Текст книги "Эта безумная Вселенная (сборник)"
Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 87 страниц)
– Двое наших пленных на одного землянина и его Юстаса. Это ведь по-честному, как ты считаешь?
– Не мне об этом судить. Здесь решает Федерация, – с трудом ворочая языком, ответил Лиминг.
– Зангаста желает, чтобы на все то время, пока идет ответ и улаживаются процедурные формальности, ты бы жил в достойных условиях. Я могу переселить тебя в офицерскую казарму. Она находится за пределами тюрьмы. Там ты будешь жить и питаться вместе с нашими офицерами. Временно ты получишь статус нестроевого офицера и фактически будешь предоставлен сам себе. Единственно, ты должен дать мне честное слово, что не убежишь.
Только еще этого не хватало – поменять убогую камеру на более комфортабельную. Судьба подстроила ему новое искушение. Или новую ловушку? Да, он только и мечтал о побеге, и все его действия до сих пор были нацелены только на побег. И все же Лимингу не хотелось давать честное слово, чтобы потом цинично его нарушить.
– Я не могу дать вам честное слово, – отчеканил Лиминг.
Комендант опешил. Он явно ожидал услышать что угодно, только не это.
– Ты серьезно?
– Да. У меня нет выбора. Наш боевой устав запрещает пленным давать подобные обещания.
– Но почему?
– Потому что ни один землянин не может взять на себя ответственность за действия своего Юстаса. Как я могу давать честное слово не совершать побег, если я и так наполовину нахожусь в побеге?
– Эй, охрана! – крикнул явно раздосадованный комендант.
Всю следующую неделю Лиминг мерил шагами камеру. Иногда по ночам он вел беседы с Юстасом, чтобы дать пищу глазам и ушам охранников. Кормить его стали намного лучше. Охранники держались с ним неуверенно, однако прежняя грубость исчезла. За это время чешуйчатые схватили еще четверых беглых ригелианцев, но их не расстреляли. Все явные и тайные знаки свидетельствовали о том, что Лиминг по-прежнему держал судьбу в своих руках.
Тем не менее его не покидала тревога. Ни Федерация, ни Земля абсолютно ничего не знали о его эпопее с Юстасами. Предложение Зангасты они явно встретят в штыки. Если Федерация откажется, для Лиминга начнется новая череда вопросов, на которые он вряд ли сумеет ответить.
Дальнейший разворот событий предугадать нетрудно. Рано или поздно чешуйчатые и их союзники поймут, что имеют дело с первостатейным космическим лгуном, каких еще не знала Вселенная. Тогда его начнут не расспрашивать, а допрашивать, и, скорее всего, очень изощренно. Трудно сказать, сколько удастся ему продержаться. Но из таких передряг ему уже не выйти победителем.
Лиминг не переоценивал своих способностей обманщика. Надолго его не хватит. Из местных книг он узнал, что религия чешуйчатых строилась на почитании духов предков. Здесь тоже были семьи, связанные с местной разновидностью полтергейста. Поэтому почва для россказней о Юстасах была солидно подготовлена. Лиминг лишь вспахал ее, разбросал семена и снял урожай. Когда жертва верит в два вида незримых сущностей, не слишком трудно заставить ее поверить и в третий.
Но когда Федерация пришлет ответ и надо будет пошевеливаться, чешуйчатые могут зло и остервенело вырвать из своего сознания веру в этот третий тип. Исторгнуть, как полупереваренную пищу. Единственный выход – запутать их сознание в нужную ему сторону. Наплести им такого, что ответ Федерации не покажется им громом среди ясного неба. Это надо делать быстро, невероятно быстро. Весь вопрос – что именно делать?
Лиминг опять гонял мозг на бешеных скоростях, когда в его камеру вдруг явились охранники и повели к коменданту. Комендант был не один, но вместо Паллама в его кабинете сидела дюжина чешуйчатых в гражданском. Они с любопытством разглядывали Лиминга. Двенадцать. Вместе с комендантом получается чертова дюжина. Весьма подходящее число, чтобы отправить его под расстрел.
Ощущая себя центром внимания, словно шестихвостый вомбат в зоопарке, Лиминг сел. И сейчас же четверо гражданских чешуйчатых накинулись на него с расспросами, передавая друг другу эстафету. Всех их интересовало только одно – нитонисеи. Похоже, эти спецы часами забавлялись с его проволочным [29]29
Вомбаты – млекопитающие семейства сумчатых. Длина их тела около 1 м. Считаются самыми крупными грызунами. Водятся в Австралии и на о. Тасмания. Из трех видов вомбатов один занесен в Красную книгу. – Прим. перев.
[Закрыть]и штучками и не достигли ничего, кроме прогулки по лабиринтам идиотизма.
У Лиминга голова гудела от их вопросов. Каков принцип действия нитонисея? Собирают ли нитонисеи «волны» сознания в узкий пучок, чтобы передавать их Юстасам? На каком расстоянии находился его Юстас, если для вызова понадобился нитонисей? Почему нитонисей требует пространственной ориентации? Означает ли это обстоятельство, что петля подобна антенне направленного действия? В каком возрасте Лиминг впервые научился делать нитонисеев?
– Я не в состоянии объяснить, – разводил руками Лиминг. – А кто и в каком возрасте учит птицу вить гнездо? Я считаю эти знания инстинктивными. Я научился вызывать Юстаса с тех самых пор, когда мои руки научились сгибать проволоку в петлю.
– Для петли подходит любая проволока?
– Главное условие – она должна быть из цветного металла.
– Имеют ли все нитонисеи одинаковые размеры и конструкцию?
– Нет. И то и другое зависит от личности и характера каждого человека.
Лимингу каким-то образом удалось отбить все их вопросы. Его лоб пылал, а в желудке ощущался ледяной холод. Затем в разговор включился комендант.
– Федерация отказалась принимать пленных землян раньше остальных рас. Федерация также отказалась производить обмен из расчета два к одному и вообще больше не намерена обсуждать эту тему. Они обвинили Зангасту в недобросовестности. Что ты скажешь по этому поводу?
Призвав на помощь все свое самообладание, Лиминг заставит себя улыбнуться и сказал:
– Увы, в чем-то все разумные расы удивительно похожи. В ваш альянс входит двадцать семь рас, и самые могущественные из них сегодня – латианцы и зэбы. Если бы Федерация сама предложила обмен пленными и назвала расу, чьи пленные будут обменены первыми, как это восприняли бы остальные расы? Думаете, охотно согласились? Сомневаюсь. Допустим, Федерация предложила бы первыми обменивать пленных танзитов. Неужели латианцы и зэбы с готовностью проголосовали бы за такой обмен?
Лиминга перебил высокий, властного вида чешуйчатый.
– Меня зовут Даверд. Я – личный помощник Зангасты. Он придерживается такого же мнения, что и ты. Он считает, что при голосовании земляне остались в меньшинстве. Зангаста направил меня сюда, чтобы задать тебе один вопрос.
– Я слушаю.
– Союзники землян по Федерации знают о Юстасах?
– Нет.
– Вам удается скрывать такие факты от них?
– Речь вовсе не о сокрытии фактов. Мы бы и рады им рассказать, но относительно наших друзей Юстасы себя никак не проявляют. Какую репутацию мы заработали бы среди союзников, не имеющих своих Юстасов, если бы начали рассказывать им о подобных вещах? С врагами дело обстоит иначе. Там действия Юстасов становятся очевидными, и их уже не скроешь.
– Убедительно. – Даверд встал и приблизился к Лимингу. Остальные сидели и внимательно наблюдали. – Эту войну начали латианцы. Потом к ним в качестве союзников примкнули зэбы. Все остальные расы по тем или иным причинам были просто втянуты в войну. Не спорю, латианцы – могущественная раса. Однако они не желают отвечать за свои действия.
– А мне-то что от этого? – с напускным равнодушием спросил Лиминг.
– Каждая из остальных двадцати пяти рас уступает латианцам и зэбам по численности и могуществу. Однако все вместе мы достаточно сильны, чтобы выйти из войны и заявить о своем нейтралитете. Зангаста уже совещался с представителями других рас.
Вот тебе и безделушка из нескольких футов луженой проволоки!
– Сегодня Зангаста получил их ответы, – продолжал Даверд. – Остальные расы, как и наша, полны решимости выйти из войны при условии, что Федерация признает их нейтралитет и согласится на обмен пленными.
– Такое внезапное единодушие говорит мне кое о каких приятных событиях, – сказал довольный Лиминг.
– О каких же?
– Скорее всего, силы Федерации недавно одержали крупную победу. И кому-то здорово влепили.
Даверд не стал ни подтверждать, ни отрицать слова Лиминга.
– В настоящее время ты – единственный землянин, находящийся в плену на этой планете. Зангаста считает, что ты заслуживаешь пощады.
– Как это понимать?
– Зангаста решил отпустить тебя с посланием к Федерации. Твоя задача – убедить Федерацию принять наши планы. Если не сумеешь – двести тысяч пленных будут обречены на дальнейшие страдания.
– За что Федерация может вам отомстить, – напомнил Лиминг.
– Они не узнают. Здесь больше нет ни землян, ни Юстасов, чтобы тайно предупредить силы Федерации. Землян мы держим в другом месте. Чтобы действовать, надо знать, куда направлять свои действия. А Федерация об этом даже не догадывается.
– Вы правы, – согласился Лиминг. – Чтобы действовать, надо знать, куда направлять свои действия.
Лиминг вылетел на легком истребителе, экипаж которого состоял из десяти лучших воинов личного батальона Зангасты. Их путь лежал к одной из небольших планет вблизи зоны боевых действий. Планета являлась латианским форпостом, но могущественных и самоуверенных латианцев ничуть не интересовали дела и планы их более слабых союзников. Экипаж Зангасты заявил, что им необходимо поменять изоляцию сопел. Пока длился этот вымышленный ремонт, Лиминга посадили в одноместный латианский корабль-разведчик. Воины Зангасты пожелали ему удачи и…
Сбылось то, о чем он мечтал в каменном мешке камеры. Он был свободен, он летел к своим. Однако теперь Лиминга подстерегали трудности иного свойства. Никогда еще ему не было так худо при старте. Кресло пилота, сделанное в расчете на латианца, совершенно не годилось землянину. Вскоре у Лиминга заломило спину. Все приборы и рычаги управления размещались совсем не так и совсем не там, где он привык. Корабль был мощным и быстроходным, но кардинально отличался от кораблей, на которых ему доводилось летать. Лиминг сам толком не знал, как ему удалось приноровиться к управлению.
Но на этом его страхи не кончились. Корабль Лиминга все еще находился в том секторе Вселенной, где Федерация имела достаточно густую сеть станций слежения. Можно было нарваться и на патрульный отряд.
Лиминг летел прямо к Земле. Он спал урывками, ненадолго проваливаясь в забытье и тут же снова просыпаясь. Он не доверял соплам двигателя, хотя они были в три раза прочнее тех, с которыми он залетел в гости к чешуйчатым. Лиминг не доверял автопилоту, поскольку так и не разобрался в чужой конструкции. По тем же причинам он не доверял всему кораблю. Вдобавок он не доверял союзническим силам, поскольку они имели обыкновение сначала стрелять и только потом задавать вопросы.
Когда он опустился, на этой стороне Земли была ночь. Лимингу удалось сесть в паре миль к западу от основного космопорта.
Городок, куда он вскоре добрался пешком, назывался Уобаш. [30]30
Уобаш – городок с населением менее 20 тыс. жителей. Расположен в центральной части штата Индиана. Знаменит тем, что здесь впервые в мире появилось электрическое освещение на улицах. – Прим. перев.
[Закрыть]Ярко светила луна. Лиминг подошел к знакомым воротам и услышал окрик часового:
– Стой! Кто идет?
– Лейтенант Лиминг и Юстас Фенакертибан.
– Проходите. Сейчас вы будете идентифицированы.
Лиминг шагнул вперед. Будете идентифицированы, подумал он и усмехнулся. Какой идиотизм. Этот часовой ни разу его не видел и вряд ли сумеет отличить Джона Лиминга от Микки Мауса.
Лиминг ступил в круг яркого света, распространяемого прожектором. Из ближайшего здания появился некто с тремя нашивками на рукаве. В руках у заспанного сержанта был сканер, от которого тянулся черный кабель. Сержант провел сканером по всем частям тела Лиминга, с особым усердием идентифицируя лицо.
– Отведи его в штаб разведки, – послышался голос из невидимого динамика.
Лиминг двинулся вслед за сержантом.
– Эй, а где второй парень? – крикнул вдогонку насторожившийся часовой.
– Какой еще парень? – спросил, оборачиваясь, сержант.
– Да он просто чокнулся на посту, – подмигнул сержанту Лиминг.
– Вы называли мне два имени, – упирался воинственно настроенный часовой.
– Если ты вежливо попросишь сержанта, он назовет тебе еще два, – пообещал Лиминг. – Правда, сержант?
– Отстань. Нам некогда, – равнодушно бросил часовому сержант.
Вскоре Лиминг переступил порог штаба разведки. Дежурным офицером в ту ночь был полковник Фармер. Лимингу уже не раз доводилось встречаться с этим напыщенным, любящим покрасоваться типом. Фармер недоверчиво уставился на прибывшего.
– Ну?
Свое «ну» он повторил раз семь, не меньше.
– Чем вызван отказ обменивать пленных землян из расчета два к одному? – без обиняков выпалил Лиминг.
– Вы уже знаете? – оторопел Фармер.
– А стал бы я спрашивать, если бы не знал?
– Разумеется. Но почему мы должны соглашаться? Они что, издеваются над нами или считают полными кретинами?
Лиминг уперся руками в стол и сказал:
– Нам обязательно нужно согласиться, но при одном условии.
– Что это за условие?
– Они должны заключить такое же соглашение с латианцами. Два пленных Федерации в обмен на одного латианца и его Дрожалку.
– Как вы сказали?
– Дрожалку. Латианцы охотно согласятся. Они ведь орут по всей Вселенной, что один латианец стоит двух воинов любой другой расы. Они настолько горды собой, что не посмеют отказаться. Наоборот, примутся трезвонить: смотрите, даже враги признали наше превосходство!
– Но… – начал ошеломленный Фармер.
– Никаких «но». Их союзники тоже согласятся на такой обмен. У тех свои причины, однако нас это не касается. Вас устраивает соотношение? Два пленных Федерации в обмен на одного латианца и его Дрожалку.
– Потрудитесь наконец объяснить, что такое дрожалка! – выпятив брюхо, рявкнул Фармер.
– Нет ничего проще, – заверил его Лиминг. – Спросите у своего Юстаса. Он вам все объяснит.
Обеспокоенный Фармер моментально сменил тон и со всей мягкостью, на какую только был способен, сказал:
– Вы числились в списке пропавших без вести. По правде сказать, мы считали вас погибшим.
– Я чуть не погиб при вынужденной посадке, но пронесло. Зато прямиком угодил в тюрьму. У них там целая планета отведена под тюрьмы.
– Понимаю, понимаю, – сладким голосом твердил Фармер, делая успокаивающие жесты, – И как вам удалось оттуда выбраться?
– Фармер, я никогда не был вруном. Но меня спасла наглая ложь. И еще – нитонисей.
– Простите, я что-то не понял.
– Тут нечего понимать. Главное, они выпустили меня. И не просто выпустили. Когда я улетал, десять фаплапов стояли, взяв под козырек.
После такого заявления полковник Фармер мог только тупо моргать, глядя на явившегося с того света лейтенанта. Некоторое время Лиминг смотрел на него, потом вдруг хватил обеими кулаками по столу. Чернильница боязливо подпрыгнула, усеяв пресс-папье блестящими капельками чернил.
– А теперь посмотрим, хватит ли у нашей разведки мозгов, чтобы называться разведкой. [31]31
Здесь опять фраза строится на игре слов intelligence и Intelligence. В первом случае это означает ум, сообразительность, смышленость, а во втором – службу разведки. – Прим. перев.
[Закрыть]Немедленно отправьте по дальней связи сообщение. Предложите обмен: два пленных Федерации на одного латианца и его пупырчатую Дрожалку.
Весь всклокоченный, Лиминг несколько раз обвел глазами кабинет.
– И еще, Фармер. Найдите мне кровать. Я безумно хочу спать.
– Лейтенант, вы отдаете себе отчет в том, что разговариваете с полковником? – едва сдерживаясь, процедил Фармер.
И тогда Лиминг произнес слово, придуманное им по дороге в тюрьму.
Поворот на 180"
Он медленно брел по пандусу космопорта, а в мозгу назойливо повторялась одна и та же мысль: «Мы достигли высот в науке и в развитии цивилизации, поэтому я и решил умереть».
Служащие космопорта обращали на него не больше внимания, чем на остальных пассажиров, идущих вместе с ним от полосы приземления к выходу. Через какое-то время он очутился на тротуаре городской улицы. Он едва видел то, что находилось вокруг; глаза были наполовину ослеплены потоком мыслей.
«Мы достигли высот в науке и в развитии цивилизации, поэтому я и решил умереть. – Он слегка прикусил зубами кончик языка. – Это будет легко. Они постараются, чтобы мне было легко. Что будет потом – этого я уже не узнаю, да и не все ли равно? Пока я не родился, меня не существовало. Можно сказать, мне тогда было все равно, живу я или нет».
Он поднял глаза вверх, где тускло серело забитое плотной облачностью земное небо. Да, на Марсе оно совсем не такое. Шел монотонный дождь, однако на прилетевшего не упало ни капли. Над улицей раскинулась просторная пластиковая крыша. Она собирала капли, направляя их в воронки водостоков. А улица оставалась теплой, сухой, безукоризненно чистой и свободной от микробов. Эго была улица эпохи высокоразвитой гигиены: чистота, комфорт и полная независимость от природных стихий.
По дороге с легким жужжанием неслось электрическое такси. Серебристые шарики его антенны быстро вращались, принимая невидимый энергетический поток со станции подзарядки. Прилетевший махнул рукой; его упрямая решимость все же победила нежелание, коренившееся глубоко внутри. Такси остановилось со звуком, похожим на негромкий вздох. Водитель равнодушно Уставился на возможного пассажира.
– Куда желаете ехать, мистер?
– К зданию Терминала Жизни, – ответил прилетевший, залезая в кабину.
Губы водителя разошлись; наверное, он собирался повторить адрес, как того требовала инструкция, но передумал. Он стиснул губы, включил двигатель и поехал нарочито медленно. Водительскую голову наполняли не самые радостные мысли. Он не любил пассажиров, ехавших в Терминал Жизни. Они зримо напоминали ему о сравнительно недолгом жизненном пути и о том, что даже для этого движения человеку отпущено не так-то много времени.
Пассажир ни разу не пожаловался на черепашью скорость. Он воспринимал происходящее с терпением фаталиста, чей разум привык, принимая решение, больше его не менять. Мимо пронеслось несколько спортивных электромобилей. Такси окатило несколькими упругими воздушными волнами, но и они не развеяли мрачного настроения водителя.
Высадив пассажира у мраморных входных ступеней Терминала Жизни, машина быстро поехала прочь. Пассажир это заметил. Он еще раз оглядел небо, улицу и безукоризненные архитектурные очертания высоких крыш. От хрустальных дверей Терминала его отделяло сорок ступеней. Он двинулся вверх, преодолевая упрямство сначала правой ноги, затем левой. С каждым шагом ноги все больше подчинялись его воле, и потому к дверям он добрался почти бегом.
За хрустальными дверями располагался круглый зал с мозаичным полом. В центре зала, прямо из пола, поднималась сверкающая гранитная рука. Ее размеры в пять или даже шесть раз превышали человеческий рост. Гигантский указательный палец был предостерегающе поднят вверх. Внутри гранитной руки находился генератор ментальных волн. В мозгу вошедшего их колебания отдавались громким телепатическим криком:
«Остановись и подумай: не осталось ли в твоей жизни незаконченных дел?»
Он спокойно обогнул руку и направился к столу в дальнем конце зала. Каучуковые подошвы ботинок делали шаги практически бесшумными. За столом сидела миловидная девушка в белой униформе. Завидев посетителя, она сразу же выпрямилась. На пухлых губах появилась улыбка.
– Могу ли я чем-нибудь вам помочь, сэр?
Он криво усмехнулся.
– Думаю, что да.
– Ой! – Ясные голубые глаза понимающе вспыхнули. – Значит, вы пришли сюда не ради получения информации? Вы желаете… желаете…
– Да, – ответил он.
Звук его голоса облетел пространство зала и торжественным эхом отразился под куполом.
– Да.
Гранитная рука продолжала вопрошать: «Остановись и подумай: не осталось ли в твоей жизни незаконченных дел?»
– Третья дверь направо, – прошептала девушка.
– Спасибо!
Служащая провожала его глазами, пока он не толкнул дверь и не скрылся. И даже потом девушка еще долго глядела на дверь, словно чувствовала свою вину.
Человек, занимавший кабинет за третьей дверью, ничем не напоминал мрачного палача из старинных книг. Это был жизнерадостный крепыш, быстро вставший из-за стола и шагнувший навстречу посетителю. Пожав вошедшему руку и предложив сесть, крепыш вернулся на свое место, пододвинул к себе стопку бланков и взял ручку. После этого он вопросительно посмотрел на посетителя.
– Ваше имя?
– Дуглас Мейсон.
Крепыш записал это в соответствующую графу бланка и спросил:
– Житель Земли?
– Марса.
– Марса? Так. Сколько вам лет?
– Двести восемьдесят семь.
– Значит, вы уже прошли свое третье омоложение?
– Да, – Мейсон дернулся. – Неужели даже для этогонужно заполнять кучу бумажек?
– Вовсе нет.
Крепыш изучающе посмотрел на Мейсона. Высокий, худощавый, в сером костюме, глаза усталые.
– Цивилизованное государство не лишает никого из граждан права распоряжаться собственной жизнью. Каждый имеет неотъемлемое право уйти из жизни по любой причине, которую сочтет убедительной, или вовсе без причины, просто по минутному капризу, но при условии, что способ ухода из жизни не представляет опасности для других граждан, не причиняет им никаких неудобств и не нарушает их душевного равновесия.
– Я знаю свои права, – заверил его Мейсон.
– В таком случае вам известно, – заученно продолжал крепыш, – что мы должны признать ваш выбор вне зависимости от вашего желания или нежелания помочь нам в заполнении этих бланков. Ваше нежелание отвечать ничем не помешает вам осуществить задуманный шаг, однако сведения, о которых мы спрашиваем, очень важны и ценны для нас. Мы были бы очень признательны вам за оказанную помощь. Вопросов совсем немного.
– Помощь? – переспросил Мейсон, почесывая подбородок. Он снова улыбнулся той же улыбкой, какой несколько минут назад одарил голубоглазую девушку в круглом зале, – Мне думается, что я уже давно не в состоянии кому-либо помочь.
– Подобное ощущение возникает у многих, но, как правило, они ошибаются. Должен вам сказать, – сообщил крепыш, усилив подачу жизнерадостности, – я работаю здесь уже двадцать лет, и за все это время не встретил ни одного абсолютно бесполезного человека.
– Сдается мне, что вы просто пытаетесь отговорить меня от принятого решения, – сказал Мейсон. Голос его стал жестким. – Я принял решение и не собираюсь его менять!
– Ответьте, если, конечно, сочтете нужным, а что послужило причиной вашего решения?
– Какое это имеет значение? Если человек решает умереть, такое решение уже само по себе является достаточной и обоснованной причиной. Но чтобы удовлетворить ваше любопытство, я отвечу: я не боюсь смерти. Вот моя главная причина.
– И жизни вы тоже не боитесь? – поспешно спросил крепыш. Его лицо вдруг показалось Мейсону не таким уже и толстым. Человек, занимавший этот кабинет, был достаточно проницателен.
– И жизни я тоже не боюсь, – не колеблясь, подтвердил Мейсон. – Когда ты исполняешь все свои замыслы и достигаешь всех целей, к которым стремился, когда ты вдоволь натешился амбициями, а твои друзья давно умерли, сначала ты просто удаляешься от дел, поскольку больше нечего делать. Потом жизнь перестает быть жизнью. Она превращается в обыкновенное существование, во времяпрепровождение. Я по горло сыт такой жизнью.
Крепыш, утративший недавнюю жизнерадостность, как-то сокрушенно пожал плечами.
– Я не вправе оспаривать то, что побуждает вас расстаться с жизнью, даже если бы мне этого и очень хотелось. – Он кивнул в сторону бланков. – Могу я все же получить от вас кое-какие сведения или вы категорически отказываетесь отвечать?
– Ладно, начинайте вашу рутину, – сказал Мейсон.
Крепыш снова взял ручку.
– Вы женаты?
– У меня на это никогда не было времени.
– Неужели? – В глазах крепыша мелькнуло недоверие. – Стало быть, и детей у вас нет. Никаких.
– Что вы имеете в виду?
– Ничего предосудительного. Просто я хотел спросить: вы никогда не были донором?
– Я терпеть не могу такие штучки, даже если они признаны и одобрены нашей цивилизацией, – сердито ответил Мейсон.
– Эти, как вы их называете, штучки необходимы, поскольку кому-то они приносят немало пользы, – ответил хозяин кабинета, – Движущей силой современной науки является необходимость помогать людям. Неужели вам больше нравятся те варварские времена, когда наука была в положении продажной женщины, а знаниями сплошь и рядом злоупотребляли?
– Честно сказать, не знаю. Жизнь тогда была намного тяжелее, но зато она была более настоящей. Более живой, что ли.
– Вы предпочли бы такую жизнь?
– В своем нынешнем положении, да. – Мейсон говорил так, словно не с крепышом вел беседу, а размышлял вслух. – На Марсе у меня есть вилла из алебастра и кактусовый сад в сорок акров. Вилла набита всем, к чему можно прилепить эпитет «лучший из лучших» или «непревзойденный». Во многих отношениях она превратилась в мавзолей. За ее стенами я с абсолютным комфортом влачу свое существование, отбиваясь от наскоков безжалостной скуки, которая все равно находит способ вонзить в меня ядовитые шипы. Те крохи настоящей работы, что еще осталась в мире, отданы более молодым, прошедшим лишь первое или второе омоложение. Земля цивилизована. Венера цивилизована. Марс – не исключение, равно как и Луна. Города с искусственной атмосферой, райские уголки. Что говорить? Вы и сами знаете. Все вокруг цивилизовано, упорядочено, отрегулировано и находится под постоянным контролем.
– Все ли? – удивленно вскинул брови крепыш.
– Даже джунгли – и те стали искусственными и вполне безопасными для жизни любопытствующих неженок, – с нескрываемым пренебрежением говорил Мейсон. – Джунгли превратились в парк, где за каждым деревом тщательно следят, а за животными следят еще тщательнее, потому все они добренькие и не кусаются. Наконец-то лев пасется рядом с ягненком. Тьфу!
– Вам это не нравится? – спросил крепыш.
– Когда-то у китайцев было в ходу древнее проклятие: «Чтоб тебе жить во времена перемен!» Теперь оно перестало быть проклятием и превратилось в благопожелание. Мы в полной мере пользуемся благами науки и цивилизации. У нас столько прав, привилегий и свобод, что приходится ждать годами, когда подвернется случай против чего-нибудь побороться или что-нибудь разрушить. По сути, людям уже не за что бороться. Им не дают упасть и расшибить себе нос, поскольку цивилизация заботливо окружает место возможного падения мягкими подушками.
– Сомневаюсь, чтобы многие разделяли ваши представления, – сказал крепыш. – Люди не хотят потрясений и очень довольны своей жизнью. Только потом кому-то из них становится тошно от собственной праздности. Но большинству требуются десятки, если не сотни лет, пока они пресытятся жизнью.
Кончиком пера крепыш указал на бланк Мейсона.
– Вам, например, понадобилось почти триста лет, чтобы достичь этой стадии.
– Да, – согласился Мейсон. – Раньше меня привлекали якобы безграничные возможности попробовать себя в разных видах деятельности. Сейчас я понимаю: это не виды, а видимость деятельности. Это тупик. Если я останусь жить, рано или поздно я пройду очередное омоложение. И зачем? Какой смысл? Ради чего это комфортабельное прозябание?
Мейсон подался вперед. Его руки лежали на коленях, лицо стало суровым и жестким.
– Знаете, что я думаю? Я думаю: наука перестаралась с продлением жизни.
– Я бы не стал делать таких безапелляционных выводов.
– Перестаралась, – упрямо повторил Мейсон. – Говорю вам: наука заперла нас в ловушку своих достижений и провалов. Ее возможностей хватило, чтобы распространить земную цивилизацию на Венеру и Марс. Но не дальше. Дальние планеты недостижимы. У нашей цивилизации нет таких космических кораблей. Я уже не говорю о полетах к другим звездным системам. Ученые будут оправдываться, что не существует ни таких двигателей, ни такого топлива, чтобы преодолеть межзвездные пропасти. Нам постоянно твердят об этом. Наука довела нас до границ нашей цивилизации. Я как раз жил на границе – в вилле из алебастра, нашпигованной всеми мыслимыми автоматическими устройствами для моего ублажения. Наука побоялась идти дальше. И тогда она обратилась внутрь и стала цивилизировать то, что находится в пределах обжитого мира. В результате мы надежно прикованы и заперты в тюрьме абсолютной свободы и так чертовски счастливы, что остается только плакать от счастья.
Лицо коротышки выражало вежливое и молчаливое несогласие. Мейсону он лишь заметил:
– Не кажется ли вам странным, что вы, так яростно выступая против науки, вынуждены прибегать к ее достижениям, чтобы осуществить принятое вами решение?
– К чему устраивать ненужный балаган? – вопросом ответил Мейсон. – Я не говорил, что наука абсолютно бесполезна, у нее есть свои достижения. Но они не мешают мне видеть коренные недостатки науки.
– Возможно, в чем-то вы и правы, – изменившимся голосом произнес крепыш. – Я часто спрашиваю себя: до каких еще пределов дойдет наука?
– Она уже дошла до всех пределов. Ей больше некуда стремиться, и она остановилась. Все, что прекращает развиваться, останавливается.
– Как и любой гражданин, вы полностью имеете право на такое мнение. – Тон хозяина кабинета ясно показывал, что он уже составил свое мнение о Мейсоне. Пошелестев бланками, крепыш вытащил один из них. – Поскольку вы самым очевидным образом продемонстрировали мне окончательность своего решения, мне не остается иного, как подписать ваш ордер.
– Боги, вы слышите? Неужели еще одна бумажка?
Мейсон потянулся за подписанным ордером и взмахнул им, точно белым флагом.
– И что мне делать с этим вашим ордером?
Крепыш кивнул в сторону двери.
– Вы возьмете его и отдадите дежурному администратору. Он проконсультирует вас относительно процедуры вашего… ухода.
– По-моему, вы и так мне многое рассказали. – Мейсон снова взмахнул прощальным «флагом». – Спасибо вам за все. До встречи на том свете.
– Эго случится не раньше, чем мой организм перестанет выдерживать омоложения, – пообещал ему крепыш.
Дежурный администратор оказался долговязым, тощим, лысым и довольно неразговорчивым субъектом. Взяв ордер, он внимательно уставился в бумагу.
– Вы предпочитаете быстрый или медленный уход?
– Ну и вопрос! Кому захочется умирать медленно?
Заупокойным тоном дежурный администратор провозгласил:
– Я говорю не о процессе дезинтеграции, а об особенностях смерти. Желаете ли вы, чтобы она наступила вскоре или через некоторое время?
– Лучше вскоре, без лишних проволочек. А то чего доброго я дам слабину и изменю свое решение, – с мрачным юмором Добавил Мейсон.
– Такое случается.
– Да ну?
– Часто, – сообщил дежурный администратор.
– Это для меня новость, – признался Мейсон. – Я еще ни разу не слышал, чтобы кто-то выбрался отсюда и потом рассказывал о своих ощущениях.
– Никто и не рассказывает. Молчание – цена свободы.
– Значит, я могу в самую последнюю минуту вдруг передумать и преспокойно покинуть ваше заведение, если поклянусь молчать?
– Вам незачем клясться.
– Почему?
– Вам вряд ли захочется рассказывать о своей нравственной трусости.
– Черт побери, здесь вы абсолютно правы! – согласился Мейсон.
Дежурный администратор смерил его взглядом.
– Не думаю, что вы перемените свое решение. Вы отличаетесь особой быстротой реакции. У многих она замедленная, и они спохватываются, когда уже слишком поздно что-либо менять.
