Текст книги "Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Сампшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 73 страниц)

Английская армия в Нормандии в практическом смысле была постоянной армией, чего в Англии больше не будет до времен Оливера Кромвеля. Длительный срок службы капитанов и рядовых солдат позволял интенсивно тренироваться, накапливать опыт и привычку к совместным действиям, что значительно повышало их эффективность. На протяжении многих лет общая память о прошлых победах вселяла в этих людей уверенность в том, что они смогут сделать это снова. Военные последствия этого трудно переоценить. Существовала огромная разница между отрядом, набранным для конкретной операции, и постоянной армией. Сила, как писал Уильям Вустер, вторя своему учителю сэру Джону Фастольфу, заключается не в количестве, а в людях, "хорошо обученных и постоянно упражняющихся в обращении с оружием". Солдаты рисковали жизнью друг за друга. Жан де Бюэль, французский автор трактата Le Jouvencel (Юнец), написавший, пожалуй, самый впечатляющий рассказ о военной жизни, дошедший до нас с обеих сторон, передал дух профессионального товарищества среди солдат. "На войне люди начинают любить друг друга, – писал он, – сердце наполняется жалостью и товарищеским чувством, когда на твоих глазах друг ставит на карту свою жизнь… Ты хочешь идти и жить или умереть вместе с ним, любить его, никогда не покидать его. Ни один человек, не испытавший этих чувств, не может понять того восторга, который они вызывают"[63]63
  Worcester, Boke of Noblesse, 29, cf. 76–7; Bueil, Jouvencel, ii, 20–1.


[Закрыть].

Многих из этих людей объединяло нечто большее, чем война. Они по-прежнему принадлежали к маленькому, взаимосвязанному миру английского землевладельческого класса, даже если они и покинули его, чтобы сделать карьеру во Франции. Капитаны, которые подряжались вести свои отряды во Францию, обычно набирали их в тех английских регионах, откуда они сами были родом. Люди, сражавшиеся вместе в Нормандии, часто были соседями по дому. Они вместе заседали в Советах, выступали в качестве доверенных лиц и свидетельствовали завещания друг друга. Они служили в свитах одних и тех же великих людей или возвышались благодаря одним и тем же покровителям. Свиты герцогов Кларенса и Эксетера были великими школами будущих капитанов, в которых Фастольф, Олдхолл, Ремпстон и другие оттачивали свое мастерство. Некоторые мужчины сражались вместе со своими сыновьями, братьями или кузенами. Другие состояли в свойстве. Уиллоуби был шурином графа Солсбери. Его сестра вышла замуж за сэра Уильяма Олдхолла. Граф Саффолк женился на вдове графа Солсбери после его гибели под Орлеаном.

Записная книжка Уильяма Вустера позволяет нам заглянуть в еще более узкий мирок: жилище рыцаря из Саффолка сэра Уильяма Боуэта во время осады Руана в 1419 году. Восемь компаньонов делили это тесное жилье. Дружба этих людей была основана не только на совместном стремлении завоевать Руан. Все они, кроме одного, были выходцами из Восточной Англии – одного из самых военизированных регионов Англии. Большинство из них, как и их отцы до них, имели дело друг с другом в Норфолке и Саффолке. Четверо служили в свите герцога Эксетера. Трое состояли в кровном родстве или свойстве. Двое были кузенами. Двое были братьями по оружию, деля между собой победы и поражения в войне. И по крайней мере пятерым суждено было служить во Франции в течение последующего десятилетия. За взаимной преданностью друзей, занятых совместными усилиями по улучшению своего положения, скрывалась более тесная привычка общения, корни которой находились в провинциальных общинах Англии[64]64
  Worcester, Itin., 361. О указанных лицах: ib., 358; Roskell (1961), 89–91; HoC 1486–1421, iii, 536; HoC 1422–61, iii, 921, v, 16–17, 722–3; Virgoe (1990–92), 5–6; Castor (2000), 97, 145; Moreton and Richmond, 40–1.


[Закрыть].

Английская армия была самой эффективной боевой силой во Франции и, возможно, в Европе, пока в 1440-х гг. ее не затмила реформированная армия Карла VII. Вероятно, пик ее боевых качеств пришелся на десятилетие после битвы при Азенкуре. Но в последующие годы ее преимущества постепенно сходили на нет. Дисциплина и выучка английской армии в конце концов сравнялись с французскими армиями, а технический прогресс в области вооружений подорвал ее традиционные достоинства. Английские полевые армии в значительной степени зависели от лучников, которые составляли не менее трех четвертей их численности. "Сила Англии, – писал сэр Джон Фортескью поколение спустя, – больше всего держится на наших бедных лучниках". Длинный лук (longbow) был английским оружием высшего класса. Его использование требовало длительных тренировок и значительной физической силы, поэтому кроме шотландцев его никто не применял. Лук стал решающим оружием при Азенкуре и в большинстве великих сражений предыдущего столетия. По скорострельности и пробивной силе ему по-прежнему не было равных. Однако, хотя англичане до конца сохранили веру в это оружие, его господство на французских полях сражений подходило к концу. Дальность стрельбы из длинного лука достигала 300 ярдов, но наиболее эффективна была на гораздо меньших дистанциях. Длинный лук превосходили современные арбалеты со стальным луком, которые быстро вытесняли старые модели из клееной древесины. Со временем огнестрельное оружие еще больше снизит его относительное преимущество. В то же время прогресс в изготовлении пластинчатых доспехов делал латников менее уязвимыми для стрел. В Италии были разработаны более легкие и твердые стали. Угловатые, ребристые и рифленые поверхности были предназначены для создания скользящих поверхностей, отражающих стрелы и болты. Лошадей теперь тоже регулярно облачали в доспехи (barded)[65]65
  Fortescue, Governance, 138; Vale (1981), 104–15; Loades (2013), 66–8; Loades (2018), 25–7. Бард (конский доспех): Harbinson, 188–95.


[Закрыть].

Эти новшества подорвали некоторые старые принципы английской военной практики. Английские армии были организованы для полевой службы в виде интегрированных подразделений, состоящих из взаимодополняющих друг друга латников и лучников. Латники, хотя и были подготовлены как кавалеристы, в основном сражались в пешем строю, используя свои копья в качестве пик. Перед их построениями выкапывались траншеи, препятствующие атаке конницы. Заостренные колья, вбитые в землю и направленные под наклоном в сторону атакующих, защищали построения лучников, обычно располагавшихся на флангах, немного впереди основной массы войск. Они обрушивали на противника, наступающего на центр, уничтожающий шквал стрел. В течение XIV века французы сами постепенно переняли элементы английской тактики. Однако в следующем столетии увеличение дальности стрельбы из арбалетов и огнестрельного оружия сделало эту тактику менее эффективной, а совершенствование доспехов для людей и лошадей привело к возрождению традиционных кавалерийских атак. Этому способствовало изобретение arrêt de cuirasse – откидного стального выступа, приклепанного к правой стороне кирасы и служившего упором и точкой опоры для копья с муфтой. Это позволяло кавалеристам использовать более длинные и тяжелые копья. При правильном применении более тяжелые французские копья значительно усиливали удар конницы и позволяли рассеивать сконцентрированные группы лучников. Жан де Бюэль считал, что в его время лошадь и копье были "самым эффективным оружием в мире", чего никто не сказал бы столетием раньше. Английские воины не были невосприимчивы к этим изменениям. Они носили современные доспехи, о чем свидетельствуют их завещания и надгробные изваяния. В Лондоне были отличные оружейники, а торговцы привозили пластинчатые доспехи из Милана и других континентальных центров производства вооружения. Но французы быстрее поняли тактическое значение возрождения кавалерии, а более высокая доля бронированных всадников в их армиях облегчала ее использование[66]66
  Bueil, Jouvencel, ii, 100; Buttin, esp. 101–7, 110–25; Harbinson, esp. 143–53, 158–60, 196–7; Vale (1981), 115–19, 128; Capwell, 26–8, 37 (оружейники).


[Закрыть].

В первые три десятилетия XV века произошли значительные изменения в конструкции и изготовлении артиллерии. Англичане использовали два основных типа артиллерии. Бомбарды, самый крупный тип пушек, использовались в качестве осадной артиллерии. Известны экземпляры весом до 60-и тонн, хотя английские бомбарды обычно весили меньше – от двух до пяти тонн. Это были дульнозарядные орудия с длинными стволами, изготовленными из кованых железных прутов, соединенных встык, а затем сваренных и скрепленных железными обручами. Они укладывались в неглубокие ямы, вырытые в земле для гашения отдачи, и приподнимались за счет подкладывания под жерло деревянных клиньев. Совершенствование рецептуры пороха повысило скорость его воспламенения и силу выстрела. В 1420-х гг. бомбарда с каналом ствола от 14 до 20 дюймов могла выстрелить тяжелое каменное ядро по высокой параболе на расстояние более 1.200 ярдов. Однако для нанесения серьезных повреждений каменным стенам необходимо было добиться почти горизонтальной траектории, а для этого требовалась огневая позиция в пределах 200 ярдов. Две пушки такого типа – мишлеты – до сих пор стоят у водных ворот Мон-Сен-Мишель, которые, как можно предположить, были захвачены у англичан в 1425 году.

Другой тип пушек был известен как фоглер ( фр.veuglaires, англ. fowlers). Это были более легкие орудия, также изготовленные из сварных кованых прутьев. Они были дешевле в производстве, легче в транспортировке, быстрее охлаждались и перезаряжались. Это было противопехотное оружие, стрелявшее каменным дробом или свинцовой картечью. Их часто использовали между залпами бомбард, чтобы не дать защитникам возможности восстановить разрушения, а иногда и против плотных рядов противника на первых этапах сражения. Кроме того, английские солдаты начали использовать кулеврины. Первоначально кулеврины представляли собой ручные полевые орудия из чугуна весом около 15 фунтов с длинным стволом, закрепленным на деревянном ложе и стреляющим свинцовой картечью. Но в течение XV века это слово стало применяться к более крупным полевым орудиям. С течением времени точность и дальность стрельбы всех этих орудий быстро улучшались[67]67
  Запасы PRO E101/51/27, E101/52/3 (1428); L&P, ii, 565–73 (1435). Ассортимент: Salamagne (1993) [1], 89–97. О мишлетах: Smith and Brown, 68–78. О полевой артиллерии, Vale (1981), 134–7. Наиболее полные сведения о таком оружии содержатся в бургундских источниках: см. J. Garnier, 239–44; Smith and De Vries, Chap. 3, esp. 204–19, 230–36. For France, Dubled. For Gascony, Vale (1976), 59–63. Тактика: Bueil, Jouvencel, ii, 41.


[Закрыть].

Существовало два основных ограничения на применение артиллерии. Одно из них – финансовое. Артиллерия была очень дорогой. Мастера, изготавливавшие пушки, и канониры, управлявшие ими, получали высокую зарплату. Производство пороха требовало дорогостоящих материалов. Бомбарды требовали длительных интервалов между выстрелами, пока ствол остывал, что означало, что для достижения максимального эффекта их необходимо было устанавливать в большом количестве. Срок службы бомбард был невелик, поскольку при постоянном использовании быстро изнашивалась внутренняя поверхность стволов, что снижало их дальность и точность стрельбы. Ранние образцы пушек были склонны разлетаться на куски, становясь непригодными для ремонта и убивая окружающих. Другим ограничением была материально-техническая база. Для более тяжелых орудий еще долго не могли придумать подходящие колесные лафеты. Если до цели нельзя было добраться по воде, их приходилось перевозить на специальных усиленных деревянных повозках или на больших деревянных щитах, передвигаемых на катках. Для перевозки по суше использовались упряжки волов, скорость которых редко превышала пять миль в день. Эти трудности объясняют, почему армии так часто бросали свою артиллерию при отступлении после поражения.

Генрих V был очарован артиллерией и эффективно использовал ее при завоевании Нормандии. Однако по-настоящему английская артиллерия проявила себя после завершения завоевания Нормандии и создания ланкастерской администрации на большей части северной Франции. Оперируя внутренними коммуникациями и контролируя побережье Ла-Манша и бассейн Сены, англичане получили возможность хранить орудия в таких стратегических центрах, как Париж, Руан, Арфлёр и Кан, и относительно быстро перевозить ее на баржах на значительные расстояния. Они также могли обеспечить административную и материально-техническую поддержку, от которой зависело применение артиллерии на войне. В Руане было создано управление артиллерии для Нормандии под руководством ряда английских или немецких артиллерийских мастеров. Еще одно управление было создано в Париже герцогом Бедфордом во главе с магистром королевской артиллерии во Франции. И в Руане, и в Париже имелся постоянный штат артиллеристов, кузнецов, плотников, каменщиков, возчиков и писарей, а также эскорт лучников для охраны орудий во время транспортировки. В обязанности этих людей входило изготовление и ремонт пушек, постройка деревянных повозок, на которых они перевозились, и больших поворотных щитов из дерева (мантлетов), защищавших артиллеристов во время работы. Они вырезали каменные пушечные ядра по точным размерам, закупали материалы, распределяли их по гарнизонам и организовывали транспорт, а также выполняли функции генеральных закупщиков основного снаряжения, такого как стрелы, лестницы и траншейные инструменты. Большинство артиллерийских мастеров были просто администраторами, но некоторые из них были настоящими специалистами. Уильям Форстед, который в конце 1430-х годов был магистром королевской артиллерии, заявил, что был артиллерийским мастером в Ирландии, Шотландии, Уэльсе, Гаскони, Нормандии и в Иль-де-Франс[68]68
  Allmand (1982); A. King; Bell, Curry, et al., 196–202; Rogers, 247–52. Руанский артиллерийский арсенал: 'Extr. Journ. Trésor', 473 (10) (январь 1423); BN Fr. 25769/529, 25770/632 (сентябрь 1431).


[Закрыть].

Война XV в. была прежде всего осадной войной – вечной борьбой за захват обнесенных стенами мест, из которых можно было контролировать окружающую страну. Большинство французских городов все еще защищали стены, возведенные в XI–XII вв. в эпоху первой урбанизации. В некоторых из них еще сохранялись старые галло-римские стены. Перед лицом английских вторжений XIV века более богатые города восстановили свои стены, а некоторые замки были перестроены. Но с развитием артиллерии их укрепления быстро устаревали. Высокие стены, построенные для защиты от штурмов и подрывов, представляли собой идеальные мишени для более мощных пушек, появившихся в начале XV века. Однако, как и другие технические преимущества, которыми англичане и их бургундские союзники обладали в начале этого периода войны, их превосходство в артиллерии со временем сошло на нет.

Французы научились противостоять осадной артиллерии и стали чрезвычайно искусны в обороне крепостных стен. Они разработали тактику, позволяющую держать осаждающих на расстоянии артиллерийского выстрела. Орудия устанавливались на гребнях стен и ворот, чтобы убивать или калечить незащищенных людей осаждающих. Проводились вылазки к местам установки орудий. Перед воротами возводились оборонительные валы (больварки), как правило, из земли и камней, вооруженные собственной артиллерией и укомплектованные собственными гарнизонами, которые подвергали штурмующие отряды убийственному анфиладному огню. В результате увеличивалось расстояние, с которого осаждающим приходилось действовать, и значительно снижалась эффективность их артиллерийского огня. Импровизированные форты (бастиды), которые осаждающие армии обычно строили перед воротами, приходилось отводить далеко назад, иногда на расстояние до мили.

Увеличение расстояния, на котором приходилось действовать осаждающим, оказало существенное влияние на ход войны. Постепенно увеличивалась длина осадных линий. Их строительство и укомплектование требовало все большего количества войск и рабочих, что было особенно актуально для англичан, которые постоянно упирались в пределы имеющихся людских ресурсов. В результате крупные города и поселки, хотя и были уязвимы для вероломства и внезапности, редко захватывались при упорном сопротивлении, даже с помощью мощной артиллерии. Руан, взятый после 6-месячной осады в 1419–20 годах, стал последним крупным городом, павшим перед англичанами в ходе войн XV века. Менее крупные города обычно держались по нескольку месяцев, прежде чем сдаться. Многое зависело от морального духа обороняющихся, который был тесно связан с политической ситуацией. Если существовала хорошая перспектива облегчения положения или они были уверены, что война идет по их задумке, гарнизоны и жители городов могли совершать удивительные подвиги, бросая вызов огромным армиям, возглавлявшимися талантливыми капитанами и оснащенными мощной артиллерией. Но когда их политический мир рушился, они зачастую оказывали не более чем символическое сопротивление. Генрих V пронесся по Нормандии, захватывая один город за другим, когда во Франции в 1417–1419 гг. бушевали гражданские войны. То же самое произошло и в обратном направлении, когда Нормандия была вновь завоевана Карлом VII в 1449 и 1450 гг. в самый политически неблагоприятный для Англии момент.

Если стены не удавалось быстро взять штурмом, что было рискованным и кровавым делом, то успешная осада обычно заканчивалась капитуляцией, достигнутой путем переговоров. Сдача крепостей регулировалась тщательно разработанным регламентом и практикой. Защитников побуждали к сдаче угрозой расправы, если они не сдавались. Обычаи позднесредневековой войны предоставляли практически неограниченную свободу действий воинам, захватившим крепость штурмом. Перебравшись через стены, штурмующие распахивали ворота, и осаждающая армия врывалась внутрь. В городах штурмующие с криками "Ville prise!" проносись по густой сети улиц, без разбора убивая, грабя и сжигая. По мере продолжения войны защитникам все чаще отказывали в пощаде, даже если за них можно было потребовать выкуп. Самые безжалостные капитаны вешали целые гарнизоны на деревьях или импровизированных виселицах за воротами. Профессиональные гарнизоны нередко вынуждали отказаться от обороны перепуганные жители, не желавшие рисковать жизнью при штурме.

Условия сдачи варьировались в зависимости от силы сопротивления обороняющихся. В крайних случаях осаждающие могли настаивать на безоговорочной капитуляции, оставляя защитников на произвол судьбы. В другом случае защитникам разрешалось уходить "с посохом в руке", неся в руках белую палку, которая традиционно служила им проводником через вражеские ряды. Переговоры обычно велись вокруг вопроса о том, сколько и чего гарнизону разрешается взять с собой. Почти всегда приходилось оставлять артиллерию и тяжелую технику, а также пленных. Их могли заставить оставить и все остальное, включая лошадей, доспехи и оружие. Деньги иногда переходили из рук в руки, особенно если капитан был вольнонаемным и действовал за свой счет. Решение о капитуляции было одним из самых сложных для командира гарнизона XV века. Если он сдавался слишком рано, пока стены были целы, а припасов хватало, то его могли обвинить в предательстве и опозорить на своей стороне. Если же он продолжал ждать, пока оборона города станет бесперспективной, то ему становилось нечем торговаться на переговорах с осаждающими.

Немедленная сдача гарнизона была редкостью. Практически всегда заключалось соглашение о капитуляции на определенных условиях. Обычной формой было обещание сдаться в оговоренный срок при условии, что город не получит помощи. В таком случае обычно заключалось перемирие, во время которого гарнизон мог добывать продовольствие, но не мог принимать дополнительных людей или вооружение. Такое соглашение сохраняло честь капитана и возлагало на его командование обязанность собирать армию для оказания помощи. Время, отведенное на ожидание помощи, зависело от прочности обороны и состояния запасов защитников. Оно могло составлять как шесть месяцев, так и один день. В качестве обеспечения договоренности предоставлялись заложники из числа гарнизона, которые подлежали казни или выкупу, если в назначенный день город не был сдан.

Результатом соглашения об условной капитуляции стало то, что на современном военном жаргоне называлось journée. По сути, это был вызов на организованное сражение. Осаждающая армия должна была получить подкрепление, чтобы соответствовать тем силам, которые могли появиться со стороны противника. В назначенный день они выстраивались в боевой порядок на подступах к осажденному месту и ожидали от восхода до заката солнца. Иногда оговаривалось конкретное место, иногда – точное время. Враг мог пойти на риск полевого сражения и явиться в назначенный день. Но чаще всего он отклонял вызов и не являлся, позволяя сдать осажденное место. Эта практика оказала существенное влияние на стратегию всех воюющих сторон. Это означало, что для успешного ведения осадной войны необходимо иметь в резерве полевую армию. Обе стороны должны были иметь возможность перебросить дополнительные крупные силы, чтобы с честью явиться на назначенный день. Английские командиры в Нормандии были в этом искусны. Гибкость оборонительной системы позволяла выводить войска из гарнизонов и быстро концентрировать их против захватчиков.

* * *

Как нормандцы относились к своим ланкастерским правителям – вопрос сложный и спорный. Свидетельств тому много, но они анекдотичны и противоречивы. Все нормандцы должны были присягнуть на верность Генриху VI, и в подтверждение этого им выдавалась грамота (или bullette). Это давало им определенную защиту от преследований или арестов со стороны английских солдат или чиновников. Аналогичная система, но менее последовательно, применялась в Париже и некоторых других северных городах. Тех, кто не давал клятвы, изгоняли, а их имущество конфисковывали. Тех, кто присягал, а затем был уличен в борьбе с англичанами, считали предателями и казнили. В договорах о сдаче вражеских гарнизонов неизменно содержались пункты, предписывающие передавать таких людей в руки королевского правосудия[69]69
  Grands traités, 106–8 (arts. 13–16); Париж: Journ. B. Paris, 182–3; Thompson (1991), 151.


[Закрыть].

Такая политика была характерна для правительства, которое никогда не чувствовало себя в полной безопасности. Ланкастерский режим в Нормандии не рассматривался как простое продолжение французской монархии под властью новой династии. Это была явно чужая администрация. Солдаты, как правило, жили отдельно в крепостях, к которым они были приписаны. Командиры гарнизонов, осуществлявшие полицейские функции в своих округах и региональных бальяжах Нормандии, почти все были англичанами, в отличие от большинства их коллег в договорных провинциях. У них были непривычные манеры. Они часто и от души матерились (Жанна д'Арк называла их Godons – "божьими проклятиями"). Многие из них не знали французских законов и обычаев. Отвратительный французский язык их подчиненных стал стандартным приемом современной сатиры. Многие из них вообще не знали французского языка. Английский солдат, спровоцировавший драку в местной кузнице, в которой он был убит, сказал: "Говорите по-английски – я знаю, что вы можете". Французским горожанам, дежурившим на стенах, иногда выдавали пароли на английском языке, которые они не понимали и не могли произнести. Общая реакция проявлялась в непродуманных, но показательных оборотах речи. Несмотря на крупные штрафы и угрозу тюремного заключения и конфискации имущества, и нормандцы, и англичане склонны были называть врага французом, а Карла VII – королем, вместо того чтобы говорить арманьяк и Дофин в соответствии с принятыми обычаями. Двуединая монархия стремилась быть такой же французской во Франции, как и английской в Англии, но ее постоянная зависимость от английских денег и людей превращала это стремление в насмешку[70]70
  Cailleux (2003), 266–8, 274–6; Allmand (1983), 68–9, 79–80, 102–4, 120; Curry (2009), 210–11; Boüard, 54–5; Thompson (1991), 216–17; Boulet, 83–4, 258 (бальи). Брань: Proc. N., i, 406, 407–8; Rickard, 173–7. Язык: Rickard, 174–5; Actes Chanc. Henri VI, ii, 18–21; *Chron. Mont-St-M., i, 227. Применение: *Rowe (1931) [1], 205 (para 12); cf. Doc. Paris, 304.


[Закрыть].

Тем не менее, в 1420-е гг. ланкастерский режим, безусловно, пользовался большой негласной поддержкой коренного населения Нормандии, особенно в городах. Иначе он не смог бы просуществовать так долго, поскольку англичане никогда не были достаточно сильны, чтобы навязать свою волю силой. Такое положение дел, казавшееся в то время советникам Дофина и патриотически настроенным французским историкам более позднего времени столь неестественным, не должно было никого удивлять. Для такого человека, как секретарь Карла VII Ален Шартье, верность династии Валуа была частью закона природы. Она основывалась на простых географических фактах. "Покажите, что вы родились французами", – призывал он своих соотечественников. Карл VII использовал ту же формулу в своих государственных документах. Он хотел, чтобы "наши подданные, уроженцы этого королевства, признавали в нас своего суверена и естественного господина и подчинялись нам, как подобает". Каждый нормандец, поддерживавший английское правительство, был предателем, гласила баллада того времени. Однако когда же мнения французов разделились в вопросе, что такое измена? Для англичан это был правовой вопрос. Те, кто выступал против них, были предателями, независимо от места рождения, если они присягнули на верность Генриху V или жили под защитой его офицеров. Для дофинистов это был вопрос природной идентичности, географического происхождения и, прежде всего, языка. Некоторые французские капитаны регулярно вешали французов, попавших в плен и служивших в английских войсках. Эта практика становилась все более распространенной по мере того, как война теряла черты гражданской войны во Франции и превращалась в войну более очевидную, войну наций[71]71
  Chartier, Poetical Works, 419; Quad. Invect., 15–16; Chartier, Chron., ii, 31; *Houtard, 494–5 (цитата); Jouet (1969), 42–3. Повешение: Chartier, Chron., i, 52 (Рамфорт, 1425); Journ. B. Paris, 335 (Монтеро, 1437); PPC, v, 384 (Мо, 1439).


[Закрыть].

Национальные чувства развивались во Франции медленно. Традиционно они были уделом официальной и церковной элиты. За пределами узкого круга министров, капитанов и пропагандистов Дофина истинно французский патриотизм стал зарождаться лишь постепенно, под давлением войны. В 1420-е гг. патриотизм оставался по сути локальным. Родиной была не Франция, а провинция, город, даже деревня. Гражданские войны привели к разрушению более широких уз лояльности. Нормандия, в частности, имела сильные традиции провинциального сепаратизма, восходящие к англо-норманнским династиям XI–XII веков и Нормандской хартии, полученной от Людовика X в 1315 году. У нормандцев было свое обычное право, свой диалект и говор, своя солидарность. Генрих V всячески старался потакать этим инстинктам, возрождая старые должности и институты, восходящие в некоторых случаях к Анжуйской державе. Герцог Бедфорд придерживался той же политики, наделив Руан новыми судами и правительственными учреждениями, а Кан – университетом. Самым важным и долговечным учреждением стали провинциальные Штаты, которые к моменту английского завоевания практически прекратили свое существование более чем на три десятилетия. Генрих V созвал Штаты лишь однажды, в начале 1421 года. Но Бедфорд превратил их в инструмент государственного управления, сделав форумом, на котором решались не только вопросы налогообложения, но и вопросы стратегии, правопорядка, монетной политики и другие. Нормандские Штаты способствовали укреплению чувства провинциальной солидарности и стали важным источником политической и финансовой поддержки ланкастерского правительства на протяжении всего периода английской оккупации[72]72
  Allmand (1983), 171–86; Rowe (1931) [2] (esp. table at 556–7); Beaurepaire (1859) [2].


[Закрыть].

Одним из наиболее сложных и спорных вопросов, связанных с этими годами, является вопрос о значении сельского бандитизма. Был ли это просто криминал? Или это было политическое сопротивление? Сельский бандитизм не был новым явлением. Он был эндемичен в Нормандии в течение многих лет до английского завоевания, как и в других частях Франции. Масштабы проблемы менялись в зависимости от экономического состояния сельской местности. Рецессии и войны заставляли мужчин покидать землю и идти на преступление. Массовое бегство крестьянства, последовавшее за приходом английских войск в 1417 году, привело к мощному всплеску насилия в сельской местности. Мужчины скрывались в густых лесах, покрывавших тогда большую часть Нормандии, или, как говорится в одном из указов Генриха V, "уходили в пещеры, болота и крепости, чтобы стать грабителями и разбойниками, вопреки клятве и верности". Судя по сохранившимся документам, в подавляющем большинстве это были молодые люди, как правило, крестьяне, сельскохозяйственные рабочие или сельские торговцы, а их деятельность в основном была сосредоточена в Нижней Нормандии в графствах Кан и Байе. В этих регионах был высокий уровень безработицы в сельской местности, и жизнь сельских жителей регулярно нарушалась налетчиками из гарнизона Мон-Сен-Мишель или Мэна[73]73
  Rôles normands, no. 1001; Jouet (1969), 79–83, 115–16, 130, 149; M. R. Evans, 110, 114; Sumption, iv, 612.


[Закрыть].

Часть разбойничьих нападений, несомненно, носила политический характер. Очень редко пойманные получали статус военнопленных и могли заплатить за себя выкуп как солдаты вражеской армии воюющие за дело Дофина. Банды, упоминаемые в английских документах как "разбойники и другие представители французской партии" или "арманьякские разбойники", вероятно, были представителями политического сопротивления. Банда, бродившая в середине 1420-х гг. по бокажу[74]74
  Бокаж (фр. Bocage) – тип культурного ландшафта и регион с данным типом ландшафта, где пастбища, поля и луга отделены друг от друга и окружены земляными насыпями, увенчанными живой изгородью, рядами деревьев, лесопосадками или полеском (Примечание переводчика).


[Закрыть] к югу от Понт-Одеме и бравшая клятву с новобранцев "делать все возможное, чтобы навредить англичанам", несомненно, была таковой. Некоторые разбойники, как выяснилось, сотрудничали с близлежащими французскими гарнизонами. Однако на основании подобных случаев трудно делать какие-либо обобщения. За голову каждого разбойника, взятого живым, назначалась цена в 6 ливров, и таким образом большое количество разбойников было поймано и предано смерти. Обычно их обвиняли в предательстве и обезглавливали, а в случае с женщинами – закапывали живьем в землю, вместо того чтобы повесить как обычных преступников. Это привело к тому, что историки стали называть этих людей политическим сопротивлением. Однако понятие измены было слишком расплывчатым, чтобы ярлык "предатель" мог служить надежным ориентиром. По мере развития законодательства в XIV–XV веках французские юристы все чаще прибегали к определению государственной измены по римскому праву, которое могло охватывать любое насильственное нарушение общественного порядка. Нормандский хронист Тома Базен отмечал, что независимо от того, покинули ли они свои дома из-за вражды с англичанами, или из-за преступных наклонностей, или потому, что находились в бегах, эти люди "сражались не в рядах французов, а как дикие звери и волки в самых отдаленных уголках леса". Пожалуй, это справедливая оценка. Подавляющее большинство их жертв были соотечественниками нормандцами, а не английскими солдатами или чиновниками[75]75
  Actes Chanc. Henri VI, i, 291–4, 337, ii, 11, 212–15; Rôles normands, no. 272; Ambühl (2013), 88–97; Jouet (1969), 25–6, 43–7, 79–81; Basin, Hist., i, 106–8. Измена: Digest, xlviii.4.1; Cuttler (1981) [1], 4–5, 7–9, 21–3, 26, 28; Gauvard (1991), 832–5, 840–1.


[Закрыть].

В течение многих лет после английского завоевания отношение видных нормандцев формировалось под влиянием памяти о гражданских войнах. Руан и другие нормандские города были твердыми приверженцами Бургундского дома. Для них Дофин был не естественным правителем Франции, а лидером фракции. То, что он был французом, было менее важно, чем то, что он позволил себе стать марионеткой ненавистного графа Арманьяка, силой захватившего их город в июле 1417 г., и был причастен к убийству Иоанна Бесстрашного два года спустя. Костры, звон колоколов и уличные гулянья в Руане, встретившие известие о высадке Генриха VI в Кале в апреле 1430 г., и толпы людей, вышедших на улицы, чтобы приветствовать его въезд в город три месяца спустя, были, вероятно, искренними.

Безусловно, среди нормандцев были и те, кто придерживался иной точки зрения. Большинство старейших и богатейших дворянских родов Нормандии – Аркуры, Мелёны, Мони, Эстутевилли и им подобные – видели себя актерами на национальной сцене. Они имели давние традиции служения французской короне, а многие из них владели землями в регионах, находившихся под контролем дофинистов. После английского завоевания они покинули герцогство и присоединились к Дофину. Но более мелкие дворяне, чьи интересы были сосредоточены в Нормандии, в целом приняли ланкастерский режим, а многие из них активно поддерживали его. Большинство епископов и аббатов оставались на своих постах. Практически вся провинциальная администрация поступила так же. Нормандские дворяне служили в английских войсках и занимали должности в английской администрации. Один из них в 1425 г. заявил, что трижды попадал в плен, потерял двух своих дядей, четырех двоюродных братьев и тридцать своих друзей, и все это на службе у английского короля. Насколько типичным был этот человек, сказать трудно. Но, вероятно, такие поступки лучше отражают настроения подавляющего большинства нормандцев в период господства английского режима, чем сухие цифры казней на рыночных площадях по всей провинции[76]76
  Allmand (1983), 216–17; Cochon, Chron., 310, 312–14; *Gut (1982), 144.


[Закрыть].