Текст книги "Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 73 страниц)

Филипп Добрый, герцог Бургундский, занимал ключевое положение в английских политических расчетах. Бургундская династия уже более полувека была самым богатым и могущественным из феодальных домов Франции. Герцоги владели двумя крупными блоками территорий во Франции. Северо-западный блок с административной столицей в Лилле включал в себя Фландрию, Артуа, графство Булонь и три кастелянства Мондидье, Перон и Руа в Пикардии. Юго-восточный блок, управляемый из Дижона, включал герцогство Бургундия, графство Бургундия (Франш-Конте) за Соной (формально являвшееся частью империи), Шароле и Ниверне. Кроме того, герцоги фактически контролировали прилегающие области Осерруа и Маконне, хотя ни одна из них не была им официально пожалована. Между этими двумя блоками располагался широкий полумесяц территории, которая, строго говоря, не входила в состав герцогских владений, но политически к ним тяготела. Это был регион густонаселенных промышленных городов, которые в 1417 году, благодаря циничным обещаниям Иоанна Бесстрашного о честном управлении и снижении налогов, перешли на сторону бургундцев.

Бургундские герцоги из династии Валуа были не только великими пэрами Франции. Они также контролировали важные территории к востоку и северу от французского королевства, которые в политическом отношении принадлежали ослабленной Священной Римской империи. Продуманная комбинация династических браков, покупок и политического давления привела к тому, что дед Филиппа посадил ветви своего рода в имперских графствах Брабант, Эно, Голландия и Зеландия. Его отец выдал одну из своих дочерей замуж в род герцогов Клевских и установил бургундский протекторат над Люксембургом. Сам Филипп в 1421 г. выкупил у бездетного правителя имперского графства Намюр его владения. В эпоху позднего средневековья эти регионы вместе с Северной Италией были самыми богатыми, густонаселенными и промышленно развитыми в Европе. Доходы Филиппа в первое десятилетие его правления составляли в среднем около 200.000 ливров (около 33.000 фунтов стерлингов). В следующее десятилетие, когда Бургундская держава расширилась и поглотила большую часть Нидерландов, они увеличились почти вдвое и таким образом, стали сопоставимы с обычными доходами Англии[32]32
  Comptes état Bourg., i, p. xli – xlii.


[Закрыть].

Бургундские герцоги смогли наделить свои разрозненные территории всеми атрибутами государства, кроме короны. Они содержали великолепный двор, разъезжали из города в город с большим вооруженным эскортом и шумными толпами придворных, вассалов и чиновников. Они подписывали документы "милостью Божьей", чеканили монету, назначали епископов, спонсировали крестовые походы и вели дипломатические отношения с папством и европейскими королевствами. Они созывали армии и оснащали флоты под командованием своих маршалов и адмиралов. Фландрия редко предоставляла свои армии для войны во Франции и выставляла лишь небольшое количество войск, как правило, дворян и их приближенных, прикрепленных к дому герцога. Однако из других своих французских территорий Филипп Добрый мог собрать до 6.000 человек. Армии герцогства и графства Бургундского, составлявшие чуть менее половины от этого числа, набирались традиционным способом из родственников, вассалов и клиентов дворянства и состояли в основном из кавалерии. В Артуа и Пикардии формировались остальные дисциплинированные, хорошо оснащенные отряды, которые передвигались на лошадях, но сражались в пешем строю на английский манер. В обоих регионах, но особенно на севере, где было больше городов, в этот период быстро росла доля стрелков, что отражало растущую мощь современных арбалетов, требования осадной войны и влияние английской тактической доктрины. В бургундских армиях предыдущего столетия стрелки составляли не более десятой части. Но к 1430-м годам они составляли около трети войск, набранных в двух Бургундиях, и три четверти войск, собранных в Пикардии и Артуа. Герцоги также быстро стали использовать технические достижения эпохи. Их артиллерия была одной из самых лучших в Европе[33]33
  Schnerb (1988), 215–19; Schnerb (2002), 55–62, 64–7; Lobanov (2015) [1], 302–6, 399–409 (App. C).


[Закрыть].

Обязательство распространить власть Ланкастеров на всю Францию было одним из важнейших положений договора в Труа. Перспектива сохранения территориальной целостности страны была одной из главных причин, по которой двуединая монархия была искренне принята многими французскими патриотами. Завершение английского завоевания означало бы окончание кровопролитной гражданской войны между арманьяками и бургиньонами, которая в течение двенадцати лет разделяла страну и опустошила большую часть ее территории. Оно положило бы конец конфликту с Англией, который был почти столь же разрушительным. Вопрос о престолонаследии был решен, во всяком случае, для тех, кто считал, что Дофин справедливо лишен права на трон из-за своего соучастия в убийстве Иоанна Бесстрашного. Для большей части административной и церковной элиты он предлагал выход из невозможных в прошлом дилемм. Представитель короля в Парламенте, писавший из Труа в момент согласования условий договора, сообщил парижанам, что он уверен в том, что договор приведет к "окончательному миру между двумя королевствами, который, с Божьей помощью, будет длиться вечно"[34]34
  BL MS Cotton Caligula DV, fol. 65.


[Закрыть]. В то время многие разделяли уверенность этого человека.

Могла ли эта амбиция быть реализована на практике – вопрос, не имеющий ответа. В конце концов, еще до смерти Генриха V она была разрушена благодаря успеху министров Дофина в создании параллельного правительства в Бурже и Пуатье, дублирующего основные политические и судебные институты оставшиеся в Парижа. Враги Дофина презрительно называли его "Буржским королем". Но Буржское королевство было реальностью. Офицеры Дофина имели эффективный административный контроль и мощную поддержку населения тех регионов, которые признавали его королем. Граница между двумя королевствами Франции никогда не была непроницаемой. Но постепенно нарастало ожесточение, поскольку каждая сторона конфисковывала имущество подданных другой и рассматривала контакты через границу как измену. Последние кампании Генриха V и первые кампании герцога Бедфорда были направлены на ликвидацию дофинистских очагов сопротивления на севере, а не на преследование Дофина в самом центре его владений, что усиливало разделение. После того как Буржское королевство устоялось и окрепло, для его завоевания потребовались бы средства и люди в масштабах, значительно превышающих совокупные ресурсы обанкротившегося английского королевства и разоренных войной провинций северной Франции. В результате сложилась удручающая патовая ситуация, из которой не было очевидного выхода.

В конце жизни Генрих V, похоже, и сам осознал это. Война, по его словам, будет "долгим, опасным, рискованным и очень трудным делом между хорошо мотивированными сторонами". Именно по этой причине он согласился на посредничество Амадея VIII, герцога Савойского. Он также приветствовал миссию картезианца Никколо Альбергати, легата, направленного Папой Римским ко дворам всех трех сторон для поддержки мирного процесса. Мы не знаем, какую сделку имел в виду Генрих V, но некоторые сообщения о его последних словах друзьям, собравшимся у его смертного одра, говорят о том, что если бы его право на Нормандию и, предположительно, Гиень было признано, он мог бы отказаться от своих притязаний на остальную Францию вместе с троном. В этом случае Англия получила бы управляемый блок территорий на севере Франции, который было бы легче защищать.

Генрих V имел огромный авторитет, чтобы согласиться на это, не дискредитируя себя в глазах своих соотечественников. Его преемники оказались в более щекотливом положении. Регент и советники жили под сенью мертвого короля. Они были опекунами его малолетнего сына. В этом качестве они могли принимать любые временные меры, но, как им казалось, они не могли отказаться от его прав без его согласия, которое он не мог дать до своего совершеннолетия. В результате англичанам нечего было предложить Дофину, и после смерти Генриха V они отказались от переговоров и были обречены на бесконечную борьбу за дело, которое, как они постепенно осознавали, было безнадежным. Подразумеваемое обещание мира, которое оправдывало договор Труа в глазах многих французов, оказалось иллюзией. Канцлер Бургундии Николя Ролен был одним из первых сторонников договора, но быстро разочаровался в нем. "Они называли его мирным договором, – писал он много лет спустя, – но с таким же успехом его можно было назвать договором войны и разрушения"[35]35
  Генрих V: Sumption, iv, 751–2, 761; Monstrelet, Chron., iv, 110; PPC, iii, 247–8; *Dickinson, 218 (1435). Опекуны: PPC, iv, 95–6 (1431). Ролен: 'Avis du Chancelier Rolin', 119 (1435).


[Закрыть].

Что прежде всего придавало правдоподобие притязаниям англичан на истинное правительство Франции, так это обладание Парижем. Но в 1422 году город был лишь тенью себя прежнего. Он страдал от многолетней периодической блокады, принудительных налогов, политических запретов и насилия толпы. После смерти Карла VI в городе впервые за много веков перестала существовать королевская резиденция. Лувр превратился в государственную тюрьму и арсенал, а его сторожевая башня была отдана под мастерскую. Придворные, некогда заполнявшие дворы и сады Отеля Сен-Поль, исчезли, и единственной заметной обитательницей этого дома осталась вдова Карла VI Изабелла – одинокая, забытая всеми женщина, живущая за закрытыми дверями в комнате, выходящей окнами на улицу Сент-Антуан. Дворцы крупных территориальных магнатов и особняки министров и финансистов королей Валуа были конфискованы или заброшены. Немногочисленные союзники Англии среди французских баронов сторонились города, который всего два десятилетия назад был центром цивилизованного мира. Герцог Бургундский редко посещал Париж и позволил прийти в упадок Отелю д'Артуа, старой штаб-квартире своего отца. Особняк герцога Бретонского у Лувра в 1429 г. был описан как "пустой, разрушенный и необитаемый". Герцог не появлялся в нем с лета 1417 г. и в конце концов отдал его за бесценок. Великие итальянские банкиры и купцы уехали в Брюгге и Антверпен, чтобы больше никогда не вернуться. За полвека, прошедшие после восстания кабошьенов в 1413 г., (единственный сравнимый период пустоты в архитектурной истории города) не было построено ни одной примечательной церкви, ни одного нового особняка или общественного здания. Характерным памятником этих лет стало торжество смерти в виде фрески Пляска смерти на кладбище Святых Невинных у рынка Ле-Аль, завершенная в 1425 году. Смерть изображенная в виде скелета, приходящей за мужчинами и женщинами, тщетно цепляющимися за жизнь, оставалась самым знакомым образом Франции XV века для многих поколений парижан, пока кладбище не было окончательно снесено в 1785 году[36]36
  Favier (1974), 104 (Лувр); Journ. B. Paris, 193, 202 (Изабелла); Paravicini and Schnerb, 413–15 (отель д'Артуа). Особняк герцога Бретонского: Guillebert de Metz, 'Description' 194; *Félibien, iii, 75–6. "Пляска смерти": Journ. B. Paris, 203; Leroux, Paris et ses historiens, 293–317.


[Закрыть].

Бегство богатых и влиятельных людей было видимым симптомом глубокого демографического и экономического кризиса в жизни Парижа. С начала века его население сократилось вдвое. Любое современное описание города в эти годы отмечало зрелище полуразрушенных и заброшенных зданий и пустующих мастерских, которых, по правдоподобной оценке 1424 года, насчитывалось 24.000. Эти мрачные картины подтверждаются документами. В годы расцвета мосты через Сену были усыпаны магазинами и домами, но треть зданий на мосту Нотр-Дам теперь была закрыта и заброшена. Арендная плата упала до исторически низкого уровня. Особенно сильно пострадала торговля предметами роскоши. Несколько выдающихся мастеров нашли работу у герцога Бедфорда и его окружения, но большинство мастерских закрылось. Один иллюминатор рукописей утверждал, что из-за отсутствия работы ему пришлось устроиться сержантом в Шатле. В 1433 г. один ювелир заявил, что его ремесло – самое малодоходное в городе. По его словам, у тех, кто продавал хлеб, обувь и другие товары первой необходимости, хотя бы были покупатели. Однако и это не всегда было правдой. Большая часть рынка Ле-Аль, некогда бывшего центром распределения продовольствия в городе, была заброшена, а его здания находились в состоянии разрушения. Гильдия мясников, бывшая самой богатой в городе, в 1427 г. жаловалась на то, что многие из ее членов остались без работы и голодают. За первое десятилетие английского режима в Париже число лицензированных оптовых торговцев вином сократилось с шестидесяти до тридцати четырех, и даже это считалось больше, чем мог выдержать рынок[37]37
  Favier (1974), 54–61; Journ. B. Paris, 192; Comptes Domaine, i, 37–40, 83–8; Le Roy Ladurie and Couperie, Table 1. Торговля: Thompson (1991), 220 n.82; Doc. Paris, 351–2; Doc. industrie et commerce, ii (1900), 216–17; Ord., xiii, 146–8 (вино). Ле-Аль: Lombard-Jourdan, 87–8.


[Закрыть].

При всей своей убогости Париж все же обладал мощным символическим статусом. Как заметил один бургундский советник, он был "сердцем мистического тела королевства". В стране, где были сильны провинциальные узы, монархия была единственным подлинно национальным институтом, и Париж был ее резиденцией с XII века. Здесь располагались все органы власти: королевский Совет, судебные канцелярии королевского двора, Парламент, служивший высшей апелляционной инстанцией, Казначейство и Счетная палата – департаменты, управлявшие монетными дворами и королевскими владениями. На острове Сите старый дворец, осваиваемый бюрократам с 1350-х годов, по-прежнему гудел от наплыва чиновников, судей и клерков, претендовавших на юрисдикцию над всеми французскими провинциями, хотя на деле их полномочия распространялись не далее Луары.

После того как герцог Бедфорд стал регентом, на обломках старого дворянства утвердилось новое. Граф Солсбери переехал в Арраский Отель на улице Сент-Андре-дез-Арт на левом берегу Сены. Граф Саффолк разместился неподалеку, в Отеле д'Алигр, на нынешней Университетской улице. Роберт, лорд Уиллоуби, один из самых надежных капитанов Бедфорда, который почти постоянно служил во Франции на протяжении всего его регентства, жил в Богемском Отеле, большом особняке Людовика, герцога Орлеанского, расположенном недалеко от квартала Аль с обширными садами, простирающимися по обе стороны старой городской стены. Более мелкие предприниматели скупали пустующие участки по бросовым ценам. Сам Бедфорд приобрел Турнельский Отель на улице Сент-Антуан. Этот громоздкий особняк с башнями на фасаде напротив Отеля Сен-Поль, с садами и наклонным двором, выходящим на нынешнюю площадь Вогезов, должен был стать штаб-квартирой англичан в Париже на четырнадцать лет, пока в 1436 г. они не были окончательно изгнаны из города[38]38
  *Champion (1906), 156 (цитата); Thompson (1991), 133–6, 138–9; Favier (1974), 112–13; V. Weiss, 23, 68.


[Закрыть].

Англичане были у власти в столице Франции, но это была власть заемная. Когда Генрих V в декабре 1420 г. впервые въехал в Париж в качестве регента, он якобы вступил на место короля Карла VI. Но в действительности же он встал на место отца Филиппа Бургундского, Иоанна Бесстрашного, безжалостного лидера фракции, чьи сторонники захватили город в результате кровавого государственного переворота в мае 1418 года. Фигура убитого герцога бросила длинную тень на ланкастерский режим во Франции. В большом корпусе чиновников королевского правительства, в муниципалитете и в Университете служили люди, обязанные своим положением бургундскому перевороту и последовавшими за ним жестоким расправам. Они прежде всего были верны Бургундскому дому и эти чувства разделяло большинство парижан. Они любили герцога Бургундского, писал один из них, так сильно, как только можно любить какого-либо принца. В кризисные моменты войны именно бургундский пунцовый поясок носили люди, заявляя о своей верности герцогу на улицах, и бургундский крест Святого Андрея, который они разворачивали на крепостных стенах. Сам Бедфорд не питал иллюзий на этот счет. Нигде его зависимость от союза с бургундцами не была столь очевидной. "Без его поддержки, – говорил он о Филиппе Добром несколько лет спустя, – Париж и все остальное было бы потеряно в один миг"[39]39
  Journ. B. Paris, 262; Thompson (1991), 173–5; Foed., x, 432 (Бедфорд).


[Закрыть].

Бедфорд был достаточно проницателен, чтобы относиться к парижанам как к союзникам и подданным, а не как к покоренному народу. Он пытался убедить их в том, что Генрих VI был в той же степени французом, что и англичанином. Нарисованная генеалогия, которую он приказал повесить в соборе Нотр-Дам, прослеживала происхождение английского короля от сменявших друг друга королей Франции вплоть до Людовика Святого. Львиная доля, около 95%, имущества, конфискованного у дофинистов в Париже, досталась не англичанам, а французским сторонникам двуединой монархии. Бедфорд окружил себя французскими советниками, однако в стране было еще много напоминаний об иностранном характере английского правления. Рядовые английские солдаты и чиновники, как правило, плохо говорили по-французски, в то время как почти никто из французов не говорил по-английски. "Мы не понимаем, что они говорят, а они не понимают нас", – жаловался один современный городской хронист. Неизбежны были ругательства и оскорбления, потасовки в тавернах и драки на улицах. Священник, участвовавший в религиозной процессии, описывал в своем дневнике, как при приближении к воротам Сен-Мартен кавалькада герцога Бедфорда с бешеной скоростью пронеслась через проем, вытесняя толпу с дороги и забрызгивая ее ледяной грязью. Томас, лорд Роос, вызвал большое раздражение тем, что при въезде в городские ворота его сопровождали горнисты и трубачи, непрерывно дудящие в свои инструменты, "как будто он какой-то король, герцог или граф". Подобная бесчувственность ничем не отличалась от бесчувственности французских принцев, которые заполняли королевский двор при Карле VI до гражданской войны, но в случае с иностранцами она оставляла более неприятный привкус. Время от времени случались и более серьезные инциденты. На Рождество 1422 г. герцогу Бедфорду пришлось спешно возвращаться из Руана, когда был раскрыт заговор с целью сдачи города Дофину. Заговор был разоблачен, а его организаторы казнены. Но это открытие вызвало многонедельную панику. Большое количество подозреваемых дофинистов было арестовано и брошено в Шатле. От наиболее солидных граждан требовали присяги на верность. Некоторые из них, как говорят, присягнули "с очень дурной славой"[40]40
  Rowe (1932–3) (генеалогия); Thompson (1991), 133–6, 214–17; Thompson (1988), 56; Journ. B. Paris, 214, 256, 279. Описание: ib., 182–3; Monstrelet, Chron., iv, 135; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 432.


[Закрыть].

Однако в целом открытая оппозиция ланкастерскому режиму в Париже времен Бедфорда была крайне незначительной. Главной заботой жителей была безопасность своего города. В отношениях с ними английская администрация во многом зависела от способности держать свободными основные сухопутные и речные пути в бассейне Сены, от которых зависела торговля Парижа, его снабжение продовольствием и дровами. Занятие англичанами Нормандии и Вексена на востоке более или менее гарантировало свободное движение грузов по нижним долинам Сены и Уазы. Восточные и южные подступы к городу были более уязвимы. Их безопасность зависела от переменчивой военной удачи. Цены на продовольствие на городских рынках были чувствительным показателем военных успехов Англии и мощным генератором народного недовольства. К счастью для Бедфорда, череда хороших урожаев и благоприятная военная обстановка в Иль-де-Франс привели к тому, что первые годы его регентства были годами относительного изобилия и низких цен[41]41
  Fourquin, 316–17; Journ. B. Paris, 175, 192, 200–1, 209.


[Закрыть].

* * *

Анонимный парижский хронист считал, что "англичане делали все" в правительстве. Вероятно, у большинства людей сложилось именно такое впечатление, поскольку англичане, с их вызывающими манерами и вооруженным эскортом, были слишком заметны. Однако на самом деле это было неправдой. Персонал ланкастерского правительства в столице был почти полностью французским. Главные чиновники и государственные департаменты, унаследованные от королей Валуа, продолжали действовать точно так же, как и в последние годы правления Карла VI, с тем же персоналом и теми же процедурами. Главным органом ланкастерского государства во Франции был Большой Совет (Grand Conseil) – исполнительный комитет, отвечавший за повседневную деятельность правительства и состоявший из государственных чиновников, таких как канцлер и казначей, некоторых высших администраторов и судей, а также постоянных советников без официального "портфеля", которые присутствовали в Совете потому, что Бедфорд счел их мнение ценным. Кроме того, в состав Совета входили случайные члены, как правило, влиятельные политические или военные деятели, которые не получали официального гонорара и редко посещали заседания, но в критические моменты были незаменимы. Почти все эти люди были французами. Бедфорд привлек только небольшой контингент англичан, но никто из них не был постоянным участником заседаний[42]42
  Journ. B. Paris, 193 (цитата); Fauquembergue, Journ., ii, 138; Boulet, 475, 523. Я благодарен M. Boulet за предоставленную мне копию его диссертации.


[Закрыть].

Основой ланкастерского режима стала группа французов, начавших свою политическую карьеру в качестве бургундских ставленников во времена Иоанна Бесстрашного. В начале нового царствования большинство из них были ветеранами восстания кобошьенов 1413 года и бургундского переворота 1418 года, а также сторонниками Иоанна, назначенными на должности в правительстве короля в ходе последовавших за этим чисток. Некоторые из них считали себя прежде всего слугами герцога Бургундского. Другие стали убежденными сторонниками двуединой монархии и оставались таковыми даже после разрыва с ней Филиппа Бургундского. Наиболее значительными из них были Жан де Люксембург и его брат Луи, Пьер Кошон и Жан Ринель. Братья Люксембурги принадлежали к младшей ветви императорского дома, обосновавшейся в Пикардии – регионе, который долгое время пользовался покровительством Бургундского дома. Жан де Люксембург был самым талантливым бургундским полководцем времен гражданских войн. Его младший брат Луи стал епископом Теруанским в Артуа. Он отвечал за захоронение погибших французов после битвы при Азенкуре, и этот опыт вряд ли дал ему основания для любви к англичанам. Более того, оба брата изначально выступали против договора в Труа и отказывались принести клятву соблюдать его, пока Филипп Бургундский не заставит их это сделать. Тем не менее, оба они были в конце концов соблазнены Генрихом V и впоследствии стали самыми верными сторонниками его сына во Франции. Луи де Люксембург был довольно долгое время премьер-министром ланкастерской Франции. Бедфорд назначил его казначеем, а в феврале 1425 г. – канцлером. Это был человек, надменный и авторитарный, любитель роскоши, содержавший двор с многочисленной челядью в своих резиденциях в Париже и Нормандии. Он также был неплохим военачальником, и несмотря на свой духовный статус, уверенно чувствовал себя в седле, принимая командование в кризисные моменты. Его брат Жан имел схожие наклонности. Он стал постоянным советником и командовал войсками в ряде кампаний в Пикардии и Шампани служа как регенту, так и герцогу Бургундскому.

Большинство из тех, кто работал на ланкастерскую администрацию, перешли в английский лагерь под влиянием страхов и ненависти, порожденных гражданскими войнами. Пьер Кошон,[43]43
  Пьер Кошон (фр. Pierre Cauchon; 1371–1442) – епископ Бове в 1420–1432 годах, епископ Лизье с 1432 года, магистр искусств, лиценциат канонического права, доверенное лицо и исполнитель особых поручений бургундского герцога Филиппа Доброго, организатор и председатель руанского инквизиционного процесса над Жанной д'Арк. Его не следует путать с современником – хронистом и нотариусом из Руана Пьером Кошоном (фр. Pierre Cochon, 1390–1456) (Примечание переводчика).


[Закрыть] епископ Бове, впоследствии печально известный как судья Жанны д'Арк, имел более скромное происхождение, чем братья Люксембурги, и принадлежал к старшему поколению. Он родился в Шампани и сделал карьеру в "золотые годы" правления Карла VI в качестве юриста-каноника в Парижском Университете. К Иоанну Бесстрашному Кошона привлекла объявленная герцогом кампания по борьбе с коррупцией в правительстве – дело, близкое сердцу многим докторам Университета. Кошон входил в комиссию по реформам, разработавшую Кабошьенский ордонанс 1413 года, а после переворота 1418 года был назначен Иоанном в судебную службу при королевском дворе. Для такого человека, как он, строгая прямота Генриха V и Бедфорда была весьма привлекательна. В 1423 г. Кошон стал первым постоянным членом Большого Совета, назначенным герцогом Бедфордом, и оставался одним из самых активных его членов вплоть до своей смерти в 1442 г.

Жан Ринель, выходец из Лотарингии, впервые приобрел известность в молодости служа в штате Дофина Людовика Гиеньского, умершего в 1415 году. Как и Кошон, с которым он состоял в свойстве, он стал сторонником Иоанна Бесстрашного во время восстания кабошьенов, которое в 1413 г. на короткое время свергла старый бюрократический режим. Когда в 1418 г. Иоанн восстановил контроль над правительством Карла VI, Ринель стал влиятельным членом секретариата, обслуживавшего бургиньонский Совет в Париже. Он принимал активное участие в переговорах по заключению договора в Труа и, возможно, был одним из его разработчиков. Ринель никогда не был членом Совета, но стал главным французским секретарем Генриха V и выполнял ту же функцию для герцога Бедфорда после смерти короля, добившись за кулисами такого же влияния, каким пользовались большинство действующих членов Совета. Судя по его поздним сочинениям, Ринель был искренне убежден в том, что двуединая монархия является единственной гарантией внутреннего мира во Франции. Однако он оставался на службе у Ланкастерского дома еще долго после того, как эта мечта угасла, вплоть до своей смерти в 1449 г. накануне ее окончательного крушения. Все свидетельствует о том, что то же самое можно сказать и о нескольких сотнях других французов, сделавших карьеру на менее заметных постах на службе у дома Ланкастеров за те тридцать лет, что просуществовало его правительство во Франции[44]44
  Rowe (1934), 210–11; Boulet, 473–6, 515–23. Люксембурги: Fenin, Mém., 67; Le Fèvre, Chron., ii, 9; AN P2298, pp. 769–73 (Казначей); Fauquembergue, Journ., ii, 159; Fasti, ii, 125–6; L&P, ii, 535. Кошон: Favier (2010), Ch. 6–8; Guillemain; AN PP110, p 161 (G. Conseil); Boulet, 332, 475. Ринель: Bossuat (1956), 135–41; Contamine (2009) [1].


[Закрыть].

Помимо Совета, административного и судебного департаментов в Париже, англичане держали отдельную столицу в Руане, где в замке на северной окраине города размещался разросшийся бюрократический аппарат. Такое положение было обусловлено одной из постоянных дилемм ланкастерского режима. Согласно договору в Труа, после того как английский король взойдет на трон Франции, отдельная администрация, созданная Генрихом V в Нормандии, должна была быть ликвидирована и объединена с королевским правительством. Для французских сторонников двуединой монархии это был принципиальный момент, так как от этого зависело единство и целостность французского королевства. Англичане смотрели на это иначе. Они различали территории, принадлежавшие им по праву завоевания, и территории, принадлежавшие им по договору. К первым относились герцогство Нормандское и так называемые "завоеванные земли" на его окраинах, которые Генрих V и Бедфорд насильственно включили в его состав: Перш, Алансон и позднее Мэн на юго-западе; плодородное плато французского Вексена, простиравшееся до реки Уазы на востоке и исторически входившее в состав Иль-де-Франс; а также несколько кастелянств, таких как Дрё, Мант, Пуасси и Сен-Жермен-ан-Ле к западу от Парижа. Территории полученные по договору составляли остальную часть ланкастерской Франции. Обещание объединить две администрации изначально было дано в расчете на то, что к моменту смерти Карла VI дело Дофина потерпит окончательный крах. Когда же время пришло, а война все еще продолжалась с неослабевающей яростью, обещание было выполнено лишь номинально. Регент проводил в Руане столько же времени, сколько и в Париже. Королевский Совет в Нормандии продолжал функционировать, хотя как филиал Большого Совета в Париже и с теми же членами. Нормандская Счетная палата в Кане была упразднена, а ее ревизионные функции переданы в Париж, но финансы герцогства продолжали отдельно управляться казначеем и генеральным сборщиком налогов Нормандии, которые находились в Руане. Нормандия сохранила собственную иерархию судов, и Парижский Парламент с некоторыми трудностями отстаивал свое право на рассмотрение нормандских апелляций[45]45
  Grands traités, 109 (art. 18); Fauquembergue, Journ., ii, 72–5. Институты: Rowe (1934), 216–18; Curry (1998) [1], 97–101; Allmand (1983), 129–45; English suits, 5–8; Boulet, 450–5.


[Закрыть].

На самом деле Нормандия была слишком важна для англичан, чтобы ее можно было объединить с остальной ланкастерской Францией. Это была их главная военная база и основной источник доходов. Она располагала ценными морскими портами, легко доступными из Англии. Вместе с соседними провинциями Пикардия и Артуа владение Нормандией обеспечивало англичанам контроль над Ла-Маншем с обоих берегов. Кроме того, большое количество английских солдат и чиновников было наделено нормандскими землями, конфискованными у бежавших перед захватчиками сторонников дома Валуа. Генрих V намеревался создать новое дворянство из поселенцев, готовых защищать нормандское герцогство, подобно тому, как это делали его предки в Ирландии и Уэльсе. По некоторым оценкам, номинальная стоимость земельных владений английского дворянства в Нормандии составляла примерно шестую часть от стоимости всех его английских владений. Наиболее знатные из них получили нормандские дворянские титулы, став графами Аркур, Омаль, Мортен, Перш, Танкарвиль или Э. Значительные английские общины поселились в главных городах, в частности в Руане и Кане, "английском городе". Бедфорд увеличил прослойку ланкастерских землевладельцев, включив в него большое количество более скромных людей, простых воинов и даже лучников, которые могли составить ядро постоянного военного сословия. Для сравнения: английские подданные Генриха VI, если не считать некоторых обосновавшихся в Париже, редко селились в других частях Франции. Его чиновники никогда не чувствовали себя в полной безопасности в провинциях, которые англичане получили по договору – политическому соглашению, которое, как они знали, было не более прочным, чем союзы, приведшие к его заключению. Для этих людей, как и для умирающего Генриха V, Нормандия была бастионом, на который им, возможно, придется однажды отступить[46]46
  Miller (1991), iii, 566; Cailleux (2003); Massey (1994), 272–5, 281–6; Allmand (1983), 83–5, 89–105; AN Coll. Lenoir xxi, 227ff и далее.


[Закрыть].

* * *

Основными ограничениями для английских военных операций были финансы и людские ресурсы. На момент вступления в регентство герцог Бедфорд имел в своем распоряжении постоянную армию численностью около 5.500 человек. В дальнейшем численность постоянного состава колебалась между 3.000 и 6.000 человек. Кроме того, для проведения отдельных операций из местного населения могли набираться вспомогательные армии численностью до 2.000 человек. В основном это были выходцы из Нормандии или из регионов, где господствовал герцог Бургундский, в основном из Артуа и Пикардии. Как правило, они служили под командованием Жана де Люксембурга или французского маршала Бедфорда Вилье де Л'Иль-Адама. Теоретически ответственность за финансирование войны была разделена между французской и нормандской казной. Война на нормандских границах велась в основном английской армией в Нормандии и финансировалась за счет нормандских доходов. Доходы с остальной части ланкастерской Франции должны были оплачивать войну в Пикардии, Шампани, Гатине и Иль-де-Франс, в которой участвовали отчасти английские капитаны с английскими отрядами, но в основном местные войска на английской службе[47]47
  Curry (1985), ii, App. II and BN Fr. 4485, pp. 147–8, 176–276, численность гарнизонов в Нормандии в сентябре 1423 г. Личные свиты, см. ниже. Доход: BN Fr. 4484, fols. 21vo–31; Fr. 26047/335.


[Закрыть].

На практике эта изящная схема потерпела крах из-за падения налоговых поступлений везде, кроме Нормандии и Парижа. Во время гражданских войн Иоанн Бесстрашный добился расположения северных городов, отменив налог с продаж (aides) и талью (taille), два основных военных налога французского государства. Но для финансирования своего правительства ему пришлось прибегнуть к манипуляциям с монетой. Последовавшие за этим экономические потрясения в сочетании с общеевропейским дефицитом серебра в конечном итоге сделали эту политику неприемлемой. Генрих V отменил ее, восстановив военные налоги, отмененные Иоанном Бесстрашным, но пообещав своим французским подданным надежные деньги. Герцог Бедфорд придерживался политики брата, но результаты оказались неутешительными. Механизм сбора налогов был успешно восстановлен в Нормандии и завоеванных провинциях, но не территориях полученных по договору. В первые годы регентства общие поступления из этих провинций составляли в среднем всего 169.000 ливров (около 28.000 фунтов стерлингов) в год, что составляло лишь малую толику того, что они приносили до начала гражданских войн. Несмотря на усилия Бедфорда и Луи де Люксембурга, в течение первого десятилетия нового царствования поступления фактически сократились. Соответствующая цифра за год, закончившийся 30 сентября 1428 г., согласно смете, подготовленной английской администрацией, составила 129.240 ливров (14.360 фунтов стерлингов), то есть примерно половину от запланированных расходов. Пикардия и Иль-де-Франс, некогда бывшие одними из самых богатых регионов Франции, в единственном сохранившемся полном отчете, охватывающем девятнадцать месяцев 1427 и 1428 годов, вообще не принесли доходов. В других регионах положение было лишь незначительно лучше[48]48
  'Extr. Journ. Trésor', 472–83; L&P, ii, 532–40; BN Fr. 4484, fols. 9vo–34vo.


[Закрыть].