Текст книги "Государевы конюхи"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 74 страниц)

– Вот где-то тут он и живет, – сказал Данила, показывая рукой в направлении Солянки.

– Тут, – точно определил Одинец. – Ну, благословясь!

И стал мерно бить кулаком в ворота. Сразу же отозвался кобель. Ему, бедному, днем досталось – должно быть, все еще не успокоился.

– Кого нелегкая несет? – раздался некоторое время спустя очень недовольный голос.

– Трещалу позови! – велел Одинец.

– А кто по его душу?

– Скажи – Аким Одинец!

Кудрявое словосочетание было ответом. Человек за высоким забором до такой степени удивился, что повторил свою словесную загогулину несколько раз, как бы пытаясь при ее помощи убедить себя, что Одинец ему не снится.

– Да пойдешь ли ты наконец, песья лодыга?! – рявкнул Тимофей.

Тогда лишь изумленный человек поспешил к крыльцу.

– Если и Трещала на радостях очумеет, хороши мы будем, – заметил Богдаш.

Очевидно, и тот не сразу поверил, что к нему такой гость пожаловал. Во всяком случае, к калитке Трещала вышел с фонарем, чтобы убедиться, что глаза его не обманывают и перед ним – его вечный противник и заклятый враг Одинец.

– Ишь ты! – воскликнул он, отворив калитку и светя в лица гостям. – А вы кто таковы?

– Мы Аргамачьих конюшен конюхи, – строго сказал Тимофей. – И велено нам розыск вести, а кем велено – сам догадывайся.

– Сколько вас – трое, четверо?

– Нас четверо, Одинец с нами – пятый. В дом позовешь? Или у ворот толковать станем?

Трещала призадумался.

– Да что их в дом звать? – подал голос тот его товарищ, что за ним бегал. – Это ж Одинец!..

– Заткни пасть, – кинул через плечо Трещала. – Умный выискался…

Он действительно был в недоумении – как поступать? Звать врага в дом? Блинами угощать?.. Может, и хлебного вина ему налить?

Сам Трещала сейчас был безупречно трезв – перед завтрашним боем выгнал из себя хмель. Данила диву дался – что с человеком трезвость творит! Неужто этот строгий молодец и есть тот расхристанный питух с багровой переносицей и капустной повязкой заместо шапки?

– И ты – атаман, и он – атаман, у каждого своя стенка, – пришел на помощь Тимофей. – А дури промеж вас накопилось немерено. Сесть бы и хоть часть той дури разгрести.

– Ты, может, не знаешь, а обиды у нас жестокие, – сказал Трещала. – Начнем перебирать – распалимся. Ты, что ли, нас удержать сможешь? Или ты?

Это относилось к Желваку. Данилу же боец явно не признавал.

– Вот он-то как раз и сможет, – ответил Одинец. – Он мне Соплю едва насмерть не зашиб. А Сопля – боец ведомый.

– Чего ж они не поделили? – Трещала был и удивлен, и встревожен. Чтобы Одинец по-приятельски держался с человеком, который накануне завтрашнего боя едва не лишил его надежи-бойца – это что ж такое должно было стрястись?

– Да мертвое тело делили, – сразу перешел к сути дела Богдаш. – Промеж вас, Трещала, еще и покойник затесался. Так что зови в дом, сажай за стол – правды докапываться будем.

И подтолкнул тихонько в бок Одинца, давая ему понять, что конюхи в этом деле все же на Одинцовой стороне.

Тот, лишенный поддержки быстро соображающего Сопли, буркнул «угу».

– Что еще за мертвое тело? – Трещала, это было сразу заметно, за грубым голосом пытался скрыть волнение.

– Коли ты Приказа тайных дел розыск еще будешь у ворот морозить, то мертвых тел в этом деле точно прибавится! – сердито заявил Богдаш. – Веди в дом, там будем покойниками заниматься.

С большой неохотой Трещала отступил, оставив калитку открытой, и пошел к крыльцу, а Одинец и конюхи – за ним.

– Хорошо бы там, в доме, и Томила сыскался, – шепнул Данила Тимофею. – Сразу бы все и прояснилось!

Но Томилы в горнице не оказалось.

– Скомороха своего куда девал? – спросил после того, как снял шапку и перекрестился на образа, Тимофей.

– А по скоморошьему делу отпустил. Тут у него с кем-то свара вышла, гусли разбили, нужно было новые добывать, да накры он кому-то обещал, где-то у нас тут поблизости медвежьей потехой боярина тешат, а плясовых медведей тоже под накры выводят. Ну, садитесь, что ли, на лавку!

Конюхи чинно сели под окном, Одинец поместился на отдельно стоящем стуле, Трещала сел за стол, так, чтобы всех видеть. Несколько помолчали.

– Искали мы одну вещицу, а отыскали покойника, – начал Тимофей. – Вы, молодцы, раньше бойцов без смертоубийства делили, а теперь и до прямого разбоя докатились. Дельце это завтра же явным станет.

– Да кого убили-то?

– Перфилия Рудакова пришибли, знаешь такого?

– Перфишку-то?!

Данила, как было условлено раньше, молчал, да примечал. Он приметил, что Трещала едва не вскочил из-за стола, что кинул взгляд на дверь, точно ждал из-за двери подмоги.

– А теперь говори, Аким, как у вас парня свели, – велел Тимофей.

– Да сам он у меня бойца свел! – возмутился Трещала.

– От вас к нам один только Квасник перешел, и никто его не сманивал, он сам так решил! Бугая своего у ямщиков ищи! А ты велел Перфишке Рудакову свести у нас парня.

– Что еще за сучий выкормыш?

Одинец неторопливо рассказал про здорового детину, отысканного Рудаковым где-то в муромских лесах и привезенного на Москву с тем, чтобы за подходящие деньги отдать его в стеночные бойцы.

– И он того парня держал при себе, пока мы в Хамовники не перебрались, чтобы стенку сводить, и тогда он его к нам привел, и деньги взял, и парень у нас сколько-то прожил. А потом Перфишке пришло на ум, что от тебя он за парня больше получит, и он с кем-то из вас сговорился, то ли с Томилой, то ли…

– Никто со мной не сговаривался!

– Выходит, с Томилой, – весомо сказал Тимофей. – Ради Христа, не вскакивай, дай человеку договорить.

Трещала громко вздохнул.

– И Перфишка пришел за парнем как бы по другому делу, на ночь глядя, а сам его тайком и свел со двора. Наш хозяин, ткач Клим Бессонов, сам видел, да только не понял сразу. И парня к тебе отвели…

– Да я-то тут при чем? – возмутился Трещала. – С Томилы спрашивайте, он с Рудаковым сговаривался, меня при том не было! И не знаю я, где тот парень, а на моем дворе его не было и нет, вот те крест!

Он перекрестился, но Одинец вряд ли поверил, а конюхи призадумались…

– Вы парня припрятали! – сказал Одинец. – Вы его до последних дней держите и тогда выпустите, когда иные бойцы покалечены будут, и те, кто за вашу стенку об заклад бился, в проигрыше не останутся! Вот что вы, сучьи дети, затеяли! И вы кого надо предупредили, что есть у вас богатырь, в нужную минуту выйдет на лед!

– Да чтоб мне тут же на месте провалиться, коли я знаю, где тот Нечай!.. – воскликнул Трещала.

Порой с Данилой случалось – чуял ложь каким-то внутренним слухом. Сейчас же он лжи не чуял. Очевидно, Трещала и впрямь не знал о Томилиных затеях. Тут же вспомнилось, что в последние перед Масленицей дни он пил не то чтобы без просыпу, но знатно. Сейчас, приведя себя в христианский образ, он был благообразен, ровненько расчесан, даже красив, но Данила его запомнил ошалевшим с похмелья, идет по двору – а с башки капустные ошметки летят…

– А что, Аким, он, может, и правду говорит! Нарочно велел парня в таком месте спрятать, чтобы самому не знать, и тогда он хоть Евангелие целовать будет – не знаю, да и все тут! – догадался Тимофей. – Хитер ты, да мы-то хитрее!

– Что же, мне крест целовать?

– А целуй!

Из-под сорочки Трещала вытащил большой серебряный крест и прижал к губам.

– Не приводили ко мне чужих парней, Господь свидетель! Своих хватает! Вон Гордей-целовальник к нам перешел – слышишь, Одинец? Было нам кого в чело ставить! Да и Перфишка к нам четвертый день носу не кажет!..

Выпалив это, Трещала понял, что сморозил глупость. Он откровенно признался, что замешан в какие-то темные Перфишкины дела с большими закладами.

– И не покажет, – опять вмешался Озорной. – Перфишка за парнем приходил не один, а то ли с Томилой, то ли с кем другим из твоих бойцов. И нужен был вам Перфишка лишь затем, чтобы парня вывести – тот ведь на Москве одного лишь Перфишку и знал. А потом святым кулаком да по окаянной шее! И нет больше Перфишки, и платить ему незачем…

– Да разве я из ума выжил, чтобы Перфишку Рудакова губить! – воскликнул Трещала. – Да мы с Перфишкой душа в душу, как родные братья, были!

Конюхам было мало дела о причинах такого братства. Они шли совсем по иному следу. Испугавшись, что Тимофей сейчас начнет допытываться о тайных делах Трещалы и Перфишки, Данила принялся искать ногой под столом Тимофеев сапог, чтобы нажать посильнее. Но старший товарищ и сам был не промах.

– А коли вы были как братья – что же Перфишка не к тебе того муромского парня повел, а к Акиму?

– А у него спроси!

– На том свете разве! – отрубил Тимофей. – Данила, говори ты.

– Перфишка к тому из атаманов хотел парня отвести, который старого Трещалы наследство получил. Он среди вас, бойцов, околачивался и многие ваши тайны знал! – воскликнул Данила. – И он сперва полагал, что наследство Одинец получил. А твой скоморох Томила убедил его, что наследство – у тебя!

– Нет у меня дедова наследства! – еще не разумея, что конюхам известно слишком много, отвечал Трещала. – У него и добра-то не было, домишко один да два лубяных короба тряпичной казны! А нас, внуков, четверо! Какое там наследство, смех один!

– Тьфу! – Тимофей начал сердиться. – Устал я вранье слушать! Что, братцы, не начать ли с самого начала? Данила, с первого мертвого тела начинай!

– Да что я вам – Разбойный приказ?! Что вы ко мне с мертвыми телами лезете?! – Трещала даже вскочил.

– Погоди прыгать, – буркнул Одинец. – Мне тоже охота до правды докопаться.

– А вздумаешь кого позвать – языком подавишься, – твердо пообещал Богдаш.

Семейка же молча встал и прислонился к дверному косяку.

– На Тимофея-апостола отыскали на Красной площади, на торгу, в распряженных санях мертвого парнишку, и у него за пазухой была деревянная книжица, не по-нашему писанная, – начал Данила, невольно сбиваясь на слог приказных столбцов, по которым и узнал о подробностях. – Книжица в пядень с небольшим длиной, в вершок толщиной… А паренька того никто на торгу не признал, и его снесли в Земского приказа избу. И то был Маркушка, старого Трещалы правнук, что вместе с ним жил и за ним смотрел. А книжица – старого Трещалы наследство!

– Знать не знаю про деревянные книжицы! – сразу заявил Трещала.

Одинец же, которому, коли верить покойному Перфишке, надлежало стать законным наследником, хмуро уставился в пол. Не умел Одинец врать – да и только!

Тимофей глянул на Одинца и усмехнулся.

– Про девку, Данила, сказывай!

– И нам, конюхам, велено было ту деревянную грамоту сыскать. И мы подрядили девку одну, чтобы в приказную избу наведывалась и вызнавала, не приходил ли кто за парнишкой… – Данила сообразил, что не сказал главного – как грамоту отняли у подьячего Земского приказа, и запнулся.

– Ты говори, говори… – подстегнул Тимофей.

Семейка же, что-то подметив, беззвучно засмеялся. Данила даже брови свел, вглядываясь в лицо товарища, – что его развеселило? И вдруг понял! И Трещале, и Одинцу незачем было слушать, как неизвестные налетчики выкрали грамоту. Они это прекрасно и сами знали, потому и не задали необходимого, казалось бы, вопроса!

– И девка оказалась смышленая – тех, кто мертвое тело выкрал, выследила! – с неожиданным для самого себя весельем сообщил Данила. – И нам тот двор указала, куда тело увезли, и потом туда пробралась, и донесла, что тело-де выкрали по просьбе скоморохов, что это был их парнишка, и мы ей поверили…

– Это ты в Томилу, что ли, метишь? – догадался Трещала. – Так мало ли скоморохов на Москве?! Перед Масленицей-то все ватаги сюда тянутся!

– Да ну тебя с твоим Томилой! – оборвал его Богдаш. – Знай помалкивай!

– И оказалось, что никаких парнишек скоморохи не теряли, не хоронили, так что девку нашу на том дворе, куда тело свезли, перекупили! И, как врать, научили, – завершил Данила. – Что дальше-то говорить, Тимоша?

– Да ты уж все сказал, – Тимофей повернулся к Одинцу. – Что молчишь, Аким? Это ведь на твой двор парнишку привезли! Это ведь ты девку перекупил! Это из-за тебя мы столько времени потратили на скоморохов!

– Вот она, правда-то, и вылезла! – завопил Трещала. – Я-то уж не знал, не ведал, какому святому свечки ставить! Простите меня, молодцы, не знаю, как звать-величать!

Он выскочил из-за стола и размашисто поклонился конюхам в пояс, всем четверым.

– Рано радуешься, Трещала, – осадил его Тимофей. – Пусть сперва Одинец скажет, так ли дело было.

Одинец молчал, словно воды в рот набрал.

– Нам, Аким, до мертвых тел дела нет, пусть с ними Земский приказ разбирается, – сказал Богдаш. – Ты уже слышал – мы деревянную грамоту ищем. Перфишкино тело твой Сопля, поди, уже до Твери с перепугу довез! Мы никому не скажем, под чьим забором тело валялось. Кто чьего бойца свел – тоже докапываться не станем. Ты только растолкуй нам, для чего ты тело выкрал да на скоморохов дельце свалил?

Одинец, сидя на стуле, стал сгибаться, словно бы норовя лечь лицом на колени.

– А для того и выкрал, чтобы меня подставить! – вместо Одинца отвечал Трещала. – Маркушка-то мне родня! Его мать, Арина, ко мне за сынком присылала! А я-то ни сном ни духом! С сестрами, с братьями поссорить меня хотел! Чтобы вся Москва говорила – он-де, Трещала, родню свою обижает!

– Аким! Ты оправдаться можешь? – строго спросил Тимофей. – Ведь мертвое тело только тому могло понадобиться, кто знал про деревянную грамоту!

Ответа не было.

– Голубчики мои! Доброхоты мои! – выкрикивал Трещала. – Да ведь вы мне его с головой выдали! Век за вас Бога молить стану!

– Успеешь помолиться! – отмахнулся от него Тимофей. – Ты бы лучше с дедовым наследством нас не путал!

– Да вот те крест – нет у меня никакой грамоты! Хоть весь дом обыскать – нет!

Трещала перекрестился, выдернул из-за пазухи гайтан с крестом и поцеловал, а конюхи переглянулись – и точно ведь, обыскали – нет!

Неожиданно Одинец вскочил и бросился к двери.

Горница была невелика, весу в Одинце столько, что он бы эту дверь с косяком вместе вынес, и он сам это прекрасно знал. Тихого Семейку же, стоявшего у косяка, боец просто не принял в расчет – таких он одной левой десяток мог уложить играючи.

Но Семейка, посторонясь, мгновенно оказался у Одинца за спиной, ухватил двумя руками его правую и завернул назад, добравшись одновременно сильными пальцами сквозь рукав до локтя. Здоровый мужик, взревев, рухнул на колени.

– Учись, свет, пока я жив, – сказал Семейка Даниле, удерживая Одинца без особой натуги. – Не одни кулаки-то дело решают.

– Пусти его, – велел Тимофей. – Не позорь мужика. Впредь умнее будет.

Одинец встал.

– Ну, что привязались?! Ничего я не знаю! Никаких девок не перекупал! Вот те крест! – Одинец перекрестился на образа. – Сдохнуть мне, коли я с Рождества хоть с одной чужой девкой словом обменялся!

Тимофей с Данилой переглянулись.

– Но ведь девка наша к тебе на двор приходила? Ее ни с кем не спутаешь – она ростом выше тебя самого! – напомнил Данила.

– Да что я – на девок глядеть стану? У меня дома три, женка нарожала да и сама не рада! Не знаешь, куда от ихнего гомона и сбежать!

– Может, твой Сопля с ней дело имел и ее перекупил? – догадался Богдаш.

– Кабы он на дело деньги потратил – мне бы сказал! Мы деньгам счет ведем, чтобы после Масленицы по-честному делиться!

– Так с чего бы нашей девке нам врать, будто тело к тебе на двор привезли, а выкрадено для каких-то неведомых скоморохов? Мы ее знаем, она и сама со скоморохами дружбу водит! Твоего Томилу уж точно знает – он в ватаге у Настасьи-гудошницы, а Настасья ей подружка! – воскликнул Данила.

– Так, может, это Настасья нам всем врет? – перебил Тимофей. – Настасья-то скоморохов покрывает! И она Авдотьицу перекупила!

– Да ее в те поры и на Москве не было! – вступился за куму Данила.

– Так кто ж ее, стерву, перекупил? – задал разумный вопрос Богдаш.

– И еще – КОГДА ее перекупили? – уточнил Семейка.

– И верно! – Тимофей треснул кулаком по столу. – Ведь она сколько раз в приказную избу бегала, прежде чем нас в Хамовники потащила?!

– Неужто приказные? – изумился Данила.

Видя, что конюхи затеяли какой-то свой малопонятный спор, Трещала притих, а Одинец и по природе был неразговорчив. Они лишь глядели озадаченно, а тем временем нить розыска потянула в каком-то вовсе неожиданном и нелепом направлении!

– Ведь коли та окаянная Авдотьица Земским приказом перекуплена – так она знаешь что сотворить могла? – Богдаш поднял палец вверх и на роже изобразил тревогу пополам с ужасом. – Она могла высмотреть, кто тогда вывез мертвое тело, правду сказать подьячим, а они ее научили, как нас обмануть! Ведь мы бы и без нее в конце концов могли дознаться, что тело пропало. Вот она и поволокла нас в Хамовники, и забрела в первый попавшийся двор, а потом и доложила – мол, для скоморохов тело выкрадено, за скоморохами гоняйтесь, голубчики мои! А это Одинцов двор оказался!

– Погоди, Богдаш! – Семейка поднял перст. – Коли она нас обманула – значит, приказные знают, где тело! Значит, они могли и по следу пойти, и тех воров поймать, и от них хоть чего-то добиться! А они все вокруг Печатного двора мыкались!

– Они сразу двумя дорожками бежали, – проворчал Тимофей. – И в печатне гонца из Немецкой слободы заманивали, и с мертвым телом разбирались…

– Да коли разобрались бы, коли бы грамоту сыскали – нас бы дьяк тут же отозвал! – воскликнул Богдаш. – Ведь кто тело выкрал, тот и грамоту отнял, потому что тело с грамотой связано!

– Так, выходит, Одинец с братией в этом деле ни при чем?! – сообразил Данила. – Коли он тела не вывозил?

– Ну, это теперь только Авдотьица сказать может, – заметил Семейка. – Она одна их и видела. Коли не соврет…

– Так поди ее найди! – возразил Богдаш.

– Аким! Ты за телом в избу приходил или не ты? – строго спросил Тимофей. – Коли не ты – так наш розыск с самого начала не тем путем шел! И кто Авдотьицу перекупить мог – заново выяснять надобно!

– А кому это было выгодно, чтобы нас со следа сбить? – не дав Одинцу ответить, спросил Данила. – Тем ли, кто с бойцами связан?

– Дозвольте слово молвить! – Трещала поднял руку. – Вокруг нас, бойцов, много суеты бывает. И из-за нас именитые купцы да князья друг дружке в бороды вцепляются. Что, Одинец, не было такого?

– Да год назад насилу Белянин-купец с Андреем Калашниковым к Троице помирился, – припомнил Одинец.

– У них заклад больно велик был поставлен, да кто вести переносил – малость переврал. Так, может, ваша девка догадалась, что тело к бойцам отношение имеет, и знакомому купцу про то донесла? – продолжал Трещала. – И тот купец ее научил?

– Купцу-то тело для чего? – удивился Тимофей.

– А клин промеж нас вбить – а, Одинец?

И разумно, и подозрительно звучали эти слова.

– И еще что, Тимоша, – добавил Семейка. – Тот, кто Авдотьицу перекупил, – не дурак был, знал, что мы тот двор, куда она заскочила, проверять будем. Она нарочно нас на кулачных бойцов навела. Кто иной мог бы так кулаками в этом деле размахаться, коли не бойцы? И сторожа при мертвых телах шарахнули, и приказных прибили? А?..

– Но куда ж тот купец, или кто он там, мертвое тело девал? Оно-то ему для чего? – Данила видел, что опять концы с концами не сходятся. – И все равно ж ему тело без грамоты досталось! Грамоту-то еще раньше вынули!

– Послушай, Данила! Когда ты в последний раз Авдотьицу видел?

Данила принялся считать дни, и вышло, что задолго до Масленицы. И вспомнилось общее беспокойство – не стряслось ли с девкой беды?

– Ну, молодцы, пока вы свою беглую девку не сыщете, вам и того дедова наследства не видать! – развеселился Трещала. – Как найдется – дайте мне знать! Я все ж таки прямой наследник!

В довершение общего смятения на дворе раздался песий лай.

– Еще кого-то нелегкая несет! – Трещала встал и вышел в сени, откуда можно было попасть в другую горницу и вниз по лестнице – в подклет. – Эй! Бажен! Сходи, встреть гостя! Гляжу, лихо мы сегодня Масленицу празднуем – гости так и ломятся!

– Так идем мы к Гордею блины есть или не идем? – отозвался Бажен. – Дарьица с Ильинишной еще засветло пошли, а мы никак не соберемся!

– Вот сейчас всех дорогих гостей выпроводим – да и сами со двора долой!

Бажен поспешил к калитке, Трещала в сенях, приоткрыв дверь на крыльцо, ждал. Скоро послышался голос, причем в горнице слов не разобрали, Трещала же все расслышал.

– Скажи ей – нет тут Томилы, сами обыскались!

Опять от калитки что-то прокричали.

– Скажи – гусли тут одни лишь валяются, сломанные, их только на растопку! А других гуслей он не приносил! Так и скажи да гони ее прочь!

Данила вскочил.

– Кого это – прочь?

– Женка какая-то ищет Томилу, говорит, гусли уволок, а они ей и самой надобны… – Трещала хотел было продолжать, да не вышло – с такой быстротой парень сорвался и вылетел в сени. Отпихнув бойца, он едва не скатился по ступеням и понесся через двор с криком:

– Стой, кума, стой!

– Так вот кто пожаловал! – воскликнул Богдаш. – Ну, наконец хоть что-то прояснится!

– Сейчас он ее сюда за косу притащит! – со злодейской радостью добавил Тимофей.

Один лишь Семейка с сомнением покачал головой.

Он-то и оказался прав.

Данила стрелой долетел до калитки и выскочил на улицу.

Настасья стояла у саней, держась за оглоблю.

– Куманек? Тебя-то каким ветром сюда занесло?

– А тебя, кумушка?.. – Данила, как ни пытался, не мог собрать рот, не мог избавить губы от счастливой улыбки.

– А я дармоеда своего, Томилу ищу. Мало того что всех нас подвел, Лучку сманил, так еще и на гусли наши покусился! Гусли, вишь, ему понадобились! Самим нужны!

– Он гусли стянул или Лучка?

– Может, и Лучку за ними спосылал. Но Томилу тоже на Неглинке видали. Доберусь я до него! Давно пора! А точно ли его у Трещалы нет?

– Точно нет! Не прячется! – подтвердил Данила. А что еще сказать девке – не знал.

– Ну, прости, куманек, – недосуг! – Настасья шагнула в санки. – Или прокатиться желаешь?

– Постой! – Данила ухватил ее за руку. – Дельце есть!

– Да когда ж ты меня без дельца-то, просто так в обнимку схватишь? Вечно тебе от меня чего-то надобно! То ему вызнай, другое растолкуй! – Настасья шутила, однако ж в этой шутке была некоторая обида, очень Данилиному сердцу приятная.

И рад бы он был доказать Настасье, сколь глубоко она ошибается, и никак в этот вечер не получалось – на сей раз между ними стояли загадочные шашни и плутни Авдотьицы…

– Помнишь, просил я тебя про Авдотьицу разведать?

– Просил – было такое. И я твоей милости доносила, что Авдотьица жива, здорова, в Хамовники бегать повадилась!

– Как это – в Хамовники бегать повадилась? Ты иначе сказала!

– А как я могла тебе иначе сказать? Мне Федосьица говорила, а той – Феклица… А чем тебе Хамовники не полюбились?.. – Тут Настасья сообразила. – Погоди! Ты с Трещалой, что ли, подружился? А в Хамовниках – Акимка Одинец? С ума вы, конюхи, что ль, сбрели? Какое вам дело до их бойцовских свар?

– Так Авдотьица к Одинцу бегала?

Дело становилось все загадочнее.

– Ох, что-то я не то тебе сказала! – впервые, сколько Данила знал Настасью, она растерялась.

– Нет уж, кума! Ты все как надобно сказала! – Данила возвел глаза к небу, в голове все отчетливее обозначились взаимосвязи этого запутанного дела. – Трещала-то крест целовал, что грамоты у него нет, а Одинец-то отмолчался! Точно – у них с Соплей бесова грамота!

– Да Авдотьица-то при чем?

– Сам не пойму! Однако она, сдается, убийцу выгораживает! Того, по чьей милости парнишка в санях замерз! И не удивлюсь, коли и того, кто Перфишку Рудакова насмерть пришиб!

– Постой, куманек, постой! Ты что такое плетешь?

– А то и плету, кума! Теперь мне многое ясно сделалось! Завтра же утром иду к дьяку Башмакову! Пусть велит выемку у Одинца сделать! И тогда уж не мы – тогда Земский приказ все дела забросит, Авдотьицу ловить станет! И сперва пусть она расскажет, как дело было, а потом и Одинец с Соплей в грехах каются! Нужно будет – с пристрастием их допросят!

– Да погоди ты, не голоси! – Настасья, как стояла одной ногой в санях, потянулась закрыть куму рот ладонью, да не удержалась, и он сам же ее подхватил, невольно обнял покрепче.

– Ты мне Авдотьицу не выгораживай! Слыханное ли дело – чтобы девка с Неглинки два приказа за нос водила!

Настасья расхохоталась.

– Ох, кабы ты знал! – еле выговорила она. – Ох, кабы знал!..

– Да что это с тобой?

– Ох, не могу!.. Ох, Данилушка!.. Кабы ты только знал!..

– Да что мне знать-то надобно? Я и сам догадался – Авдотьица Одинца покрывает, и грамота у него!

– Какая грамота?

– Да деревянная же! Которую два приказа, тайных дел и Земский, с Тимофея-апостола по всей Москве ищут!

Настасья окаменела.

– Вот ты во что ее впутать хочешь? В розыск Приказа тайных дел?..

– Сама она во что не надо впуталась.

– Ну, куманек… Одно тебе скажу – не виновата Авдотьица.

– Покрываешь?

– Не веришь?

Только что обнимались они, а теперь уставились друг на друга с яростью, как если бы, разогревшись бранными словами, собрались на кулачки биться.

– Не верю, кума!

– А коли докажу?

– Говорить ты складно умеешь! Башмаков – и тот заслушался!

– А что тут говорить! Садись в сани – да и поехали!

– Куда?

– Увидишь!

* * *

Хмур и угрюм был земский ярыга Степан Аксентьев, выйдя с утра на торг.

Некая добрая душа донесла Деревнину, что видели-де Стеньку в неурочное время на льду, что схлопотал-де в ухо… Стенька клялся и божился, что это – наваждение и околесица, показывал с виду совсем целое и нетронутое ухо. Деревнин же, зная подчиненного, его словам веры не давал.

И потому Стенька решил немедля выслужиться. Добежать наконец до Ивашки Шепоткина, волком ему в глотку вцепиться, зубами выгрызть из него признание – куда подевались Перфилий Рудаков с Нечаем!

Но Масленица, словно обидевшись на Стеньку за такую злость, принялась встревать поперек.

Над торгом встал дымный столб, завизжали бабы – занялся крытый лубьем шалаш. Нужно было бежать, орать, пихаться, размахивать дубинкой, гнать полупьяный люд за ведрами и за водой. Не успели погасить – в другой стороне насмерть сцепились два сбитенщика. Разняв их и охрипнув, кричавши, Стенька унюхал еще дым и, не соображая, понесся разбираться. Оказалось, дым был вполне законный, из харчевни. Харчевня от старости ушла в землю, топили ее по-черному, дыму и положено было выходить в окна… Потом толпа опрокинула палатку, где пеклись пшеничные оладьи, и тоже пришлось наводить порядок. До вечера не знал ярыжка покоя и уж мечтал, чтобы заблаговестили церковные колокола, давая знак торговому люду убираться прочь.

Измочаленный, очумелый Стенька подошел к приказному крыльцу, мечтая о том, чтобы сесть на лавку и перестать думать. Но и этого не удалось.

– Слышь, молодец… – окликнули Стеньку из толпы.

Он обернулся и увидел невысокую ладную девку.

– Ты ярыга Степан Аксентьев будешь? – осведомилась она.

– Да вроде я! А ты?..

– Дельце у меня к тебе, – девка поманила его в сторонку и достала из рукавицы темный комочек, дала ему развернуться – и Стенька увидел старые костяные четки. – Узнаешь, что ли?

Стенька вгляделся – точно, они, и синие бусины поблескивают.

– Стало быть, тебя…

– Она и прислала. Вот что, молодец, сказать велено: быть бы тебе ближе к полуночи там, где уж раз вы с Авдотьицей стаивали.

– У белянинского двора, что ли? – догадался Стенька.

– Да тише ты! Оденься потеплее. Никого с собой не бери! Еще Авдотьица передать велела – этой ночью ты все узнаешь, что тебе надобно!

– А как я…

– Она сама там тебя высмотрит, – пообещала девка и спрятала четки обратно. – Ну, оставайся с Богом, а я побегу!

Стенька догонять не стал, а даже повернулся в другую сторону – словно бы ему до той девки дела нет. Но радость взыграла! Все неприятности разом затмила! Не иначе, Авдотьица, решив покончить со своим малоприятным прошлым и стать верховой мовницей, наведет его на треклятых конюхов и деревянную грамоту разом!

Как Стенька дожил до полуночи, он и сам бы объяснить не мог. Каждую минуту считал, хотя и забрел сперва к Деревнину, словно бы доложить о ночной вылазке, а на деле – протянуть время и поесть блинов, хотя и потащился Бог весть куда, к Успенью, что на Могильцах, где жила родная тетка и тоже в любое время угощали блинами. Москва гуляла! Обычно свет гасили сразу после ужина, и улицы тогда же делались пустынны, сейчас же народ колобродил, шатался, песни распевал, и ладно бы простой народишко – у бояр и князей вовсю гуляли! Даже боярыни с боярышнями шумно веселились – в больших сенях многих белокаменных домов нарочно вешали качели на обшитых красным бархатом веревках, с мягкими сиденьями, и девицы с молодыми женками, качаясь, допоздна пели песни.

Время Стенька узнавал по перекличке сторожевых кремлевских стрельцов – они каждый час заводили свое вековечное, с башни на башню: «Славен город Москва-а-а! Славен город Каза-а-ань!» Подозревая, что в масленичные ночи возможны всякие недоразумения, Стенька решил прийти загодя.

Явившись в указанное место и никого не найдя, он встал неподалеку, так, чтобы его было видно. Не зная, сколько придется торчать, Стенька занялся обычным для всякого ожидающего делом – принялся читать молитвы. Он, как и многие москвичи, измерял и время, и даже порой расстояния в «Отче наш». И душе спасение, и делу польза! Особенно этим увлекались бабы, которым для их стряпни нужна была определенность.

На десятом «Отче наш» в створе улицы появились сани, подкатили, крепкий возник встал, задрав башку, и тут же на снег выпрыгнули двое – Авдотьица и невысокий мужичок в тулупе с поднятым воротом. Даже если бы ночь не выдалась лунной – Стенька признал бы девку не только по богатырскому росту, но и по лицу. Мужичок же старательно прятал рожу.

– Пришел, свет? – радостно спросила Авдотьица. – Ну, пойдем, благословясь!

Она повела Стеньку к забору белянинского двора. Было слышно, как в доме, стоявшем, кстати, довольно далеко от того забора, гуляют гости. Купец затеял званые блины, собрал, надо полагать, всю родню, и гулянье могло затянуться надолго. Стенька немного позавидовал купцам – их-то, пьяненьких, разведут по теплым покоям да и уложат на перинах, а он, грешный, хоть и поел сегодня блинов вволю, однако был затем выпровожен на мороз…

– Погоди-ка… – прошептала Авдотьица, прислушиваясь. – Коли что – ты за порядком смотришь…

– За каким порядком?..

– Ч-ш-ш-ш…

Вдоль забора шел человек с палкой и постукивал о заборные доски. Очевидно, он услышал скрип снега и на что-то там быстро вскарабкался. Над высоким забором появилась короткая курчавая борода торчком, а потом и темное пятно рожи, увенчанное остроконечным колпаком.

– Кто тут бродит?! – медвежьим голосом спросил этот человек. – Вот спущу кобелей!

– Ты сторож здешний, что ли? – вопросом же отвечал Стенька.

– Сторож. А вы кто таковы?

– А я Земского приказа ярыга Аксентьев! – гордо объявил свое звание Стенька. – Или не видишь – вон они, буквы! «Земля» и «юс»!