно барражировали самолеты, где-то в стороне над морем то и дело завязывались воздушные бои.
К Петру подошел флотский офицер, потный, в расстегнутом ватнике. Отирая шапкой лоб с крутыми надбровными дугами и глубокими залысинами, он озабоченно спросил:
– Из хозяйства Тимковского?
– Так точно! Командир передового отряда…
Офицер указал рукой на один из плотов:
– Вот тот занимайте. Там, где две сорокапятимиллиметровые… С комфортом поедете…
На плоту Петро придирчиво проверил своих людей. Подмигнул Арсену Сандуняну:
– Даешь Крым?! А? Арсен?
Сандунян ответил улыбкой, поправил ящики и сел поудобней.
В час дня десант вышел из порта. Волны хлестали о борт, обдавали людей солеными брызгами, покрывали мельчайшей водяной пылью ватники, каски, автоматы.
Туманные очертания крымского берега показались в сумерках. Гора Митридат, волнистые контуры скал…
В проливе тяжело колыхались, вал за валом, иссиня-зеленые волны, дробились, исчезали в пучине отсветы оранжево-золотого небосклона. Потом стемнело совсем, и Петро потерял из виду даже соседние суда.
Десантники переговаривались шепотом:
– Ялта недалеко от Керчи?
– Сказанул!
– А где она? Ты и сам не знаешь…
– Закурить бы, ребята…
– Подплывем, он тебе даст огоньку… Закуришь…
У борта, перевесившись над глянцево-черной водой, кто-то хрипловатым, уверенным баском говорил своему собеседнику:
– Ты первый раз? Ничего… Я вот уже третий раз иду и даже контужен не был… Главное, сигай быстрей и вперед… Главное, не копайся…
Густую темноту прочертили гигантские огненные полосы. С свирепым шуршанием пронеслись снаряды.
Стреляла коса Чушка. Первые разрывы вспыхнули на высотах, в клубящемся черном мраке, алыми мутноватыми сияниями. Через мгновенье орудийная канонада нескольких сотен стволов слилась в сплошной могучий гул.
Петро, стиснув автомат, напряженно глядел на клокочущий, бушующий багровыми огнями крымский берег. Запоздало взлетевшие ракеты казались безобидными светлячками.
– Вот дают! Фашисты теперь согреются, – восхищался кто-то над ухом Петра, обдавая его жарким дыханием.
Плот вдруг сильно встряхнуло. Петро инстинктивно ухватился за плечо соседа. Его хлестнула холодная вода; по шее, по горячей спине поползли струйки. Впереди, слева, взметнулся еще один смерч, потом еще… Противник открыл ураганный заградительный огонь.
– Деса-а-ант!.. – протяжно, прорываясь сквозь грохот, прокричал высокий голос в рупор.
Окончания команды не слушали. Петро, ощутив близость земли, вскочил на ноги, резко крикнул:
– Пе-ервая рота-а!.. Гвардейцы! За мной!
Ледяная вода, дойдя до шеи, охватила его чугунными обручами. Петро качнулся. Но ноги его уже нащупали дно. Высоко подняв над головой автомат, сжав зубы до боли в висках, он боролся с тянущей его книзу водой, исступленно пробивался к берегу.
С бронекатеров, мотоботов, плотов кидались в море люди… Петро на миг повернул голову: гвардейцы передавали друг другу части пулеметов, ящики с патронами… Вода громко булькала, плескалась…
«Зацепиться!» – лихорадочно думал Петро, бредя уже по колено в воде и ощущая, как все тяжелее становится его шинель. «Только бы зацепиться за клочок земли…»
Глаза его вдруг резнул яркий свет. По проливу торопливо зашарили ослепляющие лучи прожекторов. Косой трепещущий луч выхватил из кромешного мрака вздыбленную волну, корму судна, каски и бледные лица десантников…
Но по земле, пригибаясь, паля из автоматов, уже бежали первые стрелки. Пулеметчики устанавливали на катки пулеметы… Над кромкой берега поплыли молочные клубы дымовой завесы.
– Бей по прожектору! – пронзительно кричали за спиной Петра. – Бе-ей! Чего ждешь?!
– Полу-ундра!
– Давай гранаты! Грана-аты давай…
– Пушку, пушку, помогите…
На взгорке из траншей раздались разрозненные автоматные выстрелы, затрещал и сразу смолк пулемет…
Путаясь в полах мокрой шинели, учащенно дыша, по берегу пробежал Тимковский.
– Рубанюк!
– Тут, товарищ капитан.
– Давай эту высотку занимай… Живей! Не подставляй людей под мины…
Тимковский исчез. В кроваво-полыхающее небо взметнулись зеленые ракеты: передовые отряды обозначали свое местонахождение.
Петро, нервничая и ругаясь, быстро собрал своих люден, ринулся на высоту. Из первой линии траншей гитлеровцы бежали, не сопротивляясь. Преследуя их, автоматчики ворвались во вторую линию, схватились с фашистами в жаркой рукопашной схватке.
Петро, по опыту зная, что сейчас, в пылу ожесточения, вряд ли кто его услышит, вскочил в траншею следом за другими побежал по ее извилистым ходам, спотыкаясь о трупы, каски и котелки…
В темноте люди сталкивались и расходились…
– Ой, рука, рука! – кричал кто-то с восточным акцентом, корчась на дне окопа.
Петро по голосу узнал командира отделения Масуилова. Он чиркнул зажигалку, наклонился: грудь Масуилова была залита кровью.
– Я… умираю, – прохрипел сержант.
В тусклом, колеблющемся свете зажигалки Петро увидел, как откинулась голова Масуилова, на губах показалась розовая пена, и он затих…
Этой же ночью враг был выбит не только из второй траншеи, но и из третьей.
По приказу Тимковского Петро с рассветом перешел на высоту «175», занял оборону. В двухстах метрах впереди в дзотах прочно сидели фашисты.
– Держи ушки на макушке, – предупредил Тимковский. – Будут контратаковать…
– Само собой разумеется. А как вообще, товарищ комбат?
– Маяк, Глейка, Жуковка, Рыбпром, Еникале… Мало?
XIV
Утром у окопов, занятых передовым отрядом Петра, стали рваться мины и снаряды. Наблюдатель доложил Петру о появлении на бугре шести вражеских танков.
Петро быстро надел каску, провел жесткой, испачканной ладонью по лицу, сгоняя остатки короткого сна, и приподнялся над бруствером наспех оборудованного ночью наблюдательного пункта.
Справа, на кремнистом взгорке, развевался красный флажок. Там были свои. Внизу, у подошвы высоты, за серым гребнем с валунами, копошились около орудий артиллеристы. Это тоже были свои. Командование, видимо, успело за ночь переправить немного артиллерии, а может быть, это стояли пушки, прибывшие с десантниками.
Над горой Митридат мертвой рыбиной застыл немецкий аэростат-корректировщик. Взглянув на его продолговатое, пестрое от камуфляжа тело, Петро понял, что противник ведет по проливу прицельный огонь, стремясь помешать подвозу подкреплений.
До наступления темноты нечего было и мечтать о какой-либо помощи.
А вражеские танки, выползшие из-за бугра, развертывались, устрашающе ворочая орудийными башнями.
– С Тимковским соедини! Живо! – приказал Петро телефонисту, сидящему в нише окопчика. – Готовлюсь отражать контратаку, – доложил он, прикрывая ладонью трубку и не спуская глаз с танков. – Пехоту отобью, а вот… Вижу шесть танков… Две самоходки вышли… Это потруднее. Прошу помочь…
– Дорогуша! – Голос Тимковского звучал насмешливо и укоризненно. – Я не слышал, что ты сказал… Понял? Думай о том, как гнать фашистов дальше, а не о том, как спасаться от них… Что, ты первый раз танки видишь? Испугался?.. Держись, атакуй смелее…
– Я не испугался, товарищ комбат, – сказал Петро, вспыхнув. – Мне надо знать, сумеете помочь или нет?
– Вперед пойдешь – помогу…
Петро сердито швырнул трубку телефонисту. В трусости его никто еще не мог обвинить. Он хотел закурить, чтобы успокоиться, но в эту минуту противник обрушил на высотку яростный огонь, и танки, видимо, ожидавшие этого, рванулись вперед.
Прячась за их броню, за камни, перебегали солдаты.
– Приготовиться к контратаке! – передал Петро в окопы. – Пулеметы, огонь!
Петро видел наступающих солдат все отчетливей. Их было не меньше сотни. У Петра, вместе с Сандуняном, с телефонистом, – двадцать девять.
Первыми же очередями, короткими, но меткими, пулеметчики принудили вражеских пехотинцев прижаться к земле, метнуться в укрытия.
– Э-э, жила тонкая! – закричал Петро, подбадривая себя и стрелков. – Сейчас еще добавим!.. Приготовить гранаты!..
Но, лихо выкрикивая первые приходящие на ум угрозы по адресу врага, Петро лишь скрывал тревогу за исход атаки.
Он много воевал и понимал, какая тяжелая сложилась обстановка. У фашистов имелись танки, самоходные пушки, артиллерия всех калибров, много солдат. У них была возможность в любую минуту подбросить резервы, боеприпасы. Они, разумеется, воспользуются своим преимуществом и обрушат на горстку десантников сильный удар, чтобы сбросить их обратно в море.
– Сандунян!. Евстигнеев! – кричал Петро. – Ослепляйте смотровые щели гадам! Шубин – тоже! Всем подготовиться! Встретим залповым!.. Врете, гадины, не возьмете…
Петро мысленно прикидывал расстояние до приближающихся танков.
Перед танками взметнулся вдруг щебень, с глухим гулом вздыбилась земля. Комья ее, взлетев вверх, осыпали башню одной из машин… Еще один снаряд… Этот угодил в танк.
– Ребята! Чушка бьет, – ликующе закричал Петро. – Чушка бьет!.. Большая земля помогает…
Голос его потонул в реве моторов. Советские штурмовики, наполнив все вокруг оглушающим свистом, пронеслись над окопами, обрушив на танки, на надвигающихся следом пехотинцев шквал огня из пушек, пулеметов… Фашистские солдаты, спотыкаясь, толкая друг друга, перескакивая через трупы и раненых, побежали назад.
Петро распрямился. Над проливом, быстро увеличиваясь в размерах, неслась еще четверка «илов», за ней – еще… С горы били по самолетам автоматические зенитки.
В окопчик впрыгнул Тимковский.
– Поднимай! – крикнул он возбужденно. – Поднимай в атаку!.. С фланга морская пехота ударит…
Петро метнулся к нему. Царапнувшись носом о колючую щетину на щеке комбата, он звучно поцеловал его. Подхватив на ходу автомат, рассовав по карманам гранаты, во всю силу легких крикнул:
– Гварде-ейцы! За Родину! Вперед!
…Через полчаса совместными усилиями отряда Петра и морской пехоты противник был выбит и со следующего рубежа.
В этот день передовому отряду Петра пришлось отбить еще три яростные контратаки противника.
На следующий день, когда через пролив были переправлены подкрепления и к отряду Петра присоединилась вся его рота, Тимковский снова зашел к нему.
– Командование довольно действиями твоих бойцов, – сказал он. – Мне поручено поздравить с успехом. Молодцы. Молодцы.
Петро радостно и смущенно улыбнулся.
– Спасибо. Передам всем. Ребята мои действительно герои!..
– Вообще… от души скажу, Рубанюк. Помнишь, ты боялся роту принимать? А я предсказываю: ходить тебе в маршалах…
Переговорив с Петром о делах в роте, Тимковский ушел. Каждый раз, слыша одобрение, похвалу по своему адресу, Петро чувствовал неловкость. Он, как и всякий молодой и способный офицер в его годы, испытывал некоторую неудовлетворенность тем, что им до сих пор было сделано, мечтал о большом деле, какой-нибудь самостоятельной операции, которая показала бы, что учили его не зря и что свои награды он носит достойно.
«Не честолюбие ли это? – задавал себе вопрос Петро. – Пожалуй… Что ж, плох тот командир, который считает, что уже всего достиг, ну… и не хочет перед товарищами блеснуть».
В эти дни соседняя часть хорошо продуманным и смелым обходным маневром окружила и уничтожила в сильно укрепленном населенном пункте крупный вражеский гарнизон.
«Вот это по-гвардейски! – с одобрением и легкой завистью раздумывал Петро. – Если так все будем воевать, меньше крови потеряем и скорее с врагом разделаемся…»
Через несколько дней и ему представился случай показать свои знания и опыт.
Войска, развивая успех штурмовых десантных отрядов, уже вели бои за овладение северо-восточными предместьями Керчи. Роте Петра было приказано выдвинуться к каменоломням, где контратаки были особенно яростными и враг теснил соседний батальон.
– Задержи во что бы то ни стало! – сказал Петру Стрельников. – Надеюсь на тебя.
– Сделаем! – заверил Петро, польщенный и этими словами и тем, что боевую задачу поставил перед ним сам командир полка.
Приказав своему заместителю форсированным маршем, вести роту в указанный район, Петро немедля направился туда.
На полпути ему повстречалась группа раненых. Они брели со стороны каменоломен.
– Как там? Держатся? – спросил Петро.
– Бомбит, обстреливает – спасу нет, – мрачно ответил пожилой солдат в измазанной грязью шинели и с толстым бинтом на окровавленной руке.
– Я спрашиваю, держатся?.. Не продвинулись фашисты?
– Покудова нет.
Петро ускорил шаг. В воздухе непрерывной каруселью кружились «юнкерсы»; они бомбили село. Уже подходя к рубежу, который ему было приказано удержать, Петро попал под сильный артиллерийский и минометный обстрел. Он бросился на землю, переполз в глубокую воронку. Слушая, как сотрясается земля, визжат осколки, переждал огонь.
Обстрел продолжался минут двадцать, затем Петро заметил серию красных ракет, взметнувшихся в расположении противника.
«Сейчас пойдут в атаку», – догадался он и, выбравшись на дорогу, заспешил к каменоломням.
Навстречу ему бежали несколько бледных, растерянных солдат.
– Сто-ой! – крикнул Петро, выхватив пистолет. – Куда бежишь? – Он яростно, в упор посмотрел на добежавшего до него солдата с винтовкой. – Куда бежишь? Где командир?
Солдат скользнул глазами по его погонам, оглянулся на товарищей.
– Все бегут…
– Командира в клочья разнесло, товарищ лейтенант, – сообщил, тяжело дыша, второй солдат.
– Ложись!.. Кому говорю? А ты куда?
– Я связной!
– Ложись! Все ложись!.. Занимай оборону. Сейчас гвардейцы будут здесь…
Властный тон Петра, его решительное лицо отрезвили бойцов. Они залегли за камнями, выжидающе поглядывали на молодого командира.
