Текст книги "Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

Каждый путешественник, проезжавший через северную Францию, отмечал масштабы разрушений, причиненных войной. Жан де Бюэль описывал, как проезжал по пострадавшей от войны местности: земля пустынна и заброшена, жители немногочисленны и бедны, крестьянские дома похожи на логова диких зверей, а редкие господа живут в скромных замках и укрепленных поместьях с древними, разрушающимися стенами и промерзающими зимой залами. В своей мощной аллегорической поэме Завещание войны (Testament of War), написанной около 1480 г., Жан Молине представил себе войну, оставившую в наследство высокие налоги в городах и разрушения в стране:

 
Je laisse aux abbaies grandes
Cloistres rompus, dortoirs gastés,
Greniers sans bled, troncqs sans offrandes
Celiers sans vins, fours sans pastés.
…
Je laisse au pouvre plat payz
Chasteaux brisiés, hostieux brullés,
Terre sans blef, gens extrahis,
Bergers battus et affolés,
Marchands meurdris et mutilés,
Et corbaux crians a tout lés
Famine dessoubs les gibbés[1072]1072
  Великим аббатствам я завещаю разрушенные монастыри, разоренные дортуары, амбары без пшеницы, сундуки без приношений, погреба без вина и печи без хлеба… Жалкой сельской стране я завещаю разрушенные замки, сожженные гостевые дома, земли без зерна и земледельцев, пастухов, сошедших с ума, купцов, убитых или искалеченных, ворон, каркающих повсюду, и голод под сенью виселиц.


[Закрыть].
 

Знаменитое описание Тома Базеном северной Франции как моря зарослей, в котором единственным признаком жизни были брошенные животные, часто воспринимается как гипербола. Но это было правдой для наиболее пострадавших регионов: Пикардии, Бовези, Иль-де-Франс, северной и западной Шампани и нормандского пограничья. Сэр Джон Фортескью, главный судья ланкастерцев, бежавший во Францию вместе с Маргаритой Анжуйской в 1463 г., проехал по этим регионам и обратил внимание на плохо одетых, недоедающих крестьян и бесплодную землю, которую он видел повсюду. "Воистину, – говорил он, – они живут в самой крайней бедности и нищете, и при этом обитают в самой плодородной стране"[1073]1073
  Bueil, Jouvencel, i, 19; Molinet, 'Le Testament de la Guerre', quoted in P. Champion, Histoire Poétique du XVe siècle, ii (1923), 343–4; Basin, Hist., i, 84–8; Fortescue, Governance, 114–15.


[Закрыть].

Эти регионы были разрушены не только войной, но и последовавшей за ней депопуляцией, которая сделала восстановление столь трудным. Жан Жувенель дез Юрсен преувеличивал, когда в 1433 г. заявил Генеральным Штатам в Блуа, что Франция потеряла девять десятых своего населения. Лишь в некоторых наиболее сильно пострадавших регионах депопуляция приблизилась к этому уровню. Но он указал на смертоносную комбинацию войны, голода и болезней, которая лежала в основе демографической катастрофы Франции. Цифра в 2.000.000 погибших, приведенная памфлетистом, была предположением, но вполне правдоподобным, если учесть косвенные потери. Война провоцировала голод, уничтожая посевы, амбары, скот, прекращая севооборот зерна и других продуктов питания. Она увеличивала смертность, особенно среди детей, из-за бедности, недоедания и распространения болезней. И, прежде всего, это спровоцировало массовую миграцию населения из зон боевых действий. Поначалу толпы сельского населения бежали в близлежащие замки и обнесенные стенами города, которые давали временное убежище. Но в городах и деревнях было мало жилья, а для чужаков не было ни средств к существованию, ни работы. Когда опасность проходила, люди возвращались в свои дома, но с каждым разом все в меньшем количестве. Сельская местность постепенно опустела. Пригороды городов, обнесенных стенами, в преддверии осады разрушались, чтобы лишить врага укрытия. Отдаленные хутора были заброшены а их жители перебирались в деревни, где было более безопасно. В конце концов, крестьянские семьи сдавались, бросали свою землю и уезжали. Распорядители госпиталя Святого Иоанна в Сент-Омер, принявшего большое количество беженцев, в петиции 1434 г. кратко изложили механику разрушения. Город, по их словам, был

полон бедняков, не имеющих ни малейшего представления о том, как заработать на жизнь, – одни из жителей самого города, другие из Ил-де-Франс, Нормандии, Пикардии и других разрушенных войной частей этого королевства. Среди них много детей и людей, больных от холода и голода, страдающих от истощения или ран, нанесенных врагом.

Многие из тысяч переселенцев из Пикардии, Нормандии и Мэна устремились на юг от Луары. Другие направились в Бретань или Фландрию – острова относительного мира, несмотря на периодические вспышки боевых действий[1074]1074
  Juvénal, Écrits, i, 58; Bocquet, 66–7. Миграция: e.g. Gr. Chron., ii, 255; Puiseux (1866), 38–9; Wolff (1954), 81–2; Boutruche (1947), 151–4.


[Закрыть].

В то время как Англия и Бургундия были союзниками, Артуа и Булонне были в значительной степени ограждены от войны. Однако опыт, полученный ими после 1435 г., показал, как быстро может быть разрушен любой регион. Летом 1435 г. сюда вторглись французы, в 1436 г. – армия Хамфри, герцога Глостера, в последующие годы – неоднократно гарнизон Кале, а затем в течение почти десяти лет – живодеры. По данным налогового учета, город Этапль, подвергшийся нападению французов в 1435 году, за несколько месяцев потерял четверть своего населения. В следующем году каноники Сен-Васт в Аррасе сообщили Филиппу Доброму, что вольные компании и английские рейдеры свели к нулю их сельскохозяйственные доходы, поскольку все арендаторы покинули свои владения. В районах, расположенных на расстоянии рейда от Кале или Ле-Кротуа, многие деревни были заброшены, а некоторые из них так и не возродились. История Артуа и Булонне была характерна для большей части северной Франции[1075]1075
  Bocquet, 56–60.


[Закрыть].

Жозас был одним из трех архидиаконов Парижской епархии. Он занимал обширную территорию к юго-западу от столицы по обе стороны от римской дороги на Шартр и включал в себя около 200 приходов. До 1420 г. здесь воевали армии арманьяков и бургиньонов, в течение двух десятилетий английской оккупации – армии английских лейтенантов и Орлеанского бастарда, в 1430–1440-х гг. – компании живодеров, а в 1465 г. – войска Лиги общественного блага. В 1458–1470 гг. викарий архидьякона во время своих поездок добросовестно фиксировал последствия войны. Картина разрушений, запечатленная в его записях, подтверждается и другими источниками. Баронство Шеврез стало микрокосмом судьбы большей части региона. Замок, стоявший над римской дорогой, был одним из главных опорных пунктов региона. В 1430-х годах он был занят английским гарнизоном. Вокруг него чернели останками сгоревшие и разрушенные усадьбы, церкви, амбары и мельницы. Приходские церкви, в которых жители укрывались при приближении солдат, были выжжены огнем, колокола сняты, ризницы разграблены. Земля вокруг заросла деревьями и кустарником. Когда парижский монастырь целестинцев сдал в аренду свое поместье Шатофор, при осмотре деревни было обнаружено шесть пригодных для жилья домов, еще семь – без крыш и сорок пять – не оставивших никаких следов своего существования, кроме фундаментов. Около тридцати деревень не были зафиксированы викарием архидиакона, так как их уже не существовало. В других оставалось всего два-три двора. Во многих из них не было священника, либо священник отказался от должности, как правило, из-за отсутствия доходов. Очень немногие приходы были в состоянии покрыть расходы на ремонт приходской церкви. Монастырские здания были заброшены. В Жиф, недалеко от Палезо, от церкви аббатства осталась только половина. Настоятельница все еще находилась там, одиноко живя среди руин. Другой настоятель монастыря, аббат Ла-Рош, существовал за счет продажи Библии и потира, а также черепицы с крыши аббатства. Цистерцианское аббатство Во-де-Серне некогда было одним из самых процветающих в Иль-де-Франс. Но к 1463 году окрестности превратились в пустошь, куда никто не смел заходить. Для присмотра за постройками был оставлен один-единственный престарелый монах с бородой до пояса. Он выживал на подаяние в виде хлеба и бобов, которое давала ему дама де Шеврез. Но и ее положение было достаточно плачевным. Шеврез потерял девять десятых своего населения. Его сеньоры уже много лет не могли взыскать ренту и реализовать свои сеньориальные права. Они выживали за счет продажи рентных платежей, обеспеченных залогом их бесполезных доменов, а затем неплатежей. Так продолжалось до 1543 г., когда они окончательно распродали свое имущество. Судьба сеньоров де Шеврез была достаточно типичной. Из 65 приходов со светскими сеньорами в период с 1400 по 1550 г. было продано 52. Некоторые из них переходили из рук в руки по два-три раза, а в одном случае – одиннадцать раз. Продажи обычно осуществлялись по низким ценам покупателям, принадлежавшим к группам людей, нажившимся на войнах: успешным солдатам и юристам, королевским офицерам, менялам. Но даже они не всегда могли получить выгоду от своих вложений. Через восемь лет после продажи баронства Шеврез, купивший его придворный был вынужден уступить это владение епископу Парижскому за неуплату пошлин[1076]1076
  Visites archidiaconales, esp. nos. 25, 36, 74–9, 120, 144, 261, 312, 347, 400, 410, 470, 527, 617, 650, 685–5, 688, 693, 718, 727, 729, 749, 887, 913, 976, 1110, 1220; A. Moutié, Chevreuse, ii (1875), 431–40, 443–66, 494–6; Cartulaire de l'abbaye de Notre-Dame des Vaux-de-Cernay, ed. L. Merlet, ii (1858), 148–9; Bézard, 46–9, 64–79; Fourquin (1964), 465–83.


[Закрыть].

Борьба за Мэн продолжалась вплоть до возвращения графства Анжуйскому дому в 1448 г., а в некоторых районах и после этого. Вплоть до конца XV века в договорах аренды и купчих графства часто встречаются упоминания о запустевших деревнях, разрушенных зданиях, вырубленных виноградниках и садах. В Ле-Мане, столице провинции, часть графского дворца представляла собой развалину с провалившимися крышами и заброшенными садами. Когда в 1453 г. Карл дю Мэн вернул себе баронство Тусе, в акте, зафиксировавшем этот факт, говорилось, что все баронство представляет собой пустошь. Пахотные земли поросли лесом, здания сгорели или разрушились, а большая часть населения переселилась в Бретань, Анжу или Турень, где некоторые из беженцев умерли в крайней нищете. Лишь немногие вернулись обратно. Подобное описание можно найти во многих других сеньориях и деревнях графства. В 1497 г. сообщалось, что небольшой городок Солем, расположенный вокруг бенедиктинского приорства, до войны был населен богатыми купцами и украшен роскошными домами, а теперь в нем живут одни нищие. Судя по сохранившимся бухгалтерским записям, через полвека после ухода англичан доходы от имений в этих местах так и не восстановились[1077]1077
  Bouton, 63–6.


[Закрыть].

Восстановление после войны шло медленно и неравномерно. Здания, виноградники и тягловый скот представляли собой значительные капиталовложения, на замену которых потребовались бы годы. Но самым серьезным препятствием на пути восстановления было зарастание пахотных земель лесом. "Леса пришли во Францию вместе с англичанами", – так говорили крестьяне Сентонжа[1078]1078
  Petit-Dutaillis (1911), 126.


[Закрыть]. В таких регионах, как Иль-де-Франс и Бовези, за которые велись длительные бои, возделываемые земли отступили на островки безопасности вокруг обнесенных стенами городов и замков. Леса, отступавшие в течение двух столетий до начала войн, перешли в контрнаступление, чтобы заполнить пустоту, оставленную заброшенными фермами и хуторами. В эпоху отсутствия центральных реестров и кадастров, те, кто переехал в другие регионы, вернулись, обнаружив, что прежние ориентиры исчезли, а границы их земель скрыты деревьями и кустарником. Дороги и тропинки заросли кустарником. Возвращение земли в оборот было тяжелой и трудоемкой работой. Деревья и кустарники приходилось вырубать, а корни выкорчевывать путем тяжелой перекопки и вспашки, как правило, деревянными орудиями труда. На восстановление жизнеспособных хозяйств уходили десятилетия.

В годы, последовавшие за Турским перемирием и подавлением живодеров, основным двигателем экономического подъема стал резкий рост рождаемости, сопровождавшийся снижением детской смертности и мощным приливом внутренней миграции в более плодородные районы отгремевших боев, где опустевшая местность создавала возможности для безработных и безземельных. Это движение поощрялось крупными землевладельцами, которые отказывались от своих сеньориальных прав и снижали арендную плату, чтобы привлечь поселенцев. Новые вспышки гражданской войны и эпидемии болезней почти не повлияли на тенденцию к росту.

Мы можем проследить этот процесс в миниатюре на примере Сепо, небольшой деревни в Гатине, старые жители которой дали показания в ходе расследования, проведенного в 1494 г. кафедральным капитулом Санса. Когда-то Сепо была процветающей деревней. В начале XV века жители деревни обрабатывали земли площадью около 4.000 арпентов (около 5.000 акров или 2.000 га). Кроме того, они содержали три кузницы, в которых использовали железную руду, добываемую открытым способом. Проблемы начались во время гражданских войн, последовавших за убийством Людовика Орлеанского в 1407 г., когда за этот регион жестоко боролись арманьяки и бургиньоны. Окончательно деревня была покинута около 1427 г., когда она стала непригодной для жизни в результате оккупации Монтаржи Франсуа де Сурьеном. Англичане покинули Монтаржи в 1438 г., но на смену им пришли бродячие банды живодеров, которые оказались еще хуже. Большинство жителей бежали в лес, где питались дикими фруктами и охотились на животных, а затем бесследно исчезли. Некоторые укрылись в Жуаньи и других обнесенных стенами местах района. Через несколько лет среди домов выросли деревья, обрушился неф церкви, поля заросли кустарником и покрылись болотами. Восстановление Сепо началось в 1450 г., когда один из коренных жителей вернулся с семьей из Жуаньи, а еще две семьи приехали из других регионов Франции. Четвертая семья присоединилась к ним в 1453 году. Они расчистили около двадцати-тридцати арпанов (25–37 акров или 10–15 га). В 1454 г. в Сепо был назначен приходской священник, который жил на благотворительные средства поселенцев и ночевал в церковной башне. Некоторые из новых поселенцев отказались от тяжелой борьбы и уехали, но к 1460-м годам в Сепо насчитывалось уже двенадцать семей. Переломный момент в судьбе деревни наступил, когда владения купил Жан де Сурьен, племянник Франсуа, обосновавшийся в Бургундии. Он привлек поселенцев для осушения болот и вырубки лесов в обмен на земельные наделы. Население стало быстро расти. Лишь несколько семей были коренными жителями Сепо или его окрестностей. Большинство же были переселенцами, в основном из Бургундии и Ниверне, Лимузена, Турени, Анжу и Бретани. К концу века большая часть старых посевных площадей была восстановлена. Но на это потребовалось пятьдесят лет[1079]1079
  Dupâquier et al., 371–409. Seigneurial inducements: Bézard, 92–8, 115–30; Fourquin, 377–86; Plaisse (1961), 329–31, 337–9, 361–8; Leguai (1969), 400–9; Boutruche (1935), 22–37, 124–43. Сепо : Quantin (1866), 6–20. О Жане де Сурьен: Bossuat (1936), 360.


[Закрыть].

Города служили катализатором восстановления сельской местности. Стены уберегли их от самых тяжелых последствий войны. Как правило, они заселялись первыми и предоставляли капитал, местные и оптовые рынки, рабочую силу. Наиболее ярким примером является Париж. В середине века город пережил стремительный экономический подъем. Важным моментом стало открытие в 1440 году ворот, которые в течение десяти лет были замурованы. Другим важным моментом стало отвоевание Понтуаза у англичан в сентябре 1441 года. В Париж стали возвращаться юристы, чиновники, купцы, ремесленники и преподаватели Университета. По оценкам специалистов, в течение последующих шестидесяти лет население Парижа удвоилось и в конечном итоге превысило уровень "золотого века" города, наступившего около 1400 года. В 1450–1460-е годы оборот ярмарок Лендит и Сен-Жермен вырос более чем в три раза, поскольку город восстановил свое региональное и национальное значение. Стоимость земли была, пожалуй, самым показательным экономическим индикатором. Лавки на мосту Менял, более половины которых в 1440 г. пустовало, начали заполняться товарами. За десятилетие после Турского перемирия арендная плата выросла в пять раз. Пустыри между улицами заполнялись за счет восстановления заброшенных и разрушенных домов.

Парижский бум ускорил восстановление одного из самых пострадавших от войны регионов страны – Иль-де-Франс. Главную роль в этом сыграли великие парижские церкви с их огромными земельными владениями и доступом к капиталу. Активное участие в строительстве принимали капитул собора Нотр-Дам, бенедиктинцы Сен-Дени и Сен-Жермен-де-Пре. Во второй половине века их усилия были поддержаны богатыми предпринимателями, имевшими средства для приобретения социального престижа, который обеспечивался владением и благоустройством земли. Еще в 1465 г. Филипп де Коммин, служивший в бургундской армии во время войны Лиги общественного блага, считал, что никогда не видел города, окруженного столь красивыми и плодородными землями. За исключением самых окраинных и сильно заросших лесом районов, опустевшие деревни были заселены, амбары и мельницы восстановлены, виноградники засажены. К 1500 г. лес и кустарник были вытеснены, а возделываемые земли вернулись к прежним масштабам. Тяга к Парижу распространилась далеко за пределы Иль-де-Франс, в Шампань, Бургундию и Босе, которые к 1500 г. в значительной степени восстановили процветание прошлого столетия[1080]1080
  Fourquin (1964), 273–7, 430–56; Commynes, Mém., Lib. I.8 (p. 53); Billot, 58–61; Botton & Offredo-Sarrot; Guilbert.


[Закрыть].

По своим размерам Париж был уникален, но динамика его экспансии отнюдь не была исключительной. Лион, который с 1417 г. находился в центре зоны военных действий, пережил впечатляющий экономический подъем в течение полувека после окончания войн. Торговые пути между Италией и Нидерландами, которые во время войн сместились на восток в долину Рейна, вернулись к старым маршрутам по Роне и Соне. Четыре ежегодные лионские ярмарки вернули городу утраченную деловую активность. Население города, сократившееся за годы войн примерно на треть, к концу века восстановилось. Подъем Лиона открыл новые рынки сбыта для близлежащих регионов, занимавшихся в основном выращиванием зерновых. Сельское население быстро росло и местность покрылась новыми домами, амбарами и мельницами[1081]1081
  Kleinclausz, i, 319–22, 348–54; R. Gascon, Grand commerce et vie urbaine au XVIe siècle. Lyon et ses marchands (1971), 47–9; Lorcin, 231–47, 399–411, 458.


[Закрыть].

Руан пережил аналогичный ренессанс. В 1430–1440-х годах город потерял значительную часть своего населения. Отрыв от естественных рынков сбыта, расположенных на севере и востоке, сильно ударил по жителям. После 1449 года, когда город оказался под одним управлением с Парижем, и смог вернуться к своей традиционной функции перевалочного пункта, через который из всей западной Франции и бассейнов рек Сены, Марны и Йонны, доставлялись зерно и вино, а также рыба, соль и сырая шерсть, привезенные морем. Уже будучи одним из крупнейших текстильных городов Франции, Руан вновь стал важным центром торговли с Нидерландами и Северной Европой, а после договора в Пиквиньи – и с Англией. Численность населения в 1500 г. превысила максимальный показатель XIII века. Многие из небольших городов, особенно в верхней Нормандии, пережили почти такое же бурное возрождение. К концу XV в. население Дьеппа увеличилось почти наполовину, и он стал ведущим морским торговым портом Нормандии. Возрождение городов в Нормандии способствовало восстановлению нормандской сельской местности. К началу XVI века численность сельского населения Нормандии резко возросла. Стоимость земли и доходы от сельского хозяйства росли, а обрабатываемая площадь не намного уступала той, что была в начале XIV века, до эпохи великих войн и эпидемий[1082]1082
  Mollat (1952), Ch. II–VI; Mollat (1979), 159; Bottin (1995), 313–14; Bois (1981), 65–6, 309–28; Plaisse (1961), 337–43.


[Закрыть].

Открывая Генеральные Штаты в Туре в 1484 г., канцлер Франции Гийом де Рошфор заявил, что по красоте сельской местности и плодородию почв Франция превосходит все страны мира. "Где еще мы найдем такие богатые пастбища, такое разнообразие рыбы, такие прекрасные стада животных? Кто может производить пшеницу и вино, сравнимые с нашими? Есть ли земля, столь богатая всем необходимым для удовлетворения потребностей человечества?" Как бы отвечая на замечания сэра Джона Фортескью, высказанные двумя десятилетиями ранее, Рошфор сравнил экономическое состояние Франции с экономическим состоянием Англии. Это была риторика, но она должна была звучать правдоподобно для критически настроенной аудитории, перед которой он выступал. Когда в 1508 г. придворный епископ Клод де Сейссель написал свой трактат, восхваляющий Людовика XII, он высказал ту же мысль, что и канцлер Рошфор. Треть земель, по его мнению, была заброшена во время войн и восстановлена для возделывания после их окончания. Если Франция была густонаселенной и богатой, утверждал он, то доказательством тому служит нынешний строительный бум. По всей стране возводились великолепные здания, как общественные, так и частные, с позолоченными украшениями, искусными крышами и расписными стенами. Строительство стало наглядным показателем возрождения. Последние три десятилетия ознаменовались бурным ростом строительной активности после долгого застоя. В Париже в 1490-х гг. были построены Отель де Санс и Отель Клюни, ставшие первыми аристократическими особняками в городе со времен реконструкции Отеля д'Артуа Иоанном Бесстрашным в начале гражданских войн. В этот период было построено или перестроено не менее сорока трех парижских церквей. Пятнадцать из них, сохранившихся до наших дней, являются одними из величайших шедевров яркой готики: Сен-Северин, Сен-Жерве, Сен-Жермен-л'Осерруа, Сен-Этьен-дю-Мон, Сен-Мерри и башня Сен-Жак. Виктор Гюго перенес действие своего романа Тhe Hunchback of Notre-Dame (в русском переводе Собор Парижской Богоматери) в 1482 г., когда, по его мнению, средневековый Париж приблизился к гармоничному совершенству, прежде чем холод классической эпохи и вандализм революции нанесли свой урон. Через пятьдесят лет после ухода англичан Руан также отметил свое новое богатство строительным бумом, возведя башни кафедрального собора, церковь Сен-Маклу и Дворец правосудия, превратив суровую военную столицу герцога Бедфорда в идеальный город Тернера и Пьюджина[1083]1083
  Masselin, Journ., 39; Seyssel, Les Louenges du roi Loiys XII (1508), ed. P. Eichel-Lojkine and L. Vissière (2009), 216, 232; A. Bos, Les églises flamboyantes de Paris, XVe – XVIe siècles (2003), 27.
  Тернер – Джозеф Мэллорд Уильям Тернер, (англ. Joseph Mallord William Turner; 1775–1851) – английский живописец, мастер романтического пейзажа, акварелист и гравер. Иногда Тернера оценивают как предшественника французских импрессионистов и считают его основоположником системы современного искусства.
  Пьюджин – Огастес Уэлби Нортмор Пьюджин (англ. Augustus Welby Northmore Pugin, 1812–1852) – английский архитектор, декоратор интерьера, рисовальщик-орнаменталист, проектировщик мебели, писатель и теоретик архитектуры. Один из лидеров движения Готического возрождения в Англии, автор оформления интерьеров здания Британского Парламента. Строитель башни здания, названной позднее Биг-Беном (Примечание переводчика).


[Закрыть].

* * *

Англия пережила войну совсем по-другому. Единственными значимыми военными операциями на английской земле были редкие набеги шотландцев на северные графства и еще более редкие высадки французских десантов на южном побережье. "Если бы вся Англия была выставлена на продажу, за нее не выручили бы и сотой части на покрытие того ущерба, который англичане нанесли Франции", – заявил один памфлетист, писавший около 1420 года. Разница отразилась и в строительной сфере. В Англии не было аналогов густой сети гарнизонных замков как в Нормандии, в Иль-де-Франс или Гаскони. Один французский герольд, вероятно, побывавший в Англии, утверждал в 1450-х годах, что характерной дворянской резиденцией в этой стране является поместье, а не замок, и что на каждый настоящий замок в Англии приходится пятьдесят во Франции. В приведенных им цифрах можно сомневаться, но общее впечатление было верным. По меньшей мере половина из 1.500 замков, построенных в Англии после нормандского завоевания, к 1300 г. была заброшена и превратилась в руины, а многие из оставшихся уже не поддерживались в пригодном для обороны состоянии. Никто не озаботился их ремонтом в начале войны с Францией. В XIV веке было построено очень мало новых замков, а в XV веке – ни одного. Многие прекрасные замки, построенные в XV веке, были рассчитаны на демонстрацию статуса владельца и его комфортное проживание. Они имели тонкие стены, большие окна и не предусматривали размещения гарнизона. Бойницы на стенах и сторожевые башни были скорее декоративными, чем функциональными. Меньше половины английских городов, достаточно важных для того, чтобы иметь королевские хартии, были обнесены стенами, а во многих остальных стены строились скорее для престижа, чем для обороны. Зденек Лев из Рожмитала был удивлен, обнаружив, что даже такие важные города, как Солсбери и Пул, не имеют стен[1084]1084
  Après la Destruction de Troie la Grant (ca. 1419–20), cited in Contamine (2009) [3], 207; Débat des hérauts d'armes, 42; M. W. Thompson, 4–7, 71–102; Pounds, 249–72; Turner, 91; Rozmital, Travels, 61, 62.


[Закрыть].

Обогатили ли войны Англию? Многие современные французы считали именно так. Тома Базен считал, что англичане извлекли из Франции "неизмеримые богатства". Ему казалось очевидным, что процветание Англии было зеркальным отражением разорения Франции. Англичане разграбили Францию. Они получили пожалования на земли в Нормандии, которые были конфискованы у их французских владельцев. Они взимали pâtis, грабили захваченные города и брали ценных пленников, с которых требовали большие выкупы. Некоторые английские капитаны наживали состояния, которые они привозили в Англию и тратили на показуху или инвестировали, как правило, в землю и здания. Их траты приносили деньги в английскую экономику, косвенно принося пользу многим, кто никогда не ступал на землю Франции. Генри Гросмонт, граф Дерби, по слухам, оплатил всю стоимость строительства Савойского дворца в Стрэнде за счет выкупов, полученных после битвы при Обероше в 1345 г., а Томас Уолсингем считал, что награбленное в Кале в том же году можно увидеть в каждом зажиточном доме в Англии. Эти истории имели тенденцию обрастать неправдоподобными подробностями. Но великие шевоше XIV века, несомненно, создавали идеальные условия для наживы такого рода. Англичане все время наступали имея тактическое и техническое превосходство на поле боя.

Когда в 1530-х годах антиквар Джон Лиланд совершал путешествие по Англии, прошлые войны все еще оставались в памяти. Люди указывали на огромные замки и дворцы, которые, по их словам, были построены на трофеи из Франции. В некоторых случаях это был миф, который с удовольствием повторяли доверчивые владельцы. Но очевидно, что строительство великих аристократических особняков успешными солдатами, нажившими деньги во Франции, было бурным. Богатство было путем к статусу, а строительство особняков – публичным его подтверждением. Рыцарь из графства Дарем сэр Уильям Боуз, отправившийся в 1417 г. в Нормандию вместе с Генрихом V, вернулся в 1423 г. по меньшей мере с двумя пленниками. Лиланду рассказывали, что он "разбогател и, вернувшись домой, приумножил свои земли и славу". Свою славу он запечатлел в камне, построив замок Стритлам – единственный примечательный новый особняк, возведенный на северо-востоке в XV веке. Херефордширский рыцарь сэр Роланд Ленталл сражался при Азенкуре и "взял там много пленных, на выкупы от которых он начал строить новое здание и усадьбу в Хэмптоне". Примерно в 1425 г. сэр Уолтер Хангерфорд, будущий казначей Англии и основатель семейного состояния, значительно расширил свой замок в Фарли на реке Фром в Сомерсете. Часть огромного богатства Хангерфорда была получена благодаря службе королю Англии и удачным бракам. Но наибольшее богатство ему принесли военные доходы. Его свита взяла не менее восьми ценных пленников при Азенкуре, а сам он был щедро одарен Генрихом V нормандскими землями. Замок Амптхилл, "величественно стоящий на холме" со сторожевой и девятью другими башнями, был построен сэром Джоном Корнуоллом "из тех трофеев, которые, как говорят, он завоевал во Франции". Сэр Джон был человеком скромного дворянского происхождения, ставшим известным благодаря богатству, полученному в войнах Генриха IV и Генриха V. В 1412 г. он получил 21.375 экю (около 3.600 фунтов стерлингов) в качестве своей доли оплаты за участие в походе армии герцога Кларенса. Три года спустя он захватил графа Вандомского и еще несколько ценных пленников при Азенкуре. Кроме того, он занимался прибыльной перекупкой чужих пленников[1085]1085
  Basin, Hist., i, 291; Leland, Itin., i, 102–3, 138, ii, 9, 72; Emery, i, 138–9, ii, 205–6, 544, iii, 553–7. Боуз: ODNB, vi, 945–6. Лентал: *N. H. Nicolas, History of the Battle of Agincourt, 3rd. ed. (1833), 381. Хангерфорд: Roskell (1956), 303–5, 314, 315, 316–17. Корнуолл: VCH Bedford, iii, 270; Reeves (1981), 156–7, 169–73; M. K. Jones (1991), 225.


[Закрыть].

Однако эти видимые признаки богатства были обманчивы. Поразительным в роскошных резиденциях успешных английских солдат является то, что почти все они были построены на состояния, нажитые до 1425 года. Кампания при Азенкуре стала последним великим конным рейдом в стиле Эдуарда III и Черного принца. В дальнейшем условия для обогащения были сложнее. Английские капитаны не спешили домой с добычей, как победители Азенкура или их предшественники XIV века и находились во Франции, где были заняты постоянной военной оккупацией. Оккупация давала меньше возможностей для получения прибыли и требовала больших затрат. Прибыль, если она была, как правило, оставалась во Франции и приносила мало пользы Англии. Самым большим источником богатства для английских капитанов во Франции в этот период были земельные пожалования в Нормандии и Мэне. Но они сопровождались военными обязательствами, на которые уходила большая часть доходов, а сами земли нельзя было продать без разрешения, которое давалось крайне редко. Выкупы переводились в Англию чаще, чем земельные доходы, но и поводы для их получения были более редкими. Золотые выкупы Азенкура продолжали взиматься в течение тридцати лет после битвы. Доля герцога Бедфорда (предположительно треть) в выкупах за пленных в битве при Краване в 1423 г. составляла 160.000 салюдоров (около 27.000 фунтов стерлингов). Выкупы за пленных в битве при Вернёе в следующем году были, несомненно, больше. Только за герцога Алансонского было заплачено 200.000 экю (около 33.000 фунтов стерлингов). После Вернёя, однако, сражений было немного, и большинство из них англичане проиграли. С 1429 г. они вообще перешли к обороне. В таких условиях мало кто отсылал добычу домой[1086]1086
  Worcester, Boke of Noblesse, 19; Lettres de Jean V, iii, no. 1706.


[Закрыть].

Одним из таких людей был сэр Джон Фастольф, чьи доходы от войны необычайно хорошо задокументированы. Фастольф был великим магистром двора герцога Бедфорда, а затем советником герцога Йорка. Военные заслуги сделали его одним из богатейших людей Англии. Его доходы от выкупов за пленных, взятых при Вернёе, составили 20.000 марок (13.667 фунтов стерлингов). Он командовал несколькими главными гарнизонами герцогства Алансонского и графства Мэн. Эти гарнизоны были, по сути, крупными конными рейдерскими отрядами, которые на протяжении почти двух десятилетий вели упорную партизанскую войну против анжуйских гарнизонов на южной границе. Кроме того, им было разрешено, что необычно для гарнизонов на оккупированной англичанами территории, налагать pâtis на жителей Мэна. Когда в 1445 г. он в последний раз покидал Францию, Фастольф владел нормандским баронством, десятью нормандскими замками, пятнадцатью поместьями и постоялым двором в Руане. Большая часть этих владений все еще оставалась в его руках, когда они были потеряны во время последней катастрофы 1449–50 годов, хотя к тому времени Фастольф уже перевел значительные суммы в Англию.

Фастольф умело распоряжался своими доходами. Он нанимал бухгалтеров, сборщиков, банкиров и управляющих делами. Он размещал средства в итальянских банкирских домах в Париже и Брюгге, у видных лондонских купцов, в аббатстве Сент-Бенет-Халм в Норфолке. Фастольф приобрел более тридцати поместий в Англии. Около 14.000 фунтов стерлингов он потратил на покупку недвижимости в Восточной Англии и Саутварке, в том числе замка Кайстер в Норфолке и прекрасного городского особняка на берегу Темзы в районе Лондонского моста. Еще 9.500 фунтов стерлингов он потратил на строительные работы, в основном на перестройку Кайстера. Фастольф украсил свои дома драгоценными гобеленами из Арраса и наполнил свои сундуки драгоценностями и посудой. Это было значительное богатство, и почти все оно было получено благодаря военным успехам, достигнутым во Франции после 1420 года. Фастольф начал свою карьеру с очень скромных доходов, но в 1445 г. его доход составлял почти 1.500 фунтов стерлингов в год, что превышало доходы большинства пэров Парламента. Неудивительно, что в гражданских войнах 1450-х годов он стал ярым противником герцога Сомерсета и убежденным йоркистом.

Как и многие старые солдаты, в последние годы жизни Фастольф беспокоился о спасении своей души. "Карающая рука Божья, тяжко коснулась меня", – писал он в последние месяцы своей жизни. Когда в декабре 1459 г. он умер, бездетным, озлобленным и стесненным в средствах стариком, его похоронили рядом с женой в южном хоре, который он пристроил к церкви аббатства Сент-Бенет-Халм. Фастольф планировал оставить свое состояние для создания коллегии священников в Кайстере, которые будут молиться за него, за Генриха IV и Генриха V, за его покровителей герцогов Кларенса, Эксетера и Бедфорда, за "доброе состояние и процветание" Генриха VI, а также за длинный список друзей и родственников, служивших с ним во Франции, большинство из которых там и умерли. В итоге желания старика были нарушены кознями его врагов. Его имущество, значительно уменьшившееся из-за судебных издержек, в итоге было направлено на создание фонда для основания колледжа Магдалины в Оксфорде. Старый вояка при жизни не проявлял интереса к образованию. Но, возможно, в конце-концов его богатство было потрачено на что-то стоящее. Если бы коллегия Кайстера и была создана, то она была бы ликвидирована вместе с другими подобными фондами во время Реформации, в то время как этого грубого профессионального солдата до сих пор помнят в колледже Магдалины за его невольное учреждение стипендий[1087]1087
  Smith (1982), 6 (Table 1); McFarlane (1957) [1], 92–104; Richmond (1996), 213–16, 235–8; Paston Letters (G), iii, 147–60, 163–6 (цитата на 159).


[Закрыть].