Текст книги "Эта безумная Вселенная (сборник)"
Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 87 страниц)
Фогель что-то хмыкнул и встрепенулся.
– Фактически для уменьшения общего объема работы нам пришлось бы создать новый отдел. Я постарался всесторонне изучить этот вопрос и могу с уверенностью сказать, что тринадцати человек нам было бы вполне достаточно.
– Тринадцати? – переспросил Фогель, пересчитывая собственные пальцы.
Он разглядывал творение Перселла и даже не собирался скрывать своей радости.
– Перселл, мне думается, в вашей разработке что-то есть. Я даже уверен в этом.
– Благодарю вас, сэр. Я и не сомневался в том, что вы сразу заметите многообещающую структуру сводного формуляра. Могу я оставить его вам для рассмотрения?
– Обязательно, Перселл.
Фогель был близок к ликованию. Он то постукивал пальцами по развернутому листу, то поглаживал бумагу.
– Вы просто обязаны оставить мне вашу разработку.
Он взглянул на Перселла и лучезарно улыбнулся.
– Если это дело завертится, мне понадобится человек, способный возглавить новый отдел. Толковый человек, знающий свою работу и пользующийся моим полным доверием. Я не могу себе представить лучшей кандидатуры, чем вы, Перселл.
– Это очень любезно с вашей стороны, сэр, – с достоинством скромного труженика ответил Перселл.
Он направился к двери, но у порога обернулся. Глаза Перселла и Фогеля встретились. Оба без слов поняли друг друга.
Вернувшись к себе, Перселл плюхнулся на стул и произнес:
– Когда два прорицателя встречаются на улице, они неизменно улыбаются друг другу.
– О чем ты болтаешь? – хмуро спросил Хенкок.
– Просто цитирую древнее изречение.
Перселл сцепил два пальца.
– Вот это мы с Фогелем.
– Нечего меня дурачить, – огрызнулся Хенкок. – Уши у тебя все еще красные.
– Фогель меня любит, а я люблю Фогеля. Я нанес удар прямо по его слабому месту.
– Разве ты не понимаешь, что у него нет слабых мест?
– Я всего-навсего обратил его внимание на одну простую вещь. Если число его подчиненных возрастет с девяносто двух до ста пяти, он из руководителя девятого класса автоматически станет руководителем восьмого класса. Это даст ему годовую прибавку в тысячу семьсот долларов плюс дополнительные привилегии, не говоря уже о более высокой пенсии.
– Какой смысл говорить Фогелю известные вещи? Он и сам все прекрасно знает.
– Ты прав. Я и не говорил. Я всего-навсего напомнил ему. В ответ он любезно напомнил мне, что мужественный пилот-исследователь, списанный по состоянию здоровья, лучше смотрится начальником отдела с двенадцатью подчиненными, чем рядовым исполнителем, сидящим в окружении других канцелярских крыс.
– Я не спрашиваю и не жду, что ты расскажешь мне, как он издевался над тобой, – сердито сказал Хенкок. – Только не надо прикрывать свой позор цветистой болтовней.
– Когда-нибудь, – усмехнулся Перселл, – ты, наверное, поймешь: с системой можно сражаться. С любойсистемой. И для этого нужно всего-навсего повернуть рукоятку в том направлении, в котором она крутится. Нужно лишь посильнее приналечь.
– Если не можешь сказать ничего дельного, лучше заткнись, – ответил ему Хенкок.
Кресло забвения
Те двое не знали, что Дженсен стоит за дверью. Приди им хоть на минуту в голову, что там, в темноте, кто-то подслушивает их, пытаясь не упустить ни единого слова, они немедленно приняли бы эффективные меры. Но они ни о чем не подозревали. Дженсен подкрался к двери неслышным шагом, скользя как тень, и лишь легкое дуновение выдыхаемого им воздуха выдавало его присутствие. Вот почему они вели разговор, вернее спор, во весь голос, в минуту несогласия переходя на крик.
В глубоком мраке коридора Дженсен прижался ухом к тонкой, не более дюйма толщиной, щели, сквозь которую пробивалась полоска света. И хотя он весь обратился в слух, пронзительный взгляд его налитых кровью глаз был устремлен туда, откуда он пришел. В доме царила полнейшая тишина, но он был начеку: а вдруг (кто знает?) в коридоре появится человек, слуга например, с такой же кошачьей походкой, как у него самого. Нельзя, чтобы его схватили, ни в коем случае нельзя позволить опять заграбастать себя. Этот псих Хаммел убил стражника, когда они бежали, и хотя сам он, Дженсен, не стрелял, все равно его сочтут соучастником. Впрочем, это не играло большой роли. Он и так получил вышку за убийство, а казнить человека можно только раз. Но он не вернется в камеру смертников – никогда! Котелок у него варит, а парни, у которых варит котелок, на виселицу не попадают.
Жестокая, холодная решимость светилась в его глазах, с угрозой сверливших темноту, в то время как он прислушивался к тому, что происходило в комнате.
Сейчас говорил тучный мужчина средних лет. Он пытался что-то втолковать похожему на дистрофика типу с седыми волосами, который никак не хотел понять самые простые вещи. Предметом спора была машина. Толстяка звали Бленкинсоп. Обращаясь ко второму, он именовал его то Уэйном, то доктором. Машина, которую Дженсен с трудом разглядел сквозь дверную щель, представляла собой странного вида отполированный предмет, слегка напоминавший панель компьютера, увенчанную феном для просушки волос. Она была укреплена на высокой спинке кресла, и толстый кабель, отходивший от него, был включен в электрическую сеть.
– Хорошо, Уэйн, – лениво протянул Бленкинсоп. – Допустим, я согласен с вашим утверждением, что жизненная сила – это всепроникающая радиация, которую можно направлять и усиливать. Я готов даже принять на веру ваше заявление, что это приспособление способно излучать жизненные лучи с такой же легкостью, с какой кварцевая лампа излучает полезное человеку тепло. – Он похлопал себя по огромному животу и затянулся дымом так, что на месте его жирных щек образовались две впадины. – Ну а дальше что?
– Я который раз объясняю вам, – пожаловался Уэйн, – что огромное увеличение духовной энергии способствует высвобождению человеческой души.
– Знаю, знаю. – Одной затяжкой Бленкинсоп сжег полдюйма своей сигары и сбросил пепел на машину. – Довольно я наслышался басен, их любят рассказывать мистики: всякие там раджи, хамы, ламы, свамы и бог знает кто еще. С одним таким я был даже знаком. Называл себя Рай Свами Алажар. Утверждал, что может освободить свое астральное тело и взмыть в небо подобно реактивному самолету. Сквернословил отчаянно. Настоящее его имя было Джо О’Хэнлон. – Бленкинсоп осклабился, отчего у него сразу выросло четыре подбородка. – Впрочем, полагаю, что с прибором, изобретенным таким великим ученым, как вы, можно выкинуть фокус и похлеще.
– Я гарантирую успех, – воскликнул Уэйн.
– Не горячитесь, – посоветовал Бленкинсоп, – Я готов принять ваш прибор без всяких испытаний. – Он небрежно взмахнул жирной рукой. Огромный бриллиант на среднем пальце брызнул снопом искр, вызвавшим ответный блеск в глазах стоящего за дверью человека. – Я вам верю. Я простой честный труженик, я лишь эксплуатирую чужой мозг. Моя компания делает ставку на вашу способность создавать вещи, достойные ее финансовой поддержки. Но вы должны понимать, что могут существовать и другие точки зрения на этот вопрос.
– Меня они мало интересуют, – сказал Уэйн, – мне не раз приходилось иметь дело с вашей фирмой…
– К обоюдной выгоде, – заметил Бленкинсоп. – Что касается меня, я готов считать эту штуку очередным детищем вашего таланта. Я принимаю ваши заверения в том, что она способна выполнить обещанное. Но я учитываю и тот факт, что она мне уже стоила кучу денег и будет стоить еще больше, если я запущу ее в производство. И я задаю себе вопрос: способна ли она принести мне прибыль, хотя бы самую скромную? – Он перевел оценивающий взгляд с Уэйна на прибор и снова на Уэйна. – Да или нет?
– Деньги, деньги, деньги! – воскликнул Уэйн с гримасой отвращения. – Неужели научный прогресс оценивается лишь с точки зрения дохода, который он способен принести?
– Да!
– Но моя машина поможет человеку высвободить свою душу – свое «я»! Какие необыкновенные возможности откроются перед людьми!
– А кому нужно освобождать свое «я»? Кто захочет платить за это и сколько? Черт побери, в наши дни, когда всякий дурак может купить билет на самолет, кому понадобится автоматический транспортер душ? Когда мне хочется навестить Мейзи на юге Франции, я отправляюсь туда лично – во плоти и крови. Какой мне смысл посылать туда мое астральное тело? Вряд ли она получит удовольствие, обнимая дух.
– Вы забываете, что при облучении происходит такой громадный рост жизненной энергии, – с горячностью запротестовал Уэйн, – что душа человека способна покинуть свою телесную оболочку и переселиться в другое тело – по своему выбору, – навсегда вытеснив прежнего владельца, при условии, конечно, что тот не прошел соответствующей обработки, которая придала бы ему равную или даже большую силу.
– В своде законов, как мне помнится, это называется похищением трупов, – уточнил Бленкинсоп, улыбнувшись одной из своих грязных улыбок. – В свое время вы изобрели несколько превосходных вещиц, мой милый, но на этот раз вы явно перемудрили. Мне не получить и двух с половиной процентов за механического похитителя трупов, так что лично меня эта штука не интересует.
– У вас какой-то иррациональный подход к делу, – запротестовал Уэйн. – Я ведь имею в виду лишь легальный обмен телами.
– Легальный? – Развеселившийся Бленкинсоп чуть не подавился сигарным дымом. – Чьи это тела могут подлежать легальной конфискации? И ради чьей выгоды? – Он ткнул жирным пальцем в грудь Уэйна. – Кто будет платить за переселение и кто будет получать эти деньги? И при чем тут буду я?
Глядя на него с нескрываемым презрением, Уэйн сдержанно пояснил:
– В прошлый четверг умер Коллистер. Это был крупнейший в мире специалист по раковым заболеваниям. В тот же день был казнен Бэт Мэлони – преступник. Мозг Коллистера оставался активным до конца, в то время как тело было изношено долгими годами служения человечеству. Душа Мэлони представляла собой неизлечимо извращенное, антисоциальное «я», заключенное в грубое, но сильное и здоровое тело.
– Понимаю, – согласился Бленкинсоп. Он протянул руку за своей шляпой. – Будь ваша воля, вы бы засунули Коллистера в каркас Мэлони. Не стану обсуждать научную сторону этого эксперимента, так как верю, что вам бы он удался. Но я неплохо разбираюсь в законах. Моя жизнь протекала не в лаборатории, в окружении приборов и машин, а в нашем грешном и жестоком мире. Примите совет жалкого реалиста: вам не найти такого закона, который дал бы вам право на подобные фокусы, даже если бы вы агитировали за их гуманность до самого Страшного Суда.
– Но…
– Пора вам и повзрослеть наконец, – нетерпеливо перебил его Бленкинсоп, – С вашим идеализмом вам место разве только в детской. Я не могу выпустить на рынок воздушный замок, мне не дадут за него и стоимости пачки сигарет.
Пухлая рука протянулась к ручке двери, и человек, стоящий по ту сторону ее, отпрянул в темноту.
– Советую вам лучше поломать голову над вашим стереоскопическим телевизором. На нем можно крупно заработать. Публика хочет этого, а кто мы такие, чтобы отказывать массе в ее желаниях. Что касается вашей бредовой машины, то если вы предложите мне еще что-нибудь в этом роде, я просто умру со смеху.
И, смеясь, он вышел из комнаты.
И умер.
Дженсен заметил Уэйну:
– Силенок у тебя – кот наплакал, но сразу видно – ты старик башковитый и котелок у тебя варит.
Он внимательно оглядел ученого и увидел, что утомленные глаза старика светились внутренним огнем и одержимостью. Этот седовласый фраер – крепкий орешек, решил Дженсен. В нем чувствуется душевная твердость, которую нельзя не уважать. Старик поймет, конечно, что сопротивление бессмысленно, он не сделает попытки применить силу. Но он будет думать, думать, думать… Нужно быть начеку, а то, чего доброго, тебя могут и перехитрить.
– Для вашего и моего блага, – предупредил он Уэйна, – вам следует кое-что знать: во-первых, я вчера смылся из камеры смертников. И возвращаться туда не намерен. – Он ткнул Уэйна в плечо. – Никогда!
– Я так и подумал, что вы преступник, – сказал Уэйн. Он перевел взгляд с веревок, опутывавших его тело, на блестящую поверхность аппарата, а затем на стоявшего перед ним человека с жесткими чертами лица. – Ваша фотография была помещена в утренних газетах рядом с фото ваших сообщников.
– Ага, это были я, Хаммел, Жюль и Краст. Мы скрылись в разных направлениях. Я не буду скучать о них, даже если никогда их больше не увижу.
– В газетах было написано, что вас зовут Генри Мейнелл Дженсен, что вы опасный преступник, убивший двух человек.
– Сейчас уже трех – я пришил и того толстяка.
– А, Бленкинсопа – вы убили его?
– Да, заткнул ему глотку навечно. Это было совсем нетрудно.
Уэйн молча обдумывал что-то. Наконец он сказал:
– Вы понесете за это наказание.
– Ха, – вскричал Дженсен, наклоняясь вперед, – послушайте, вы, доктор или профессор, как вас там, я все слышал о вашем гениальном изобретении. Толстяк был не дурак, он готов был поверить, что оно и в самом деле работает так, как вы говорите. Я-то с самого начала знал, что вы не врете. Это просто блеск! Вы же можете стать моей крестной матерью.
– Каким образом?
– Поможете приобрести новое облачение для моей души.
– Прежде я увижу вас у черта в преисподней.
– Ну, ну, папаша, не стоит кипятиться. Положение у тебя не блестящее, так что не советую лезть в бутылку по пустякам! – Он проверил веревки, которыми ноги его жертвы были привязаны к стулу. – Легавым нужно мое тело, только тело – и ничего больше. Им хотелось бы увидеть, как оно будет болтаться на перекладине. Ну что ж, они его и получат – лицо, отпечатки пальцев и прочие предметы. Вы – единственный человек на свете, у которого хватит мозгов осчастливить всех: дать им то, о чем они мечтают, и помочь мне заполучить то, в чем нуждаюсь я. Мне ведь ничего не нужно, кроме приличного, не сильно поношенного тела, к которому полиция не проявляет никакого интереса. Как приятно делать людей счастливыми!
– Оставайтесь в том теле, которое при вас, – сказал Уэйн. – Я стар и не боюсь умереть. Можете добавить еще одно преступление к тому грузу, который лежит на вашей совести, если только она у вас осталась, но вы все равно ничего не добьетесь.
– Послушай, папаша, – процедил Дженсен; глаза у него стали ледяными. – Можешь упрямиться, сколько душе угодно, меня этим не разжалобишь. В те времена, когда я был идиотом и верил в честный труд, я закончил курсы электриков. Если я рано или поздно не разберусь в твоей машине, тогда меня действительно следует повесить.
– Что вы этим хотите сказать?
– А то, что я украду какого-нибудь ребенка у любящих родителей и попробую на нем: сработает прибор – отлично! Нет – ну что ж, мало ли подопытных кроликов играет в песочек по дворам. Мне могут понадобиться двое, трое, десять ребятишек, но рано или поздно я добьюсь своего. Так что выбирай – твоя жизнь или их?
– Вы не посмеете экспериментировать на детях.
– Не посмею? Папаша, милый, я все посмею. Мне ведь терять нечего. Они не смогут повесить меня десять раз, как им, наверное, хотелось бы. Им не удастся сделать этого ни разу – уж я об этом позабочусь. Но и в бегах прожить всю жизнь я не собираюсь. У меня найдется занятие поинтересней, чем прятаться от легавых. Можешь мне поверить – я на все пойду, чтобы избавиться от шпиков раз и навсегда.
Вперив взгляд в стоящего перед ним человека, Уэйн обдумывал услышанное. Он еще ни разу не пробовал свою машину на человеке, но знал, что она будет работать так, как он предсказал. Он был уверен в том, что определенные условия должны дать заранее предсказанный эффект. Однако при мысли, что ему придется испытать ее, подчинившись воле этого самонадеянного негодяя, мурашки буквально поползли у него по телу. Нужно вступить с ним в спор и попытаться выиграть время – прямой отказ явно не принесет никакой пользы и может стоить жизни десятку невинных людей.
– Я помогу вам в пределах моих возможностей и насколько позволяет мне моя совесть, – произнес он наконец.
– Вот теперь ты дело говоришь, – одобрил его Дженсен. Он выпрямился и с высоты своего роста взирал на связанного человека. – Веди со мной честную игру, и я буду играть честно. Мы оба от этого не останемся внакладе. Но ради бога, не пытайся перехитрить меня. – Он бросил на Уэйна холодный взгляд злодея из дешевой мелодрамы. – Твой автомобиль в гараже. Я его приметил, когда осматривал эту халупу. Мы прихватим машину с собой и отвезем в один укромный уголок. Когда она сделает свое дело и я стану не тем, кем был раньше, я разобью ее, а тебя отпущу. – Так как его слушатель не промолвил ни слова, Дженсен продолжал: – Мне необходим костюм поприличней, эту хламиду я прихватил на какой-то ферме. – Он мерзко хихикнул. – Но чего это я беспокоюсь: я ведь получу не только каркас, но и то, что его прикрывает!
Уэйн по-прежнему не издал ни звука. Сидя на стуле со связанными и прикрученными к коленям кистями рук и спутанными веревкой ногами, он неотступно наблюдал за Дженсеном. Седые волосы старика серебрились в холодном свете ламп.
Между тем Дженсен приблизился к креслу, на спинке которого был укреплен сверкавший полировкой аппарат.
– Напоминает мне кресло, на которое сажают смертников. Янки называют его креслом забвения. Смешно, правда? Что касается меня, то, чтобы не сесть туда самому, я посажу на него сильных мира сего.
Эта шутка показалась ему столь остроумной, что он со смаком повторил ее еще и еще. Затем повернулся к Уэйну.
– Где ты хранишь свои записи?
– В верхнем ящике. – Уэйн кивком головы указал на высокое стальное бюро.
Дженсен подошел к нему и извлек хранившиеся там бумаги. Он тщательно просмотрел все черновики и объяснения: его краткие замечания подсказали Уэйну, что он недооценил техническую подготовку преступника и его удивительную способность мгновенно схватывать сущность научной теории. Наконец Дженсен засунул бумаги и карман.
– Ну что ж, пошли.
Укромный уголок оказался внушительных размеров строением, прочно сложенным, но пришедшим в упадок за долгие годы полнейшего запустения. Оно очень выгодно располагалось на перекрестке двух дорог, в самом центре когда-то густонаселенного местечка, в котором сейчас почти никто не жил. Люди торопливо проходили мимо мрачного, похожего на мавзолей здания, не удостоив его даже взглядом, и лишь иногда после захода солнца запоздалый путник стучался в дверь.
Домоправительницей в этом запустелом особняке была неряшливая женщина с огромной грудью и смышлеными глазами хрюшки, которую обучили правилам арифметики. Уэйн припомнил – когда они два дня назад впервые появились здесь, женщина ничуть не удивилась и с угрюмой покорностью выполнила распоряжения Дженсена. По-видимому, укромное местечко было хорошо известно рыцарям удачи, у которых пользовалось особой популярностью за то, что было совершенно неизвестно полиции. Хрюшка умела держать язык за зубами, она неплохо зарабатывала, хотя и не любила своей профессии и боялась связанного с ней риска.
Стоя в тени у открытого окна с записями Уэйна в руках и внимательно наблюдая за дорогой, Дженсен объявил:
– Кажется, я усек, в чем тут дело. Я не должен вступать в контакт с другими особями, то есть с животными и прочими тварями. Да и какой дурак захочет стать животным? – Он еще раз пробежал записи глазами, затем снова перевел взгляд на дорогу: что-то там его заинтересовало.
– Если я хочу совершить обмен, – продолжал он, – я не должен мешкать, так как энергия начнет рассеиваться сразу же, как только я покину тело.
– Да, – вынужден был подтвердить Уэйн.
– Значит, я не могу перепрыгивать из одного каркаса в другой, для этого нужно каждый раз перезаряжаться заново. Ну что ж, не будем торопиться и подберем модель по вкусу. Уж если выбирать, то высший сорт, не брать же первое попавшееся тело.
– Прошу вас, Дженсен, подумайте хорошенько! Это опасная игра! Не лучше ли отказаться от нее, пока не поздно?!
– Да заткнись ты, ради бога. Я не откажусь от нее хотя бы только потому, что не собираюсь отказываться от самого себя. Им понадобилось мое тело? Милости просим, берите, раз уж оно мне самому больше ни к чему.
Дженсен снова обратился к запискам.
– Стало быть, от меня требуется одно – сосредоточить всю силу своего взгляда на том красавце, которому посчастливится меня приютить. Как только я вылезаю из своего каркаса, я прыгаю в новый, а его владельца выставляю вон. – Вдруг его поразила какая-то мысль, и он повернулся к Уэйну: – А почему бы ему не воспользоваться моим каркасом?
– Невозможно. Переселиться можно только в живое тело, мертвое для этой цели не годится.
Уэйн не стал объяснять, почему это так, а Дженсен не проявил интереса. Внимание преступника сосредоточилось на одном из участков дороги. Приставив бинокль к глазам, он внимательно изучал какую-то точку вдали. Поза его выдавала еле сдерживаемое возбуждение. Вдруг он выронил бинокль и бросился к стулу, на котором за несколько минут до этого они укрепили проектор Уэйна.
– Это та самая будка, которая мне нужна! – Он откинулся в кресле, обнажив в ухмылке все свои зубы. – Включай ток, и чтоб у меня без фокусов.
С трудом подавляя отвращение, Уэйн вставил вилку в розетку и повернул выключатель. Выбора у него не было: Дженсен будет оставаться в полном сознании и сохранит способность к действию до того момента, когда его душа покинет тело, после чего сделать что-либо будет слишком поздно. Ничего другого не оставалось, как подчиниться обстоятельствам и молить судьбу, чтобы аппарат не сработал.
Побледнев, с робкой надеждой на неудачу он следил за поведением своего проектора: никаких видимых лучей, никакого излучения, которое бы свидетельствовало, что аппарат находится в действии, – лишь стрелки индикатора упорно ползли вверх. Уэйн знал, что огромная жизненная сила вливается сейчас в напряженное тело зверя, развалившегося в кресле.
Дженсен сидел неподвижно, уставясь на что-то за окном. Взгляд его приобрел почти гипнотическую силу, пальцы рук конвульсивно задвигались. Внезапно лицо его застыло, словно маска, в глазах погас свет, руки бессильно свесились.
Уэйн мрачно разглядывал бездыханное тело, в душе его надежда боролась со страхом. Он не мог поверить в то, что произошло. Какой-то человек свернул на дорожку, ведущую к дому, поднялся по ступенькам и заколотил в дверь. Хрюшка, прошаркав по коридору, открыла входную дверь и бросила враждебное: «Что надо?» Послышался гул голосов, затем шаги – кто-то приближался к комнате. Уэйн трясущейся рукой провел по пушистым белым волосам – его отчаянная мольба не была услышана: аппарат сработал. Он выключил его и повернулся к незнакомцу.
Это был человек несколькими годами моложе Дженсена, шире его в плечах, с упрямым подбородком, с быстрыми и легкими движениями. На нем были хорошего покроя костюм, широкополая шляпа и ботинки, сшитые на заказ, излучавшие матовый блеск. Он выглядел человеком, достигшим цели, благодушным, но умеющим постоять за себя в случае нужды.
– Как я вам нравлюсь, папаша? – сказал незнакомец.
Он встал в позу и начал медленно поворачиваться вокруг себя, подобно манекенщице, демонстрирующей вечерний туалет.
– Вы… вы… вы – Дженсен?
– Точно, это я – Дженсен, вернее, сэр Генри.
Блаженно улыбаясь, он подошел к креслу, в котором ссутулилась человеческая фигура. Но тут же блаженная улыбка сменилась гримасой ужаса и отвращения.
– У-у-ф! Какой ужас – видеть себя мертвым! Чуть холодный пот не прошиб.
– Вам уже никогда не удастся вернуть себе прежний облик.
– Не имею ни малейшего желания. Когда посмотришь на себя со стороны, понимаешь, чего тебе не хватает. Туг явно требовались кое-какие изменения. Вот я и изменился. Нравится?
– Как прошло переселение? – спросил Уэйн, с трудом выдавливая из себя слова.
– Хуже не придумаешь. Все равно что заниматься чем-то, что никому, даже мне, не по плечу. Я как бы рос, становился все больше и больше, сильнее и сильнее. Вдруг что-то лязгнуло, и я очутился в его теле. По-настоящему внутри него. Я почувствовал, что стою на его ногах, смотрю его глазами, слышу его ушами и пытаюсь захватить его мозг. Он дрался, как одержимый, но в конце концов я его выставил. – Собственный рассказ как бы отрезвил Дженсена. Его даже передернуло. – Он вылетел из своего каркаса с жутким воплем – орал, как мартовский кот.
– Вы убили человечью душу. И рано или поздно вы ответите за это, пусть это даже будет суд Всевышнего – Он посмотрел на щеголя, который (как ни трудно было в это поверить) оставался Дженсеном – И я разделяю вашу вину, я ваш сообщник.
– Не морочьте мне голову своими проповедями. Я уже давно вырос. Меня тошнило от них еще тогда, когда я ходил в коротких штанишках. – Он с опаской покосился на тело, которым владел так недавно. – Вы уверены, что я никогда в него не вернусь?
– Конечно. Оно мертво. Труп оживить нельзя. Смена оболочки возможна лишь тогда, когда вы вселяетесь в тело, еще не покинутое своим прежним владельцем. Похоже на подмену водителя в автомобиле, который мчится с большой скоростью, – затея опасная, но выполнимая при условии, что руль все время находится в чьих-то руках. Либо один, либо другой – паузы быть не должно.
– Да, так оно и было. Он шатался, как пьяный, пока я его не выставил окончательно. Автомобиль немного заносило – то вправо, то влево, а? – Вдруг он о чем-то задумался. – А сам-то он куда девался?
– Не вы один – весь мир хотел бы знать куда. Ответ на этот вопрос раскрыл бы загадку жизни.
– Ну ладно, я думаю, одному человеку не под силу знать все на свете – даже такому ученому, как вы.
Дженсен вытащил из заднего кармана брюк плоские золотые часы и с удовольствием поглядел на них:
– Ценная вещица. Не меньше чем в полсотни обошлась, наверно. И бумажник у него – у меня – солидный: полным-полно башлей! Ловко я все обтяпал, правда?
Уэйн промолчал.
– А теперь за дело, – спохватился Дженсен. – Тело свое я припрячу так, чтобы оно само попалось на глаза легавым – то-то звону будет! Обрадуются – нашли убийцу толстяка. И подумать только – начну новую жизнь с того, что окажу услугу полиции! – Его внимание переключилось на Уэйна. – Игрушка останется у меня и записи тоже. Вас я выпушу, как только доберусь туда, куда я собираюсь добраться.
– Вы намерены освободить меня?
– А почему бы нет? Я ведь исправился, стал совсем другим человеком, не так ли? Можете болтать, сколько влезет, кто вам поверит? – Он удовлетворенно хохотнул. – Впрочем, даже если и поверят, то что из того? Что они смогут со мной сделать? Можете подробно описать меня, сфотографировать, передать им отпечатки моих пальцев – им все равно меня не взять. Они не будут знать, кем я стану завтра или через неделю.
– Но вы ведь обещали уничтожить проектор?
– Кто, я? Зарезать курицу, несущую золотые яйца? Поищи другого дурака!
Застегнув пиджак, он враскачку прошелся по комнате, стараясь не смотреть на обмякшее тело в кресле.
– Я ведь сейчас могу идти куда мне вздумается, делать что захочется: пусть соберут хоть всех свидетелей на свете, мне наплевать – кто меня может опознать? Да пока эти легаши раскачаются, я уже буду другой. – Он весело хлопнул себя по ляжкам, как если бы в голову ему пришла блестящая идея: – Черт возьми, да я мог бы занять место шефа полиции и руководить погоней за самим собой! Стоит мне захотеть, и я стану королем Сиама или президентом Соединенных Штатов!
Уэйн буквально похолодел от ужаса, когда осознал, сколько правды таилось в этих хвастливых заявлениях. Перед ним была сила – сила, перед которой оставались беспомощными закон и порядок. Это он, Уэйн, выпустил ее на свободу, на радость и ликование всему преступному миру. О, конечно, Дженсен будет хранить свой секрет про себя, ревниво оберегая его от других нарушителей закона. Но он сам представлял собой угрозу – как индивид, вернее один из бесконечной вереницы неуловимых индивидов.
Десять часов спустя мысль эта по-прежнему не оставляла Уэйна. Он стоял на травянистой обочине давно не езженной дороги, следя за тем, как исчезает вдали щеголеватая, самоуверенная фигура преступника, мчавшегося навстречу абсолютной, ничем не стесненной свободе. Дженсен мог легко прикончить его – это нисколько бы не обременило его совести, но по каким-то неизвестным Уэйну причинам он этого не сделал. Быть может, негодяй испытывал злорадное удовольствие при мысли, что власти будут предупреждены о возникновении проблемы, разрешить которую не в их силах. А может, он боялся каких-либо случайных неисправностей в проекторе и оставил его автору жизнь, чтобы тот смог исправить возможные поломки.
Машина умчалась, подняв облако пыли. Уэйн следил за ней, пока она не скрылась из виду, в ушах его назойливо звучали слова: «Да я мог бы занять место шефа полиции…» Сутулясь, он зашагал к ближайшей деревне. «Он может занять чье угодно место, – бормотал Уэйн. – Чье угодно». Он повторял эти слова до тех пор, пока они ему самому не надоели. Тогда он слегка изменил их и пробормотал: «Какое захочет!» Он уставился на небо, на далекую линию горизонта, он не замечал ни того ни другого, ибо весь был захвачен новой идеей: «Какое захочет… Господи, это же мысль! Какое захочет!»
За двадцать лет своей бурной жизни вне закона Дженсен с успехом ухитрялся участвовать даже в самых рискованных предприятиях. Единственным промахом, который он допустил, было второе убийство, чуть не стоившее ему жизни. Он многому научился от своих собратьев по ремеслу, в совершенстве владел тактическими приемами и методами своей профессии и в преступном мире пользовался репутацией человека опытного и ловкого. И эти-то опыт и ловкость были сейчас заключены в молодом теле, которое почти автоматически реагировало на любую криминальную ситуацию.
Шагая по направлению к маленькому провинциальному банку, Дженсен отдавал полный отчет в своих способностях. Эти простаки хранят деньги так, как будто только и ждут, чтобы их прикарманил какой-нибудь грабитель-одиночка. Парочка угрожающих жестов, выстрел-другой в случае необходимости – и дело в шляпе. Проще и не придумать. Особую прелесть предстоящей операции придавали несколько деталей, завершавших представление. На этот раз зрители обойдутся без эффектного зрелища поспешного бегства, головокружительных гонок, в которых полицейская машина буквально висит на хвосте у преступника. Не унизится он и до такого дешевого мелодраматического приема, как черная маска. Он просто войдет, возьмет, выйдет и спрячет. И все.
Что он и сделал. Он появился в холле за двадцать секунд до закрытия, когда там не оставалось ни единого посетителя, и показал кассиру предмет, который небрежно вынул из кармана. Кассир выглянул в окошко и побледнел.
– Будешь молчать – я тебя не трону.
Чтобы слова его скорее дошли до сознания кассира, Дженсен чуть выдвинул вперед дуло револьвера и подумал, удалось ли ему состроить такое свирепое лицо, какое он умел делать раньше.
