Текст книги "Незримый гений (СИ)"

Трагедия – неизбежный итог событий: ее нельзя избежать и невозможно преодолеть. Единственно верная константа во вселенной, что жизнь заканчивается смертью, а любовь… любовь заканчивается предательством. Нет никакого «жили долго и счастливо», так не бывает. И пускай в самых потаенных уголках своего сердца Эрик всю жизнь отвергал эту правду – вопреки холодному отвращению матери и жестокому обращению цыган, у него больше не осталось сил и дальше бороться с этим. Не осталось иного выбора, кроме как принять то, что судьба вбивала в него с самого рождения. Он был рожден для одиночества и умрет одиноким.

Оцепенело глядя поверх спины старой упряжной лошади Брилл, Эрик прижался щекой к холке кобылы. «Не знаю, почему я так удивился. Меня не проведешь, это точно. Я знаю, что, несмотря на все, что создал, несмотря на каждую захватывающую арию, которую написал, или величественное здание, эскиз которого сделал, я так и остался уродцем с цыганской ярмарки». Закрыв глаза, которые невыносимо жгло, Эрик уткнулся носом в теплую шкуру лошади. Он отрешенно ощущал, как из-под его закрытых век выкатываются слезы, прокладывая по щекам горячие дорожки, и в хрупкий щит, выстроенный его потрясением, неумолимо бьется клокочущий ураган боли.

Эрик осторожно приподнял голову и пристально взглянул на мокрый участок шерсти на спине кобылы в том месте, куда он прижимался лицом. Секунду спустя дрожь в его сердце прекратилась, темные брови сошлись на переносице в сплошную линию. Перекликающийся шепоток агонии в его душе стих, и иная, более могущественная эмоция залила его сознание.

Когда Эрик повернулся и схватил седло с ближайшей перегородки, его окатила бодрящая волна разнузданного гнева, окружив своим адским жаром, сплавив в мертвый ком осколки разбитого сердца у него в груди. «Нет, отныне никаких больше страданий. Почему я должен оплакивать непостоянство проклятой ирландской распутницы? Она определенно не даст этому бедному идиоту в маске повода передумать, когда вернется в Лондон и будет греться в сиянии богатств молодого лорда. Она – всего лишь еще одна глава в трагической саге моей жизни. Я забуду ее… я забуду все это… это лишь вопрос воли».

Эрик бережно закидывал седло на спину кобылы и ставил его на нужное место, а в это время его ожесточившиеся сердце и разум кипели от растущей жажды насилия, жажды причинить боль, подобную той, что зависла у границ его гнева. Старая лошадь тихо заржала и мотнула своей большой головой, чтобы печально посмотреть на него, пока он подтягивал подпругу. И в этот момент маленький хлев сотряс раскат грома. Успокаивая лохматую кобылу, Эрик провел пальцем по ее морде: его рука дрожала, хотя лицо оставалось абсолютно непроницаемым.

Когда завывающий ветер с гулким ударом распахнул двери хлева, Эрик просто продолжил успокаивать испуганную лошадь. Но потом слева от него на пол упала тень, и он соизволил прервать свои манипуляции. Помрачнев от гнева, Эрик медленно повернулся к входу и убрал руки с головы кобылы, когда его взгляд наткнулся на знакомую фигурку, пытающуюся отдышаться прямо за порогом хлева.

Брилл стояла, промокшая до костей и дрожащая под холодными струями дождя; облачко от ее дыхания подобно белой свадебной вуали повисло в воздухе перед ее лицом. Она стояла совершенно неподвижно, почти как привидение, несмотря на беснующуюся вокруг нее бурю, длинные пряди ее волос безвольно свисали, облепив маленькое тело. Двигались только ее большие дымчато-серые глаза, окидывая взглядом оседланную лошадь и его фигуру в плаще.

– Что ты делаешь? – слабо спросила она, словно бы уже зная, каков будет ответ.

Не утруждая себя словами, Эрик отвернулся от Брилл: один ее вид – в мокрой ночной рубашке, с измазанными грязью ногами – поднял боль слишком близко к поверхности. Она выглядела такой юной, такой милой, что его почерневшее и раздавленное сердце вновь начало кровоточить… ее красота лишала воли, и Эрик поклялся, что возненавидит ее за это.

– Эрик, что ты делаешь?! – снова спросила Брилл, на сей раз обычно очаровательную мелодию ее речи исказили истерические нотки.

– В чем дело, мадам Донован? – вежливо осведомился Эрик опасно тихим голосом. – У вас возникли трудности с вашими способностями предсказывать будущее? Они не оправдали ваших ожиданий?

– Нет, Эрик, ты должен…

– Тогда, возможно, глаза обманывают вас, – бросил он через плечо: жестокость бурлила в нем, проскальзывая в голосе; руки сами собой сжались в кулаки.

– Пожалуйста, Эрик, что произошло, отчего ты так расстроился? – взмолилась Брилл, с опаской ступая в хлев; запачканный подол ее ночной сорочки волочился по сухой соломе.

Положив дрожащую руку на луку седла, Эрик тяжело вздохнул.

– Я не расстроен, мадам, – мягко ответил он, собирая вокруг себя холодную церемонность, словно броню против искренности, которую слышал в голосе Брилл. «Я могу возненавидеть ее, если постараюсь… тупой олух… чертова кошмарная женщина… заставила меня почти поверить… заставила меня надеяться, что… что, возможно… ПРОКЛЯТЬЕ!»

Обняв себя руками в защитном жесте, Брилл, дрожа, стояла возле стойла, где он продолжал седлать лохматую кобылу.

– Конечно, ты расстроен. Ты не называл меня мадам Донован с самых первых недель, когда мы только познакомились. Наверное, что-то произошло. Пожалуйста, скажи мне! – умоляла она; шуршащий звук ее шагов еще чуть приблизился.

В груди Эрика вновь заворочался гнев, который успокоили было ее тихие слова и беззащитный вид. «Она даже не знает! Она не ведает, что я видел ее… дрянь, убожество, сука! И вообще, почему ее признание в любви другому мужчине должно волновать старого доброго Эрика? Ведь он всего лишь медицинский казус!»

Яростно развернувшись, так что плащ с капюшоном завихрился вокруг его щиколоток, Эрик в упор уставился на промокшую женщину убийственным взглядом. Проклятая девчонка довольно навязчиво стояла на своем.

– Случилось то, что я видел вас… – внезапно прервавшись на середине тирады, Эрик зло усмехнулся Брилл. Что-то в выражении его лица встревожило ее, поскольку она наконец сделала шаг назад. Когда она прижала нервную руку к основанию шеи, у Эрика пальцы зачесались сжаться вокруг этой прелестной шейки и сдавить. «Это наверняка будет легко…»

– Это из-за тех странных вещей, которые творятся в доме? – взволнованно спросила Брилл. – Я знаю, что ты не имеешь отношения к пропажам. Если я не показала этого, то глубоко сожалею…

– О, вы действительно пожалеете… – прорычал Эрик, угрожающе шагнув вперед: его грозное поведение заставило Брилл отступить еще на шаг.

– Эрик, пожалуйста, – молила она со слезами на прекрасных глазах. – Скажи мне, что не так. Не уходи.

Вздернув подбородок, чтобы еще более свысока посмотреть на ее всхлипывания, Эрик сжал губы в тонкую линию, изо всех сил старясь удержать вертящиеся на языке оскорбления. Теперь он все ясно видел. Ее искренность, ее доброта, а в особенности ее красивые и ласковые выразительные глаза – все было фарсом. Эта женщина использовала свою внешность как оружие, обращаясь с ним куда более умело, чем самый искусный стрелок в мире. Как ни крути, Брилл едва не добралась до его окруженного стенами сердца – со своими нежными улыбками и остроумным язычком. «Но теперь это не сработает. Теперь я все так ясно вижу. Каким дураком я был, когда почти поверил ей. Маленькая бесстыжая лиса наверняка годами соблазняла Эндрю… Я почти готов пожалеть придурка, даже после всего, что этот ублюдок сделал… теперь ему предстоит с ней возиться».

– Как я говорил ранее, мадам, со мной ничего не случилось. Я просто решил, что время моего пребывания здесь наконец подошло к завершению, – как ни в чем не бывало заявил Эрик, не сводя с лица Брилл пылающего взора. Принуждая себя увидеть, как на нем борются меж собой смущение и боль. «Это все ложь…»

– О чем ты говоришь? – выдохнула та срывающимся голосом.

Нетерпеливо вздохнув, Эрик безразлично пожал плечами.

– Как ни удивительно это может звучать для такой женщины, как вы, до того, как я попал сюда, у меня была своя жизнь. Я никогда не имел ни малейшего намерения остаться здесь навсегда. У меня есть дело, к которому я должен вернуться. – Ложь сладко текла с его языка, точно мед из улья. Особенно, когда он увидел, какой впечатляющий эффект она произвела на Брилл.

Это на самом деле было смешно, как легко он мог предугадывать эмоции Брилл теперь, когда видел настоящую природу ее очарования. Сперва потрясенно приоткрытый рот, затем смущение и неверие, которые сменяются застлавшей глаза болью. Как он мог раньше не замечать лживости всего этого? Как он мог дать себя одурачить этими женскими уловками, после того как всего несколько месяцев назад Кристина преподала ему детальный урок по вероломству женского сердца? «Я чертов дурак… вот как… я всю жизнь влюблялся во все красивое… но хватит с меня. Думаю, пришло время перестать быть дураком… думаю, пришло время вернуть немного той муки, которая терзала меня самого».

– Эрик, о чем ты говоришь? Какое дело? Почему ты так ведешь себя? Я думала… я думала, мы были…

– Что… что вы думали? Возможно, что мы – друзья? – спросил Эрик: в его горле вскипал безжалостный смешок. Сделав шаг вперед, подстегиваемый защитой своей ярости, он поднял руку и провел пальцем по холодной щеке Брилл. – Вы действительно верили, что все это правда? Бедняжка. Не хочу врать, я был благодарен вам за помощь. Но не заблуждайтесь – я бы ушел в тот же миг, как у меня появились силы, чтобы выйти за дверь, если бы не возникла забавная перспектива обучать вашу дочь. Единственный мой интерес к вам – тот же самый, что долгие годы был у лорда Эндрю, – тихо закончил Эрик, демонстративно опустив взгляд на ее губы и прилипшую к телу ночную сорочку.

– Ч-что… – прошептала Брилл в оцепенелом неверии, неловко прикрывая грудь руками. – Почему ты говоришь такие вещи… ты не имеешь их в виду на самом деле. Ты спас жизнь Арии… почему ты это сделал, если тебе все равно?!

– Дорогая мадам, я, разумеется, чертов ублюдок, но даже я не могу дать утонуть маленькому ребенку.

Эрик продолжал смотреть на нее, и темная боль в глазах Брилл медленно озарилась гневом. Быстрым смазанным движением она отбросила его руку от своего лица.

– Прекрати немедленно! Ты лжешь! Почему ты это делаешь?!

Небрежно поправив плащ, Эрик отступил от Брилл.

– Как женщина, которая считает себя экспертом в области медицины, вы лучше, чем кто-либо, должны знать, что когда ампутируешь ногу, лучше всего делать это с острым зрением и твердой рукой.

– Это то, что ты делаешь? Ампутируешь себя от м… от этого дома?

– Разумеется.

– Ты собрался уехать, не сказав никому ни слова! Ты собрался уехать, ни с кем не попрощавшись… с Арией… со мной! Она любит тебя! Как ты можешь просто уйти?

Слегка нахмурившись от того, что его чистый, раскаленный добела праведный гнев зачернила едкая капель вины, Эрик повернулся к Брилл спиной. «На миг я забыл об Арии. Я не должен был бросать ее, не сказав ни слова. Проклятье, я всегда теряю голову, когда попадаюсь таким образом. Но… сейчас уже слишком поздно… всегда слишком поздно…»

– Девочка поймет. Она еще маленькая… дети забывчивы. – Оглянувшись через плечо на Брилл, Эрик по-волчьи ухмыльнулся ей, оскалив зубы. – Кроме того, она будет достаточно занята со своими новыми репетиторами, как только вы вернетесь в Лондон.

Брилл погрузилась в молчание; гром наполнил тишину между ними своим раскатистым ударом.

– Я тебе не верю, – прошептала она: ее голос сражался с выбелившей лицо безнадежностью.

Скованно прошагав туда, где его ждала старая кобыла, Эрик взял в руки поводья.

– Лучше бы вам начать, потому что я устал угождать вашим странностям и раздражительности. Как я уже сказал, я благодарен вам за помощь, но вы мне больше не нужны.

– Нет, Эрик…

– ВЫ МНЕ НЕ НУЖНЫ! – проревел он одновременно с очередным резким раскатом грома.

Когда затихло эхо его слов, последние основания Брилл доверять ему рассыпались в прах.

– Как ты смеешь говорить такое… после того, что я тебе сказала…

– Что? Что ваш единственный страх – быть бесполезной? Бедняжка. Полагаю, это пошло от вашей неспособности предотвратить смерть отца и мужа. Примите маленький совет, мадам – не имеет значения, как упорно вы учитесь, как старательно совершенствуетесь… в конце концов вы все равно останетесь всего лишь бесполезной юной девушкой. Никто не станет принимать всерьез дикие теории и многословные тирады женщины. А теперь я закончил с вами. Прощайте, Брилл. Я верну лошадь, как только прибуду в Париж.

Ужасное, душераздирающее рыдание сорвалось с дрожащих губ Брилл, первые сверкающие капли слез брызнули из ее глаз и покатились по щекам.

– Забирай лошадь, – захлебываясь, выдохнула она. – Считай, что это твое жалованье за два месяца уроков музыки.

С пугающей завороженностью Эрик пристально наблюдал за каждым неуловимым оттенком эмоций, мелькающих на мертвенно-белом лице Брилл. Что-то жуткое происходило в ней, начавшись у сердца и двигаясь наружу. Ее изящные руки теперь тряслись так сильно, что она даже не могла достаточно крепко сжать свое обручальное кольцо, чтобы по привычке покрутить его, как всегда делала в минуты волнения. Эрик ожидал гнева, ненависти, которые бы изогнули ее брови и сжали рот в узкую полоску, но все смотрел и смотрел – и ни один из этих признаков так и не появился.

К его смятению, по лицу Брилл продолжали струиться сверкающие бриллианты слез; разрушающая, давящая боль затуманивала ее глаза, окрашивая их в цвет мокрого грифеля. Своеобразный блеск живости, обычно делавший ее столь привлекательной, на миг замерцал, а затем растворился, заставив Брилл почти явственно съежиться прямо у него на глазах. «То же самое происходит, когда человек умирает… в отсутствие жизни они усыхают до элементарной смеси плоти и костей». Ярко-белая вспышка молнии, проникнув сквозь открытые двери, затопила светом внутреннее пространство хлева, выделив маленькую фигурку Брилл и ее мягкие изгибы подобно серебряной кромке облака. Это сделало ее похожей вовсе не на реальную женщину, а, скорее, на создание, сотканное из тумана.

Поняв, что больше не в состоянии выносить разворачивающуюся перед ним сцену, Эрик отвернулся от Брилл. Внезапно вид ее боли перестал его забавлять. Тихо причмокнув, погоняя старую кобылу, он повел ее к двери, одновременно поднимая глубокий капюшон своего плаща и покрывая им голову, натянув ткань пониже на лицо. «Я смогу все это забыть… я смогу возненавидеть ее, если постараюсь. Это будет легко…»

В тот момент, когда Эрик готов был выйти наружу под проливной дождь, через маленький хлев колокольчиком прозвенел голос Брилл.

– Постой, Эрик… пожалуйста, не… не… – запинаясь, отрывисто выдохнула она.

Повернув голову вбок, он холодно посмотрел на Брилл, пытавшуюся выдавить из себя еще хоть слово. Но когда она подняла глаза и уловила в его взгляде насмешливое нетерпение, ее рот захлопнулся. О чем бы она ни собиралась просить его, все это умерло, не успев сорваться с губ.

– Неважно, – безнадежно прошептала Брилл. – Это не имеет значения… я видела, что это может произойти… почему я думала, что смогу изменить это… я никогда и ничего не могла изменить…

Пожав плечами, Эрик быстро развернулся лицом к беснующейся грозе, игнорируя вину, пытавшуюся пробиться сквозь защитный форпост его ярости. «Они забудут меня… люди всегда забывают. Меньше чем через месяц я останусь лишь в самых дальних уголках их ночных кошмаров». Одним смазанным движением он вскочил на спину старой кобылы, с умелой легкостью устроившись в седле. «Это будет легко… забывать легко…»

Не в силах больше терпеть сверлящий спину взгляд Брилл, Эрик пустил лошадь быстрой рысью, бросившись в дождь, убегая прочь от дома и всех хранимых в нем фальшиво счастливых воспоминаний. «Это все было ложью… это все было ложью… это все было ложью… это все было ложью». Рев ветра в ушах и голос в голове заглушали все прочие звуки, заключая его в тоннель небытия, позволяя легче смотреть прямо во тьму. «Куда я теперь пойду? Что мне остается?»

На мгновение, пока он мчался вперед, в объятие ночи, Эрику показалось, что он слышит Брилл, зовущую его сквозь свист ветра. «Это было ложью… ложью…» – непрерывно повторял голос в его голове. В конечном счете лишь сила этого разумного повторения удержала его от того, чтобы повернуться в седле и бросить взгляд на дом, на Брилл.

И внезапно он понял, куда должен ехать – в то единственное место, которое всегда служило ему домом. «Да, правильно. Я поеду домой. Я вернусь в свой прекрасный оперный театр».

========== Глава 32: Тени печали ==========

За окном библиотеки громко запищал выводок птенцов малиновки – их мать вернулась, неся в клюве жирного извивающегося червяка. Со своего места на приоконном диванчике Брилл могла даже разглядеть их разинутые клювики, торчащие над краем гнезда. В обычной ситуации она бы улыбнулась при виде комично раскачивающихся лысых головок, но последнее время она вообще была не уверена, что когда-либо сможет улыбаться.

Апрель и май прошли как нескончаемая вереница печальных дней. Начало лета всегда было для Брилл любимым временем года. Это был период новой жизни, зеленых деревьев и детенышей животных. Оставалось всего несколько недель до ее дня рождения, который наступит в июле; ей исполнится двадцать шесть. Несмотря на все эти причины для радости, Брилл была не в силах расшевелить себя на что-то еще, кроме горечи. Жизнь вокруг продолжалась, проходя мимо, будто ничего не случилось, будто ее собственная жизнь не разбилась на дне глубокого черного ущелья, разлетевшись на миллион осколков.

Брилл научилась определять время сквозь завесу траура. Дни следовало измерять часами, часы – минутами, а минуты – количеством болезненных ударов разбитого сердца. Эрик уехал более двух месяцев назад. Умом Брилл понимала это: она знала, что сейчас его нет почти столько же времени, сколько он прожил с ними. Но почему-то этого было недостаточно для успокоения. Она была безутешна.

Слегка наклонив голову, Брилл прижалась лбом к оконному стеклу; щебечущие птички расплывались перед глазами, которые сфокусировались на ее собственном отражении, висящем в дюймах от ее лица. «Это не из-за того, что он уехал, – повторила она себе в тысячный раз за день, – но из-за того, как он уехал. Почему он говорил такое… я думала, он заботился о нас. Теперь я знаю, что ошибалась… Я была дурой, что пустила в дом незнакомца… я была дурой, что начала думать, будто могу полю… заботиться о нем. Я была дурой…»

Брилл со вздохом оперлась локтем о согнутое колено и потерла рукой покрасневшие глаза. Каждое утро, с тех пор как Эрик покинул ее, она приходила сюда, в библиотеку, чтобы утомленным взглядом следить за дорожкой. Вопреки растущему гневу на этого мужчину, столь небрежно растоптавшему ее чувства, она все еще приходила, чтобы часами сидеть и наблюдать. И ждать. Брилл уже не знала, почему утруждает себя этим, знала только, что не имеет сил не обращать внимания на дорогу или принять возможность того, что он никогда не вернется.

Внезапно в ее груди вспыхнула ненависть, на один благословенный миг разогнавшая забивающий легкие туман страдания, – Брилл вспомнила последние слова Эрика. Она обрадовалась гневу. Она обрадовалась сопровождавшему его ожесточению. Она радостно встречала любую эмоцию, кроме затопившего ее отчаяния. Брилл чувствовала, как выкарабкивается из чернильного мрака горя. «Ублюдок… ублюдок… как я могла быть такой идиоткой? Какой смысл в знании будущего, если я даже не могу увидеть истинную натуру окружающих? Ненавидь его, Брилл… ненавидь его за то, что он с тобой сделал… но ненавидь его еще больше за то, что он сделал с твоей дочерью!»

Ария восприняла новость об отъезде Эрика со странной стойкостью. Она стояла совершенно неподвижно, понурившись, с широко раскрытыми глазами, и Брилл опустилась перед ней на колени. Восприняв молчание Арии как хороший знак, она возблагодарила Господа, что, по крайней мере, ее дочь избежала потрясения и горя, которые испытывала она сама. И снова ошиблась.

Много дней Брилл тщательно следила за каждым действием дочки, выискивая малейший признак того, что та не так равнодушна, как кажется. Хотя Ария вела себя тише, чем обычно, но не выглядела столь же расстроенной отсутствием Эрика, как ее мать. Но постепенно, после нескольких недель этого беспечного отношения, видимость спокойствия начала слетать.

Однажды утром Брилл проснулась под знакомые звуки начала дуэта, которому Эрик учил Арию. Выскочив из постели в нелепом восторге от предполагаемого возвращения Эрика, она побежала по коридору в гостиную. Поскальзываясь в чулках, Брилл обогнула дверь и влетела в комнату; ее губы уже начали складываться в неуверенную улыбку. Несколько секунд она, как идиотка, стояла на пороге, пока не заметила нечто неправильное в плывущей по воздуху музыке. До ее ушей доносилась лишь половина мелодии, и когда она посмотрела на скамеечку перед пианино, то поняла почему.

Эрик не вернулся. Ария сидела в одиночестве, наигрывая первые две строфы дуэта (ее маленькие ножки качались над педалями), потом на долю секунды останавливалась – и начинала играть заново. Нерешительные прикосновения клавишам были в лучшем случае механическими. По-видимому, Ария не могла сыграть последнюю часть песни без направляющей ее умелой руки Эрика. В этот момент, пока дочь снова и снова играла одну и ту же мелодию, Брилл потеряла надежду когда-либо увидеть второго мужчину в своей жизни, сумевшего ее увлечь. Это последнее принятие было подобно утрате в семье – или ее собственной смерти.

Целую неделю Ария каждый день без остановки играла все ту же режущую слух мелодию. Эта дурацкая песня сводила с ума. К концу недели Брилл могла честно сказать, что ненавидит чертово пианино. Наконец, чтобы заглушить звук, она вставила ватные беруши. У нее не хватало духу велеть Арии прекратить. У нее больше ни на что не хватало духу.

Поскольку Ария много часов проводила за пианино, у Брилл ушло немало времени, прежде чем она заметила другие симптомы тихой тоски дочери. Каждый вечер за обеденным столом Брилл постепенно осознавала, что заикание Арии усиливается. Вскоре та уже не могла даже отвечать на простые вопросы: каждое слово растягивалось до невозможности. Брилл ощущала растущее отчаяние Арии, ощущала боль и смятение девочки, словно отражающиеся от ее собственных. Но что бы она ни делала, ничего не помогало. Результаты упорных трудов Эрика в его отсутствие полностью улетучились. Стало даже хуже, чем было.