Текст книги "Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

Жанр:

История

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 73 страниц)

Эти различия во многом обусловили разную политическую судьбу Англии и Франции в последующие века. Корни абсолютной монархии во Франции XVII–XVIII веков лежат в методах, необходимых для победы над англичанами в XV веке. Решающим фактором, определившим ход Столетней войны, стала способность двух основных воюющих сторон вводить и собирать налоги. В результате войны французские Генеральные Штаты были практически ликвидированы как налоговые органы, мелкие провинциальные Штаты были отменены, а система государственного управления становилась все более авторитарной. В Англии потребность королей в деньгах для финансирования войны во Франции имела обратный эффект. Война усилила роль Парламента и зависимость королей от него. Даже Тюдоры с их сильными авторитарными замашками не смогли отменить центральную роль, которую приобрел Парламент в санкционировании налогов. С контролем над кошельком пришла и политическая власть. Роль английского Парламента усилила политическую активность представленных в нем слоев населения: джентри, королевских чиновников, клиентов и советников знати, олигархии городов. Он рассредоточил политическую власть среди относительно большого и сплоченного политического сообщества, вынудив английскую корону к более консенсусному стилю правления.

Во Франции сложилось мнение, что политика Англии была нестабильна по своей сути и препятствовала осуществлению королевской власти. Французский канцлер Гийом де Рошфор заявил Генеральным Штатам 1484 г., что им достаточно взглянуть за Ла-Манш, чтобы понять, насколько они удачливы по сравнению со своими соседями. Тот факт, что в течение одного столетия три английских короля узурпировали трон, казалось бы, говорит сам за себя. Напротив, утверждал советник Людовика XI Филипп де Коммин, хорошо знавший Англию, в мире не было страны, где государственные дела велись бы лучше и спокойнее. Коммин отвергал распространенную среди французских королевских пропагандистов того времени идею о том, что король Франции является мистическим воплощением нации, чей сакральный статус оправдывает осуществление абсолютной власти. Короли были такими же "людьми, как и мы". Коммин был первым выдающимся французом в ряду тех, кто как Вольтер и де Токвиль назвал английский Парламент важным источником силы для английских правительств. Взяв пример с речей, произнесенных в Туре в 1484 г., Коммин утверждал, что английские короли были "сильнее и лучше", имея представительское собрание, чьи обязательства по поддержанию государства были приняты и чье согласие на налогообложение было решающим. Необходимость получения согласия Парламента влекла за собой задержки и иногда сдерживала амбиции короля. Однако это означало более взвешенный стиль правления, который гарантировал, что когда король приступал к войне или другому крупному предприятию, он имел поддержку своего народа[1102]1102
Masselin, Journ., 36–8; Commynes, Mém., Prol., IV.1, V.19 (pp. 1, 244–5, 408–13, 417–19).

[Закрыть].

Ценой, которую английские короли заплатили за это преимущество, стало жесткое ограничение их внешней политики. После окончания войн с Англией Франция вернулась к завоевательным планам в Италии и Германии, которые были характерны для ее истории до 1330-х годов. Франция стала первой крупной европейской державой, создавшей регулярную армию, финансируемую за счет постоянных налогов, и направившей ее на внешние завоевания. Другие государства, в частности Бургундия, Швейцарская Конфедерация, Испания и Австрия, быстро последовали ее примеру. XVI век стал первой эпохой европейских регулярных профессиональных армий. Англия была уникальна среди крупных европейских держав тем, что не имела такой армии до времен Оливера Кромвеля, но даже армия Кромвеля была гораздо меньше огромных войск, которые могли развернуть континентальные державы. Наличие регулярных войск и дискреционное налогообложение позволяли ведущим европейским государствам проводить постоянную агрессивную внешнюю политику. Государства раздробленной Италии, Германии и Рейнской области, не имевшие возможности использовать ресурсы в таких же масштабах, становились призами, за которые эти державы боролись с помощью все более крупных и дорогих профессиональных армий.

Англия могла бы стать еще одним призом, если бы события развивались иначе. Испанская армада 1588 г. стала самой серьезной внешней угрозой для Англии со времен неудачного проекта французского вторжения 1386 года. В 1588 г. Испания направила против Англии почти 80.000 профессиональных солдат: 19.000 на кораблях и 60.000 во Фландрии, ожидавших переправы через море. Это более чем в четыре раза превышало численность французской армии, собранной на побережье Фландрии за два столетия до этого. Если не принимать во внимание неопытных добровольцев из отрядов береговой обороны, то в 1588 г. Англия располагала менее чем 6.000 профессиональных солдат, то есть примерно тем же количеством, что и в 1386 году. Непомерные расходы на ведение войны в конечном итоге разорили все ведущие государства Европы, а во Франции спровоцировали революцию. Английские короли стояли в стороне от этого движения, но не по своей воле, а из-за сложности повышения налогов в тех масштабах, которые стали нормой в большинстве стран континентальной Европы. Только в начале XVIII века, в период правления Вильгельма III и королевы Анны, Англия, опираясь на растущую морскую империю, быстро развивающуюся экономику и экспоненциальное увеличение налоговых сборов, вновь стала играть ту решающую роль в европейской политике, которую она играла при Эдуарде III и Генрихе V[1103]1103
P. Williams, The Later Tudors, 1547–1603 (1995), 535–6 (Армада); P. K. O'Brien and P. A. Hunt, 'England, 1485–1815', The Rise of the Fiscal State in Europe, c. 1200–1815 (1999), 54–8.

[Закрыть].

То, что позволило королям Франции утвердить свою власть таким образом, было развитой идеологией королевской власти, которая стала прямым результатом войны. Выживание любого правительства в значительной степени зависит от молчаливого согласия подданных. Это особенно характерно для средневековых правительств, которые никогда не обладали монополией на организованную силу и управляли натуральным хозяйством с небольшими излишками, которые можно было облагать налогом. Они зависели от коллективного ощущения легитимности существующей власти. Во Франции эту легитимность обеспечивала война и роль короля в ее ведении. В 1350-х и в 1420-х годах Франция была близка к распаду, поскольку англичане в союзе с могущественными региональными интересами бросили вызов монархии Валуа. В обоих случаях монархия выступала в роли агента по восстановлению страны. Короли были священными существами, помазанниками Божьими, историческими столпами Церкви, объединяющей силой, глубоко отождествленной с землей и народом Франции. Это были древние идеи, но до XV века они не находили отклика за пределами административной и церковной элиты, связанной с монархом. Их выживание и проникновение в широкие слои населения стало ответом на внешние угрозы: вызов легитимности королевской династии после убийства Иоанна Бесстрашного, разрыв связи короля и страны в результате попытки утверждения иностранной династии, перспектива расчленения национальной территории герцогом Бедфордом и ужасающий уровень организованного насилия, от которого страдала большая часть страны. Зарождающееся чувство национальной солидарности в конечном итоге позволило Карлу VII преодолеть эти угрозы. Без этого он не смог бы вводить ордонансами тальи во всех регионах королевства, в том числе и в тех, которые находились вдали от зоны боевых действий.

С мифами о сакральной королевской власти тесно связано представление о происхождении французского народа от мифических общих предков и общей преданности непрерывной династии королей, уходящей в далекое прошлое. Кристина Пизанская считала, что короли Франции происходят по прямой линии от Хлодвига, и начала свой панегирик Карлу V, обращаясь к "памяти о благородном роде благородных королей Франции, от которых он произошел". Выступая перед Генеральными Штатами в Туре в 1484 г., канцлер Карла VIII вновь изложил доктрину французской монархии, сформировавшуюся в ходе войн. Рассматривая идеализированную версию истории Франции, начиная с ее мифического основания троянцами, он заявил, что Франция обязана своим существованием как нация преемственности королевской династии и солидарности французов, объединенных общей преданностью королевской семье и общим сознанием героического прошлого. Записанные высказывания Жанны д'Арк свидетельствуют о возвышенном, почти мистическом представлении о Франции, отождествляющем нацию с династией, которая, по ее мнению, правила ею по милости Божьей с незапамятных времен. Какие сложные смысловые пласты скрывались за словами Жанны, обращенными к Карлу VII во время их первой встречи в Шиноне: "Вы – истинный наследник Франции"[1104]1104
Krynen (1981), 213–58; Beaune (1985), esp. Ch. I, IV, VII, X, XI; Pisan, Livre des fais et bonnes meurs du sage roi Charles V, ed. S. Solente, i (1936), 12; Masselin, Journ., 36–66, 642–8; Proc. N., i, 390.

[Закрыть].

Карл VII был правителем, который очень трепетно относился к своему имиджу. Поэт, дипломат и иногда королевский секретарь Ален Шартье, официальный историограф Жан Шартье из Сен-Дени, объективный хронист Жиль ле Бувье Берри гербовый король Франции, многословный и дидактичный юрист-епископ Жан Жувенель дез Юрсен, историк и пропагандист Ноэль де Фрибуа – все они были королевскими чиновниками. Другие, как например, страстный англофоб норманнский писатель Роберт Блондель, хотя и не работали на короля, но активно ему покровительствовали. Все они, каждый по-своему, рассказывали одну и ту же историю: залеченные раны гражданских войн, примирение французов, преодоление трудностей и осуществление национальной идеи по воле божественного провидения под руководством короля. Произведения этих людей читал ограниченный круг культурных чиновников, клириков и дворян. Но их убеждения могли быть донесены до широкой аудитории и другими способами. Король был на виду. Он много путешествовал с огромной свитой, состоящей из придворных, герольдов, трубачей и менестрелей. Он отмечал свое прибытие грандиозными въездами в города своего королевства. О важных событиях он сообщал в циркулярах, которые рассылались по всем главным городам, обнесенным стенами, и зачитывались на углах улиц глашатаями, сержантами и герольдами. В тревожные времена он заказывал публичные шествия, а в дни побед – еще больше. Под видом публичных богослужений скрывались торжества, посвященные самой монархии. Ежегодное празднование завоевания Нормандии, отмечавшееся по королевскому указу во всех соборах Франции в годовщину сдачи Шербура, стало называться "праздником короля". По всей Франции этот праздник регулярно отмечался до конца столетия, а в некоторых местах и долгое время после него. Все это усиливали проповеди в приходских церквях, странствующие жонглеры, исполнявшие свои произведения на улице, и публичные театральные постановки в таких городах, как Орлеан и Компьень, в память о пережитых осадах[1105]1105
Beaucourt, v, 52–3 (процессии). Commemoration: L&P, i, 307–9; Waurin, Cron., v, 162; Contamine (2009) [2], 350–1; Taylor (2021), 330–1.

[Закрыть].

* * *

Когда в начале 1480-х годов Уильям Кекстон перевел и опубликовал Book of the Ordre of Chyvalry (Книга о рыцарском ордене) испанского провидца Раймонда Луллия, он добавил к ней собственный эпилог. Это было элегическое сетование на упадок Англии как военной державы.

О рыцари Англии, где же обычаи и обыкновения благородного рыцарства, которые были в те времена? Что вы теперь делаете, кроме как ходите в бани и играете в кости? И некоторые, не будучи хорошо осведомленными, высказываются против всего рыцарского порядка. Оставьте это, оставьте это и читайте благородные книги о святом Граале, о Ланселоте, о Галахаде, о Тристане, о Перис Форесте, о Персивале, о Гавейне и многих других. Там вы увидите мужественность, учтивость и милосердие. И вглядитесь в более древние времена на благородные деяния во время завоеваний, как, например, в дни короля Ричарда Львиное Сердце, Эдуарда Первого и Третьего и его благородных сыновей, сэра Роберта Ноллеса, сэра Джона Хоквуда, сэра Джона Чандоса, сэра Уолтера Мэнни. Читайте Фруассара. И еще, посмотрите на победоносного и благородного короля Гарри Пятого и капитанов при нем, его благородных братьев, графа Солсбери-Монтегю и многих других, чьи имена блистают добродетельным благородством и деяниями, которые они совершили в честь рыцарства[1106]1106
Lull, Book of the Ordre of Chyvalry, ed. A. T. P. Byles (1926), 122–3.

[Закрыть].

Когда в октябре 1453 г. последние остатки армии сэра Джона Толбота отплыли из Бордо в Англию, современникам было далеко не ясно, что закончилась целая эпоха. Только в XIX веке, когда французский историк Жюль Мишле ввел в оборот словосочетание "Столетняя война", люди начали осознавать сущностное единство периода, начавшегося с конфискации Гиени в 1337 году и закончившегося окончательным изгнанием англичан из герцогства в 1453 году. Фраза Мишле родилась в результате ретроспективного анализа. Однако она выражает истину, что последующие войны между Англией и Францией были принципиально иными. До 1453 г. изолированность Англии была литературной выдумкой. В политическом плане Англия не была островом, когда в 1327 г. на трон взошел Эдуард III. Она была сердцем европейского государства, охватывавшего часть западной Франции. Если бы не эти владения, у английских королей не было бы причин ввязываться в континентальную войну, а у Франции не было бы интереса воевать с ними. Именно потому, что Англия была континентальной державой, Эдуард III большую часть своей взрослой жизни воевал с Францией и пытался сделать своего сына графом Фландрии; Джон Гонт вел трехлетнюю войну за корону Кастилии; Генрих V пытался стать королем Франции и почти преуспел в этом; Хамфри, герцог Глостер, пытался сделаться правителем Эно и Голландии. Именно изгнание королей Плантагенетов из их континентальных владений в конце Столетней войны превратило Англию в политический изолированный остров, впервые со времен норманнского завоевания четырьмя столетиями ранее. Как выяснил Генрих VIII, растущее после 1453 г. неравенство в богатстве и могуществе между английской и континентальными монархиями сделало возрождение прежних европейских амбиций династии нереальным. Историческое соперничество Англии и Франции, господствовавшее в европейской политике в эпоху позднего средневековья, уступило место миру, в котором в центре международной напряженности оказались Италия, Центральная Европа и Нидерланды, а также европейские империи в Азии и Америке.

Поражение оказалось столь же решающим для будущего Англии, как и победа для Франции. Если бы Генрих V и герцог Бедфорд добились своей цели – объединить Францию и Англию под властью короля из дома Ланкастеров, как это предусматривал договор в Труа, дальнейшая история Англии была бы совсем иной. В эпоху, когда государство было нелегко отличить от личности монарха, концепция двуединой монархии рано или поздно потерпела бы крах. Именно это понял Парламент, когда Эдуард III провозгласил себя королем Франции в Генте в 1340 г., а также когда в 1420 г. на его рассмотрение был вынесен договор в Труа. Англия, конечно, должна была остаться континентальной державой, но в очень специфическом смысле. Она стала бы подчиненной частью континентальной империи, центр тяжести которой неизбежно смещался бы на юг, в сторону более богатой и густонаселенной Франции, пока возникшая напряженность не стала бы нетерпимой. В итоге подтвердилось предсказание советника Карла VII Жана Жувенеля дез Юрсена, сделанное им после Аррасского конгресса. "Франция будет Францией, а Англия – Англией, – заявил он, – отдельные и несовместимые страны, по природе вещей слишком огромные, чтобы быть объединенными в одно тело"[1107]1107
Juvénal, Écrits, i, 270.

[Закрыть].

Примечание о деньгах

Пятнадцатый век был веком нестабильных денежных ценностей, отчасти из-за неустойчивых изменений стоимости серебра, которое было стандартом, по которому они обычно считались, а отчасти из-за политики конкурентного обесценивания монет, которую проводили многие правители. Таким образом, это сложный вопрос, который рассматривается здесь лишь постольку, поскольку это помогает понять текст.

Необходимо различать счетные деньги – единицы, в которых обычно выражались стоимости для целей бухгалтерского учета, и платежные деньги, то есть монеты, в которых фактически производились платежи. Английский фунт стерлингов был наиболее устойчивой валютой в Западной Европе, и там, где в тексте приводятся эквиваленты валют, они обычно выражаются в фунтах стерлингов. Фунт стерлингов был расчетной денежной единицей, разделенной на 20 шиллингов, каждый из которых состоял из 12 пенсов. В Англии в качестве расчетной единицы использовалась также марка. Ее стоимость составляла две трети фунта, или 13 шиллингов 4 пенса. Единственной английской монетой, широко использовавшейся в качестве единицы стоимости, да и то только для крупных сделок, был нобль – золотая монета, впервые отчеканенная в 1344 году. Вес золота в монете регулярно менялся, чтобы поддерживать постоянное соотношение с серебряным стандартом, использовавшимся для определения стоимости фунта стерлингов. Нобль стоил треть фунта стерлингов, или 6 шиллингов 8 пенсов.

Во Франции стандартной расчетной единицей как у Валуа, так и у Ланкастеров был турский ливр, или турский фунт. Все ссылки в тексте на ливры относятся к турским ливрам. Парижский ливр (livre parisis), или парижский фунт (стоимостью ⅘ турского ливра), был широко распространен в XIV веке, но практически исчезает в XV. Как и фунт стерлингов, ливр представлял собой серебряный стандарт, разделенный на 20 су (sous), каждый из которых состоял из 12 денье (deniers). В отличие от фунта стерлингов, его серебряная стоимость периодически менялась. В целом фунт стерлингов в 1400 г. стоил четыре ливра, в 1422 г. – шесть ливров, а в 1425 г. – девять ливров. После этого стоимость ливра в серебре оставалась примерно стабильной, за исключением короткого периода в конце 1430-х годов, когда она упала до 11 ливров за фунт стерлингов.

Во французских документах стоимость часто выражалась в монетах. Стандартными монетами для этих целей были франк и экю. Франк – серебряная монета, впервые отчеканенная в 1360 г., условно равнялся одному ливру. В 1422 и 1425 гг. он был девальвирован по отношению к ливру. Экю – золотая монета, первоначально отчеканенная Людовиком IX в XIII веке, но с тех пор неоднократно модифицированная. В XV веке почти всегда упоминается экю с короной (с изображением короны над французскими геральдическими лилиями), впервые отчеканенный в 1385 году. Его стоимость оставалась стабильной и составляла 3 шиллинга 4 пенса, или шесть за фунт. Английские власти во Франции выпустили собственную золотую монету – салюдор, который чеканился в Руане и Париже с 1421 года. Салюдор поддерживал фиксированное соотношение с ливром, составляя полтора ливра за салюдор. Подражания этой высоко ценимой монете чеканились также Карлом VII и Филиппом Добрым.

Бухгалтерская отчетность является важным источником по бургундским владениям, но ее трудно использовать для изучения финансовой истории, поскольку она велась в нескольких монетах и расчетных единицах, в основном с колеблющейся стоимостью. В герцогстве Бургундия в качестве расчетных денег использовался турский ливр, а в графстве Артуа – парижский ливр. При Иоанне Бесстрашном фламандские денежные единицы стали расходиться с денежными единицами остальной Франции. С 1424 г. во Фландрии в качестве расчетных денег использовался фландрский ливр, равный 40 гро (шиллингам). Он стоил примерно на десятую часть больше турского ливра. В германских владениях Бургундского дома использовались самые разнообразные местные и иностранные монеты.

Стоимость денег, как известно, трудно оценить, и современные эквиваленты, как правило, вводят в заблуждение. Доходы были более стабильны, чем цены на товары, и являются лучшим ориентиром. В XV веке годовой доход большинства английских приходских священников составлял от 5 до 10 фунтов стерлингов. Приблизительно сопоставимым был доход лучника, находящегося на постоянной службе, – 9 фунтов стерлингов в год. Средний доход рыцаря, судя по декларациям о доходах 1436 г., составлял около 60 фунтов стерлингов в год. В среднем пэр Парламента задекларировал в том же году облагаемый налогом доход от земель и ренты в размере около 865 фунтов стерлингов, что было достаточно для содержания дома из нескольких десятков слуг и домашней прислуги. Самый богатый человек в Англии, Ричард, герцог Йорк, утверждал, что его доход составляет 3.230 фунтов стерлингов в год. В качестве очень грубого ориентира можно умножить стоимость, выраженную в фунтах стерлингов, на 3.000, чтобы получить приблизительный современный (2022 г.) эквивалент.