Текст книги "Эта безумная Вселенная (сборник)"
Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 72 (всего у книги 87 страниц)
Вскоре из окна показался знакомый узел. Перетягивание закончилось. Задуманное удалось: прочная двойная веревка тянулась из окна камеры над пространством двора и оканчивалась у шипов парапета.
– Сколько у нас осталось? – спросил Уордл.
– Четыре минуты.
– Мало. Придется опять пережидать. А ваша веревка наготове?
– Разумеется, – ответил Пай.
Они ждали. Шаги приближавшегося часового слышались все отчетливее. Сейчас его появление мешало сильнее, чем когда-либо. Все зависело от того, куда будет направлено внимание кастанца и насколько он наблюдателен. Часовой лениво поравнялся с шипом, вокруг которого обвивалась веревка, посмотрел совсем в другую сторону, широко зевнул и двинулся дальше.
– Благодарение небесам, что мы догадались зачернить веревку, – воскликнул Холден.
– Пора! – поторопил наладчиков радиомаяка Уордл.
Пай выбрался из окна и повис на веревках, обхватив каждую одной рукой. Его туловище раскачивалось над двором, а он перебирал руками, двигаясь вперед. Пытаясь ускорить свое продвижение, Пай отчаянно молотил ногами воздух. Веревка скрипела, но выдерживала его вес.
Наконец Пай добрался до парапета. Вокруг все было тихо: ни криков, ни щелчков выстрелов. Пай отчаянно качнулся вбок, ухватился руками за шипы, а между другими просунул ноги. Затем он неуклюже перекинул свое тело через тройной ряд шипов и плюхнулся в проход.
Продолжая лежать ничком (по-видимому, он опасался, что свет делает его очень заметным), Пай достал свою веревку и обвязал ее вокруг одного из шипов на внешней границе парапета. Товарищи, наблюдавшие за ним, так и не поняли, каким образом он сумел перебраться через второй кордон. Они лишь видели, как Пай качнулся, на секунду завис над стеной и скрылся внизу.
– Ему понадобилось четыре с половиной минуты, – сообщил Холден.
– Мне они показались десятью годами, – признался Уордл.
Скоро должен был появиться часовой. Так и есть: вон он, тащится нога за ногу. Неужели повернет голову в их сторону? Нет, не повернул. Кастанец равнодушно прошел мимо, и его шаги на время стихли.
Едва часовой успел скрыться, как Маколпин уже висел над двором. До парапета он добрался быстрее, чем Пай, зато ему было труднее перелезать через шипы. Но Маколпин справился с этим и вскоре тоже скользнул вниз.
Холден разъединил концы веревки и втянул ее обратно в камеру. Оставлять веревку на несколько часов было бы дерзким искушением судьбы. Вторая веревка, естественно, осталась висеть, но в поле зрения часового попадало не более двух дюймов, обвитых вокруг шипа. Все остальное уходило через край стены и скрывалось в ночной тьме.
– Я вот о чем подумал, – нарушил молчание Холден. – Часовой идет по освещенному проходу. У него довольно хороший обзор по левую и по правую руку, но свет слепит его и мешает видеть то, что впереди. Сомневаюсь, чтобы этот остолоп заметил веревку Пая, даже если бы ему сказали.
– Нам не стоит рассчитывать на слепящий свет и прочие помехи, – возразил Уордл. – Лучше отнести это за счет сознания кастанцев. За исключением странного местечка, зовущегося Землей, нигде и никому не приходило в голову бежать из тюрьмы. Кастанцам такое просто не вообразить!
Потянулись минуты ожидания. Земляне дежурили у окна по очереди: один следил, а остальные спали, если, конечно, тревожную полудрему можно было назвать сном.
До рассвета оставалось не больше часа, когда Пай и Маколпин вернулись.
Дежурство нес Шеминэ. Бессонница сказывалась на его глазах; они покраснели и сделались воспаленными, но он продолжал следить за стеной. Оставленная веревка его не волновала: никто из проходивших часовых ее не замечал.
Только что часовой в очередной раз промельтешил мимо окон, сжимая в лопатообразной руке автоматическую винтовку. Спустя минуту над внешним рядом шипов парапета появилась голова Маколпина. Выбравшись наверх, он подтянул к себе половину длины двойной веревки и перебросил ее через парапет в тюремный двор. Потом он миновал проход, все так же неуклюже преодолел второй ряд шипов и скользнул в темноту двора.
Маколпин был фунтов на тридцать тяжелее Пая. Это обстоятельство оказалось очень кстати для самого Пая, который сейчас поднимался: спускавшийся Маколпин служил ему противовесом. Пай вылетел наверх, будто пробка из бутылки. Подтянув свой конец веревки, он перекинул его на другую сторону, перебрался через шипы и тоже скользнул во двор. Самое главное – им удалось сдернуть веревку с шипа. Шеминэ видел, как она заходила ходуном и упала вниз.
– Они вернулись, – почти закричал Шеминэ, будя остальных.
Прежде чем поднять храбрецов, пришлось снова переждать часового. Теперь все обстояло проще: из окна камеры во двор спустили свою веревку и, дружно взявшись за ее концы, подняли Маколпина. Тот, ввалившись в камеру, успел наступить на чью-то ногу и вместо приветствий услышал чертыханья. Веревку спустили вторично и втащили в камеру Пая.
– Ну, как все прошло? – с нетерпением спросил Уордл.
– В лучшем виде, – ответил Маколпин. – Маяк орет на всю Вселенную.
– А что будет, если его сигналы вначале примет не наш, а какой-нибудь кастанский корабль?
– Они сразу определят, откуда идут сигналы. Гатин находится под владычеством кастанцев, следовательно, маяк сочтут официально установленным и немного поломают голову, почему им об этом не сообщили. Таков логический ход рассуждения. Если же кастанцам изменит их логика, тогда вся наша затея – совершеннейшая чушь.
– Будем надеяться на первый вариант, – сказал Уордл. – Вы, ребята, замечательно поработали.
– Хотите знать, что во всем этом было самым трудным? – спросил Маколпин, показывая стертые в кровь ладони. – Карабкаться шестьдесят футов по тонкой веревке.
– Проще простого, – отмахнулся Холден.
– Для тебя, может быть, и просто, поскольку ты на несколько поколений ближе к обезьянам, – выдал ему Маколпин.
Холден пренебрежительно пожал плечами. Иного отношения слова Маколпина не заслуживали.
– Странно, что тебе нечего сказать, – неожиданно выдал ему вечный молчун Казазола.
Вся масса пленных, как обычно тянущихся за утренней порцией тюремного варева, незримо делилась на две части: знавших о грядущем спектакле и тех, кто ничего не подозревал о нем. Значительная часть пленных должна была до самого начала оставаться в неведении – тогда их искреннее поведение сделает «пьесу» более правдоподобной. Так решил генерал Парта.
Кто-то уже заканчивал хлебать варево, кто-то лишь усаживался с миской на шершавый бетон двора, а кто-то топтался в тающих очередях к кухонному бараку. Все как всегда. Самые медлительные еще вычерпывали из мисок остатки, когда гвард-майор Словиц поднес к губам свисток.
Не прошло и нескольких секунд, как в разных концах двора восемьдесят пленных, попытавшихся встать, вдруг повалились наземь. Они корчились, стонали, исторгая из перекошенных губ клочья пены. Толпа, бредущая к воротам, замерла и во все глаза глядела на странную картину. У ворот четверо откормленных охранников с ужасом и отвращением смотрели на извивавшегося возле их ног стамита. Он выворачивался с гибкостью циркового акробата. Можно было подумать, что в животе у несчастного поселилась тысяча чертей.
Охранники растерялись. Ни в одном их уставе не говорилось, как надо действовать, если ни с того ни с сего почти сотня пленных вдруг начинает корчиться в судорогах и изрыгать пену. А добросовестные актеры будто состязались между собой: кто сумеет выпустить больше мыльной пены, громче стонать и сильнее биться об пол.
Пленные, не знавшие о спектакле, толпились, словно стадо испуганных овец, и с опаской ждали, что и их постигнет та же участь. Немало охранников оказались зажатыми взбудораженной толпой и яростно распихивали пленных, пробираясь к начальству. Но это было не так-то просто: вокруг них падали, преграждая путь, все новые алюэзинцы и стамиты. Толпа давила и напирала, потому что пленные инстинктивно стремились отбежать от очередной жертвы.
Какой-то стамит вдруг истошно завопил, уцепился длинными костлявыми руками за ближайшего охранника и щедро запачкал пеной форменные брюки и сапоги последнего. Кастанец успел лишь взмахнуть плеткой, но ему было не до удара. Он поспешил как можно быстрее убраться из опасного места.
Словиц грузно протопал в штабной корпус и вскоре вышел оттуда вместе с начальником тюрьмы. Шестнадцать алюэзинцев тут же постарались изо всех сил угодить высокому начальству, распластавшись у них на пути и дико закатив свои оранжевые глаза.
Заметив, что во дворе появился сам Фестерхед, еще две сотни пленных попадали на пол, внося щедрую добавку к уже царившей неразберихе. Охранники выкрикивали приказы, которые тонули в общем гвалте. Фестерхед орал на охранников и размахивал руками. Словиц десять раз подряд дунул в свой свисток.
Тайные сигналы подали и пленные офицеры, поскольку число «жертв неведомой эпидемии» снова возросло. Кое-кто так переусердствовал, что проглотил мыло, и пена сменилась настоящей рвотой.
Пленных, не знавших о спектакле, охватила паника. По толпе со скоростью лесного пожара распространился слух, что эта неведомая болезнь называется «черная смерть» и очень заразна. Бедняги опрометью бросились к открытым воротам.
Четверо охранников не растерялись и буквально перед носом у бегущих захлопнули ворота. Тогда толпа устремилась к тюремным корпусам, ища спасение за ненавистными стенами. Пленные сотней живых ручейков текли по двору, огибая распластанные и скрюченные тела. Среди бегущих находились и участники замысла. Им было приказано приберечь свое искусство, дабы создать еще большую сутолоку в дверях и на лестницах.
На дворе оставалось не менее тысячи актеров, продолжавших кричать, стонать, лихорадочно держаться за животы, хриплыми голосами призывать смерть и всячески показывать, что они находятся на последнем издыхании. Алюэзинцы и стамиты старались превзойти друг друга, являя кастанцам сцены адских мучений. Со стороны тюремный двор казался самым сумасшедшим из всех сумасшедших домов галактики. Оглушительный гвалт поглощал все прочие звуки.
Фестерхед и его подчиненные откровенно опешили, пораженные масштабом и силой увиденного. Сбившись в кучку возле штабного корпуса, они сердито пялились на заплеванный и заблеванный двор, но ничего не могли поделать. Происходящее не было ни бунтом, ни каким-либо иным проявлением неповиновения. Оно было чем-то невиданным и неслыханным и не имело ни прецедентов, ни объяснений. Самое скверное – ни один кастанский устав, предписание и инструкция не говорили, как действовать в подобных обстоятельствах.
Какой-то стамит, втайне гордившийся своим актерским талантом, подполз на четвереньках к гвард-майору Словицу, высунул фиолетовый язык и прохрипел:
– Воды! Умоляю, дайте воды.
Охранник, стоявший рядом со Словицем, отвел ногу, и вместо воды просящий получил сильный удар сапогом в зубы. Стамит откатился вбок, выплюнул кровь и опять застонал, теперь уже от настоящей боли. Несколько сотен его соплеменников, принимавших участие в спектакле и видевших расправу, хорошенько запомнили этого кастанца. Тот, ни о чем не подозревая, собрался ударить пленного еще раз.
– Что ты делаешь, идиот? – зарычал на него Фестерхед. – Думаешь, после твоих пинков он сразу поправится и пойдет работать?
Охранник быстро ретировался за спины товарищей и оттуда угрюмо поглядывал на покалеченного стамита.
– Где Мачимбар? – сердито спросил у Словица Фестерхед.
– Если это не огорчит вас, командир, он сегодня отсутствует, – сообщил Словиц.
– Конечно, это меня безумно обрадует. Его нет, когда он должен быть.
Ситуация не оставляла Фестерхеду много времени на раздумья.
– Необходимо что-то делать. Не пройдет и часа, как штаб начнет дергать нас и требовать ответа, почему наши отряды не вышли на работу.
– Вы правы, командир. Каковы ваши распоряжения?
– Пошли по дюжине солдат в каждый из корпусов. Пусть сгонят во двор всех здоровых и заставят унести больных. После этого всем здоровым построиться во дворе. Выберешь из их числа тех, кто хоть что-то смыслит в медицине, а остальных – мигом на работу.
– Будет исполнено, командир.
Словиц отдал честь, повернулся к своим подчиненным, сорвал на них свое раздражение, после чего передал приказ. Четыре группы кастанских солдат спешно бросились к тюремным корпусам.
Как и было приказано, здоровые вышли во двор, подхватили «больных» и понесли их в камеры. Это заняло немало времени, поскольку то здесь, то там пленные, несшие своих товарищей, вдруг падали и их самих тоже приходилось нести. В одной камере «заболели» все двадцать алюэзинцев, и угрюмым стами-там досталось тащить их до самых коек.
Наконец все здоровые выстроились во дворе. Здоровыми считались те, кто был в состоянии держаться на ногах. Не успел гвард-майор Словиц раскрыть рот, как еще два десятка здоровых повторили знакомый спектакль. Он был вынужден дожидаться, пока их унесут. По пути пятеро носильщиков быстро сообразили, что ехать на чужих плечах легче, чем самим быть тягловой силой, и тоже грохнулись, исторгая пену.
Терпение Словица иссякло. Тыча своим мясистым пальцем в направлении тех, кто еще стоял на ногах, он прогремел:
– Всем бывшим врачам, хирургам, санитарам и имеющим какую-либо медицинскую специальность – шесть шагов вперед.
Фоули, нарочито громко отсчитывая шаги, двинулся вперед. Сделав шестой шаг, он замер.
Восемь алюэзинцев и одиннадцать стамитов, подражая ему, тоже считали шаги вслух. На последнем шаге двое из них, словно по незримому сигналу, упали и забились в судорогах.
Фестерхед злобно поглядел на них и поморщился.
– Идите за мной, – рявкнул он остальным.
Восемнадцать пленных послушно направились за ним. По дороге трое решили предпочесть койку работе под началом Фес-терхеда и самым беззастенчивым образом дезертировали на пол. Еще четверо последовали их примеру, пока стояли у дверей штабного корпуса и слушали неразборчивые обрывки телефонного разговора, который вел начальник тюрьмы.
Обстановка возле тюремных ворот была не лучше. Длинные цепочки пленных тащились на работу, гремя пустыми мисками и ложками. По бетону шуршали подошвы стоптанной рваной обуви. Примерно через каждые пятьдесят ярдов все останавливались. Очередного упавшего подхватывали на руки и тащили обратно. Еще пятьдесят ярдов – и история повторялась.
На этот раз конвойные не орали, не сыпали ругательствами и не взмахивали своими плетками. Они шли чуть поодаль, вяло понукали пленных и с полнейшим безразличием взирали на редеющие ряды. По их мнению, эпидемия была заботой начальства. Вот пусть начальство и дергается, а они дергаться не собираются. Разве им платят за дерганье? То-то и оно.
Фестерхед швырнул трубку, вышел во двор и свирепо поглядел на медицинский отряд, насчитывавший теперь одиннадцать пленных.
– Вы остаетесь в корпусах ухаживать за больными. Я требую, чтобы они как можно раньше вернулись на работу. Если вы не справитесь, то будете наказаны.
Фестерхед выразительно поглядел на каждого из одиннадцати.
– Сурово наказаны, – добавил он.
– Если мы не справимся, последствия будут еще суровее вашего наказания, – с ледяным спокойствием заявил Фоули. – Эпидемия подкосит всех, включая и кастанцев.
– Потому вам и приказано остановить ее.
– Чем? – дерзко спросил Фоули. – У нас нет абсолютно никаких лекарств. Даже простейших.
– Я своей властью разрешаю вам пользоваться всем, что есть в больнице, – отрезал Фестерхед.
– А если доктор Мачимбар запретит нам это делать?
– Не посмеет, – возразил Фестерхед. – Пока что начальником тюрьмы являюсь я, и мои приказы обязательны для всех. Берите все, что найдете в больнице, но только как можно быстрее поставьте пленных на ноги.
Уходя он обернулся и выразительно добавил:
– Или вам же будет хуже.
Одному из слушавших его стамитов сразу же стало хуже. Он повалился на спину и скрючился, словно пытался ногами достать собственные уши.
Холден расхаживал по камере, поглядывая на звездное небо за окном, и рассуждал вслух:
– Зрелище, конечно, было впечатляющим, но господа актеры слишком уж переигрывали. На Земле этот трюк у них бы не прошел; там тюремную охрану не одурачишь. Там охранники мигом взяли бы в руки шланги, повернули кранчики и произошло бы массовое чудесное исцеление.
– А откуда ты так подробно знаком с особенностями земных тюрем? – полюбопытствовал Олпин Маколпин.
– Значит, знаком, если говорю.
– Я не оспариваю твоих знаний. Держу пари, когда-то ты постигал их на практике.
– Хватит трепотни, – оборвал их Уордл. – Слышите? Парта и его герои уже здесь.
Первым в камеру вошел Шеминэ, беспечно поигрывая связкой надфилей. За ним показались генерал Парта и еще двадцать стамитов и алюэзинцев. Земляне подвинулись, освобождая для соратников места на койках. Невдалеке лениво протопал часовой, равнодушный ко всему, что творилось за стенами камер. Даже к готовящемуся восстанию.
Первым заговорил Уордл.
– Возможно, вы знаете, что сегодня, во время работы в лесу, двадцать один пленный поменялся местами с пленными из соседней тюрьмы. Чтобы о наших замыслах узнали во всех близлежащих тюрьмах, кому-то из пленных придется еще дважды или трижды занять место в чужих отрядах.
Уордл остановил взгляд на генерале.
– Двадцать один пленный – это мало. Нам нужно вдвое больше. Вы можете найти новых добровольцев?
– После сегодняшнего представления, – слегка улыбнувшись, ответил Парта, – думаю, что недостатка в добровольцах не будет.
– Нам удалось узнать, – продолжал Уордл, – что вокруг, в пределах одного дня пути отсюда, находится двенадцать тюрем. Семь из них – совсем близко, почти рядом. Я предлагаю послать туда наших агитаторов. Пусть их будет больше на случай, если им каким-то образом удастся проникнуть в остальные пять тюрем.
– Стоит попробовать, – согласился Парта. – Армия в сто двадцать тысяч бойцов лучше семидесятитысячной. Я слышал, что на Гатине сорок действующих тюрем и еще несколько недостроенных, в которых, возможно, уже содержатся те, кто попал в плен совсем недавно. Если бы смогли распространить свое влияние на всю планету!
– Я думал об этом, – сказал Уордл. – Остальные тюрьмы находятся далеко отсюда, едва ли не на другом конце планеты. Мы могли бы установить связь и с ними, но это потребовало бы немало времени и усилий, а время сейчас особенно дорого. Если мы поднимем восстание в этой части Гатина и захватим достаточное количество оружия, тогда мы сумеем освободить и пленных других тюрем. Постепенно, бросая против кастанцев все более крупные силы.
– Единственная цель захвата тюрем – это освобождение пленных и укрепление гатинской армии, – немного подумав, возразил ему генерал. – Я прав?
– Да.
– Существует значительная разница между пленными, уже знакомыми с идеей освобождения, и теми, кто никогда не слышал об этом и даже не в состоянии вообразить себе подобное.
В первом случае это потенциальные воины, полные новых надежд и горящие желанием сражаться. Во втором – толпа ошалелых рабов, не знающих, что делать с внезапно свалившейся на них свободой.
– А как по-вашему, сколько времени понадобится ошалелому рабу, чтобы превратиться в воина и сражаться с кастанцами? – спросил Уордл.
– Я могу говорить лишь о себе, – искренне ответил Парта. – Мне понадобилось много, очень много времени.
– Это потому, что вы – генерал. Вас учили быть по-военному точным и смотреть на все с позиций личной ответственности. У младших офицеров и солдат иные взгляды. Дайте им в руки оружие, скажите им, что они – гатинцы и что, сбросив власть кастанцев, они восстановят свою честь… Думаю, им хватит двух минут, чтобы все понять и начать стрелять по врагам, – с воодушевлением закончил Уордл.
– Надеюсь, вы правы, – осторожно сказал генерал.
– Подождите еще немного, и вы в этом убедитесь. Кто сегодня утром бесподобно разыграл этот спектакль? Обыкновенные солдаты. Поверьте, офицер не решился бы выплеснуть пену на сияющие сапоги охранника.
Чувствовалось, эти слова неприятно задели Парту.
– Давайте не будем строить догадки. Сегодня мы видели лишь спектакль. Скоро придет черед настоящих испытаний. А сейчас нам нужно решить один чрезвычайно важный вопрос.
Уордл встал напротив генерала и отчеканил:
– Когда наступит время решительных действий, у нас будет две возможности получить оружие.
– Две?
– Да. И вам решать, какую из них выбрать.
– Почему мне?
– Потому что в данный момент вы – единственный генерал, находящийся на действительной службе в вооруженных силах Гатинской Республики. Вы и главнокомандующий, и официальный представитель государства.
– Понимаю. Назовите мне эти возможности.
– Оперативные силы землян могут снабдить оружием, боеприпасами и всем необходимым пленных в тех тюрьмах, где все готово к сражению. Они также могут сбросить десант и специально обученные части для захвата близлежащих гарнизонов, арсеналов и стратегически важных точек.
Уордл сделал паузу, давая генералу время осмыслить услышанное.
– Я назвал первую возможность. Вторая: Гатинская Республика будет воевать самостоятельно и победит силой оружия, захваченного у врага.
Парта встал, выпрямился и опустил руки по швам.
– Это сражение будет тяжелее, потери – намного больше, но мы предпочитаем бороться своими руками.
Алюэзинцы и стамиты за его спиной одобрительно зашептались.
– Мы так и думали, – улыбнулся Уордл. – Как считали на Земле, сорок против одного, что вы примете именно такое решение. Сама идея Гатинской Республики строилась на предположении, что каждое разумное существо обладает чувством собственного достоинства. Мыслящее существо способно защищать это чувство и самостоятельно восстанавливать его, если вдруг временно утратит.
Уордл снова улыбнулся.
– Поэтому Земля просит вас об одной услуге.
– Услуге? – недоуменно переспросил генерал.
– Мы просим, чтобы Гатинская Республика нанесла свой первый удар по врагу в наиболее благоприятное для нас время.
– Потому что у вас есть более обширные замыслы?
– Верно. Основная стратегия космической войны заключается в обнаружении и перехвате вражеского военно-космического флота. Космические просторы настолько обширны, а скорость кораблей столь велика, что десятисекундное запаздывание сигнала на корабельном радаре оборачивается промахом в сто тысяч миль.
– И чем это чревато?
– В данном случае тем, что восстание на Гатине заставит кастанцев как можно быстрее перебросить сюда основную часть своего военно-космического флота. Можно понять их опасения: Гатин всего в двенадцати днях полета от их родной Касты.
Похоже, Уордл никогда не расточал столько улыбок, как в этот вечер. Он в очередной раз улыбнулся и продолжал:
– Земля высоко оценит дружественный шаг Гатинской Республики, если вы отложите начало восстания до того момента, когда наши силы займут удобные позиции для перехвата кастанского военно-космического флота.
– И сколько времени понадобится вашим кораблям?
– После получения сигнала с координатами Гатина – не более восьми суток.
– Но может пройти целый месяц, прежде чем ваши люди поймают сигнал, – посетовал генерал. – Или даже два, а то и три месяца.
– Так было бы, если бы сигнал пришел неожиданно, – успокоил его Уордл. – Там знают, что рано или поздно маяк обязательно заработает, и потому постоянно ищут его. Маяк будет обнаружен в результате систематических поисков, а не по счастливой случайности. Сигнал может быть принят в любое время. Возможно, его уже приняли.
– Хорошо. Мы согласны ударить тогда, когда это наиболее выгодно для вашего флота. Есть еще вопросы?
– Всего один. Врачи должны сделать вид, что им удается справиться с «мыльной эпидемией». Но нельзя играть по правилам кастанцев. То есть нельзя «вылечивать» всех и каждого. Завтра число участников этого спектакля целесообразно уменьшить до двухсот или трехсот и поддерживать такой уровень, пока все пленные не перебывают в шкуре актеров. Фоули сумеет объяснить Фестерхеду, что он держит неведомую болезнь под контролем, однако бессилен полностью остановить ее.
– Так мы и сделаем, – пообещал Парта, – Пленники получают психологическое удовлетворение от «мыльного бунта», поэтому нельзя лишать их такой возможности. Я распоряжусь, чтобы число новых участников не превышало разумных пределов.
– Пусть также ваши врачи целиком и полностью поддержат Фоули, когда ему придется спорить с Фестерхедом, – добавил Уордл. – Фоули хочет все свалить на скверную и скудную еду. Этот диагноз должен быть единым. Трудно сказать, повлияет ли это на качество пойла, которым нас кормят. Возможно – да, возможно – нет, но попробовать надо.
– Я передам это врачам.
Генерал облизал тонкие губы при мысли о нескольких корках хлеба в дополнение к опостылевшему вареву.
– Ослабленным гатинцам придется воевать против перекормленных кастанцев. Кроме мужества и оружия нам не помешают и физические силы. Даже скромное увеличение обычного рациона – это уже большой шаг к победе.
– Вы сделали тысячу шагов, перестав быть рабами и превратившись в бойцов. Осталось менее сотни шагов. И вы сделаете их, даже если придется ползти, а в животе будет урчать от голода.
– Да, сделаем, – с решимостью произнес Парта.
Совещание окончилось. Генерал и члены военного совета направились вслед за Шеминэ к двери.
Дверь закрылась. По парапету в сторону камеры топал часовой, сонно пялясь на джунгли и ночное небо.
– Пока все вдет как нельзя лучше, – сказал Холден, – И вдет прямиком к массовому истреблению кастанцев толпой помешавшихся от супа гатинцев.
Уордл устало вытянулся на койке.
– Дай мне поспать. Я хочу, чтобы мне приснился внушительный кусок жареного мяса с гарниром из тушеных молодых грибочков.
Он закрыл глаза и стал погружаться в дремоту. От мысли о жареном мясе у Холдена потекли слюнки. Немного полежав, Холден вскочил, растолкал Уордла и спросил:
– Тебе не стыдно? Сам храпишь, а я на слюну исхожу.
– Убирайся ко всем чертям вместе со своей слюной! – завопил взбешенный Уордл.
Часовой на парапете резко остановился, повернул голову в сторону открытого окна и крикнул:
– Фошам губич!
Холден подошел к окну и крикнул в ответ:
– Слышал, что велел наставник? Убирайся ко всем чертям вместе со своей слюной!
– Прекратить разговоры на вашем языке! – прорычал толстый часовой и скорчил угрожающую гримасу. – Положено спать.
– Угу, – согласился Холден. – Вообще-то это мысль.
Он добрался до койки, завернулся в одеяло и вскоре громогласно захрапел.
Время еле тянулось. Прошло тринадцать дней. Ежедневное число жертв «мылоглотания и пенопускания», как изволил выразиться Холден, снизилось до восьмидесяти. Фестерхед мало-помалу успокоился. Начальник больницы Мачимбар продолжал с царственным безразличием взирать на пленных, однако разрешил Фоули и остальным врачам свободный доступ в больницу.
Радиомаяк исправно работал круглые сутки. То ли кастанцы до сих пор не догадывались о его существовании, то ли все-таки обнаружили и теперь выясняли, кем и когда он установлен. Этого не знал никто. Генерал Парта и его соратники почему-то придерживались второй точки зрения, и их мрачные предчувствия с каждым днем становились все сильнее.
За эти дни сто сорок стамитов и алюэзинцев сумели поменяться местами с пленными из других лесных отрядов. Посланцы генерала Парты проникли во все семь ближних тюрем, а также в три из пяти дальних. Их усилия принесли отличные результаты. Все десять тюрем безоговорочно приняли идею восстания и создания независимой республики. Стоит ли говорить, что и там вспыхнули «мыльные эпидемии», поддерживающие в пленных боевой настрой и помогающие скрашивать время ожидания.
Людовик Пай лежал с открытыми глазами, разглядывая узор звезд, светивших в окна камеры. Он мысленно считал минуты до момента, когда его сменит Казазола. Думать ни о чем не хотелось. Пай ерзал на койке, потягивался и зевал от скуки.
Со стороны койки Холдена донеслось слабое попискивание.
Пай насторожился, сел на постели и стал вслушиваться.
Попискивание продолжалось.
Пай вскочил, подбежал к койке Холдена, пошарил в кармане его куртки и достал карманные часы. Он положил часы на ладонь, откинул крышку. Потом он стал медленно поворачивать их на ладони. Попискивание ослабло, прекратилось, появилось снова. Теперь сигналы звучали настолько громко, что разбудили всех шестерых землян.
Пи-пип, пиипи-пип.
– Ура! – крикнул Уордл.
Он радостно потирал руки.
– Они на полпути отсюда. Теперь наши будут повторять сигналы, пока не убедятся, что мы их приняли.
Все семеро сидели и внимательно слушали незатейливые сигналы, доносящиеся из псевдочасов. Попискивание длилось десять минут, прервалось на одну минуту и зазвучало снова.
– Может, дать им подтверждение прямо сейчас? – предложил возбужденный Олпин Маколпин, – Я бы пробрался к маяку.
– Рисковать понапрасну мы не будем, – решил Уордл – Завтра я сделаю это сам во время работы. Надо на минуту выключить маяк, потом на минуту включить, и так двенадцать раз подряд. Я правильно помню твои слова?
– Правильно. Это самый простой и надежный способ показать нашим, что мы их услышали.
– Вот я и займусь этим. Чтобы щелкать тумблером, не надо быть радиоинженером.
– Они появятся на орбите Гатина через пять дней, перед рассветом, – сообщил Пай, продолжая вслушиваться в попискивание, – Даже раньше, чем мы предполагали.
– Это не имеет значения. Все равно они не предпримут никаких действий, пока не получат от нас ответного сигнала, – ответил Уордл. – Утром я подам им этот сигнал. Думаю, за пять дней мы вполне управимся. Да и пора возвращаться на Землю. Не знаю, как вы, мальчики, я вдоволь нагостился.
– Я тоже, – с жаром подтвердил Пай.
Холден, обойденный природой по части музыкального слуха, гнусаво затянул:
– «О дом родной, мне дверь открой, к тебе вернулся я…»
Со стороны окон послышался окрик кастанского часового.
Слов, разумеется, никто не понимал, но по тону Фоули заключил, что у парня явно не все в порядке с печенью.
Подойдя к окну, Холден высунул голову и издевательски-смиренным голосом сказал:
– Не надо засорять нам ушки своим вшивым языком. Иди-ка лучше прогуляйся.
Дав совет кастанцу, Холден вернулся на койку.
Часы с защелкнутой крышкой вернулись к нему в карман. А сигналы все шли и шли, наполняя собой предрассветную мглу камеры. Через пять дней, всего через пять дней.
Вечером последнего дня все едва не сорвалось. Десять тысяч пленных с наигранным безразличием сидели или слонялись по двору. Не было никаких внешних намеков на готовящееся восстание. Напряженность, владевшая пленными, была незримой, но ощутимой и осязаемой.
Как и тогда, охранники инстинктивно, шестым чувством, уловили что-то неладное. Движения их стали более суетливыми и нервозными. Кастанцы сбивались в группки, держа пальцы на курке или вблизи курка. Однако сознание кастанцев не допускало, что угроза может исходить от массы пленных. Нет, каждый ждал ее извне или с небес.
