Текст книги "Незримый гений (СИ)"
Автор книги: Kay Blue Eyes
Жанры:
Исторические любовные романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 67 страниц)
Ситуация усугублялась до тех пор, пока однажды Ария попросту не перестала разговаривать. Брилл перепробовала все уловки, какие только смогла придумать, чтобы вытянуть из нее хоть слово, но безрезультатно. В тот день, когда Брилл последний раз слышала речь дочери, ее душевную боль начала разъедать ненависть. Брилл могла ненавидеть его за страдания, причиненные Арии, это было легко, это было естественно… но, черт побери, почему нельзя было унять парализующую мысли боль?
Позади раздалась тяжелая поступь, отвлекая Брилл от грустных размышлений. Отняв лицо от стекла, она повернула голову и увидела вошедшего в библиотеку брата. Его обычно веселый нрав был приглушен до неузнаваемой сдержанности. «Бедняга до смерти беспокоится за нас, – рассеянно подумала Брилл, попытавшись изобразить улыбку и потерпев фиаско. – Как только он услышал, что произошло, сразу примчался обратно. Если бы не он и Эндрю, я бы сошла с ума».
– Бри, та новая кухарка, которую прислал Эндрю, говорит, что приготовила на обед стью*. Хочешь, я принесу тебе немного? – тихо спросил Коннер.
Слегка нахмурившись, Брилл взглянула на брата и пожала плечами.
– Я не очень голодна, Коннер, но спасибо за предложение, – ответила она и отвернулась обратно к окну.
Неловко переступив, тот скрестил руки на груди.
– Ты должна есть, Бри. Ты и так слишком исхудала. Это не идет на пользу здоровью.
– Женщина никогда не бывает слишком стройной, – вспыхнула она, возможно, слишком поспешно. – Поэтому мы и носим корсеты.
Нерешительность Коннера быстро превратилась в раздражение. Он приблизился к приоконному диванчику, сверкая зелеными глазами из-под нахмуренных рыжих бровей.
– Не вешай мне лапшу на уши. Бри, ты знаешь, что он не вернется! Не наказывай из-за этого свое тело.
– Конечно, он не вернется! Он оставил нашу семью без малейшего сомнения! Никогда в жизни я так не ошибалась в людях, как ошиблась на его счет!
– Брилл, должно быть, произошло какое-то недоразумение, – медленно начал Коннер, ероша свои кудри. – Я просто не могу поверить, что…
Вскочив на ноги в неистовом приливе энергии, Брилл накинулась на ошарашенного брата, отталкивая его обеими руками.
– Верь во что угодно! Я была там! Я слышала его слова! Он использовал все, что я когда-либо рассказывала ему, чтобы ранить меня как можно сильнее! НЕ ЗАЩИЩАЙ ЕГО! – ее голос возвысился до крика, щеки опалило адским жаром.
Коннер стоически принял это взрыв; раздражение постепенно ушло с его лица. Медленно подняв руки, он обхватил Брилл за плечи, слегка сжал, утихомирив ее яростные удары, и с явной жалостью посмотрел на сестру.
– Тише, Бри… перестань драться. Я не тот человек, на которого ты зла.
За его словами последовала напряженная тишина. Брилл стояла вытянувшись, сверля его сухими глазами с предназначенной для другого ненавистью. Из ее взгляда медленно уходил боевой задор, оставляя глаза застывшими и невыразительными, как серебряные монеты. Вновь внутри сквозь гнев прорастала боль, опуская плечи и заставляя колени подгибаться. Шагнув в объятия Коннера, Брилл положила голову ему на плечо, внезапно почувствовав себя слишком уставшей, чтобы стоять без поддержки.
– Я знаю, что это не ты. Прости, последние месяцы я так ужасно вела себя с тобой. Кажется, я просто не могу войти обратно в ритм. Сейчас я грущу, а в следующий момент злюсь. Иногда это так утомляет.
– Я знаю, дорогая, я знаю, – успокаивающе пробормотал Коннер ей в волосы. – Ты тоскуешь. Я понимаю. Ты потеряла очень близкого человека.
Ощутив подступающие к глазам горячие слезы, Брилл прижалась к брату, отчаянно пытаясь сдержать натиск обжигающей горло черной выворачивающей боли.
– Я скучаю по н-нему, – прошептала она срывающимся голосом в рубашку Коннера. – Думаю, я бы скучала по нему, даже если бы мы никогда не встречались. Как такое вообще возможно? Почему я все еще испытываю эти чувства? Я так сильно хочу ненавидеть его, но он будто завладел моими мыслями. Я просто не могу избавиться от него.
– Нужно время, Бри. Просто дай себе еще немного времени.
Подняв голову от плеча Коннера, Брилл посмотрела на него наполненными болью глазами.
– Я устала ждать, когда эти чувства исчезнут, – сказала она, с каждым словом повышая голос; в ее взгляде вновь промелькнула жесткая горечь гнева. – Я измучилась и устала позволять окружающим мужчинам контролировать мою жизнь.
Выпутавшись из уютных объятий брата, Брилл расправила плечи, разглаживая липкими руками перед юбки.
– Думаю, настало время принять несколько собственных решений, – прорычала она, отойдя от Коннера и стремительно выскочив за дверь библиотеки.
*
Эрик абсолютно неподвижно лежал на мостике, висевшем высоко среди стропил над сценой Опера Популер. Доска под его грудью слегка качнулась, когда он поднял руку, чтобы сунуть ладонь под щеку; его неподвижный взгляд прикипел к пустой сцене внизу. В мире нет ничего, что нагоняет уныние сильнее, чем неиспользуемый театр. «Не то чтобы мне в этом отношении требуется какая-то помощь. Это место могло ломиться от обилия людей – я бы все равно чувствовал себя последней дрянью». Вздохнув, Эрик лениво оторвал щепку, топорщившуюся на краю мостика в паре дюймов от его лица.
Огромная пустота вокруг звенела гулкой тишиной позднего часа. Даже отребье из числа рабочих Оперы давным-давно угомонилось, оставив Эрика наедине с мыслями. Это было наименее любимое им время суток – когда все стихало. По крайней мере, при резком дневном свете неослабевающий грохот, издаваемый рабочей бригадой, устраняющей последствия пожара на сцене, мог бороться с тьмой, заволакивающей его разум. Днем Эрик приходил на этот пятачок над сценой, чтобы наблюдать за людьми, которые пилили и стучали молотками, вслушиваясь в их жалобы и шумные диалоги. Это была единственная связь с человеческим родом, за которую он цеплялся.
Более двух месяцев назад Эрик рыскал по знакомым залам и коридорам своего любимого театра как одержимый, разыскивая доступные цели, чтобы выместить свою ярость. Те, кому по неведению не повезло попасться ему на пути, немедленно испытали на себе обширный репертуар его трюков; эти бедолаги подверглись куда более грубому обращению, чем, возможно, заслуживали. Он наказывал их за предательство, о котором они ничего не знали.
И, тем не менее, несмотря на то, что гнев занимал все его мысли, Эрик знал, что должен быть очень осторожен. Он не мог быть столь же небрежным, каким был когда-то: теперь было недопустимо, чтобы обитатели театра уловили даже намек на его присутствие. Единственная дерзость, которую ныне позволял себе Призрак Оперы, – это неприятные случайности и жуткие звуки, наводившие ужас на окружающих. Ему необыкновенно нравилось слушать, как взрослые мужчины задыхались и дрожали от страха. Это помогало отвлечься от воспоминаний, постоянно бьющихся внутри черепа, а Эрик отчаянно нуждался в отвлечении.
Даже несколько знакомых лиц, которые предпочли продолжить работу в театре, не могли уберечься от его тайного и безмолвного гнева. Старые рабочие сцены и закаленные хористы, нанятые с миру по нитке, бежали от странных завываний или громких стуков. Однако все изменилось однажды, когда он задержал мимолетный взгляд на строгих чертах своей старой спасительницы мадам Жири и ее прелестной дочери Мэг. Непреодолимая жажда вступить в контакт с мадам практически подавила все его чувства. Время, проведенное в доме Донованов, лишило его воли, сделало зависимым от контакта и общения с людьми. Эрик скучал по простому общению, ужасно скучал.
С того дня он избегал всех знакомых, намеренно отказываясь от встречи с ними, от стремления пообщаться. С того дня он больше не видел никого из семейства Жири и был счастлив, когда элементарное желание говорить с другими померкло. Его время вскоре поглотили иные проекты, все глубже затягивая его в избранное им самим одиночество.
Пугающая перспектива восстановления дома, скрытого глубоко под многолюдными улицами Парижа, надолго заняла свободное время Эрика. Толпа мародеров, которая преследовала его в ночь премьеры «Дон Жуана», растащила или разломала большую часть его имущества; лишь немногое уцелело и могло быть использовано в дальнейшем.
Пропали все книги, которые он собрал за свою долгую и одинокую жизнь: несколько рассыпанных страниц, гниющих в темных водах подземного озера, – вот все, что осталось от его библиотеки. Мебель также исчезла или лежала в обломках на холодном каменном полу, оставив комнаты его старого жилища печально пустующими. Эрик шумно выдохнул, нагнувшись, чтобы оцепенело подобрать втоптанный в землю одинокий лист с нотами. Если бы в его измученном и почерневшем сердце еще оставалось место, он бы возненавидел тех, кто так грубо обошелся с его вещами, но, поскольку он был слишком занят, ненавидя одного конкретного человека, ненависть к незнакомцам требовала усилий.
Постепенно, в течение многих и многих недель, Эрик тайком утаскивал предметы первой необходимости, в которых нуждался, чтобы жить с относительным комфортом. Старые списанные занавесы превратились в драпировки для стен, которые защищали его от сырости и холода каменных подвалов; детали декораций были разобраны и переделаны в мебель в соответствии с его потребностями. Костюмный цех вновь наполнил его гардероб теплой и даже модной одеждой. Еду он просто крал по ночам с кухни. В отсутствие значительного бюджета, к которому он когда-то привык, Эрик довольствовался театральными обносками, радуясь всему, что мог достать.
Каким-то образом, несмотря даже на спартанские условия, Эрик чувствовал себя уютно, вернувшись в подземные тоннели, так хорошо знакомые ему еще с юности. Оперный театр раскрыл ему объятия, снова приняв в свою устрашающую тьму. Хотя разум Эрика постоянно метался в ярости, а кровь закипала в венах, Опера оставалась его единственным верным товарищем. Зачем ему нужна сероглазая девушка, когда есть ласковые камни единственного настоящего дома, укрывающие его от ненавидящих глаз людского рода? «Скоро я вообще не захочу даже думать о ней. Пройдут годы – и она сотрется из моей памяти. Опера снова откроется, в ее залах зазвучит музыка, и я забуду эти проклятые лживые глаза. Я забуду эту милую девочку и рыжеволосого фигляра. Но я не забуду ненависть, которую буду беречь как возлюбленную. Я не забуду слова, которые дважды развеяли мои иллюзии. «Я люблю тебя… Я люблю тебя».
Подняв голову и быстро вскочив на ноги, Эрик крадучись прошел по мостику, не обращая внимания на бездну, пролегшую между его ногами и уровнем под ними. Беззвучно двигаясь, он с поразительной легкостью перемахивал с балки на балку, медленно держа путь вниз, на уровень сцены. Тяжелые подметки краденых сапог с тихим стуком ударились о деревянный пол, и звук показался оглушительным в сумрачной тишине театра. Скользя среди теней, Эрик прошел за кулисы, остановившись у определенного места задней стенки. Резким движением он нажал на камень, и потайная дверь перед ним плавно отъехала в сторону. Шагнув в царившую за ней радушную тьму, Эрик сердито оглянулся через плечо.
«Интересно, что она делает прямо сейчас…»
*
Поправляя сидящие на носу темные очки, Брилл стояла во дворе под нежным летним ветерком. Бросив быстрый взгляд на свое обручальное кольцо, она задумчиво поджала губы. Затем медленно подняла правую руку и сжала двумя пальцами гладкую полоску золота. Пара оборотов – и Брилл решительно сняла с безымянного пальца символ своего обручения с любимым Джоном. После нескольких секунд печального разглядывания кольца, она спрятала его в карман и услышала, как позади беспокойно переступает с ноги на ногу юная кухарка Эндрю.
– Мадам, я передала ваше письмо курьеру примерно час назад, – торопливо сказала та – уже третий раз за день. – Я не знаю, что могло задержать его. Я просила его поторопиться, говорила, что это важно. Несомненно, лорд Донован уже в пути.
Не оборачиваясь к мнущейся служанке, Брилл небрежно отмахнулась.
– Не волнуйся так, Аделина, – мягко ответила она, бесстрастно глядя на дорогу. – Мы не в состоянии ускорить его прибытие, заламывая руки, и ты не можешь повлиять на скорость курьера.
Кухарка согласно вздохнула, успокоенная заверениями своей новой хозяйки. В ее голосе зародилась робкая улыбка, и она шагнула ближе к Брилл.
– Мадам, я рада служить вам. Вы куда добрее большинства господ, на которых я работала.
Фыркнув, Брилл глянула на служанку. «Ей вряд ли больше восемнадцати… как странно».
– Я просто не думаю, что человек должен дурно обращаться с теми, кто на него работает. У тебя честная работа. Если бы у людей было хоть немного ума, они бы уважали своих слуг чуть больше и не смотрели на них сверху вниз.
Когда Аделина посмотрела на нее, совершенно потрясенная этим неординарным мнением, Брилл почти испытала порыв улыбнуться – почти. Мгновение спустя их ушей достиг дробный стук копыт.
– Аделина, спасибо, что подождала со мной, но не могла бы ты ненадолго отлучиться и проверить, как там Ария?
Расценив это заявление как вежливую просьбу оставить в покое, юная кухарка кивнула и ретировалась обратно в дом. Оставшись одна на маленьком крыльце, Брилл смотрела на приближающуюся эффектную фигуру молодого лорда Донована холодным непреклонным взглядом. Сейчас, когда она наблюдала за тем, как Эндрю осадил перед ней лошадь и соскочил на землю, в пустоте ее серых глаз читалась решимость. Одежда Эндрю была в беспорядке, а волосы торчали в разные стороны под невообразимыми углами; темные глаза же смотрели прямо на Брилл. Он явно выехал в спешке, получив ее срочное письмо.
Беспокойство исказило приятные черты Эндрю, пока он шел к ней через двор.
– Что такое, Брилл? Что случилось? – спросил он, как только оказался на расстоянии слышимости. – Ты написала в письме только, что я должен немедленно приехать.
Положив руки на живот, в котором будто порхали бабочки, Брилл подождала, пока Эндрю приблизится еще немного, и наконец ответила:
– Ничего не случилось, Эндрю. Я просто хотела быть уверенной, что ты явишься побыстрее.
При этих словах на его лице промелькнула и мгновенно скрылась тень раздражения.
– Брилл, – медленно начал он. – Если это неважно, тебе не следовало заставлять меня так волноваться. Я едва не свернул себе шею, скача сюда. Я думал, произошло что-то ужасное.
На мгновение Брилл ощутила укол вины. «Он действительно выглядит встревоженным. Бедняга, за последние несколько месяцев я осложнила ему жизнь».
– Прости, что заставила тебя волноваться, но в некотором смысле было важно, чтобы ты приехал.
Послав ей сердитую улыбку, Эндрю пригладил рукой в перчатке свои растрепанные волосы.
– Тогда в чем дело? Почему мне нужно быть здесь?
Бабочки в животе Брилл, замершие от этого простого вопроса, внезапно превратились в стадо взбесившихся слонов. «Правильно ли я поступаю? Коннер так разозлился, когда я рассказала ему о своих планах. Я не знаю, могу ли сделать это… справедливо ли это по отношению к Арии… Коннеру… да и самому Эндрю? Но я устала позволять другим делать первый шаг. Я устала бродить по этому дому в ожидании мужчины, которому не стоит давать второй шанс. Я должна что-то изменить. Я должна обеспечить Арии какую-никакую стабильность. Я должна… я должна выбросить ЕГО из головы».
Шагнув ближе к человеку, который долгие годы заботился о ее семье, Брилл вытянула дрожащую руку, чтобы поправить белый шелковый галстук Эндрю. Сосредоточив взгляд на его шее, она откашлялась.
– Думаю, важно, чтобы ты был здесь, когда я приму твое предложение, – глухо сказала она вопреки тоненькому голоску в голове, протестующе кричащему: «Ты не любишь его! Ты не любишь его!»
Застыв в остолбенелом молчании от ее небрежных слов, Эндрю мог лишь, моргая, глядеть на нее, глотая воздух, словно выброшенная на берег рыба.
– Что ты только что сказала? – наконец, запинаясь, спросил он.
– Я сказала, что решила принять твое предложение и выйти за тебя замуж, – повторила Брилл, пытаясь изобразить хотя бы подобие энтузиазма.
На губах Эндрю медленно возникла улыбка, его черные глаза засияли таким блеском, какого Брилл никогда в них раньше не видела. Он никогда не выглядел счастливее, чем сейчас.
– Боже, Брилл! Если бы ты включила в свое письмо это маленькое уточнение, я бы просто прилетел сюда! – смеясь, Эндрю взял ее руки в свои и прижал к губам. – Ты только что сделала меня счастливейшим человеком на земле! – провозгласил он; его зубы засверкали в солнечном свете, и улыбка стала еще шире.
Успокоенная детским восторгом стоящего перед ней мужчины, Брилл, до этого задерживавшая дыхание, с облегчением выдохнула. «Возможно, это все-таки будет не так уж плохо… возможно, я была несправедлива к нему все эти годы. Он единственный человек в моей жизни, кроме Коннера, который был на моей стороне. Который не покинул меня. Он единственный… это должно что-то значить, правда?»
– Полагаю, это означает, что предложение осталось в силе, – сказала она: тень ее прежнего чувства юмора на миг пробудилась к жизни.
– Определенно! Всегда! – расхохотался Эндрю. – Я не могу дождаться, чтобы всем рассказать. Они будут так рады услышать эту новость! – Слегка снизив градус восторга, он заключил Брилл в короткое объятие. – Я буду тебе хорошим мужем, Брилл. Тебе больше никогда не придется ни о чем беспокоиться. Я обо всем позабочусь… Я сделаю так, что никто и никогда больше не причинит тебе боль, – прошептал он ей на ухо.
Устало прикрыв глаза, Брилл повернула голову к источнику этих теплых слов. «Это именно то, что я надеялась услышать».
– Да, никто и никогда больше, – со вздохом отозвалась она. – Никогда больше…
Комментарий к Глава 32: Тени печали
* Ирландское блюдо, представляющее собой тушеное мясо (обычно баранину) с картошкой и луком. Больше всего похоже на наш «кавардак».
========== Глава 33: Празднества и предательства ==========
Шесть месяцев спустя: середина декабря 1871 года
Ночное небо мерцало, с него сыпались крупные ажурные снежинки, опускаясь на высокие, по колено, сугробы. Сквозь низко надвинувшиеся тучи на заснеженную землю проливала свой холодный белый свет полная луна, освещая длинную извилистую подъездную аллею и кареты, медленно продвигающиеся к возвышающемуся в конце ее огромному величественному зданию. Мягкий топот лошадиных копыт и жалобный скрип снега под множеством колес заполняли тишину ночи. Темные фигуры быстро выбирались из карет, прибывших первыми, и устремлялись к массивным двойным дверям особняка Донованов.
Дом светился в полумраке лунной ночи, подобно маяку: каждое окно в трехэтажном прямоугольном фасаде сияло теплым светом газовых ламп. Тонкая сеть плетей уснувшего на зиму плюща увивала желтоватые камни фасада, напоминая о пышности летних садов. Распахнутые ныне парадные двери обрамляли коринфские колонны, отражая случившееся пару десятилетий назад возрождение в архитектуре популярного романского стиля.
Брилл отошла от заиндевелого окна, затем натянула на дрожащие руки белые шелковые перчатки – ее беспокоило количество заходящих в дом людей. Эндрю устроил грандиозный Рождественский бал в честь праздника и их приближающейся свадьбы, которая была запланирована на Новый Год, и пригласил всех снобов голубых кровей на континенте – по крайней мере, так казалось. Согласно последним подсчетам Брилл, прибыло более двухсот человек. И знания, что вскоре ей придется спуститься вниз и общаться с такой огромной толпой, было достаточно, чтобы почувствовать себя по-настоящему больной.
Сделав успокаивающий вдох, Брилл подошла к стоявшему в углу комнаты ростовому зеркалу. Несмотря на сжимающую внутренности тревогу, хотя бы снаружи она выглядела спокойной. Никогда не заботясь о своем внешнем виде, Брилл испытала легкое смущение, когда явилась целая команда служанок, чтобы привести ее в респектабельный вид для сегодняшнего вечера.
Бригада швей в Париже целый месяц работала над расшитым бриллиантами платьем, которое сейчас было на ней надето, и Брилл удивляло, что это не заняло больше времени. Лиф был настоящим шедевром из струящегося кружева и аккуратно пришитого розового жемчуга, которые образовывали сад цветов, протянувшихся от горловины до бедер. Блестящие багряные вставки выглядывали из-под шелковых юбок жемчужного цвета. Очевидно, на одни только юбки ушло более шести ярдов лучшего шелка, который мог предоставить Город Света* – по крайней мере, так утверждали слухи.
И хотя платье было ярким – во всех смыслах – примером того, как много можно себе позволить, располагая большими деньгами, это было лишь началом порожденных предстоящим празднеством трудностей. Суматоха в доме не стихала неделями: целые шествия декораторов и поваров постоянно сновали туда-сюда, раздавая советы и записывая точные указания лорда по обустройству бала. Брилл оставалось лишь стоять в сторонке – она была не особо уверена, что в данном процессе кому-то интересно ее мнение.
Наконец, в завершение череды этих сюрреалистических переживаний, две молоденькие служанки четыре часа трудились над ее волосами, прежде чем сочли результат удовлетворительным. Определенно, из-за этого бала Эндрю нагнал страху на всю Францию; он хотел, чтобы для нее все было безупречно, – и равным образом хотел, чтобы она была безупречна для всех его друзей.
Последние шесть месяцев Брилл из кожи вон лезла, чтобы оправдать его ожидания, чтобы стать безупречной невестой. В некоторой степени она чувствовала себя обязанной исполнить желания Эндрю, даже если в глубине души не могла заставить себя полюбить его. Даже когда день ото дня все сильнее проявлялись признаки его глубокой и стойкой привязанности, Брилл не могла выдавить из себя по-настоящему счастливую улыбку: все подарки и комплименты обычно встречали прохладный интерес и вежливую благодарность.
Вина, засевшая в разбитом и лишенном сил сердце, понуждала Брилл искать компенсации в других областях жизни. Только теперь она осознавала, сколь многое в себе убивает ради этого подвига: заботливый врач-самоучка, упорный исследователь, мать-одиночка со вспыльчивым характером – все они окажутся растоптаны насмерть под пятой ее новой роли. Жизнь, которую она избрала для себя в качестве будущей жены английского лорда, подавляла ее.
По просьбе Эндрю Брилл упаковала немногочисленные пожитки и переехала со своим маленьким расколотым семейством в изысканный особняк Донованов. Покинуть уютный коттедж оказалось на удивление легко. Сейчас для нее в доме жило слишком много воспоминаний, чтобы задерживаться надолго: стены дышали несчастьем, зеркала отражали образ мужчины, которого она отчаянно стремилась забыть. По прибытии Брилл в новый дом Эндрю благоразумно съехал оттуда в номер в пентхаусе отеля, которым владел в Париже.
Бедняга постоянно беспокоился о том, чтобы защитить Брилл от досужих сплетен парижских аристократов. Он терпеливо сносил ее неотесанные манеры и постоянно покрывал ее промахи своими улыбками и красноречием. И хотя Эндрю не догадывался о врожденной застенчивости, которая одолевала Брилл в окружении незнакомых людей, он всегда был рядом во время каждого неловкого знакомства, горячо защищая ее, стоило ему только заметить хотя бы слово неуважения, сорвавшееся с губ какого-нибудь аристократа.
Но, несмотря на защиту и руководство Эндрю, пересуды касались не только нового положения Брилл в обществе – и это постепенно свело на нет ее работу волонтером в госпитале ветеранов. Один из компаньонов Эндрю, очевидно, мельком увидел Брилл, когда однажды та купала молодого солдата. Новости о ее кошмарно неординарном поведении разнеслись по салонам парижской знати за считанные дни. Эндрю прямо не упоминал при ней об этом инциденте, но Брилл нечаянно подслушала, как он яростно спорил с человеком, оказавшимся достаточно глупым, чтобы донести до него эти новости. С того дня Брилл больше не ходила в госпиталь – она не хотела, чтобы Эндрю из-за нее потерял друзей.
Брилл была признательна, что жених не просил ее отказываться от вещей, которые она любила больше всего: если бы он так сделал, она бы возмутилась. Пожалуй, страстная защита ее странностей с его стороны вызвала в ней неожиданное чувство благодарной привязанности. Эндрю не просил ее измениться, и за это она с готовностью приспосабливалась к строгости его жизненного уклада. Теперь ее дни состояли из тихих размышлений и утонченных занятий, подобающих женщинам из высшего общества. Удивительно, что женщины дворянской крови до сих пор не свихнулись: Брилл было так скучно в этой новой жизни, что хотелось кричать, но она не могла пожаловаться, потому что, если уж на то пошло, изменить что-то в своей жизни было ее собственным выбором.
Устало вздохнув, Брилл отошла от зеркала и, грациозно ступая, направилась в коридор, где ее слуха достигли звуки бала, доносящиеся с нижнего этажа. Еще одна волна тошнотворного ужаса вскипела на миг в ее груди, когда ее омыли отзвуки смеха множества людей. Отвернувшись от этих звуков, Брилл краем глаза уловила быстрое движение.
При виде дочери, мрачно стоящей позади нее посреди коридора, жесткие линии взволнованного лица Брилл смягчила полуулыбка.
– Почему ты не в постели? Милая, тебе приснился дурной сон? – Молча кивнув в ответ на вопрос матери своей темной головкой, Ария уставилась в пол.
Озабоченно нахмурив белые брови, Брилл подошла к дочери и, склонившись, нежно погладила ее по голове.
– Хочешь рассказать мне, что тебе снилось? Ты сразу почувствуешь себя лучше, – выждав секунду, Брилл опустила взгляд на бледное лицо Арии, но ее вопрос был встречен тишиной. «Вроде бы мне уже следовало перестать надеяться на что-либо другое», – печально подумала она, взяв в ладони лицо дочери и поцеловав ее в лоб. – Возвращайся к себе в комнату, а я приду через час и расскажу тебе сказку. К тому времени я смогу улизнуть с праздника.
Подняв на Брилл свои огромные серые глаза, Ария с отчаянием посмотрела на нее и отпихнула от себя ее ладони. С каменным выражением лица она развернулась и ушла обратно по коридору, исчезнув за углом раньше, чем Брилл успела ее позвать. Разочарованно зарычав, Брилл сжала руки в кулаки: внезапный порыв что-нибудь сломать переполнял ее до тех пор, пока она не уверилась, что вот-вот взорвется. «Иногда мне хочется просто встряхнуть ее! Вытряхнуть воспоминания об этом проклятом человеке прямо из ее головы. Возможно, тогда она снова заговорит со мной…»
– Мадам… – донесся с лестницы нерешительный голос, прервав ее размышления.
Брилл раздраженно обернулась к стоящей на ступеньках юной служанке.
– В чем дело? – прошипела она.
Подпрыгнув от тона госпожи, та едва не потеряла свой белый накрахмаленный чепчик. Вскинув руки, чтобы поймать своенравный головной убор, темноглазая девушка нервно улыбнулась, поднимаясь на лестничную площадку.
– Лорд Донован просит вас спуститься.
Подняв руку, чтобы поправить впившееся в шею многоярусное бриллиантовое ожерелье, Брилл слегка кивнула.
– Конечно, я уже иду, – пробормотала она, аккуратно подобрала юбки и направилась к лестнице. Задержавшись около юной служанки перед тем, как сделать первый шаг, Брилл виновато прикусила губу. – Прости. Я не хотела отыгрываться на тебе, – неловко начала она, все еще неуверенно ощущая себя в этикете общения между господами и слугами.
Покраснев в ответ на неожиданное извинение, девушка склонила голову.
– Я понимаю, что вы волнуетесь за маленькую мадемуазель. Если хотите, я могу посидеть с юной мадемуазель Донован, пока вы не вернетесь.
– Это очень мило с твоей стороны. Да, посиди, пожалуйста, – ответила Брилл со слабым облегчением. Осторожно ступив на первый лестничный пролет, она услышала, как за ее спиной девушка торопливо зашагала по коридору. Минуя прекрасно обставленные боковые комнаты и празднично украшенные переходы, Брилл пробиралась через дом, следуя на звуки хриплого смеха, доносящиеся из главного бального зала.
Чтобы восстановить дыхание, она остановилась за углом; сердце болезненно колотилось в сверкающие на груди бриллианты. «Я могу это сделать… Это совсем не трудно. Все, что требуется – говорить с людьми. Я могу это сделать. Не будь трусихой, Брилл!» Ее мужество чуть окрепло, и Брилл быстро завернула за угол, пока снова не накатила паника.
«Я могу это сделать. Я могу это сделать, – истово твердила она про себя, окидывая взглядом множество людей, толпящихся возле дверей в бальный зал. – Я могу это сделать».
Час спустя
Маленькая группка увешанных драгоценностями наследниц богатых семейств, громко щебеча, собралась вокруг новой представительницы их круга. Впервые с объявления о скандальной помолвке в светской хронике лорд Донован отлучился на секунду, оставив свою любимую невесту в восхитительном одиночестве. Наследницы и супруги аристократов столпились вокруг этой экзотической женщины: они почуяли свежую кровь.
– Скажите, дорогая, – пропела полная и величественная пожилая вдова. – Правда ли, что ваша матушка была актрисой в Лондонском театре? – Задав этот оскорбительный вопрос, женщина подняла пурпурный перьевой веер и принялась обмахиваться им, чтобы скрыть гаденькую улыбочку.
Брилл тоскливо посмотрела в сторону проницательной пожилой дамы, страстно желая сбежать из зала прямо через площадку для танцев. Когда она, чтобы потянуть время, поднесла к губам почти пустой бокал с шампанским, тот показался слишком тяжелым. Лицо Брилл было столь же холодным и безмолвным, как падающий снаружи снег, не отразив ни малейшей реакции на звучавший в вопросе острый интерес, хотя ее мысли вспыхнули враждой. «Чертова проклятая тетка. Пытается со всей сердечностью выяснить у бедной маленькой ирландской чистильщицы обуви, насколько именно на самом деле низко ее происхождение. Глупая чванливая напыщенная старая сука!»
– Я не хочу утомлять вас всех старыми историями о славе моей матери в Британии, – начала Брилл; ее тихий ледяной голос, казалось, заморозил старух на вдохе. – Кроме того, я знаю множество ваших семейный историй, которые куда более красочны.
– Как так? – быстро осведомилась юная хорошенькая дебютантка, не заметившая повисшего в воздухе напряжения, поскольку наткнулась на болтающую группу только что.
Лениво взмахнув бокалом, Брилл указала на старую вдову, одетую в переливчатый пурпур.
– Ну, насколько я помню, семья Алдридж, к примеру, разбогатела, когда грабила церкви, возвращаясь из крестовых походов. Разве не так, мадам? – вопросительно приподняв белоснежные брови, закончила она, глядя на кипящую от злости аристократку.
Когда пухлая дама в бешенстве удалилась, оставив вопрос без ответа, Брилл лишь пожала плечами, словно бы не осознавая оскорбительной подоплеки своего высказывания; остальные женщины умолкли, неверяще хлопая глазами – насмешливые комментарии замерли на их губах, так и не сорвавшись. Весьма довольная собой и своим маленьким триумфом, Брилл опустошила бокал шампанского и поставила его на поднос проходившего мимо официанта. Вообще-то, из-за бурлящего в крови адреналина и весело пузырящегося в голове алкоголя, она не испытывала больше особого смущения.
