Текст книги "Небо над войной (СИ)"

Автор книги: Шайкаллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 67 страниц)

– Отчего же, – на удивление мягко и миролюбиво отозвался Айнон. – Сенатор Ашварахти тоже очень сильно любил меня. Так сильно, что я не мог спать ночами, а днем боялся глаза закрыть, – его голос упал до сладкого, обольстительного шепота, и он наклонился к церковнику, обдавая дыханием ухо. – А хочешь узнать точное число всех тех, кто любил меня, м-м?

Себастьян шарахнулся в сторону и побелел, одновременно с этим пойдя некрасивыми красными пятнами. Что в сочетании с темной кожей, характерной для старкхевенца, выглядело пугающе. Но главного Айнон добился, он наконец заткнулся. Полуэльф выпрямился, опасно сверкнув светло-голубыми глазами. Оставшийся путь они прошли в молчании. Дойдя до церковного дворика, Айнон облегченно вздохнул, здесь их пути расходились: Себастьян шел в Церковь, а он вверх по лестнице к поместьям аристократов. Он двинулся в сторону лестницы.

– Айнон, – выкрик Себастьяна застал его на первой ступени, церковник на миг замялся. – Будучи братом Церкви, я вправе исповедовать…

Мужчина невесело усмехнулся: вот ведь упрямый.

– Я убил своего хозяина, Певчий, и мне понравилось. Это все, что тебе нужно знать. Увидимся, – он шагнул на лестницу, оставляя за спиной понурого церковника.

– Храни тебя Создатель, – донеслось ему в след.

Айнон беззлобно усмехнулся, пусть Он хранит всех остальных, а он защитит себя сам, как сам себя спас. И сам отвоюет себе счастье, выгрызет его у Судьбы, если потребуется. Мужчина толкнул двери бывшего поместья Данариуса и сразу окунулся в яростные крики, идущие со второго этажа, из “гостиной”. Теплая улыбка коснулась его губ. Волчонок, судя по крикам, доводил Авелин. Он легко поднялся по лестнице и вошел в комнату, мимо него пролетела разъяренная Авелин. Красная, под цвет своих рыжих волос.

– Сам с ним разбирайся! – рявкнула она, затормозив на лестнице, и тут же понеслась дальше.

Айнон фыркнул и обернулся к Фенрису. Тот тяжело дышал и яростно сверкал зелеными глазами. Мужчина замер, рассматривая эльфа. А в следующее мгновение со стоном Айнон был впечатан в стену. Опять.

Губу пронзила боль укуса, и рот заполнил железный привкус крови. Ну что у Волчка за привычка кусать? Пару мгновений он безропотно позволил терзать себя жесткими даже не поцелуями. И в каждом движении чувствовались яростная боль и страх. Предыдущие два раза начинались с ярости, а в этот раз преобладал страх. Проклятье. Только он мог попасть в подобную ситуацию. Отказать сейчас – все равно что оттолкнуть и лишить себя всех возможных шансов, согласиться – все равно что подписаться, что все, что между ними происходит – не более, чем снятие стресса.

Хотя он понимал его. Прямо сейчас Фенрис желал не столько физической близости, сколько доказательства, что он не один, что нужен. Что понят и принят со всеми своими грехами и прошлым. Жажда тепла была почти невыносимой. Скорее в эмоциональном аспекте, чем в физическом, просто то, что он просил у него, было самым простым путем получить желаемое. Это было простым, но ранило их обоих.

После недавних событий, когда Айнон провалялся несколько недель в постели, им обоим стало проще прикасаться друг к другу, неловкость и дистанция стерлись, но это никак не относилось к чувствам, что они испытывали.

Айнон расслабился и запустил пальцы в волосы эльфа, мягко и успокаивающе массируя затылок, скользя по шее. Вторая ладонь легла на поясницу там, где, как он помнил, не было узора, притягивая к себе и поглаживая.

– Тише… – Айнон осторожно отодвинулся, ласково касаясь его губ легкими, целомудренными поцелуями. – Тише… – он хотел серьезных отношений, в самом деле, и совершенно не желал превращать подобный способ усмирения эмоций в привычку. Он продолжал гладить, чувствуя, как замедляется лихорадочное сердцебиение в груди напротив, сейчас последует смущение, руку на отсечение. Айнон наклонился, любовно целуя чувствительную точку чуть ниже острого уха, прихватил кожу зубами, а затем ласково лизнул. Мазнул губами по виску. – Я устал как собака, – он сжал руки сильнее, крепче прижимая к себе эльфа, и уложил подбородок ему на плечо, продолжая гладить и массировать, – вонюч, пожеван и недобр, давай выпьем, и ты мне расскажешь, с чем еще, кроме идиота-Андерса, нам нужно разбираться, ладушки?

Он не менял положения, пока не почувствовал что-то вроде кивка. Айнон вновь нежно поцеловал точку за ухом, чуть прикусил край челюсти и вновь быстро и целомудренно коснулся губ. В следующий миг он расцепил руки, подталкивая Фенриса к креслу. Как он и предполагал, эльф был смущен и растерян. Мужчина толкнул его в одно из двух кресел и отошел к столу, быстро разливая вино в два бокала. Через пару мгновений он шагнул обратно, вручая один из них Фенрису. Айнон стащил с условно “своего” кресла подушку и без сожаления кинул ее на пол, садясь у ног эльфа.

Фенрис ошеломленно моргнул, глядя на него, а Айнон позволил себе облегченно застонать вслух. В следующее мгновение он решительно положил ладонь Волчку на ногу, не давая тому возможности отодвинуться или избежать физического контакта. Пусть знает, это был не отказ, а перенос на более подходящее время. Айнон отпил вина, наслаждаясь волной расслабляющего тепла, хлынувшей в тело, чуть морщась от жалящей боли в прокушенной губе, и мягко улыбнулся.

– Меня Андерс заставил ковыряться в канализации Клоаки, а потом шариться в шахте Костной Ямы, а у тебя что? – он решительно поймал взгляд Фенриса, удовлетворенно наблюдая за сменой эмоций. Эльф глотнул вина из бокала и глубоко вдохнул.

– Сестра через две недели прибудет в Киркволл. Ты сходишь к ней со мной? – он требовательно глянул ему в глаза.

– Мог и не спрашивать, Волчок, хоть в Бездну к Архидемону, если с тобой. Рад, что мои люди помогли, – Айнон устало вздохнул. – А после Клоаки был Себастьян, со своим “Создатель тебя любит, он тебя спас”… Можешь себе представить? Создатель меня спас! – он пренебрежительно закатил глаза. – Это, оказывается, он два года яд в подвале варил.

Фенрис весело фыркнул, расслабляясь в кресле. И Айнон с облегчением развернулся, откидываясь спиной на кресло и прижимаясь боком к ногам эльфа. Тепло камина и вина неутомимо затягивали его в сон. Он, в конце концов, был обычным человеком из обычных костей и крови, с обычным занудным голосом в голове.

Через мгновение он уже спал.

========== 50. Истинно верная воля ==========

Признаться честно, эта глава мне не нравится совсем -_-‘ Однако переписать ее иначе невозможно, так как так происходящее видит дух. Потому условимся не доверять ему на слово :D

_______________________________________

“Время пришло. Ты открыл мне несправедливость, что больше любой, виденной мной. Хватит ли у тебя мужества принять мою помощь?”

Первое время он не мог понять, что за мир его окружает, почему все вокруг кажется неправильным? Почему неправильное кажется привычным? Свет слишком яркий, слишком желтый, слишком в одном месте. Как будто он сжался в шар. Но он и был шаром, и это было правильным. И это было неправильно. Воздух вокруг слишком пустой, слишком прозрачный, жидкий и невесомый, будто его нет. Так должно быть? Это правильно? Это неправильно? В его разуме мира было два, и каждый из их был правилен и неправилен.

Его самого было два. Он – дух. Он – маг. Справедливость. Андерс.

Раньше он не сталкивался с такими сложностями.

У него было два имени и два комплекта воспоминаний. Он помнил густое сияние Тени и удушливое облако несправедливости, что он должен был исправить, ибо она отрицала его; отрицая его, она его убивала. Он помнил бесконечные вереницы лиц, полных презрения и ненависти, сотни мест и бесконечный бег. Остановиться – значит умереть. Умереть, потому что ты другой. Потому что несправедливость убивала.

Он помнил мага, растерянного и испуганного, смотрящего на него. Он помнил сияние духа, говорящего с ним через истлевшее лицо того тела, что он однажды занимал. Они смотрели сами на себя и сами себе обещали спасение. Сами себе они предлагали превратить Тедас в мир, где правит справедливость, а не страх.

Мир без Круга. Без храмовников. Мир, где каждый маг может постигать все глубины своего дара и при этом возвращаться домой с наступлением вечера. Мир, где ни одна мать больше не будет вынуждена прятать своего ребенка… или терять его из-за страхов соседей. Где магию видят как дар Создателя, а не как проклятье.

Они согласились. Они здесь.

Человеческий разум был хрупок, он трещал и крошился под их тяжестью. И тогда он ослабил свои объятья, стал прозрачней, будто воздух этого мира. Он стал тенью и Тенью окутал его сознание. Маг задышал глубже. Боль отступила, разум прояснился.

Они не были одним. Они были одним, но их было двое. Дух. Маг. Справедливость. Андерс.

Быть в человеке было странно. Быть человеком было странно.

Он жил и действовал как человек, и каждое действие вызывало удивление. Каждое решение принятие и сомнение. Они убили Ролана, предавшего их.

Это было правильно.

Он ненавидел их, и он мертв. Он боялся их, и он мертв. Он охотился за ними, и он мертв. Они все умрут. Каждый храмовник, каждая святая сестра, кто встанет на пути их свободы, умрут страшной, мучительной смертью. Они восстановят справедливость. Они получат отмщение.

Это было неправильно.

Они стояли в горящем лесу с телами храмовников и стражей у их ног. Они смотрели на них и не знали, были ли они тут, они ли убили их всех. Кругом валялись оторванные конечности и куски рваной и полусъеденной плоти. Их захлестнуло непонимание и страх. Это не справедливость. Во что же он превратился? Во что превратились они? Есть ли теперь вообще место для них в этом мире? В каком мире их место?

Это было несовершенно.

Люди были хрупкими, яркими и испытывали так много чувств. Он чувствовал себя ошеломленным и потерянным, разорванным на части и сокрушенным, потому что никогда не знал их. Все, что он ведал ранее, было справедливостью. То, чем были люди, было маленьким и острым. Они состояли из сотен кусочков, что были незаконченными осколками. Люди были уродливыми осколками. Незаконченные. Несовершенные. Они нуждались в самой малости. В одной маленькой детальки.

Это было совершенно.

Тень не любила, не сострадала, не понимала. Она отсекала, отсеивала, отвергала. Она было огромна и она была проста. Лаконична и совершенна, слишком совершенна для того, кто собран из осколков. Она все укрывала, все упорядочивала. И упрощала то, что было сложно. Все, что мешало раньше думать, все, что превращало чувства в запутанный клубок… теперь не было ничего, кроме того, что было истинно важно.

Было слишком много.

Мир людей был странен. Он состоял из форм и текстур. Он мог касаться предметов, ощущать их плотность, а не только знать их суть. Ликование и ошеломление от прикосновения к ним вызывали удивление и непонимание, почему обыденное вызывает восторг, почему новое кажется обыденным?

Было слишком мало.

Одни чувства притупились, другие обострились, и все их затянула сумрачная пелена Тени. Он как будто выцвел, истончился и упростился. Теперь Тень жила в них, потому что была частью их. Или его. Или их. Это было уже не важно.

И все же какая-то часть его будто со стороны наблюдала за ними. Училась, менялась, познавала.

Его маг был добр, и хотя сначала он желал помочь лишь себе, вскоре он помог ему понять, что гораздо лучше помогать всем людям. Они сплетали свою память, учась друг у друга и проникаясь идеями. Шаг за шагом, день за днем они меняли друг друга, убегая от преследующих их. Покуда их путь не привел в Киркволл.

Они устроили лечебницу в глубинах катакомб, где лечили беженцев и всех нуждающихся. Они думали, искали пути, чтобы спасти всех. Исправить несправедливость. И прятались, чтобы их не лишили свободы. Ведь как можно принести справедливость, будучи заключенным в темнице?

Он наблюдал за своим магом, пытаясь понять людей, постичь их, чтобы лучше знать, как исправить несправедливость. Люди были странными. Противоречивыми, непостоянными, будто изменчивая суть Тени.

Магу нравился алкоголь, ему нет. Маг считал, что это помогает расслабиться, почувствовать счастье, решить проблемы, сделать мир проще… Ему не нравился алкоголь. От него разум терял свою остроту, а тело плохо слушалось, он как будто проваливался в пустоту. А когда разум теряет остроту, остроту теряет мир. Он запретил магу пить. Когда маг спорил с ним, сопротивлялся, пытался научить, он забирал у него власть над их телом. И маг сдался и принял его истинно верную волю.

А потом пришла та человеческая женщина. Она раздвинула людей, толпившихся в лечебнице, встала перед ними и посмотрела прямо на них, ясными, жгучими, синими глазами, как небо человеческого мира.

Это было неправильно.

Любовь, такое странное чувство. Оно причиняло боль и заставляло разум терять остроту, тело плохо слушалось, это было в разы хуже алкоголя. Маг плохо спал, мало ел, почти не слушал его. Его действия вредили их телу. Он пытался, говорил с магом, спорил, лишал власти над телом, но любовь не уходила. Глупое человеческое чувство оказалось сильнее его. И он уступил. Человеческое желание стать целым, слившись с другим, было столь неправильным, столь чужеродным и болезненным, что это ранило его, это было почти несправедливо.

Это было правильно.

Хоук улыбалась ему, принимала его и понимала его. Тепло ее тела, слов и чувств рассеивало холод Тени, заполняли пустоты, что пришла из иного мира. Свет ее глаз, принятия и любви придавал ему сил. Рядом с ней он был целым, правильным, сильным. И было так правильно отдаться в объятия ее рук.

Они сдались и приняли.

Пусть так, но если этот вид помутнения рассудка поможет исправить несправедливость, пусть. Дух отступил.

Хоук помогала ему, ее любовь и его любовь придавали ему сил, теперь они вместе шли избранным путем. Маг решился.

Женщина привела с собой много людей, все они оказались связаны с ними узами человеческой дружбы.

Это было правильно.

Помогут ли они, помешают? Они не знали. Но пока они были полезны, они называли их друзьями. Даже маленькую эльфийку-дуру, думающую, что демоны могут ей помочь. Даже потерявшуюся в обмане пиратку. Даже верящего во всесилие Церкви принца. Даже дикого, будто зверь, эльфа, чье место быть рабом. Потому что это справедливо, когда у опасного, дикого зверя есть хозяин и поводок.

Это было неправильно.

Друзья – это не детали, не части плана, не польза и не расчет. Друзья – это связь душ, тепло и поддержка. Это одно из ликов любви. Дух из Тени не знал об этом. Не понимал и не принимал. Он считал, что чувства отвлекают и опирался на логику. Он превращал доверие друзей в расчет, в часть плана. Придавал дружбе форму, цену, цель и ярлык. Но он все еще чувствовал.

Они шли избранным путем. Исправляли несправедливость, спасли магов, освобождали пленных. Все было как должно, они приближались к цели. Пока однажды не оказались перед сжавшейся магессой, сияющие и в окружении мертвых храмовников.

Это было правильно.

Она была угрозой, она должна умереть, она была предателем, она должна умереть. Должна умереть. Источник несправедливости, лжи и боли. Она умрет, как храмовники и как предатели.

Это было неправильно.

Они сражались и ради нее. Они были здесь ради нее. Он впустил духа в себя и ради нее тоже. Так почему же они занесли над ней руку, желая сокрушить ее? Разве это справедливость? Но дух не слышал его, не ведал жалости и сострадания, не видел иных путей.

Руки Хоук остановили их. Они испытали страх.

А потом пришла Тварь…

Тварь, как и положено Твари, не интересовали ни справедливость, ни рабство, ни идея всеобщей свободы и равенства. Тварь ухмылялась и смотрела на них пронизывающим, ясным взглядом, будто она могла видеть сквозь кожу и плоть, сквозь душу и суть. Как будто оно могло видеть их, слитых и разделенных, вместе и порознь. Будто оно знало правду, будто могло чуять их. Тварь лениво шагала вместе с ними, оценивая и взвешивая. Отравляя речами и не вмешиваясь, с ухмылкой наблюдая за их выбором. Они шли дальше, спасали, защищали, убивали, пили в таверне и играли в карты, а Тварь прожигала их всепонимающим взглядом.

Тварь пошла вместе с ними в проклятый дом гнома. Они убивали безумцев и слушали песню Тени. Им было страшно, им было радостно. Они протянули светящиеся руки к гному, чтобы исцелить его.

Это было неправильно.

Он был искажен. Он был неисправен. Сломан, нарушен, неправилен. Он должен быть убит. Изъят из тела мира, как опухоль. Он нарушение, искажение, дефект.

Это было правильно.

Что может быть правильнее сострадания, прощения и принятия? Он был восхищен, Бартранд бросил их, предал, оставил, но Варрик нашел в себе силы простить его. Примирился с его поступком, потому что они – семья. То, чего навсегда лишены маги…

Хоук взяла их в Тень. Они пошли за ней. Пошли, чтобы спасти мага из когтей демонов.

Это было правильно.

Он с облегчением стряхнул пыль смертного мира, вдохнул насыщенный силой воздух Тени, отодвинул, усыпил мага и натолкнулся на насмешливый, презрительный взгляд Твари. Тварь морщилась, тяжело дыша. Тень дрожала, расступаясь, убегая от Твари. Тварь не принимала Тень, Тень не принимала Тварь. Тварь была столь инородной, столь чуждой Тени, что они взаимно отвергали друг друга. Они впервые испытали сомнение на грани страха. Что может быть инородно смертному миру и инородно Тени? Все есть Тень, и все из Тени. Нечто, не принимающее Тень, было выше их понимания.

Это было неправильно.

Неправильно было чувствовать, как объятия Тени сжали его, смяли его разум и задвинули в угол. От него не осталось ничего. Он был так слаб перед силой Духа…

Демоны плели свои сети, пытаясь захватить разум каждого из пришедших. Он смотрел на них, на их попытки и их слабости. Он видел расчетливый блеск в глазах Твари, когда демоница впустую тратила свое красноречие. Тварь расчетливо выбирала схему действий. Он видел, как она решила подыграть демону, хотя у той не было власти, и слова ее не достигли цели. Тварь расчетливо скрыла свое истинное желание, когда демоница начала подбираться к нему.

Тварь могла бы убить демона, но решила притвориться, что поддалась соблазну, чтобы никто не увидел, что она сильна настолько, что морок не властен над ней. Тварь могла бы убить их всех, но решила притвориться, что они способны ее победить, чтобы никто не увидел, что она сильна настолько, что все их усилия напрасны.

Но Тварь не делала ничего, она, как и прежде, играла в карты, пила с гномом, таскалась с их женщиной, лениво созерцала все их потуги и, кажется, была занята своими делами. Иногда он задумывался, осталось ли там хоть что-то от Айнона, или все поглотила захватившая его Тварь? А потом забывал об этом.

Тварь была опасна, Тварь должна была умереть.

Человеческая женщина взяла их в Темницу Стражи. И они снова пошли за ней. Тьма сгущалась над ними, отравленная кровь мага слышала ее пение, отзывалась на ее зов. Тварь хмурилась, будто тоже слышала приказывающее пение. Они боролись, сопротивлялись, не желая подчиняться чужой воле. Боль и кипящая кровь, и голос затмевающий все. Внезапно Тварь запела. Звучание ее голоса заглушило зов древнего бога. Неведомая сила укрыла щитом их разум.

Они не могли допустить этого, не могли позволить инородной силе быть внутри них, укрывать их, быть частью их. И он обрушил всю мощь справедливости на сияющий щит, укрывший их разум, ударил по нему всей своей силой, потому что…

– Мной нельзя… управлять!

Они укрыли свой разум собственной силой. Сияющей, чистой силой справедливости. Тварь равнодушно шла впереди. И тогда они решились. Он позвали ее, как духи зовут духов, как демоны призывают демонов, как Тень взывает ко всем, кто связан с ней…

Но сколько бы он ни звал, Тварь так и не обернулась.

Они вернулись, и все стало как раньше. Но что бы ни планировала Тварь делать, они должны поспешить. Один толчок – и ситуация пошатнется. Им не стоит думать о Твари, не стоит думать о женщине. Эти мысли уводят их от цели. Слишком много в мире сил, что больше их, слишком мало времени. День за днем, кусочек за кусочком он подменял мага собой, заменял его мысли своими истинно верными суждениями. Так будет лучше. Однажды он поймет это.

Было больно.

Он перекраивал себя, он чувствовал изменения. Что-то в его идеальной логике было подобно песчинке в отлаженном механизме. Он изменялся, но все так же ясно видел цель. Он должен был успеть.

Было больно.

Он чувствовал изменения, он больше не чувствовал важности чувств. Нечто большее поглощало его. Теперь он ясно видел цель. Времени осталось мало.

Есть вещи важнее любви.

Они делают это и для нее…

Это было правильно.

Это было правильно.

Они все умрут. Каждый храмовник, каждая святая сестра, кто встанет на пути их свободы, умрут страшной, мучительной смертью. Они восстановят справедливость. Они получат отмщение.

Истинно верно.

___________________________

Справедливость неадекватен относительно нас и себя самого, и точно необъективен, а еще он – дух. Будем помнить об этом.

В тексте использованы фрагменты из “Предыстории Андерса”, написанной Дженнифер Хеплер http://ru.dragonage.wikia.com/wiki/%D0%9F%D1%80%D0%B5%D0%B4%D1%8B%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F_%D0%90%D0%BD%D0%B4%D0%B5%D1%80%D1%81%D0%B0

========== 51. Пленение Создателя ч.4 ==========

Предупреждение: Немного грубости под конец, немного глупости. Немного грусти.

Эта глава мне тоже не нравится. Но некоторые вещи существую независимо от того, нравятся они нам или нет.

_____________________________

В доме было тихо, Фенрис давно спал, и только в его комнате все еще трещал камин. Весь стол был завален книгами и исписанными листами, все это лежало вперемешку и явно без какой-то системы. Хозяин всего этого творческого беспорядка задумчиво созерцал получившуюся картину, тихо напевая песню. Было много вещей, которые он пытался понять. Например, почему он? Почему из всех треклятых рабов Тевинтера именно он? Или какова вероятность, что все события в Киркволле случайны и не связаны между собой? Кто или что является “архитектором” этих событий? Или через сколько виденное им станет реальностью? Вопросов было множество, и он был уверен: ответы лежат прямо перед ним. Даже на то, является ли его собственное присутствие в Киркволле частью неизвестного плана.

Сколько бы времени ни проходило, он все никак не мог избавиться от ощущения, что есть что-то большее, чем он видит. Чья-то незримая рука ведет и направляет все события. Что-то такое, какая-то мысль зудела в его разуме, раздражая сильнее тихо шуршащего голоса. Он устало потер костяшкой пальца лоб. Картинка почти собиралась, но в шаге от разгадки рассыпалась, оставляя ощущение глухой ярости и усталости.

Айнон не мог уснуть. Его часто мучила бессонница, но в эту ночь он просто думал. Мужчина сидел в кресле и перебирал в памяти различные воспоминания, безжалостно разбивая на эпизоды и складывая их по новой, отсеивая все лишнее и ненужное. История, с которой он поступал столь жестоко, была его собственной историей. Айнон закрыл глаза.

Ему частенько было сложно сконцентрироваться. Он легко замечал этот момент: мысли ускользали, зрение плыло, слова и детали забывались, будто песок, картина мира рассыпалась, оставляя его в пустоте. Но он научился с этим бороться, он пел песенки, простые мелодии без слов или с такими же простыми словами, чтобы помнить, что он делает. Каждое сложное действие – своя простая песенка, отработанная до автоматизма. У этого была и обратная сторона. Он так же внезапно и легко полностью сосредоточивался на чем-то, “залипал” на одной идеи, будь то убийство хозяина, приготовление бесполезного, но очень сложного яда, кража предмета или абсолютное обладание чем-то… или кем-то.

Идея зудела, царапала, сводила с ума, покуда не оказывалась исполненной.

Но так было не всегда. Первые изменения начались не на алтаре в ночь красной луны, нет, первые изменения произошли на кровати, когда хозяин в первый раз забыл разжать руки, душа и вбиваясь в своего раба. Позже, придя в себя, возвращенный из-за грани кровавой магией сенатора, он не смог вспомнить, что было перед тем, как он не смог больше дышать. Когда хозяин забыл ослабить петлю кожаного шнура, он не смог вспомнить вчерашний день. Когда сенатор затянул петлю вновь, он забыл лицо матери. Детали, слова, текст из книг, отдельные вечера, лица, имена и чувства, он забывал так много, навсегда оставляя свою память во Тьме-за-Гранью. И с каждым разом пустоты становилось все больше.

Чем больше пустоты становилось, тем труднее ему становилось концентрироваться на чем-то. Не было ничего, за что бы его разум мог зацепиться. Чувства оставались в той же пустоте. И вот он уже легко улыбается. Когда его бьют, когда хозяин режет ножом его кожу, выводя странные узоры, когда раскаленный магией прут оставляет на груди инициалы хозяина, когда его душат, насилуют в одиночку, вдвоем, втроем, когда наряжают в платье, улыбка не сходит с его лица. Потому что это… ничего не значит. Он чувствует только боль, но уже не может вспомнить, почему это плохо. Это плохо? Он не может вспомнить, что значит “плохо”, не может вспомнить, когда было иначе и было ли.

Ночь на алтаре в Круге Магов Минратоуса была просто одной из. Он отбросил ее, как нечто несущественное. Что-то забывалось легко, что-то выжигалось в его разуме. И это тоже не имело значения. Огонь на ладони испугал его, но не удивил. Для этого он должен был быть чуть более целым. Видения испугали его, но не удивили, как и голос, что зашуршал в его голове. Вместо этого он использовал страх, чтобы существовать, чтобы не дать пустоте поглотить его. Он видел, как его разум изменяется, но это уже не пугало его.

Пустота и Тьма-за-Гранью забрали многое, но не смогли забрать его самого. Она забрала его чувства, но их заменила логика. Холодный рационализм вместо изменчивых, мимолетных эмоций. Он мог объяснить все в своей жизни: пустоту, ускользающую память и даже жестокость других. Но не смог объяснить огонь, видения и голос. И это стало тем, на чем он сосредоточил свой разрушенный разум. Он мог объяснить все, и это тоже будет объяснено.

Он собирал объяснение по кусочкам, разбирая и собирая мозаику снова и снова, отсеивая и выкидывая все, что не подходило, пока детали не укладывались как должно. Дневник, ритуал, книга, ритуал, – деталь за деталью. Он не был терпелив, время просто не имело значения. Пустота в его разуме не знала смысла этого слова. Она не знала многих слов, потому что он все их забыл, оставил во тьме за Гранью. Все ненужное и незначительное безжалостно отсекалось и выкидывалось, в итоге осталось лишь самое важное.

Но вскоре он понял, что этого недостаточно. Улыбки на холодном лице молчаливой куклы пугали, и он начал шутить, хотя не знал, что такое шутка. Неподвижность и отсутствие эмоций пугали, и он начал имитировать эмоции. Отсутствие дружелюбия пугало, и он притворился, что люди имеют значение. Усилием воли гасил вспышки ярости, и усилием заставлял себя чувствовать.

Иногда его терзало, мучило чувство двойственности, царящей в его разуме. Холодный рационализм и остатки чувств сталкивались в его сознании. Иногда диктуя совершенно разные решения, объявляя важными разные, порой противоположные, цели.

Эльф стал исключением. Еще одним необъяснимым и непонятным словом, смысл которого забрала Тьма-за-Гранью. А может, он никогда и не знал этого слова? Он был странностью, которая жгла его кожу, толкалась внутри его сердца, царапалась в разуме. И он ухватился за него, превратив в еще один якорь, что удерживал его разум, удерживал его самого. Поиск объяснения был якорем, что удерживал его существование, эльф – удерживал его человечность.

Они выбрали его. Пустота, Тьма-за-Гранью, Голос и то, что осталось от мальчика-полуэльфа, впервые умершего в шесть лет. Они выбрали его. Что бы это ни значило.

Полено в камине треснуло и просело. Айнон моргнул и перевел взгляд с огня на стол.

Когда заполыхало пламя на его ладони, он подумал, что они пожелали создать мага. Зачем? Увеличить армию? Захватить мир? Уничтожить не-магов? Было в магистрах хоть что-то человеческое? Могло ли ими двигать что-то благое? Когда пришли видения, он уже не был уверен, чего именно они желали. Желали ли они именно этого? Он решил, что они пожелали увеличить свою силу, но тогда почему он? Почему он? Не обладающий магией раб-полукровка. А потом появился голос. И он перестал строить теории, он просто шел вперед остатками своей человечности, желая сохранить ее.

Он задумчиво рассматривал свои записи с выписками из “Пленения Создателя”. Корифей.

Книга начиналась как научное исследование с описанием всех ритуалов, что они провели, пытаясь проникнуть в Город согласно воле Думата. Ритуалы, которыми они усилил себя, которыми разорвали Тень, создав в ней трещину. Эта часть кончалась словами: “завтра мы проведем ритуал.” В середине книги был пустой лист с одной-единственной узнаваемой, хоть и неровной, строчкой: “Он должен был быть золотым! Должен был быть нашим!” – дальше шел уже дневник, что Корифей вел сразу по возвращению. В нем все более и более неразборчивые записи, описывающие расползающуюся по крови скверну и то, как его разум боролся с ней. Записи обрывались на четвертом дне Матриналиса восемьсот шестого года Тевинтерской Империи*. Он продержался шесть лет, прежде чем даже его разум изменился.

Он все еще не мог понять, что они сделали с ним.

А затем он последовал за Хоук в Виммарские пустоши, и когда он встал в древней тюрьме, глядя на Корифея, то был ошеломлен; он все так же язвил, спорил с одержимым, но сам рассматривал древнего магистра. Того, что одним из первых вошел в Золотой город, что вернулся из него оскверненным и еще двести лет бродил по землям Тедаса, даже книгу успел написать, прежде чем Стражи пленили его… не по его ли собственной воле? Скованный их магией, он проспал тысячу лет, и скверна все это время не могла искажать его дальше.

Он понял…

В миг, когда он увидел Корифея, его озарило понимание, как тогда, над телом умирающего хозяина. Он ясно понял, чего добивались магистры. Теперь все, что ему осталось, это выяснить, что именно они использовали в качестве основы. Вместо скверны. Когда вливали в него чужеродную силу, чтобы узнать грязный секрет обманутого Древними Богами Корифея, в стремлении получить силу Создателя…

Впрочем, у всего этого было и другое объяснение. Потеря концентрации и памяти, внезапные вспышки ярости и частичное исчезновение чувств, видения и голоса – быть может, его разум просто так сильно изломан играми магистров, что он уже не способен отличить реальность от вымысла. Быть может, нет никакой магии в происходящем с ним, быть может, все это порождение его больного сознания. Быть может, он обычный безумец. Его рациональная половина считала оба эти варианта более чем возможными.