Текст книги "Незримый гений (СИ)"

Автор книги: Kay Blue Eyes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 67 страниц)

Внезапно Брилл почувствовала под ногой нечто мягкое, лежащее прямо на земле. Она наткнулась на стену и опустила факел, свет которого немедленно притух до слабого мерцания. Еще один стон донесся с пола; Брилл повернулась и увидела сквозь дым мужчину, растянувшегося поперек прохода.

Он лежал на холодном каменном полу, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Даже в темноте Брилл могла разглядеть его внешность. Он был старше ее, возможно, около тридцати пяти – слабые лучики морщин разбежались от угла его глаза, когда он скривился. Его простая белая хлопковая рубашка была порвана и свободно болталась на теле. Похоже было, что мужчина пострадал от какого-то ужасного несчастья. «Наверное, те гнусные люди приняли его за Призрака».

Брилл быстро опустилась возле него на колени и положила руку ему на плечо.

– Месье, вы ранены? – Мужчина дернулся от ее прикосновения, и она ощутила, как он слегка приподнялся.

Он чуть повернул голову, продолжая что-то бормотать про себя. Его хриплый голос царапал тишину тоннеля, огрубев от дыма и плача.

– Кристина? Не оставляй меня… пожалуйста, – прохрипел мужчина и снова рухнул на пол, теперь уже на спину. Его глаза устало закрылись. Сухой кашель сотряс его тело, и он вновь застонал.

Брилл заколебалась, услышав знакомое имя, затем положила руку мужчине на лоб. Его кожа была горячей на ощупь, но Брилл чувствовала, что его сотрясает озноб, будто ему холодно. Когда мужчина резко отдернул голову от ее прикосновения, Брилл изменила позу, положив одну руку ему на грудь, чтобы привлечь его внимание. Она пробежалась пальцами по лохмотьям, оставшимся от того, что когда-то было хлопковой рубашкой, и внезапно обнаружила, что его одежда полностью пропитана водой. «Неудивительно, что он болен, его одежда вся вымокла».

– Месье, у вас лихорадка. И если вы останетесь в этом дыму слишком долго, это повредит ваши легкие. Вы можете встать? – Брилл взяла его руку в свои и осторожно потянула.

Мужчина испустил глухой перекатывающийся рык, и его глаза ярко вспыхнули, снова открывшись. Лихорадочный блеск пропал, и он поднял на нее свирепый взгляд – в слабом пламени факела его глаза сверкали почти угольной чернотой.

– Оставь меня, ничтожная женщина, – его огрубевший от дыма голос резко прорезал воздух. – Неужели человек не может упокоиться с миром? – Мужчина ударил ее по рукам, отцепил их от своей руки и снова затих.

Брилл раздраженно вздохнула, но вдох быстро перешел в приступ сильнейшего кашля. «Для этого нет времени. Я еле дышу из-за дыма. Здесь нельзя дольше оставаться. Мы должны уйти». Придя к такому выводу, она наклонилась и грубо дернула мужчину за руку, приведя его в сидячее положение. Тот повернулся, и Брилл скорее почувствовала, чем увидела, что он застыл в удивлении, потрясенный ее нахальным поведением.

– Я не могу бросить вас здесь, месье. И мы не можем остаться. – Она стояла, все еще крепко держа его за плечо обеими руками. – Так что вы должны подняться до того, как мы оба задохнемся.

Брилл чувствовала, что глаза мужчины свирепо смотрят на нее сквозь дымку, но он по-прежнему молчал, возможно, пытаясь сосредоточиться, невзирая на лихорадку. По-видимому, он не привык спорить с другими человеческими существами, не говоря уже о странной женщине. Он попробовал освободить свою руку из ее хватки еще раз, но маленькие ручки Брилл клещами вцепились в его бицепс.

– Мое благополучие – не ваша забота. Для вас было бы предпочтительнее уйти немедленно. Я не имею ни малейшего желания двигаться, – прорычал мужчина, позволяя охрипшему от дыма голосу придать неуловимую угрозу его словам. К сожалению, на Брилл это не произвело должного впечатления. Как бы то ни было, его угроза лишь укрепила ее решимость.

– Ваши желания – не моя забота, месье. Но поскольку я на вас наткнулась, ваша жизнь – моя забота. А сейчас вставайте, или мне придется выволочь вас за волосы! – крикнула Брилл. Услышав эту угрозу, мужчина умолк: шок моментально сделал его уступчивым, позволив Брилл воздеть его на ноги, прежде чем он осознал, что произошло.

Брилл отпустила руку мужчины и осторожно обвила свои руки вокруг его талии. Тот дернулся от ее прикосновения, но, слава богу, оставался нем.

– Вы можете положить руки мне на плечи, месье, – сказала она спокойным и мягким тоном, выработанным за время работы волонтером в местных больницах. В нескольких шагах позади факел выпустил последний язык пламени и окончательно погас, погрузив коридор в полнейшую темноту. Собрав все свое мужество, Брилл продолжила тем же успокаивающим тоном: – Лихорадка изнурила вас. Обопритесь на меня, если возникнет необходимость.

Чувствуя колебание мужчины, заставившее его примерзнуть к месту, Брилл осторожно склонила голову и положила его руку себе на плечи, целесообразности ради приняв решение за него. Тяжело вздохнув, мужчина оперся на нее; тепло его горящей в лихорадке кожи, проникающее сквозь мокрую рубашку, согрело ее, несмотря на холодный воздух. Слегка повернув голову, Брилл вздрогнула, когда ее макушка задела кончик подбородка неприятного мужчины – очевидно, тот смотрел на нее сверху вниз сквозь обрушившуюся темноту. Чуть наклонив голову в сторону от него, Брилл поняла, что ее рост идеален для того, чтобы мужчина мог на нее опереться. Их тела подходили друг другу, словно кусочки мозаики. Это было довольно тревожащим открытием, даже несмотря на то, что в данный момент это соответствие было крайне полезно.

Брилл ощущала пылающий взгляд, которым мужчина продолжал прожигать ее. Она задрожала под этим взглядом, почувствовав себя неуютно в качестве объекта столь пристального внимания.

Брилл подняла глаза туда, где, как она предполагала, пряталось в тени лицо незнакомца, а затем медленно зашагала вперед. Брилл тащила его на себе, плотно стискивая его поясницу ладонями, принуждая к движению. Таинственный мужчина тоже шагнул вперед, но неожиданно споткнулся, его колени подогнулись. Пара зашаталась было, но Брилл собралась с силами и приняла на себя возросший вес. Мужчина свирепо выругался себе под нос, когда она, не останавливаясь, снова двинулась вперед.

– Разве я неясно выразил свое острое желание остаться тут? А теперь из-за вашего упрямого поведения, мадам, я подвергся унижению, будучи ведомым… – приступ кашля застиг темноволосого мужчину врасплох, не дав досказать то, что он собирался. Вопреки его явному сопротивлению этой идее, его тело еще больше навалилось на Брилл, пока они продолжили путь по коридору.

По мере того как проход поднимался к поверхности, дым становился все гуще, заставляя бороться за каждый глоток кислорода. Глаза Брилл начало жечь от едкого воздуха, и она чувствовала, как мужчина рядом с ней тихонько кашляет. Она знала, что им нужно найти выход, и поскорее. Несмотря на уверенные манеры, Брилл все еще понятия не имела, как выбраться из лабиринтов под Оперой, а время утекало. Заставляя себя делать шаг за шагом, она беззвучно вычисляла, как долго еще сможет действовать в насыщенном дымом воздухе, прежде чем сдастся усталости и вдыхаемому дыму.

Они ковыляли сквозь тьму, а затем вдруг что-то изменилось в воздухе, возникло ощущение распахнувшегося слева большего пространства. Игнорируя то, что должно было быть боковым коридором, ведущим бог знает куда, Брилл продолжала идти. Пока они ковыляли через перекресток, Брилл ощутила легкую неуверенность мужчины: тот повернул голову, чтобы посмотреть на другой коридор. Удивленная его внезапным интересом к этому направлению, Брилл медленно остановилась – ее разум посетила новая идея.

– Вы знаете, как выбраться отсюда, месье? – медленно спросила она, пронзенная страшным подозрением.

– Конечно, – прохрипел тот высокомерно.

От этой краткой реплики Брилл досадливо стиснула зубы.

– Почему же вы ничего не сказали?! Мы почти задохнулись, а вы вытворяете подобные шутки?

Мужчина лишь слабо пожал плечами и ответил:

– Вы не спрашивали, мадам.

Брилл захлебнулась внезапно окатившей ее волной гнева, но остроумный ответ, почти сорвавшийся с ее губ, прервало небольшое количество особенно густого дыма, вызвавшего сокрушительный кашель. Брилл слегка пошатнулась и согнулась пополам. Рука мужчины инстинктивно сжала ее плечи, поддерживая ее, невзирая на его собственное ослабленное состояние.

Вновь придя в себя, Брилл метнула в мужчину свирепый взгляд:

– Сделайте одолжение, месье, покажите дорогу.

Тот лишь устало кивнул – их словесная перепалка изнурила его. Мужчина указал на коридор, который она собиралась пересечь. Следуя его указаниям, пара продолжала брести в темноте. Дым сгустился выше разумных пределов.

С каждой минутой мужчина все сильнее опирался на плечи Брилл. Его голова опускалась все ниже, а ноги начали волочиться. Тонкая маска спокойствия Брилл дала трещину, когда она посмотрела на него. Она чувствовала, как блестящие капли пота стекают по коже мужчины в тех местах, где их тела прижимались друг к другу. «Он очень болен», – подумала Брилл с растущим беспокойством. И она знала, что не сможет тащить его, если он потеряет сознание. Сопротивляясь инстинкту самосохранения, который убеждал ее ускорить шаг, сбежать, Брилл сосредоточилась на сохранении равновесия. Она знала, что если пойдет быстрее, мужчина не сможет выдержать этот темп. Она могла бы спастись, но знала, что тогда придется оставить его. Это был неприемлемый выход.

– Чуть быстрее, месье. Пожалуйста, продолжайте в том же духе еще немного, – ободряюще подгоняла Брилл. Мужчина рассеянно кивнул, но больше никак не отреагировал.

Напрягаясь, чтобы увидеть хоть что-то перед собой сквозь непроницаемые тени, Брилл оказалась застигнута врасплох, когда они наткнулись на что-то, похожее на деревянную дверь. Она даже не заметила, как они достигли конца тоннеля. Покрепче обняв мужчину за талию, Брилл двинулась вперед, зашарила в поисках дверной ручки и, как только нашла ее, толкнула старую дверь. Ей в лицо мгновенно ударил порыв резкого холодного ветра. Брилл громко рассмеялась от облегчения и сделала глубокий очищающий вдох. Еле переставляя ноги от усталости, они медленно прошли через дверь.

Быстро заморгав от света ближайшего уличного фонаря, Брилл задержалась в дверном проеме, на миг ослепнув от залитой огнями блистающей белизны улицы. В какой-то момент, пока она часами блуждала в подвалах Оперы, пошел снег. Мир снаружи сейчас покрывал ровный слой белой крупы, придающий всему чистое, свежее сияние. Брилл побрела вперед, понукая себя оставить дверной проем, хотя ее глаза еще не полностью адаптировались после темноты театра. Проход позади нее изрыгнул клубы плотного черного дыма, от которого они едва сумели сбежать, и тот в мгновение ока окутал их одежду, когда они ступили на снег.

Стоило им покинуть театр, как мужчина сложился пополам, как тряпичная кукла. Не в силах удерживать его полный вес, Брилл споткнулась вместе с ним, когда он свалился, и его рука на ее плечах утянула ее за собой. Она вытянула руки, чтобы предотвратить падение, и угодила в снег, покрывавший булыжную мостовую. Встав на колени, она выбралась из-под вялой руки. Повернувшись лицом к таинственному мужчине, Брилл быстро оценила его состояние. Лежа в снегу лицом вверх, тот сильно дрожал на морозном воздухе, но не двигался, чтобы поменять позу или сесть. Нахмурив брови, Брилл нагнулась и быстро очистила его лицо от снега, давая больше пространства для дыхания. Сдув несколько беспорядочно висящих прядей со своего лица, Брилл положила руку мужчине на лоб. Ее испугал обжигающий жар его кожи: лихорадка прогрессировала с поразительной скоростью.

Она потянулась и легонько потрясла мужчину; ее длинные волосы упали ему на щеки.

– Месье, откройте глаза. Не засыпайте пока. Потерпите еще чуть-чуть. – Тот подчинился, открыв свои затуманенные лихорадкой синие глаза. Переведя взгляд вверх, он безучастно уставился ей в лицо. – Оставайтесь в сознании, месье. Я пойду и приведу помощь, – заверила Брилл.

Перенеся свой вес на пятки, она начала подниматься, но мужчина встрепенулся: его рука неуверенно скользнула по снегу, чтобы ухватить ее за запястье. Сжимая ее пальцы, он безмолвно умолял ее не бросать его одного.

Брилл встретилась с ним глазами и с мягкой улыбкой нежно прикоснулась рукой к его щеке. В ответ на ее прикосновение мужчина со свистом втянул воздух.

– Я обещаю, что скоро вернусь. Даю вам слово. Я не хочу оставлять вас.

Несколько минут мужчина смотрел на нее в безмолвном удивлении. Снег падал в ночном воздухе над ее головой, придавая ей неземной облик; кроме того, кажется, искренность в ее голосе успокоила его сильнее, чем потусторонний вид. Веки мужчины медленно закрылись, и он выпустил руку Брилл. Та быстро встала и, подобрав юбки, побежала прочь в снежную ночь, ее голос звенел в холодном воздухе, зовя на помощь.

Когда хруст снега под ее ногами затих в отдалении, таинственный мужчина остался один в тягостной тишине. Он с трудом вытянул белую маску из недр внутреннего кармана своей разорванной рубашки. Собрав последние силы, мужчина приложил маску к правой стороне лица, пряча дефект, который ранее скрывали темнота оперного театра и заснеженная земля. Затем мужчина со вздохом провалился в благословенное забытье.

========== Глава 7: Воспоминания ==========

Эрик всегда знал, что окончит свои дни приговоренным к вечным мукам в аду. С самого детства ему говорили лишь о степени и глубине каждого его проступка. Сначала был порицающий шепот матери, потом цыган – его жестокие тирады наполняли разум Эрика смутной виной и гневом, которые позже выкристаллизовались в ярость Призрака. Каждый, кого он встретил на своем пути, выковывал из того невинного мальчика, кем он был когда-то, мужчину, осужденного на вечное проклятье. И Бог – Эрик знал это, еще когда был молод и верил в подобные глупые суеверия, – с тех пор давно позабыл о нем, обрек на жизнь, полную горя и страдания. С чего бы Эрику было ждать, что после смерти все будет иначе? Он принял это как факт.

И все-таки даже в самые мрачные моменты Эрик не представлял, что пламя ада может быть столь мучительным, столь всепоглощающим. Он ощущал, как каждую клеточку его тела охватывает невообразимый жар. Пекло окружало его тело, каждая пылающая вспышка сжимала его кожу до тех пор, пока та не натягивалась на его истерзанном теле, точно шкура на барабане. Струйки пота, подобного раскаленной лаве, скапливались на его теле, ничуть не облегчая страданий. Он буквально горел заживо.

Но, несмотря на ужасный жар, Эрик не видел языков пламени. Он был одиноко подвешен в море тьмы, более густой, нежели та, что окружала его под Оперой. Она была давящей, эта чернота, более глубокая, чем в самую беззвездную ночь. Тьма разрушала надежду, что он когда-нибудь снова увидит солнце. Она разрушала даже память о свете дня, делая невозможными сами мысли о нем.

Эрик выгнулся дугой, когда очередная волна боли прокатилась по телу, его мышцы напряглись и задрожали от изнеможения. Он стонал и стискивал зубы, подавляя поднимающийся в горле вой – его болезненная гордость не позволяла показать слабость даже теперь, когда его голова была готова вот-вот разлететься по швам. Собрав все мужество, Эрик сражался с изнуряющей агонией, заставляя разум сконцентрироваться на чем-то ином, помимо физического недомогания. Он ощущал, что его кулаки стискивают окружившую его мягкую ткань, но, поскольку его решимость дрогнула, разум, кажется, не удивлялся, откуда тут, посреди ада, взялась ткань. Где-то в отдалении тикали часы, но их звук был едва уловим в кошмаре наяву, и Эрик проваливался обратно во тьму.

Лишь когда Эрику показалось, что боль стала совсем невыносимой, он ощутил присутствие кого-то еще, с тихим вздохом прорвавшееся сквозь вращающийся раскаленный ад. Прохладная рука нежно протянулась сквозь огонь и коснулась его пылающего лба; хрупкие деликатные пальцы поглаживали его лицо с совершенно незнакомой ему добротой. Эрик почти плакал от слабого облегчения, инстинктивно повернув голову к загадочному созданию. Мало-помалу напряжение, пронизывающее его разбитое тело, начало ослабевать, и он резко откинулся обратно на перьевую подушку под головой.

– …все. Ну, ну, все. Я здесь. Чшш, все. Я… – нашептывал мягкий мелодичный голос, проникая через волны жара и тьмы; его звучание было приглушенным, точно доносилось с большого расстояния.

Переливчатые гласные и смазанные согласные слов безошибочно смешивались в воздухе, но в своем смятении Эрик был не в состоянии полностью понять значение каждого звука. Язык, который всегда так легко ему давался, теперь ускользал от его понимания. Голос продолжал спокойно говорить, в то время как рука с его лба исчезла. Мгновением позже рука вернулась с холодной влажной тканью. Другой кусок ткани положили на его обнаженную грудь. Эрик подскочил от шока, вызванного мокрой тряпицей, затем вздохнул от временного облегчения и растянулся на простынях. Маленькая изящная рука нашла его руку, прохладные пальцы нежно погладили раскрытую ладонь, продолжая успокаивать его истерзанный разум.

Через некоторое время голос стих: произносимые им утешительные слова постепенно истощались до кажущегося усталым молчания. С растущим от надвигающейся тишины беспокойством Эрик скривился и повернул лицо в сторону, откуда, как он думал, доносился голос. Это безмолвие казалось пустотой, и он потерялся в ее необозримости, все дальше погружаясь в черный провал своего разбитого сердца и охваченного лихорадкой рассудка. Мысли о Кристине вырастали в Эрике подобно царапающим плетям кровососущего тропического растения, прорастая сквозь грудь и обвивая сердце своими смертельными объятиями.

Эрик вспоминал, как глаза Кристины, обычно столь безнадежно печальные, оживлялись всякий раз, когда он говорил с ней сквозь зеркало, как ее лицо начинало светиться от розовых надежд. Кристина оживала от его заботы, часами ожидая, чтобы только услышать его речь, пела, как он учил ее, ее голос прославлял его имя. Это было всем для него. Или, по крайней мере, Эрик думал, что это так, но недолго. Он потерял ее и вместе с ней потерял каждую каплю счастья, которой когда-либо обладал.

Острая боль потери продолжала сжимать его сердце, пока у Эрика не перехватило дыхание. Она терзала сильнее, чем пламя, пожирающее его тело. Боль иссушала до самой глубины души, оставляя его пустым и окоченевшим, лишая его надежды когда-либо ощутить еще хоть что-то кроме этой безбрежной черной боли. Каждый вдох был агонией, каждый удар сердца жалил, потому что это означало, что Эрику придется жить дальше без Кристины. И он не мог этого вынести.

Он никогда больше не увидит ее лица, не услышит ее пение. Это заставляло Эрика чувствовать себя так, словно он тонет, умирая во тьме и одиночестве. «Не думай о ней. Не думай о ней!» – беззвучно умолял он себя, отчаянно желая освободиться от этой нестерпимой муки. Застонав вслух, Эрик резко замотал головой в безуспешной попытке вытрясти из нее прекрасное лицо своей бывшей ученицы, но ее печальные оленьи глаза продолжали преследовать его.

Утешающий голос, который ранее прервал окружающее его безмолвие, пробился издалека сквозь рушащиеся стены его горя, принеся несколько тихих нот незнакомой песни. Успокоившись от этого звука, Эрик почувствовал, как агония от ворочающихся осколков разбитого сердца постепенно усмиряется, не пронизывая больше его грудь раскаленной болью; мысли о Кристине, о ее предательстве и его провале покидали его сознание.

Напев на миг прервался, когда теплую ткань на его голове и груди заменили холодной, затем возобновился, плавно превращаясь в нежную мелодичную колыбельную. Слова, хотя он и не мог их понять, перекатывались через Эрика, словно холодные волны чистого водного потока, унося прочь адский жар и горькие чувства. Песня обладала странным, мистическим свойством, которое очаровало его душу композитора, отвлекая от страдания. В течение нескольких блаженных мгновений Эрик вслушивался в цепляющие ноты, плывя по течению простую мелодии, и его разум оставался благословенно пуст. Казалось, что окружающая его темнота, отступила, больше не окутывая, подобно савану, и за эти несколько украденных мгновений он позволил песне утешить свое ноющее сердце.

Эрик моргнул, и перед его глазами медленно проступили очертания незнакомой комнаты. На столике рядом с местом, где он лежал, стояла простенькая керосиновая лампа; она была зажжена, но фитиль прикручен. С усилием отведя от нее взгляд, Эрик смутно осмотрел прочие предметы в комнате: туалетный столик, разномастные стулья, ярко пылающий в камине огонь. Вздрогнув при виде языков пламени, Эрик на миг прикрыл глаза. Он знал, что где-то здесь был огонь – и от этого зрелища жар, сжигающий тело, становился хуже.

Ему на грудь положили очередной кусок холодной влажной ткани; пение теперь звучало ближе. Стремясь найти источник голоса, Эрик поборол изнеможение и снова резко открыл глаза. В его бессильно лежащую ладонью вверх руку скользнула рука. Секунду он смотрел на эту маленькую руку, потом прошелся по ней взглядом вверх, до смутного контура лица. На него смотрели в ответ большие пытливые глаза, хотя остальные черты никак не хотели становиться четче.

– Крис… тина? – прохрипел Эрик, в горло будто набили толченого стекла. – Пожалуйста… Кристина…

Колыбельная резко смолкла, и расплывчатое лицо приблизилось – молодая женщина наклонилась вперед, и ее черты медленно проступили сквозь туманящую взор Эрика дымку. Теперь он смог рассмотреть линии ее рта и носа. Но он не мог отвести взгляда от ее глаз – те поймали его, сияя пронзительной чистотой, оставляя все прочее несущественным. Это были вовсе не прекрасные темные глаза Кристины – но мягкие и серые, точно утренний туман.

– Нет, милый. Не Кристина, – пробормотал голос. Эрик скривился от обрушившегося на него горя и сжал лежащую в его ладони руку. Он ощутил на своем лице влагу, которая не имела никакого отношения к мокрой ткани на лбу. – Тише, дорогой. Тише… Отдохни… Просто отдохни немного. Не плачь, – успокоила его женщина – теперь ее глаза были печальны и темны, цветом сравнявшись с омытым дождем камнем. – Спи, спи, Grá mo chroí*. Усни на маминых коленях. Ангелы-хранители смотрят на нас из тени, – вновь зазвучала песня из какого-то невообразимого далека. Мгновение мелодия сладкозвучно плыла в воздухе, но Эрик падал, и пламя раздулось еще выше.

Разум Эрика начал дрейфовать от мысли к мысли, пока нечаянно не переместился на долгое время игнорируемые воспоминания, заново пережив печаль за печалью. А успокаивающий голос удалялся, продолжая петь где-то вдалеке, в темноте…

В голове материализовались очертания женщины. Постепенно размытые воспоминания очистились и оформились в лицо и фигуру кого-то знакомого, кого-то, кого Эрик когда-то знал очень хорошо, но не вспоминал десятилетиями – его матери. Перед мысленным взором проходили воспоминания о том, как она поворачивается к нему и улыбается. Улыбается так, как никогда не делала в реальности. Это было прекрасно – ее улыбка, озаряющая лицо почти неземным светом. И на миг Эрик смог вообразить, что эта улыбка хотя бы секунду предназначалась ему. Но уродство реальности начало проскальзывать в его разум, и настоящие воспоминания уничтожили мечту. Счастье уплыло, и в ее глазах отразилось нечто безобразное.

Мать Эрика была женщиной необыкновенной красоты. Ее сияющие синие глаза и гладкие темные волосы всегда привлекали внимание, и, в конечном счете, привлекли внимание мужчины, который стал отцом Эрика. Его отец вроде бы тоже обладал приятным лицом, до того как умер в молодом возрасте. Они, кажется, собирались быть вместе… идеальная пара. Возможно, это объясняло, почему Эрик был для них таким разочарованием. Если бы он родился у уродливых родителей, могла ли его жизнь пойти по другому пути?

Это от матери Эрик унаследовал свою глубокую и необъяснимую жажду красоты. Он вырос влюбленным во все вещи, дарящие наслаждение глазам: это была красота, которая всегда отвергала его сокровенные желания. Мать отказывала ему в любом знаке человеческой привязанности. Ее прекрасное лицо искажалось всякий раз, когда она смотрела в его сторону. Даже если он был в маске, она не могла смотреть на него иначе, нежели с тихим отвращением, даже не в силах изобразить любовь, по которой Эрик всегда тосковал.

В конечном счете ее нескрываемое презрение изгнало Эрика из единственного дома, который он знал. Сбежав, он часами блуждал среди деревьев, все это время втайне молясь, чтобы мать пошла его искать, но, конечно же, она этого не сделала, как всегда бросив его на произвол судьбы.

В итоге Эрик набрел на лагерь передвижной цыганской ярмарки, привлеченный светом и соблазнительными ароматами готовящейся пищи. Цыгане накормили его и предоставили ночлег, но цена за эти удобства оказалась куда выше, чем он мог бы вообразить. Его принудили выставлять напоказ свое изуродованное лицо перед толпами любопытствующих зевак, дабы отработать свое содержание.

Эрику было всего девять, когда мать позволила ему уйти в ночь одному. Проклятая, безжалостная женщина. Она не могла знать, на какой ад обрекла его в последующие пять лет. Но даже если бы знала, Эрик сомневался, что это изменило бы его судьбу. Его лицо медленно сводило мать с ума. Она была зациклена на том, чтобы его простая полотняная маска крепко держалась, проверяя ее по двадцать раз на дню до самого конца. Нет, это не могло закончиться по-другому.

Эрик заерзал, чувствуя себя неуютно от того, куда завели его воспоминания. Он почти ощущал давящую на лицо грубую ткань своей первой маски. Эрик медленно поднял руку и провел пальцами по гладкой коже своей нынешней маски, машинально проверяя ее наличие. Он мгновенно открыл глаза, когда возле его левого уха раздался слабый вздох. Потрясенный тем, что вместо давно ставшей привычной кромешной тьмы видит смутные очертания полузнакомой комнаты, Эрик слабо нахмурился окружающей обстановке.

Он слегка повернул голову, утомившись даже от такого незначительного движения. Возле кровати сидела женщина, ее голова покоилась на матрасе рядом с его бедром. По-видимому, она крепко спала. Ее длинные светлые волосы были распущены, веером разлетевшись по простыне сбоку от него. Лицо женщины было повернуто к нему; в сиянии пламени ее черты светились розовым. Вздох, который он слышал, должно быть, исходил от нее. Ее губы до сих пор были слегка приоткрыты, словно на грани очередного глубокого вдоха. А еще она выглядела ужасно изнуренной, даже во сне: темные круги под глазами и тревожная складка между бровей служили безмолвным доказательством какой-то долгой и тяжелой заботы.

На миг Эрик задумался, что бы могло так встревожить ее. Она выглядела такой печальной, что это должно было быть нечто ужасное. Глядя на спящую женщину, Эрик смутно припомнил ласковую мелодию колыбельной, хотя понятия не имел, почему это пришло ему на ум.

Еще несколько неловких секунд понаблюдав за незнакомкой, Эрик наконец перестал пытаться узнать ее, хотя было что-то в его лице, что не давало покоя его памяти. Его затуманенный разум попросту отказывался помогать.

Взгляд Эрика упал на волосы женщины, рассыпавшиеся возле его руки. Он слегка передвинул пальцы и коснулся пряди. Шелковистое ощущение волос женщины, скользящих под подушечками, казалось райским, а сама она была похожа на ангела. Именно тогда Эрик с мрачной уверенностью понял, что это всего лишь сон, насланный, чтобы мучить его. Прежде он никогда не касался женских волос, и вряд ли когда-либо будет. Он был проклятой душой в аду. Никогда ничто столь прекрасное не будет ему позволено. Эрик устало сомкнул веки и мгновенно вернулся в сумрачную гробницу своих мыслей.

Какими бы душераздирающим ни было его раннее детство, ничто не могло подготовить его к жизни в цыганской ярмарке. Те годы были самыми темными в его юности, никогда он не был так близок к смерти, как в том таборе. Ежедневные побои и скудная кормежка практически разрушили его молодое тело. Обычно единственной пищей ему служили объедки, брошенные зеваками сквозь прутья клетки. Но чаще всего он не ел вообще.

Цыган, который держал его, в жизни любил только две вещи. Он любил джин – глубокой и постоянной страстью. И он любил бить кнутом. Был Эрик маленьким мальчиком или чудовищем – для этого мужчины не имело значения. Боль не знает различий, а он любил причинять ее. Даже теперь спина Эрика носила отметины издевательств, перенесенных в детстве: длинные белые шрамы, бугрясь, пересекали крест-накрест его мощные плечи. Много воды утекло с тех пор, как он думал о них. Он потратил годы в попытках забыть.

Но сейчас, кажется, его воспаленный рассудок не мог заставить воспоминания уйти. Тьма, в которой плавал Эрик, растворилась, и перед его мысленным взором начали разливаться кричащие и резкие цвета. Ужасный запах атаковал его чувства. Он никогда не мог забыть эту вонь: смесь гниющей еды, отбросов и звериных испражнений. От нее разъедало глаза и скручивало кишки.

Цвета медленно кружились в его голове, пока наконец не оформились в ужасающе знакомую сцену. Эрик оказался внутри грязного желтого шатра. Один край полотнища был слегка откинут, позволяя видеть снаружи погрязшую в слякоти ярмарку. Эрик почти ощущал солому под ногами и сталь прутьев в руках. Его спину ожгло памятными ударами бича.

Эрик почувствовал, как его разум оживил в памяти всю боль, которую он испытал в руках цыгана. Старые шрамы на спине начали гореть во власти старых воспоминаний. Эрик вскрикнул, когда в голове отразился знакомый гулкий, чавкающий звук кожи, встречающейся с плотью. Он заметался по постели, сражаясь с памятью так, как никогда не мог бороться в реальности.

В его кошмаре материализовалась пара рук и надавила ему на плечи, отчасти останавливая его неистовые усилия. Взревев от ярости, Эрик слепо хлестнул своего противника наотмашь – тыльная сторона руки встретилась с теплой плотью. Раздался болезненный вздох, и руки моментально отпустили его. Он продолжал отчаянно сражаться с призрачными демонами прошлого, несмотря на исчезновение рук. Его пальцы, точно когти, поднялись в воздух, его ноги запутались в простынях. Жар, ужасный черный, кипящий жар смыкался вокруг, заполняя легкие и опаляя кожу, пока Эрик не уверился, что вот-вот умрет.

Потом тихий голос говорил с ним сквозь бушующие в голове огонь и кровь. Голос медленно превратился в печальную ритмичную мелодию, которую он, кажется, уже слышал раньше. Эрик постепенно затих, вдруг выдохшись от своих диких метаний и успокоенный ласковой колыбельной, плывущей в воздухе. Он тяжело вздохнул, погружаясь в пучину своих мыслей, оставляя больное тело на попечение странной незнакомой песни.