Текст книги "Государевы конюхи"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 74 страниц)

– Свяжи-ка этого молодца, да понадежнее, – велел Сарычу Башмаков, показав на Соболева. – Их тут сколько было, Желвак?

– Шестеро.

– Признали тех, кто ушел?

– Признали – Гвоздь, а с ним, сдается, сам княжич – уж больно Гвоздь его лелеял и берег…

– Надобно скорее уходить. Они могут вернуться. В ватаге Обнорского не менее двадцати человек – кто их знает, где они. А нас пятеро, да пленный, да девка, что хуже пленного. Идем! – приказал Башмаков.

– Не вернуться ли в Успенский? – предложил Сарыч, связывая за спиной руки Соболеву.

– Мы вернемся, а они тем временем – что? Нет, нельзя. Где Настасья?

– Тут она! – отвечал Стенька. – Удрать хотела, да я не промах!

Данила осветил его факелом и ахнул – на щеке меж глазом и бородой виднелись три кровавые полоски.

– Ну, девка, ну, кошка бешеная… – только и произнес дьяк. – Идем! Этого – оставим. Проживет до нашего возвращения – его счастье.

Настасья молча оглядела Башмакова с головы до ног.

– Упустили ирода, – хмуро сказала она. – Если бы не этот обалдуй, я бы сама…

– Так я ее почему держал? Чтобы не удрала, – объяснил Стенька.

– Что это у тебя? – спросил Богдаш и вытащил застрявший в Данилином кафтане джерид с бирюзовым черенком.

Тогда лишь Данила осознал, что ранен.

– Найдется чем меня перевязать? – спросил он Желвака.

Тот развел руками.

– У меня всегда при себе чистая тряпица есть, – успокоил Сарыч. – Ну, ты, знатная птица, пошевеливайся! Я тебя, Данила, чуть погодя перевяжу – отсюда и впрямь уходить надобно.

– Надо же! Теперь у тебя полный персидский джид! – воскликнул Богдаш. – Вот повезло-то! Еще бы ты им пользоваться выучился. Ничего, не успеет стриженая девка косу заплесть – будешь метать не хуже налетчиков. В полдень по сараю не промахнешься!

Богдашка не мог не съязвить. Да только Данила уже не придавал этому значения. Не злословит, что товарищ упустил княжича с Гвоздем, – и на том спасибо.

– Коли вернутся – живым его не оставят, – задумчиво сказал Башмаков, глядя на раненого толстяка. – С собой тащить – морока, оставлять – все выболтает… Степа, оставь девку, затащи его на лестницу. Будет молчать – глядишь, и не заметят. Пособи ему, Данила.

– Ты ли это, Никита Борисович? – спросил Стенька, склонившись над раненым. – А что твой князь, что княжич с ножичками? Уж не их ли ты сюда искать приплелся?

– Этот ножичек, что ли? – Данила показал джерид. – Ну так нашелся!

Вдвоем они с немалым трудом затащили толстяка на узкую лестницу. Для того, кто пришел бы со стороны Благовещенской башни, как Обнорский с ватагой, толстяк был незрим.

– Спаси вас Господи, – простонал он.

– Останешься жив – с тобой иной разговор будет, – предупредил дьяк и первым пошел, не оборачиваясь, обратно – туда, где начинался ход, ведущий к Ивановской колокольне.

Прочие двинулись за ним. Богдаш по дороге подобрал потушенный факел – такое добро под землей всегда пригодится.

Шли, как будто не было боя и стрельбы, как будто не оставили помирать троих налетчиков. И Данила не ощущал сгоряча угрызений совести. Он уже торопился туда, где пряталась немалая государственная измена. Когда отошли подальше, Сарыч спросил, не перевязать ли царапину, и спустил с Данилина плеча кафтан. Но кровавое пятно уже присохло к ране, шевелить не стали.

– Надо будет послать сюда верных людей, – сказал Башмаков Сарычу, который с ним поравнялся. – Все срисовать и описать. Мало ли какие еще приключения будут…

– Лет тому уж десять будет, как послали дозорщиков под землю, и тогда была составлена «Опись порух и ветхостей», – отвечал Сарыч. – Я ее видел, переписать хотел – не дали. Там про все лестницы в башнях с выломанными ступенями, про весь сор написано. Да и не всюду дозорщики залезли, поленились, а написали так: свод каменный-де обвалился, досмотреть нельзя, лестницы нет.

– Ту опись я знаю. Там многого недостает. Ходов под Кремлем, скажем, нет.

– Потому что они до поры не надобны. Либо уже сто лет как не надобны. Те ходы, твоя милость, есть двух видов. Нужные и ненужные.

– Это как же? – невольно спросил Богдаш.

– Нужные – то трубы, по которым вода течет или же грязь в реку вытекает. Ненужные – то слухи. Это такие ходы вокруг башен и у стен, даже перед башнями и стенами, чтобы при осаде там ползать и слушать, не ведется ли подкопа. Да только, слава Богу, осад давно не было.

– И, Бог даст, не будет, – поправил Башмаков. – А перед всеми башнями, сказывали, стояли раскаты. Теперь их убрали и окна заложили, те, что для нижнего боя. Ни к чему они. А были, сказывают, в каждом прясле.

– Еще тайники есть, выходы к воде, тоже на случай осады или гонца выпускать.

– У Водовзводной есть тайник, – похвастался свежеприобретенными знаниями Данила.

– У некоторых башен есть колодцы, иные – с водой, иные – сухие. Сухие они потому, что не для воды делались, а в них на разной глубине есть дыры, через которые попадают в подземные ходы. Для того приходится лестницу или веревки спускать.

– Ну, веревок ты набрал – на весь Кремль станет, – глянув на тугой мешок, заметил дьяк.

– А то еще есть ходы в стенах, верхние и нижние. Они, сказывают, все кремлевские башни соединяют. Сам не проходил, но верные люди так говорят.

– Лабиринт, – произнес дьяк.

Богдаш покосился на Данилу. Он знал, что у товарища в голове хранится прорва всяких ненужных знаний. И время от времени они, словно проснувшись, дают о себе знать.

– Это ходы перепутанные, из эллинской гиштории, – шепнул Данила. – Потом нарисую… Стой!

– Что тебе? – спросил Башмаков.

– Мы тогда здесь вроде не проходили! Кума, ты куда ведешь?

– Да проходили, – голосом, каким говорят со смертельно надоевшим человеком, отвечала она. – Вон, глянь направо – через эту дыру мы зашли в ход, где провалились. Коли хочешь – полезай, ищи две наши ямы!

– И полезу…

– Угомонись, до лестницы еще два, не то три поворота.

Наконец нашли лестницу, нашли и палку, которой удобно было отжимать дверь, спустились в каменные палаты, Сарыч поднял факел повыше и осветил в беспорядке лежащие ядра.

– Ты сюда хотел? Ну, вот, привела, – сказала Даниле Настасья. – И что же? Нет тут ничего путного!

– Тут ядра и колодец, – возразил Данила. – Которые Бахтияр покойный поминал.

– Он еще мышь поминал. А до Беклемишевской башни, сдается, далековато – ведь мы все больше к Спасской поворачивали, – заметил Богдаш.

– Мышь я как будто видел.

– Где?! – изумился Богдаш.

– У княжича пятно на роже, вроде мышонка.

– Тебе не померещилось?

– Есть у него такое пятно, – подтвердила Настасья. – Ничем не вывести.

– Стало быть, он и убил Бахтияра, – задумчиво сказал Башмаков. – А что, Соболев, не было ли при том и тебя?

Подьячий отвернулся.

– Был, твоя милость, – уверенно ответил вместо него Данила. – Потому-то Бахтияр и посылал меня в Приказ тайных дел, а не в Разбойный. Знал, бедный, что в Разбойном правды не добиться – Соболев не даст хода розыску, тем все и кончится.

– А отомстить за себя хотел, – добавил Богдаш. – Что бы там попы не толковали, а отомстить за предательство – святое дело!

– Так! – подтвердила Настасья.

И впервые после того, как сбежал Афонька Бородавка, они поглядели друг на дружку.

Башмаков прошелся взад-вперед, подтолкнул ногой небольшое ядро, оно не поддавалось, он нажал посильнее и прокатил ядро вершка на два. Стенька из любопытства проделал то же самое, и Башмаков усмехнулся его неуемности.

– Степа, узнаешь место? – спросил дьяк.

– Да, батюшка Дементий Минич, сюда мы с Мироном попали, когда по колодцу спустились. Там в стене ступеньки, но лезть было страх как боязно. Сорвешься – костей не соберешь.

– Показывай колодец!

Данила устремился за Стенькой первым, Богдаш – следом. Сарыч преспокойно ждал, пока им надоест бросать вниз кирпичные обломки, чтобы хоть как-то определить глубину, и мастерил веревочную петлю. Башмаков, присев тут же на ядро, деловито перезаряжал пистоль.

– Не булькает, сухой, стало быть, – сообщил Богдаш. – Ну, полезу я, что ли?

Но Данила не мог допустить, чтобы другой человек, пусть даже надежный товарищ Желвак, первым проверил его догадку. Он нырнул в петлю, затянул ее под мышками, сунул за пояс факел и ногами вперед стал вползать в колодец. Ступеньки нашарил не сразу, а потом в голове осталось лишь одно – движение, осторожное и непрерывное. Даже боль в плече словно растаяла от непомерного волнения.

Когда он сполз примерно на сажень, то услышал стук – стук неравномерный, то почти разом два удара, то после краткого перерыва – поочередно. Стук словно пробивался сквозь землю и камень, внушал тревогу, однако Данила усмехнулся – примерно такого он и ожидал…

Он спустился по меньшей мере на шесть сажен. Наконец нога попала в пустоту. Данила поднял голову, увидел в свете факела три лица – Башмакова, Желвака и Сарыча, – и крикнул, что, кажись, нашел вход в нижние подвалы.

Влезть туда оказалось несложно – просто Данила не знал, что кто-то разумный использовал вбитые в камень железные скобы и привязал к ним толстые веревки, за что хвататься. Когда удалось разжечь факел, он увидел это усовершенствование и сообщил наверх. После чего снял с себя петлю и, не дожидаясь, пока начнет спускаться Сарыч, пошел по очередному короткому ходу. Под ногами трескались и разваливались осколки старинных изразцов. Наконец он увидел дверь.

– Ну, Господи благослови! – толкнув ее ногой, сказал Данила.

Дверь отворилась, и он вошел в помещение, которое его сперва порядком смутило.

Это была огромная продолговатая каменная палата с достаточно высокими белокаменными сводами, чтобы поместились два яруса с деревянными помостами. И в ней было довольно светло, чтобы Данила мог обойтись без факела.

Стук, то сдвоенный, то раздельный, повторялся в дальнем углу. Данила бесшумно прошел вдоль стены и увидел мастерскую.

В деревянные столбы, подпиравшие помосты, были вбиты толстые гвозди, на них висела всякая загадочная железная утварь и одежда. На лавках громоздились мешки и короба. Был и стол, с толстыми ногами, с огромным подстольем – не иначе, дубовый. На столе Данила увидел моток проволоки. Проволока была толщиной с его мизинец, и уже не требовалось подсказки, чтобы понять – медная. Там же лежала кучка нарубленных медных кусочков.

Возле стола трудились два здоровенных мужика – каждый, коли взвешивать, потянул бы не менее восьми пудов. В плечах они были – как два Данилы, а его Господь плечами не обделил, и в заду каждый – как ядреная боярыня.

Мужики лупили молотами по большим и довольно высоким колодам, но не просто так – сперва они что-то на тех колодах укладывали, приспосабливали, и лишь тогда били что есть силы. У каждой колоды стояло по ведру, куда они вытряхивали свои произведения.

Данила вздохнул – он настолько не верил своей догадке о подземной мастерской, где чеканят воровские деньги, что никогда бы не сказал о ней вслух, ему все чудилось, будто такого быть не может. Уж где-где, но под Кремлем!.. Однако ж откуда-то они брались в Москве, брались в немалых количествах, и если сперва медный рубль шел в одной цене с серебряным, как и было задумано, то теперь на торгу серебряный уж соответствовал двум медным, и народ, чая от этого разнобоя в деньгах немалые беды, клял втихомолку тех, кто затеял делать медные деньги.

И сколько ни искали тайные мастерские, сколько ни посылали людей и от Приказа тайных дел, и от Земского приказа гулять ночью по Москве, слушать, где раздается этот особенный стук, сколько ни ловили злоумышленников, а ручеек фальшивой медной монеты не иссякал, да и только!

– Ф-фу, уморился! – сказал здоровенный мужичище и опустил молот наземь. – Епишка, ты, что ли, приплелся? И охота тебе через колодец лазить! Шел бы, как все люди…

– Пойдет он, как же! – вместо предполагаемого Епишки отвечал второй молотобоец. – Ты его спроси, куда из мешка деньги пропадают! Это не зерно, усушки да утруски нет! Он деньги таскает да через колодец выносит.

Мужичище повернулся.

– А тебе жалко, что ли? – буркнул он. – Сам будто не выносил… Эй! Ты кто таков?

Данила вышел на видное место.

– А вы кто таковы? – уверенно спросил он молотобойцев.

– Кто мы таковы – про то тебе знать незачем. А что ты сюда забрался – так себе на беду, – сказал молотобоец-ябедник и, держа молот наизготовку, уже примериваясь к удару, пошел на Данилу.

Увернуться было несложно – Данила просто-напросто заскочил за столб, подпиравший первый ярус помоста. Столбу и досталось со всей дури.

– Ах ты, блядин сын! – взревел молотобоец и много чего еще бы наговорил, но тут грянул выстрел – и он встал, словно бы в недоумении. Молот грохнулся оземь.

– Что ж ты творишь? – спросил в растерянности этот здоровенный дядька не своим, а каким-то жалобным, чуть не бабьим голосом. – Ты ж… ты меня…

– Ну, падай уж, что ли, – сказал Сарыч, входя.

В руке у него был дымящийся пистоль.

Следующим в подземную палату вошел Башмаков, за ним – Богдаш. Стеньку оставили наверху караулить Соболева и Настасью.

– Ну, вот она, правда-то, и объявилась, – негромко сказал Башмаков. – Ну-ка, поглядим, как они тут устроились…

И, словно не замечая второго молотобойца, подошел к столу, потрогал медные заготовки, нагнулся над ведром и достал горсть фальшивых денег.

– Ишь ты, новенькие, и маточник хорош, без изъяна. Это они не сами маточник резали, а с Денежного двора утащили.

– Стой смирно! – крикнул Богдаш, целясь во второго молотобойца.

– Погоди вопить… – Башмаков высыпал деньги в ведро, подошел к лавке, заглянул в короба и в мешки. – Надо ж, как славно потрудились… вот только не на того хозяина работали…

Данила дивился – почему дьяк не задает вопросов молотобойцам. И еще его смущала задумчивость Башмакова – казалось бы, что тут думать, нужно вязать этих голубчиков по рукам и ногам, выволакивать из подземелья, допросить с пристрастием…

– Прикажешь кончать, Дементий Минич? – спросил Сарыч.

– Да.

Тут же раздался выстрел. Пуля попала в голову второму молотобойцу, и он упал к ногам дьяка, к щегольским сафьяновым сапожкам.

Данила ахнул.

– А теперь, молодцы, все это следует уничтожить, – приказал Башмаков.

Он взял с колод маточники, в которые закладывать медную заготовку для чеканки монеты, увязал их в найденную тряпицу. Потом пошевелил мешок.

– Начнем понемногу избавляться, благословясь, – молвил он. – Тут этой меди пуда четыре, поди. Желвак, не стой столбом, тащи к колодцу. Данила! Помогай!

– А не вытащат из колодца? – спросил Богдаш, не слишком удивленный выстрелом Сарыча.

– Не вытащат, мы его сверху так забьем – умаются ковырять!

Дальше все было похоже на дурной сон – конюхи ведрами носили к колодцу медную воровскую монету и ссыпали вниз. Башмаков и Сарыч меж тем нашли другой вход в палаты и пошли поглядеть, куда он ведет.

– Что ж он их убить велел? – спросил Данила Желвака. – Их же допросить надобно! Пусть бы сказали, кто эту мастерскую устроил, кто и как их нанял!

– Ох, Данила, не всякого в этом государстве обвинять можно, для иного злодея у Башмакова руки коротки, – объяснил Богдаш.

– Для кого ж у него руки коротки, коли сам государь его слушает?! Вот как по его слову Обнорских повязали да по обителям раскидали! А род-то княжеский!

– Сдается, я знаю того человека.

– И кто же?

– Давно про него дурные слухи ходят, да не пойман – не вор. И жаловаться на него государю никак нельзя. Потому что он – тесть государев, боярин Милославский.

– Ты сдурел, Богдаш, – отвечал изумленный Данила. – Нешто Милославскому своих серебряных денег мало, что он вздумал еще воровскую монету бить?

– Денег у него много, да только слишком много не бывает. И ты с другой стороны глянь. Коли Башмаков уничтожает свидетелей, стало быть, не хочет доводить розыск до конца, чтобы ненароком не отыскать преступника. Преступник, выходит, слишком близко к государю… а уж кто ближе, чем государевых деток родной дедушка? Вот наш дьяк и не хочет переть на рожон – мастерскую разгромил, и ладно. Хозяин придет, покойников увидит – менее всего на Приказ тайных дел подумает…

– Неужто Башмаков отступится?

– Как знать. Ты заметь – маточники-то он припрятал. А то – улика.

Повыкинув все воровские деньги, заготовки и мотки толстой медной проволоки, Данила и Богдаш вернулись в подземную палату. Там им пришлось, взяв молоты, разбить лавки и стол. Обломки тоже спустили в колодец, а сверху их пришлепнули двумя тяжеленными колодами.

– Теперь кому охота – пусть те колоды выволакивает, – сказал Башмаков, – да только без ворота это не получится. Считайте, похоронили измену – и слава Богу. Давайте отсюда выбираться, молодцы.

О том, далеко ли зашли с Сарычом да что там увидели, он не сказал, а спрашивать Данила и Богдаш не стали.

Стенька спустил сверху веревку и помог всем четверым выкарабкаться из колодца.

Данила думал, что теперь Башмаков захочет покинуть подземелье, где и холодно, и сыро, и дело, за которым шли, сделано. Однако дьяк подозвал к себе ярыжку.

– А что, Степа, правильно я понял – если вылезть наверху из колодца, то можно до троекуровского погреба добраться?

– Именно так, батюшка Дементий Минич.

– Полезай-ка с Сарычом да поглядите, не найдется ли следов Обнорского с братией. Коли он на троекуровский двор пробирался, то на этот ход виды имел…

– В приказе у нас лежит та сказка, что я у троекуровской дворни отбирал, – похвастался Стенька. – Там прямо сказано, что был человек, звать Якушкой, который сбежал, боярина обокрав, и прихватил с собой персидский джид. А коли тот джид у Обнорского оказался, то и Якушка где-то поблизости обретается. Потому что от него, статочно, Обнорский проведал про подземный ход!

– Вот понемногу клубочек и распутывается… Ну, полезайте, а мы вас подождем.

Сарыч был ловок – вскарабкался первым и помог Стеньке.

Башмаков встал перед понурой Настасьей.

– Сама себя ты, девка, обхитрила. Думала, Обнорский мешки с воровскими деньгами ищет, а ты у него из-под носа те мешки утащишь. Твое счастье, что не успела! Как прознала, за чем он под Кремлем охотится? Говори, пока спрашиваю здесь! Не то в застенке заговоришь.

– Он с купцом Клюкиным сдружился, – очень неохотно сказала Настасья. – А купец возит пушнину из сибирских украин. Да и не только – ценинную расписную посуду вон привозил, да только вряд ли, что из самого Китая – Обнорский, поди, ограбил обоз, а сам ее продать не умел, Клюкину передал. А мне умные люди сказали – в Сибирь-де медные деньги государь везти не велел, и за это наказывают. А купцы все же везут медь туда возами, скупают за нее мягкую рухлядь, да еще и дурят тамошний народ немилосердно, и медью на таможнях пошлину платят. Вот я и подумала – Клюкин хитер, не иначе, воровские деньги в сибирские украины возит, а там – кто разбираться станет? А где он их возьмет? А может статься, тайную мастерскую знает. Когда же Обнорский повадился под Кремль лазить, я и поняла – лучшего-то места для мастерской на всей Москве не сыскать!

– Это ты верно поняла, – согласился Башмаков. – До Клюкина мы еще доберемся – слышишь, Соболев?

Подьячий и вовсе отвернулся – явно переживал заранее будущие неприятности.

– Может, ты еще сообразила, почему государь не хочет пускать медь в Сибирь? – спросил дьяк.

– А потому, что раньше купец ехал в Сибирь – вез с собой денег немного, а снаряжал обоз с городским товаром. Теперь же везет одну медь, а дальние города и остроги без городского товара остались.

– Как же ты, умница, в такую дурацкую затею вляпалась? – Дьяк вздохнул. – На что польстилась? Думала – выследишь княжича, отнимешь медь и будешь жить припеваючи? Ты мне поверь, вся эта суета с медью – ненадолго. И цена ей с каждым днем все меньше. А коли попалась бы? Да не с тремя копейками в кошеле, а с пудом воровских денег?

– А ты, батюшка Дементий Минич, гляжу, меня пожалел. С чего бы? – полюбопытствовала строптивая Настасья.

– Ты меня тогда вокруг пальца обвела – спасибо за науку, – отвечал Башмаков.

Данила невольно улыбнулся – ловок дьяк. Вроде и поблагодарил от души, однако дал понять, что всякое Настасьино слово у него теперь под огромным сомнением.

Настасья невольно усмехнулась.

– Я не все вру, порой и правду скажу, – молвила она. – За Обнорским не только ради тех денег окаянных гонялась…

– Да ведь деньги-то до чего кстати пришлись… – заметил дьяк. – Из-за них ты тому Бородавке бежать пособила, а ведь Бородавка, коли встряхнуть хорошенько, много чего мог про Обнорского поведать. А теперь вон лежит мертвый. А был бы жив и разговорчив, кабы не твои затеи… Хорошо, Желвак догадлив был.

Настасья кинула взгляд на Богдана, он тоже на нее покосился. Данила отвернулся – переглядываются, и шут с ними! Настасье для полного бабьего счастья надобно такому кремню, как Богдашка, голову заморочить! А вот Богдан… поди знай, что думает обо всем этом Богдан, не спрашивать же…

Чтобы не тратить зря время, Башмаков стал задавать Соболеву вопросы – как связался с Обнорским, давно ли на его сторону переметнулся, кто еще в Разбойном приказе потворствует Обнорскому. Соболев отвечал кратко, неохотно, однако по существу – Обнорский сыскал его сам, предложив выдать ватагу Юрашки Белого, встречались они тайно в доме за Покровскими воротами, потом княжич не поскупился на «барашка в бумажке», а далее уж никак нельзя было ему отказать…

– Это за ним водится, – заметила Настасья. – Деньгам ни цены, ни меры не ведает. Нищему на паперти может золото кинуть. Сказывали, была у него дорогая булатная сабля – побился об заклад, что березку с одного замаха срубит, весь булат со злости изломал.

Данила вспомнил джид. Такой бы беречь, а Обнорский раскидал джериды как попало, они его, может статься, и сгубили…

В колодце зашебуршало, первым сполз сверху Стенька и, не дожидаясь Сарыча, заголосил так, как привык в Земском приказе, чтобы всех перекричать, а важные сведения Деревнину поскорее сообщить:

– Батюшка Дементий Минич, беда! Ход-то заложен оказался! Забили его чем-то, а чем – оттудова не понять!

– В погребе дыру, что ли, наконец заложили? – уточнил Башмаков. – Занятно… Не забудь Деревнину донести.

– Идем, Дементий Минич, – сказал Сарыч, вылезая из колодца. – Нам еще придумать надобно, как отсюда выбираться. В соборе-то мы проскочили быстро, вниз прыгать – не вверх лезть. Но Господь милостив был. В другой раз девку тем же путем тащить – милость Его испытывать. А не стоит…

– И то верно… Эй, Соболев! – окликнул дьяк. – Будет тебе дуться, как мышь на крупу. Ну-ка, говори живо, как ваша ватага под Кремль пробралась! Сейчас-то мы еще по-человечески толкуем, а будешь запираться – кат с тобой иначе поговорит.

– Через Покровский собор, – неохотно отвечал подьячий. – Там в нижних подклетах ход открывается.

Данила уже знал, что многие московские улицы и храмы имеют по два названия. Ту же Ильинку многие звали еще Дмитровкой, а Покровский собор – собором Василия Блаженного.

– И что, многие про тот ход уже проведали? – продолжал допрос Башмаков.

– Почем мне знать. Только не у всех смелости хватает тем ходом лазить, в нем нечистая сила водится.

– Под собором – нечистая сила? – удивился дьяк.

– Поодиночке там уж не ходят, боятся. Беси и черти, бывает, такую возню подымают, так визжат – кровь в жилах застывает, сам как-то слышал…

Данила и расхохотался, а следом за ним – Богдаш.

– Тише вы, жеребцы стоялые, – призвал к порядку дьяк. – Что, Сарыч, пойдем через соборные подклеты?

– А не пойдем, – тут же отвечал загадочный помощник. – Мало ли на какую сволочь там наткнемся. А с нами – пленный. И терять его нельзя. Может статься, и другой пленный еще жив. Через Успенский собор выходить будем.

– Будь по-твоему… – Дьяк задумался. – Данила, Богдан, потом сходите гляньте – жив он там на лестнице, помер, или вдруг его утащили, на что надежды мало, не таковы они… И ты, Соболев, когда думать будешь, что на допросах рассказывать, знай: тебя раненого вряд ли вытаскивать бы стали, а статочно – прикололи, чтоб лишнего не наболтал. Настасья, выводи нас отсюда…

Настасья, взяв факел, опять повела подземными переходами. За ней шел Богдаш – случайно ли рядом оказался? – а далее Данила и придержавший его за рукав, чтобы поговорить, Башмаков; Стенька вел Соболева, замыкал Сарыч.

– Ну, радуйся, прав ты оказался насчет Бахтияра, – сказал дьяк. – Ну-ка, догадайся, что там у Бахтияра с налетчиками произошло!

– С Бахтияром, как видно, было так. Он, следя за Обнорским, попал под Кремль тем ходом, которым лазили налетчики, что от самых нижних подклетов собора, – начал Данила. – И там он обнаружил кого-то из работников, что фальшивую монету чеканили. Сдается, его звали Епишкой – Епишку молотобоец поминал… Тот человек имел при себе набитый кошель и вышел не обычным ходом, а через колодец – видать, боялся, что при нем тот кошель сыщут. Бахтияр, видать, либо оглушил его посохом и забрал кошель для доказательства, либо как-то исхитрился допросить. И тут, на его беду, появились людишки Обнорского вместе с княжичем. Он почему-то не смог попасть в тот ход, что к собору, и полез черт знает куда, к Благовещенской башне, а они – за ним. И миновали башню, и они его нагнали уже у тайника Водовзводной башни. Может статься, у него у самого был нож, и он тем ножом отбивался. Княжич метнул в него джерид, перебил ему жилу – и тут-то Бахтияр, упустив посох, вывалился в барсучью дыру. А налетчики за ним не полезли – побоялись. Потом уж, когда мы там перестали галдеть и вопить вокруг мертвого тела, они изнутри нагромоздили земли и дыру забили. Только не знали, что Бахтияр за кусты хватался, иные почти выдернул. Только по тому, что они потом вянуть стали, и можно было найти место, где дыра.

– Может, и так, – согласился Башмаков. – Весьма похоже на истину.

– Можно пойти поглядеть снаружи, где привядшие кусты, – предложил Данила.

– Недосуг. И без того почти все ясно.

Настасья вывела на широкую подземную улицу, что вела к Ивановской колокольне и далее – к Успенскому собору. Наконец встала у железной решетки, за которой уже были соборные погреба.

– Вот, батюшка Дементий Минич, слово сдержала – и туда привела, и обратно, – сказала она.

– Вижу. И что же теперь с тобой делать, девка?

– Я знаю, после того, как Русиновой назвалась, веры мне уж нет. А ты поверь! – вдруг потребовала она. – Испытай меня! Может, и я еще на что пригожусь!

– Да на что ты пригодишься? Вот перед тобой воровские деньги блеснули – и ты за ними погналась. А что бы тебе растолковать куманьку про подземную мастерскую? И на Обнорского бы снарядили знатную засаду, не ушел бы. Сама себя ты, девка, обдурила. Нельзя одной задницей на два табурета сесть – непременно наземь шлепнешься. Что ты сегодня самой себе и доказала. Ни денег, ни мести… Одно слово – опозорилась.

– Так вот я тебе, Дементий Минич, как перед образами, обет даю! – воскликнула Настасья. – Коли отпустишь – я к тебе Обнорского на аркане приволоку! А коли обману – гореть мне огнем неугасимым! Господь мне свидетель и вы все!

Она распустила ворот рубахи и без смущения полезла рукой за крестом-тельником.

– Что, молодцы? – весело спросил Башмаков конюхов. – Поверим в последний, остатний раз? Данила, это не моя, твоя кума – что скажешь?

– Ну, коли на кресте поклянется… – не слишком уверенно произнес Данила.

– Ты, Желвак?

– Да гони ты ее, твоя милость, к чертовой бабушке! – решительно высказался Богдаш. – И с враньем ее вместе! Она и с крестом в кулаке соврет – недорого возьмет!

– Ан не совру! – возмутилась Настасья. – Ты меня понапрасну не порочь! Приведу его и в приказ сдам, а ты вруном окажешься!

– Ты, Сарыч? Ну как отпустим – и не вернется, и не будет у нас ни девки, ни княжича?

– Вернется, – несколько поразмыслив, сказал Сарыч. – Я баб знаю. Тут ее за живое зацепило, вернется!

– Будь по-вашему. Ступай, девка.

Очевидно, Настасья не ждала такого скорого решения. Она немного растерялась и смотрела на приступившего к ней Богдана недоуменно, словно спрашивая: да точно ли?

А он молча глядел на нее, хмурый и злой. С таким лицом, поди, во врага целиться хорошо, а не таращиться на красивую девку.

Данила же глядел сбоку на них обоих и чувствовал себя дурак дураком – он держал факел, освещая это диковинное прощание.

Настасья сделала шаг назад, отступил и Богдаш. Им бы развернуться и поспешить, каждому в свою сторону, а они продолжали пятиться, соединенные взглядом. И так это было странно, что все примолкли – и Башмаков, и Сарыч, и Стенька.

Настасья опомнилась первой.

– Не поминай лихом, куманек! – крикнула она. – Вернусь – расцелуемся!

Выхватив у Данилы факел, она повернулась, мотнув длинной вороной косой, и пошла быстрым шагом, почти побежала в сторону Никольской башни.

– Ну, Данила, у тебя и кума, – сказал, усмехнувшись, Башмаков. – Эта нигде не пропадет.

– А слово сдержит, – добавил Сарыч. – Я наверх подымусь и стрельцов кликну. Надобно будет поднять тела и раненого, коли жив. Выставить в избе, либо Разбойного приказа, либо Земского – глядишь, кто и признает.

– Ты спроси, кто стоял на Тайницкой башне и на отводной стрельнице, может, знают, как оттуда вниз пробиться, – велел дьяк. – Опять через алтарь ползать – нехорошо, а у нас два покойника, им там вовсе не место.

– Девке там тоже не место было, – возразил Сарыч.

– Не перечь, делай, что велено.

Сарыч поклонился и, распахнув дверь-решетку, вошел в подземелье Успенского собора.

Башмаков поглядел на конюхов внимательно, склонив голову набок, да и отвернулся.

Конюхи понимали, если и есть в Кремле человек, против которого Башмаков бессилен, так это государев тесть Милославский. Все, что можно сейчас сделать, сделано – мастерскую разорили, свидетелей уничтожили. Так кто ж поручится, что это – единственная мастерская?

Данила внимательно глядел на башмаковскую спину и затылок. Дьяк в государевом имени в задумчивости повесил голову, что и неудивительно – кому ж приятно осознавать свою слабость? Но понемногу плечи расправились, вернулась гордая осанка – Башмаков, сознавая невеликий свой рост, не желал горбиться и спину всегда держал прямо.

Очевидно, он обладал способностью чувствовать взгляд, потому что внезапно повернулся и строго поглядел на Данилу.

Данила шагнул вперед, ожидая приказания.

– С Божьей помощью, эту чуму мы одолеем, – сказал Башмаков. – Потерпеть придется, но через год кончится… Пошлет Господь знак государю… Тут-то и явится наша правота. Я маточники-то недаром приберег…

* * *

Стенька был не то что на седьмом, а на семьдесят седьмом небе от счастья.

Мало того что сам дьяк в государевом имени взял его с собой на такое дело, так еще звал уважительно и не лаялся из-за досадных мелочей, как Деревнин. Затем – Башмаков приставил его к государственному преступнику, и Стенька доблестно охранял связанного Соболева, пока по приказу дьяка не сдал его стрельцам, а те не отвели в подземелье.