Текст книги "Небо над войной (СИ)"

Автор книги: Шайкаллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 67 страниц)

– Дарис, это Фенрис, Фенрис, это Дарис, – мстительно раскрыл инкогнито друга Айнон.

– Засранец, – почти с любовью потянул Пересмешник.

_________________________

* Белый Шпиль – помимо комбинации в картах, еще и огромная башня в Вал Руайо, оплот Храмовников Тедаса.

Bonus astis – тевин. Добрых звезд = Доброй ночи.

** DA2 – OST Mage’s Pride, поется на тевинском.

========== 9. Пленение Создателя ч.2 ==========

Упоминаются события 8-10 главы “Я сделаю это…”, но со стороны Айнона, а не Фенриса.

Еще немножко занудства.

______________________________________________________

Айнон, покинув Сегерон, с облегчением вернулся в Антиву под заботливое крыло Пересмешника. Дарис всегда был ему хорошим другом. Или пытался.

Спустя год жизни на “улице” Айнон стал выходить из “дома” прямо к клиентам: пара простеньких зелий, выученных из книжек Ашварахти, и бессознательный клиент не вспомнит ни вечера, ни пропавших безделушек. В спальне над очередным таким бессознательным телом они и встретились. Видно, что-то в нем зацепило убийцу, потому что именно Дарис вытащил Айнона с улиц Аламы.

Он поручился за него перед Стариком Игнисом, древним, бессменным Главой Гильдии, он взялся за его обучение. Именно он объяснил озлобленному, неуравновешенному подростку, периодически срывающемуся в апатию, что можно жить, несмотря ни на что. Жизнь не ограничивается прошлым, что всегда найдется причина жить дальше.

Но, несмотря на все усилия, прошлое довлело над Айноном, душа и не отпуская. Были дни, когда он ничем не отличался от нормальных людей, он так же, как и все, улыбался, мурлыкал веселые песни, суетливо варил яды, с интересом читал книги, болтал обо всем с Пересмешником, спорил с рекрутами. В другие он был не лучше куклы, возвращаясь в пустое, безвольное существование, что он вел в доме Ашварахти. Глядя сквозь людей и мир, не слыша ничего, кроме приказов.

Пока у него был хозяин и Дугал, у него была цель, обязанности, организация дня, ненависть и благодарность. Мир был понятен, его роль ясна. Дугал – старый слуга Ашварахти – был единственным его утешением в рабстве, он заботился о нем, звал внучком и незаметно от хозяина учил читать и писать. Этому способствовало и то, что магистра не интересовало, чем занимается весь день его раб, лишь бы с наступлением темноты ждал своего хозяина в кровати. Лишь бы, попадаясь ему на глаза, безупречно играл свою роль. Маленький Айнон взахлеб читал книги, любые, что были в библиотеке поместья, и почти не отличался от детей своего возраста, разве что был чуть угрюмей. К сожалению, этот порядок продлился недолго.

Когда хозяин узнал об учебе, Ашварахти заставил своего раба смотреть, как на протяжении нескольких часов Дугал умирает, извиваясь в конвульсиях со вскрытым животом и влитым туда разъедающим зельем. Когда Дугал умер, прежний мир Айнона умер вместе с ним. Внешне ничего не изменилось, он все так же послушно исполнял приказы, улыбался, играл свою роль куклы, вот только если раньше он жил ради тех драгоценных моментов, когда он мог быть нормальным, когда он был “внучком”, то потом он жил ради мести. Когда хозяин умер, он выгорел дотла, все его чувства, что еще оставались после дрессировки Ашварахти и смерти Дугала, все, что еще двигало им, все превратилось в смрадный пепел и не осталось ничего, кроме пустоты и свободы. Изредка в нем просыпался гнев на бездействие, но он быстро затухал: ничто не могло жить в пустоте, в которую превратился Айнон.

Что он должен был делать дальше? Он выживал, и это была единственная цель, но он так и не знал, зачем. Бесконечная, голодная пустота в нем вечно спрашивала его: Зачем? Зачем выживать? Зачем бороться? Зачем? Все, что теперь представлял собой Айнон, было пустотой и свободой, с которой он не знал что делать.

Так или иначе, Дарис Пересмешник всегда был ему хорошим другом. Ну, или пытался им стать. Айнон не мог это знать, потому что не знал самого принципа дружбы. Единственные узы между людьми, что были известны ему, это были узы хозяин-раб, покупатель-товар и что-то вроде родитель-ребенок, где родителем выступал Дугал. Со временем это место занял Дарис. Он не знал, как строить иные связи, и не испытывал желания учиться. Эмоции и построение связей требовало сил, которых не было у потерявшего смысл жизни раба. Любые связи означали боль от их потери, а он… больше не мог.

Дарис был тем, кто остановил руку с пузырьком, кто остановил нож на вене. Он боролся вместе с ним с его кошмарами и страхами. Отгонял призрак хозяина и рабства. Доставал редкие книги с рецептами ядов, буквально вкладывая пестик в безвольные пальцы. Первое время во всем, что не касалось выживания, Айнон был потерян и безволен, Дарис вел его во всем, аккуратно направляя и обучая. Именно он предложил ему, вкладывая в ладонь нож после очередной попытки убить себя, жить ради мести.

Четыре года он провел в антиванской гильдии убийц в качестве алхимика, готовя для них яды и ежедневно тренируясь с Дарисом, прежде чем навыки его были оценены, и ему стали выдавать простые задания. Еще через год он стал спутником Пересмешника, получив имя Ворона за мрачность и дурной нрав. На первый взгляд, это было почти невозможным достижением, но у него была хорошая мотивация и старательность раба…

Айнон был ему больше, чем благодарен. Разве можно быть всего лишь благодарным тому, кто подари тебе жизнь? Он бы убил за Дариса. И умер бы за него. Долгое время он боролся со всем миром, доказывая, что Дарис не ошибся, выбрав его. И его свобода теперь принадлежала Дарису и Старику Игнису.

Но пустота внутри него никуда не делась, она ворочалась внутри него уродливым голодным монстром. Он выслеживал магистров из тех тринадцати, растрачивая все заработанное и убивая их по одному. Он верил, когда они умрут, он сможет притвориться, что ничего не было. Что он свободен. Но очень скоро он понял, что их смерть хорошо заполняет пустоту, она с жадным довольным урчанием принимала их жизни. Теперь он убивал их, чтобы заполнить голодного уродливого монстра внутри себя, заткнуть его несмолкаемый голос, и он насыщал его их теплой кровью и последним вдохом.

Он смотрел на их искаженные лица и отсчитывал последние удары сердца, а пустота внутри ликовала, сыто урча. И уже было не важно, знали они его или нет. Смерть каждого магистра возвращала ему те, первые мгновения эйфории, что он испытал, убив Ашварахти. Он шел по их следу, чтобы насытить кровью пустоту, а свой разум – эйфорией, месть не имела больше значения. Он наслаждался смертью на своих руках, как изысканной пищей. Смакуя каждое мгновение. Убийство стало его наркотиком. Когда магистров и охоты на них не было, он был пуст и голоден. Почти безумен.

У него не было великой идеи, как у храмовников или церковников, не было цели, как у оставленного им эльфа или принцев Антивы, мечтающих о большей власти, он не умел жить обычной жизнью, как все люди мира. Он существовал, чтобы исполнять приказы и кормить пустоту внутри. Он существовал существованием големов и рабов. Пустым и безликим. Не было никакого события, ради которого стоило бы бороться, и после которого наступило бы “долго и счастливо” или “радостно и свободно”.

А потом на его ладони затрепетал огонь.

Пламя, вспыхнувшее в его руке, зажгло его жизнь новым смыслом. Теперь он не просто послушно исполнял волю Главы, варил яды и притворялся нормальным, не просто охотился на магистров ради их последних мгновений, теперь он охотился за правдой, что они хранили в своем разуме. Теперь он знал, что спрашивать. Все свои сбережения он тратил на наемников, что выслеживали для него магов, иначе не было никакой возможности найти всех магистров, слишком уж хорошо они умели избегать опасностей и убирать препятствия чужой рукой. Золото уходило и на получение редких книг, что могли бы приоткрыть тайну, проведенного над ним эксперимента. Теперь он знал, как собой распорядиться.

С этого времени, заказы в Гильдии перестали быть единственным его времяпрепровождением. Он стал чаще пропадать в лаборатории и архиве Гильдии. Чаще общался с людьми, собирая слухи в единую картину. Он будто бы сбросил оцепенение. С одной стороны Пересмешник высказал одобрение, а с другой было видно, что он беспокоился. Подобная смена приоритетов казалась ему тревожной. Впрочем, он не знал всей правды. До смерти испуганный Айнон решил умолчать о неожиданном подарке из прошлого, страшась того, во что могли его превратить магистры. Слишком уж много разной мерзости он видел за белыми стенами Башни магов Круга.

Будто гончая, он шел по их следу. Охотился за ними, по одному загоняя в сети. Теперь наемники приходили и за ним. Пять мертвых магистров за три года были хорошо доступным посланием для всех. Вскоре активность его привлекла и внимание Старика Игниса; не то чтобы бывший раб со способностями алхимика, за пять лет сумевший прийти в достойную форму, не привлекал его внимание раньше, просто теперь Игнис решил посмотреть на него “вблизи”.

Кто бы что ни говорил, Айнон никогда не считал Игниса чудовищем. Старик был хорошим человеком, просто его представление о воспитании рекрутов было несколько специфическим. Впрочем, после “воспитания” Ашварахти Айнона было сложно удивить или шокировать. Старик был тверд и управлял своими “птицами” железной рукой, но такова была его забота. И Айнон принимал ее, не слишком хорошо понимая, где лежит грань дозволенного.

А затем стали приходить сообщения из Гильдии воров. Так Айнон узнал, что книга, которую он ищет – бесценный манускрипт Тевинтерского Магистрата, к тому же существующая лишь в десяти рукописных копиях, половина которых куда-то задевалась. Лишь о месторасположении трех было известно, и лишь две были доступны, обе принадлежали тевинтерским магистрам. Охота продолжилась.

Маги из тех тринадцати, что были в ту ночь, лишь безумно хохотали ему в лицо, не произнося ни слова. Быть может, существовало какое-то заклятие, удерживающее их тайны в сохранности? Айнон не знал точно, но был уверен, что истину скорее всего знают трое: магистр Данариус, что чертил на нем узоры, Баазра, что владел одной из двух копий книг и Децимус, руководивший этим балаганом. Остальные магистры лишь замыкали круг, участвуя в ритуале в качестве стабилизатора.

На пять лет вся его жизнь стала состоять из бесконечных работ в Гильдии, охоты на магистров, нескончаемого обучения и тренировок. И все же иными вечерами он садился у камина и закрывал глаза, сосредотачиваясь на тепле и тонкой золотой нити, уходящей в никуда. Где-то там, на другом ее конце, жил эльф.

В тот миг, когда злая пелена спала с его глаз, змеящийся по коже лириумный узор будто выжегся на обратно стороне его век. Сила и слабость, сплавленные в одно, боль и терпение, сплетенные воедино. Сила, что покорилась, подставила горло под его зубы, но не сдалась. Совершенство…

Как он там? Айнон никогда не упускал его из виду. Найти его всегда было легче магистров. Иногда он вмешивался, останавливая охотников до того, как они находили эльфа, но не всех, позволяя эльфу расти и развиваться. Безопасность не сделала бы этого. Беглому рабу нужна была цель, смысл его свободы, и Айнон позволял ей быть. Айнон следил, как он борется, меняется, живет. Он смотрел на бесконечные отряды охотников, на смену городов. Постепенно эльф занимал все больше места в его мыслях. Захватывал и отвоевывал, врастая внутрь.

Время не уменьшило ни его тревог, ни количество вопросов. Да, он менялся, рос, учился, он изменялся под действием событий, людей, принятых им решений. Но не он один. Сила, которой он был заражен, тоже росла в нем. Теперь смутные видения терзали его. Очень скоро он понял: неясные образы были неровными осколками будущего. Кусочки судьбы проникали в его разум раскаленными иглами. Раздирая его и причиняя боль. Он не знал, истиннорожденные пророки тоже испытывали боль? Испытывала ли ее Андрасте или супруга архонта Валерия – Эленай Зиновиа? Видения не были ясными, они были размытыми картинками – бесконечный, бессмысленный набор разрозненных образов и пятен, оставляющий после себя лишь смутное ощущение тревоги.

Он изучал книги, одну за другой, стараясь понять, что происходит. И пока единственное, что он смог предположить – это то, что магистры искали способ создавать магов. Вот только созданный ими ритуал явно сработал не так, как планировалось.

И вот он, вечный вопрос: магия? Как она работает? Что именно они сделали с ним, чтобы наделить существо, лишенное магии, магией? Как наполнили пустой сосуд? Айнон боялся, что результат убьет его, до того, как он узнает правду.

Вскоре он узнал, что вторая копия книги находится в руках магистра Данариуса, и он начал свою охоту на него. Поместье за поместьем, магистр ловко уходил от его преследований. Покуда последнее донесение не упомянуло Киркволл. Последнее из непроверенных им убежищ Данариуса, и туда же направился его беглый раб. И когда эльф оказался в городе, стало ясным, что вскоре там объявится и сам магистр, желая противопоставить неизвестному убийце магистров свое совершенное оружие, способное вырывать сердца. Айнон направился в Киркволл, но он опоздал, известие о смерти магистра Фекса заставило Данариуса сбежать, бросив дом.

Впрочем, в поместье Айнона ждал другой подарок. Волчонок растеряно хлопал потрясающими зелеными глазами, изумленный его появлением. Все еще не сломленный.

– Выпьешь со мной? – Фенрис волновался, Айнон, будто мабари, чувствовал его неловкое нетерпение и тревогу.

– Отчего же нет? – он принял умиротворенно-расслабленное выражение лица, вновь улыбаясь легко и мягко, глядя, как эльф суетится, растревоженный его появлением спустя почти шесть лет. И было так приятно понимать, что он не забыл его, и так странно от мысли, что его, кажется, ждали.

– Агреджио Павалли – любимое вино Данариуса, – эльф преувеличенно небрежно соскреб воск и вынул пробку, разливая проклятое вино по глиняным кружкам. Руки едва заметно дрожали.

– А, – Айнон поморщился, отгоняя обрывки воспоминаний. – Ашварахти тоже его любил, – и именно этим вином он отравил его в ту грозовую ночь.

Айнон рассматривал эльфа и испытывал голодное, жадное желание узнать о нем как можно больше, продлить беседу как можно дольше. Ближе, больше…

– И как надолго ты в Киркволле? – решился нарушить зловещую тишину Фенрис. Айнон на миг растерянно моргнул.

– Недели на две, в зависимости от того, как пойдут дела, – он усмехнулся, пытаясь прикинуть, хватит ли ему двух недель, чтобы завершить дела и исполнить другие цели.

Предложение Фенриса пожить в поместье до конца его дел в Киркволле сначала потрясло его, а потом согрело неожиданной, если не заботой, то помощью. До этого единственная помощь, которую он получал, исходила от Пересмешника, ставшего для Айнона почти родительской фигурой.

Они беседовали весь вечер, нетерпеливо задавая вопросы, не слишком хорошо обдумывая их и ответы, неловко узнавая друг о друге, жадно заполняя пустоту от разлуки. Они знали друг друга всего один вечер, но боль была такой, будто их связывали долгие годы. Быть может, так и было? Говорить было тяжело, они все еще не слишком привыкли к свободе собственных слов, все больше погружаясь в собственные переживания. И все же они оба испытывали мучительную потребность хоть как-то компенсировать прошедшие года.

Следующие две недели Айнон целыми днями и порой ночами отсутствовал, мотаясь вокруг Киркволла и выполняя задания Гильдии, выматываясь до такой степени, что сил хватало только молча добраться до ближайшей комнаты с кроватью, швырнуть парные ножи в ближайший угол и, рухнув на кровать, даже не раздеваясь, тут же уснуть. В иные дни он возвращался вечером усталый, но веселый, и устраивался с книгой из брошенной библиотеки Данариуса в кресле напротив камина. Такими вечерами они либо перебрасывались парой фраз, ничего не значащих, но теплых, фраз, либо сидели в уютной тишине. Хотя Айнон и расспрашивал Волчонка о делах, рабское прошлое всегда подсказывало, где предел откровенности и разговоров. Так что, несмотря ни на что, это были весьма приятные две недели, пускай они и виделись крайне редко. Как бы странно это ни звучало, но Айнон, кажется, впервые в жизни чувствовал себя… целым.

В один из тихих дней Айнон решил исследовать поместье Данариуса, которое было не совсем его, но когда такие мелочи мешали магистрам? Обследовав дом, Айнон нашел неплохую алхимическую лабораторию, в которой и обосновался, слишком уж он привык сам себе варить яды. А через пару дней, обыскивая комнаты в поисках книги или чего-то забытого в спешке, он решил и прибраться заодно, не желая жить в развалинах. К тому же методичные, однотипные действия успокаивали разум, помогая абстрагироваться от лишних мыслей, помогая не испытывать въевшегося в раба страха перед собственным бездействием.

В бывшем доме Данариуса бывали и шумные дни. Частенько к Фенрису приходили друзья. Гном, женщина-пират, эльфийка и пара людей. Они смеялись, громко спорили и весело играли в карты. Понаблюдав за ними, Айнон вытащил из гильдийного архива информацию о них. Сам того не понимая, Фенрис оказался в центре основных событий Киркволла.

В один из таких дней он резал корешки и смешивал их, готовя оружейные яды. В комнате на втором этаже было шумно. Женский голос разносился по всему поместью. Но вскоре все затихло, и входная дверь лаборатории скрипнула, впуская единственного, кто мог войти. Но Айнон все равно привычно напрягся, вслушиваясь. Тихий, аккуратный шаг, тяжелый и легкий, как может быть только у мужчины-эльфа, и робкий, как у раба. Фенрис. Он расслабился, чуть улыбаясь.

Он весело напевал, смешивая разные порошки и чувствуя, как скользит внимательный взгляд по коже. Читает узоры шрамов, узнавая его нелегкую историю. Сегодня Айнон был в легкой рубашке: в лаборатории все же было жарко, с закатанными рукавами, чтоб не мешали работать. Длинные волосы он просто небрежно завязал узлом на уровне плеч. Так что Фенрис мог свободно “любоваться” многочисленными отметинами. Но его взгляд задержался на его горле. Тонкая линия шрама опоясывала его, и Волчок все не мог определить, чем могли нанести его, учитывая, что сам Айнон был все еще жив. Хотя он бы предпочел умереть, но…

– Ашварахти буквально кончал от мысли, что он держит чью-то жизнь в руках. И это тоже буквально, – Айнон глянул через плечо, ловя внимательный взгляд эльфа. – Так что периодически он меня душил, чаще руками, реже кожаным шнуром, – он расслабился, позволяя гною мерзких воспоминаний вытекать из себя. Кривясь в насмешливой улыбке и ненавидя себя. – Обычно это делается добровольно, с партнером, которому доверяют. Когда ты в такой ситуации на грани смерти, возбуждаешься против воли, да и возбуждение острей, это всего лишь физиология, выброс гормонов, – он насмехался сам над собой.

Айнон принялся методично нарезать корешок, резкими размеренными движениями. В такие моменты он хорошо видел, как сильно сломан. Он больше не был нормальным, не был целым, не был свободным. Даже если он освободился от хозяина и от рабства, он все еще был в плену своего прошлого. Мерзкого, липкого, навечно вырезанного на его коже. Он ненавидел свою память, что хранила все эти мгновения. Иногда он думал, что и “человеческого” в нем осталось мало.

– Хотя в первое время я чуть с ума не сошел, думал, я псих. Что мне нравится, когда меня душат и режут. Хозяина это веселило. А потом я добрался до библиотеки. Ашварахти было все равно, что раб делает днем, главное, чтобы ночью ждал хозяина в его постели, – он замер, задумчиво покачивая нож. – В итоге это его и сгубило… – он моргнул, вспоминая книгу по ядам, где он и нашел рецепт, которым отравил хозяина. – Впрочем, он никогда не знал, когда нужно остановиться, пару раз он почти убил меня.

А пару раз и правда убил, но магия крови и сила воли хозяина вытащили его с той стороны, где пару мгновений он был свободен. Раньше он никогда не хотел говорить об этом, даже вспоминать не хотел, но с Фенрисом это было легко, он как будто чувствовал, что становится легче, вот только самому Волчку разве легче? Айнон отложил нож и, обернувшись, перехватил встревоженный взгляд Фенриса, убийца горько усмехнулся:

– О, брось, это было давно, и после я прекрасно развлекся в его фамильном склепе, помочившись на его останки.

Жаль, что нельзя было сделать это с живым, увидеть его лицо и понять, что ему самому нравилось в этом. Впрочем, хотел ли он на самом деле понимать своего безумного хозяина? Говорят, что собаки похожи на своих хозяев, с рабами так же. Их хозяева оставляют слишком глубокий след, вынуждая подстраиваться под себя, в итоге часть их навсегда остается в рабах… Айнон знал с десяток таких историй. И порой рабы превосходили по жестокости своих хозяев, будто в последних было нечто похожее на болезнь и заражающее окружающих злобой.

Иногда Айнон смотрел на Фенриса и испытывал смутное чувство вины. Ведь это именно с него началось вся эта безумная история. Вырезая ритуальный узор на его теле, воплощая скрытый план Корифея, магистр Данариус породил свою безумную идею с лириумными татуировками. Было так странно осознавать, как сильно похожи их судьбы. Но… все в этом мире имеет связь с другим. Две тысячи лет назад безумный магистр создал странный ритуал. Двадцать лет назад тринадцать магистров решило продолжить его ритуал, использовав полуэльфа для эксперимента. Спустя десять лет Данариус усовершенствовал часть ритуала, подогнав его под свои нужды. И вот все нити сплелись в Киркволле. У судьбы странное чувство юмора. И он знал, что это еще не конец. Каждый из них расплатится за ее дары…

Все же они были похожи. Так, как могут быть похожи представители одной расы в одной стране, из-за крови попадающие в одну социальную касту. У них не могло быть иной судьбы. Эльфы были рабами в Тевинтере, если не были магами. Им просто повезло, Фенрис сбежал, а он убил. Они были похожи, как все рабы магистров. Как все…

Еще одну битву ему пришлось выдержать за право называть упрямого эльфа “Волчком”. Первое время Фенрис огрызался, раздраженно шипел и яростно прожигал его взглядом. Позже выяснилось, что его бывший хозяин Данариус тоже любил называть его “Волчонком”. На что Айнон пожал плечами и указал на наличие различий: “Волчок – не щенок, а ласковое обращение к взрослому волку,” – и вскоре Волчок сдался.

И все же некоторая неловкость сохранялась между ними. Будто каждый из них желал сказать или сделать что-то, но все никак не мог решиться, опасаясь реакции другого. Айнону было сложнее: если Фенрис выглядел так, будто и сам не до конца понимает, что он с ним происходит, то Айнон уже давно понял, что именно он чувствует и хочет. Вот только как подойти и не лишиться сердца?

Один раз эта неловкость была разбита, когда одним из вечеров разъяренный Фенрис возник на пороге, с рукой, залитой кровью. Айнон лишь удивленно моргнул и встал с кресла, возвращая книгу на полку. А потом эльф с силой впечатал его в стену, укусом впиваясь в его рот. До синяков сжимая его руки. Совершенство…

Боль и ярость волнами расходились от него. И так же, как на Сегероне, он хотел, чтобы это закончилось, чтобы ранящие его чувства погасли. Чтобы был кто-то сильнее него, чтобы он забрал все это. Отдать контроль, вернуться в понятное, безопасное рабство, чтобы мир снова стал простым. Такое простое желание получить защиту того, в чьих руках власть над всем. Он хотел подчиниться, а чудовище внутри Айнона хотело подчинять.

И то, что было в Сегероне, повторилось вновь. Он снова касался его, ласкал, целовал, кусал. Владел им, поклонялся, будто богу. И сходил с ума от жара его тела, от силы и покорности.

А после Айнон не мог уснуть: стоило закрыть глаза, как тут же в разум его вонзались видения, острыми, кровавыми осколками вспарывая его разум. Смерть, смерть, смерть, сотня вариантов его собственной смерти. Смерти, что высвобождала запертую внутри него магистрами магию разрушительной волной, что заставляла Киркволл пылать. Помучившись пару часов, он не выдержал.

– Скажи, Волчонок, ты будешь оплакивать меня, если я умру? – не “когда”: это слово, если ты знаешь, что так и будет, а “если”; так ли он важен? Хотел бы он знать ответ.

Мирно дышавший до этого на его плече Фенрис недовольно дернулся и впился в него раздраженным взглядом.

– Ты что задумал?

– Ничего, забудь. Спи, Волчок, – он уложил его обратно в свои объятия.

Он ничего не задумал. Это судьба. Эту ночь он провел в размышлениях. Город горел, люди умирали. Какой путь он должен выбрать? Как должен поступить? Остаться с волчком и уничтожить своим присутствием город или уйти? Утро настало слишком быстро, не принеся покоя.

С наступлением дня он осторожно выбрался из-под эльфа, но тот, спавший чутким сном раба, мгновенно распахнул глаза. Айнон умиленно усмехнулся, но тут же скрыл все свои чувства за искусственной улыбкой, что вбил в него хозяин.

– Чуть не проспал, – ворчливо пожаловался он. – Прости, Волчок, мне стоит поторопиться, чтобы не пропустить все веселье, – он весело подмигнул недовольному эльфу.

Он решил уйти. Испуганный увиденным. Сбежать, снова. Унося с собой ужасающую силу. Он сделал свой выбор, ведь среди тех мертвецов было и лицо его Волчка, залитое кровью. Пустое и безучастное, с потухшими глазами. Слишком страшное видение.

– Ты вернешься? – была ли в его голосе тревога, или ему показалось, так сильно желал он обмануться?

Мужчина устало вздохнул, решаясь, и быстро шагнул к эльфу, кладя ладонь Фенрису на глаза.

– Чувствуешь? Будто жаркий солнечный луч на коже, – он дождался кивка. – Ты всегда будешь знать, где я, а когда я умру – это чувство исчезнет, – он убрал ладонь и сделал шаг назад.

– Магия? – Фенрис недовольно вскинул голову.

– Я что, похож на мага? – Айнон возмущенно вскинул брови. – Сам не знаю, разберусь – поведаю, – он еще раз вздохнул.

Полчаса на сборы, и Айнон покинул дом Данариуса, что на две недели стал его собственным. Он и правда сбежал, вышел из их дома, дошел до складов в Порту. Посмотрел на чертов корабль до Антивы и…

…остался, плененный зелеными глазами и собственной слабостью.

Он связался с Игнисом, отказываясь о всех дел вне Киркволла, и стал ждать сообщения от Гильдии воров. Манускрипт “Пленение Создателя” стал его последней надеждой.

Быть может, он найдет способ обратить содеянное с ним?

Или остановить…

Впервые в жизни Айнон страстно не желал умирать.

========== 10. Шиповник ч.1 ==========

…Моя колючая кожа – это печальная память,

Я знаю о смерти больше, чем можно себе представить…

Fleur – Шиповник

* Мабари Хоук зовут Собака ))

__________________________________________________________

– Итак, – Варрик прокашлялся и хорошо поставленным голосом конферансье закончил. – Третий тур игры в “Порочную благодать” объявляю откр-р-рытым. По итогам прошлых игр, на кону банк в пятнадцать золотых, одна золотая сережка, серебряный браслет и… – гном покосился на “кучу добра”, – собачья миска и ошейник… – он перевел взгляд на радостно виляющего хвостом Собаку*. – Ну уж нет, ты не играешь, – мабари обиженно заскулил и, недовольно клацнув зубами, вытащил из “банка” свою миску. – Но ты можешь болеть за кого-нибудь, – Собака согласно гавкнул и, громко клацая когтями, двинулся вдоль стола. – Только не подсказывай никому! У него уже есть кому подсказать…

– Я-ху! – Изабелла подпрыгнула и решительно упала грудью на спину сидящего Айнона, вновь наваливаясь на него и оплетая руками, будто хищный, ядовитый плющ. – В этот раз я уж точно отыграюсь, – она звонко чмокнула тевинтерца в макушку, отчего тот горько вздохнул и кисло скривился, всем своим видом показывая, насколько ему “весело”.

– Не-не, Ривейнка, никаких “на раздевание”, – Варрик возмущенно взмахнул колодой карт. – Мне дорого мое чувство прекрасного, а оно точно умрет, если я увижу Блондинчика без штанов.

– Эй! – Андерс обиженно вскинулся. – Я не собираюсь проигрывать, – маг надулся. – И вообще, никто не заставляет тебя смотреть.

– Ага, повтори это еще раз десять, может, мы и поверим, – Фенрис сел напротив, и пару мгновений они с неприязнью сверлили друг друга взглядом.

– Я-ху! – вновь пропела Изабелла, привлекая к себе внимание. Она пару раз подпрыгнула, не расцепляя рук, и тевинтерец под ней сдавленно охнул. Наконец, он не выдержал и обернулся.

– Не стой над душой, – Айнон устало вздохнул и, перехватив Изабеллу за локоть, дернул ее к себе. Пиратка изумленно пискнула и плюхнулась ему на колени, ошеломленно моргая. Он внимательно ее оглядел. – Вот так вот лучше. Отсюда мне хотя бы видна твоя грудь.

Изабелла тут же расплылась в порочной улыбке, стремящейся к хищному оскалу и чуть поерзала, принимая более соблазнительную позу, что было весьма затруднительно сделать, сидя на чужих коленях.

– Правда, она хороша? – она ловко прихватила свою грудь и чуть приподняла ее.

– Ага, – Айнон кивнул, с интересом рассматривая выпадающие из корсета формы. Он небрежно мазнул пальцами по аппетитной округлости, чуть задевая край ткани. – Особенно левая.

– Тьфу на тебя, – Изабелла вновь поерзала у него на коленях, устраиваясь поудобней, а затем сцепила пальцы у него за шеей. – Слу-у-ушай, а правда, что рабы в Тевинтере…

– Ривейнка! – Варрик со стоном закатил глаза. – Только не снова!

– Нет, ну правда! Я слышала, что они…

Фенрис раздраженно откинулся на спинку стула, с недовольством глядя на то, как Изабелла прижимается к улыбающемуся Айнону. Почему-то это зрелище вызывало в нем глухую злость. И было не понятно, что злило сильнее: Айнон, позволяющий подобное Изабелле, или Изабелла, позволяющая себе такое. Он каждый раз испытывал эту странную душащую злость, стоило этим двоим оказаться рядом. Сейчас он не замечал даже сидящего напротив Андерса, который продолжал тихо ворчать, жалуясь понимающе смотрящему на него Собаке. Покоя не приносили ни насквозь лживая улыбка на полном искусственного интереса лице убийцы, ни нарочитая заинтересованность пиратки, ни то, что они больше напоминали сплетенных змей, чем возможных любовников.

– …для тебя в постели хозяйки места нет. Понимаешь? – Андерс сделал суровое лицо, на что Собака жалобно заскулил, глядя на мага большими влажными глазами. – Со мной этот номер не пройдет. Я кошатник, – Собака обиженно фыркнул и отвернулся. – Веселей, ты можешь спать с Сэндалом. Тебе же он нравится, правда?

– Что ты делаешь, Андерс? – из-за спины высунулась смеющаяся Мерриль. – Обижаешь Собаку?

– Его обидишь, это он все время меня с кровати спихивает, – Андерс отвлекся от мабари и обернулся к долийке. – Не заметил, кстати, как ты пришла. Неужто все горшки целы?