Текст книги "Государевы конюхи"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 74 страниц)

Помянув ярыжку подходящим словом, Деревнин отъехал в сторонку и устроился ждать. Он понимал, что карманных часов в Стенькином звании не полагается, что опоздание вполне естественно, и все же был сильно недоволен. Того гляди, появятся те, кого они уговорились выследить, – и что тогда?

Только теперь подьячему пришло на ум, что место встречи нужно было назначить иное!

Он отъехал еще подальше, но так, чтобы видеть вход в храм и паперть. Если бы он знал, откуда появится непутевый ярыжка, то двинулся бы навстречу! Но Стенька этого ему, разумеется, не сообщил.

– Бог в помощь! – услышал вдруг за спиной Деревнин.

Он повернул голову и увидел знакомое лицо.

К нему подъехал невысокий, но крепкий мужичок на кауром коне и в каком-то буром кафтанишке. В иных обстоятельствах Деревнин бы охотно пожелал Божьей помощи этому человеку, но сейчас приветствие его смутило, поскольку подъехавший был конюхом с Аргамачьих конюшен по имени Тимофей и по прозванию Озорной.

– И тебе! – отвечал несколько свысока Деревнин.

Все-таки конюх, пусть даже стряпчий конюх, не чета подьячему.

– Далеко ли собрался, Гаврила Михайлович? – спросил Тимофей. – Коли по пути, можно бы и вместе. Дороги-то неспокойные. Мы бы и проводили.

– А ты, Тимофей, куда собрался?

– Да я вот с товарищами по Троицкой дороге поеду. Вот и они!

Деревнин увидел как раз тех, кого они со Стенькой собирались выслеживать: конюшонка Данилку, известного ему в лицо по делу княжича Обнорского, и Семейку Амосова, который тоже был в Кремле личностью многим знакомой. Конюшонка, видать, прихватила скорбь зубовная – рожа была обмотана суконным лоскутом, прикрывшим часть правой щеки и даже угол рта, узел пришелся над левым ухом и концы лоскута заячьими ушами торчали из-под шапки.

Эту предосторожность выдумал Озорной – коли где-то поблизости Гвоздь, знающий Данилку в лицо, околачивается, то лучше его, вора Гвоздя, понапрасну не смущать…

Семейка на вороном бахмате подъехал ближе.

– Бог в помощь, Гаврила Михайлович! – поздоровался и он. – А что, далеко ли собрался?

– Да нет, недалеко, – не зная, что и соврать, буркнул Деревнин.

– Я ему толкую – коли по пути, поехали бы вместе, – сказал Тимофей.

– Гаврила Михайлович! – обратился к подьячему Семейка. – А ведь тебя нам Бог послал! Коли дело у тебя не шибко спешное – поезжай с нами! А потом мы тебе пособим – коли что куда доставить нужно или, наоборот, привезти – съездим, привезем! Мы недалеко собрались, у нас дельце на Троицкой дороге. И коли Бог удачу пошлет – хорошо, чтобы человек из Земского или Разбойного приказа с нами был и все своими глазами видел.

– Да мне-то недалеко… неподалеку тут… – мысленно посылая Стеньку в пекло, отвечал Деревнин.

– А коли недалеко – что же ты, Гаврила Михайлович, как в военный поход собрался? – спросил Тимофей. – Епанча у тебя, гляжу, как у нас, у конюхов, – толстенная и олифленная, такую ни ветер, ни ливень не прошибут! Где брал-то?

И, не успел Деревнин слово молвить, конюх приподнял край епанчи.

– Ого! Да ты при оружии?!

– Нишкни!.. – взмолился подьячий, а тут и Данилка подъехал.

– Ну, что я говорил? Это они с тем земским ярыжкой на нас зуб точат! Это они нас выслеживают! Я как его увидел – понял!

Не то чтобы у Данилки были основания так говорить, нет же! Но он чувствовал со стороны Стеньки такую недоброжелательность, что невольно ждал от Земского приказа неприятностей. Опять же – Стенька-то знал, что скрыться с белянинского двора скоморохам помогли конюхи, однако никто из Земского приказа на Аргамачьи конюшни с расспросами не являлся. Стало быть, сведения эти подлый ярыжка приберег для собственного употребления. И, возможно, принялся просто-напросто следить за конюшнями!

– Верно ты говорил, – одобрил Тимофей. – Вот и доказательство. Поедешь, стало быть, с нами, Гаврила Михайлович! Негоже тебя тут оставлять.

– Да вот те крест – на что ты мне, Тимофей, сдался?! – искренне отвечал подьячий и перекрестился. – Отпусти душу на покаяние! Дельце у меня!..

– Вот ведь приказный крючок! – не удивился, а скорее обрадовался Тимофей. – Ловко извернулся! Я-то тебе и на черта не сдался – вот кто тебе нужен!

И указал на Данилку с Семейкой.

– Тихо, братцы, идет!.. – увидев вдали Третьяка, Семейка заторопил товарищей убираться от церкви куда-нибудь подальше.

– И коней ведет, – добавил Данилка, хватая за повод коня, на котором, как крепостная башня, громоздился в своей епанче Деревнин.

– Ну – к Огапитову, что ли? – Семейка подтолкнул бахмата каблуками.

Стеречь Деревнина доверили Тимофею – он во всем этом деле еще мало что разумел, он ночью под забором не околачивался и с мужичищем-медведищем не воевал, опять же – он самый старший, нужно же подьячему почтение оказать!

Деревнин сперва ругался и грозил страшными карами. Но меру знал – от Земского приказа-то государю одни огорчения, а конюхи у него в любимцах ходят. И поди знай, что они на самом деле затеяли! Не тайное ли распоряжение выполняют, из тех, от которых на бумаге следа не остается, разве что пишется в отчетах: и по твоему государеву велению сделано? Уж больно наглы…

Опять же – коли у них намерение взять клад боярина Буйносова, то не увязано ли сие с какими-то придворными выкрутасами и загогулинами? В самом деле, какой боярину резон в спокойное, не военное время клад хоронить? И точно ли там клад закопан? Не мертвое ли, Боже упаси, тело?!?

Подьячий среди ругани подпустил имечко боярина Буйносова. Разумный Тимофей спросил – а боярин-то тут каким боком пристегнулся?

– Про то не мне, а вам ведомо! – тонко отвечал Деревнин.

– Вот он, огапитовский двор, – показал рукой Данилка, – пойду я, благословясь! А вы – к харе, что ли?

– Где боярин, там и харя, – показывая, что ему-то уж все известно, заметил подьячий.

Данилка посмотрел на него хмуро и повернулся к Семейке.

– Говорил же я! Они с тем ярыжкой хотели связать медвежью харю, под которой мертвые тела поднимают, со скоморохами! А раз мы с тобой в белянинском саду оказались – стало быть, это они на нас зуб точат!

– Ты ступай, свет, – негромко, как всегда, попросил Семейка. – А мы тут разберемся. Господь с тобой!

Тимофей же молча перекрестил общего воспитанника.

Данилка сошел с коня, отдал повод Семейке и пошел стучать в ворота, домогаться Абрама Петровича.

Тот, оказалось, уже ждал. Конюхи с подьячим едва успели за угол заехать.

– Погоди-ка, дитятко! – Кладознатец выглянул в калитку. – Узелок прихвачу!

Он скрылся во дворе и появился с рогожным кульком.

– Что это с тобой? Зубная хворь?

– Она самая.

– Погоди, в лесу травку найдем подходящую, разжуешь – полегчает. А я и молебен отслужил, за свои денежки ради тебя, дитятко, – торопливо заговорил кладознатец, – и девятичиновную просфору взял, и богоявленская вода у нас с собой есть, и исповедался я, и причастился – все как полагается, а ты?

– Я недавно причащался.

– Ну, ты молодой, грехов мало накопил, ладно будет! Идем, родненький, я насчет лошади сговорился, идем!

Лошадь с тележкой, на каких возят людей извозчики, стояла на дворе через два переулка. Там уже лежали две лопаты. Абрам Петрович сам взял вожжи.

– Утречком жди нас, – сказал он хозяину и повернулся к Данилке. – Садись, светик. За лошадку-то я уже расплатился. Она ходко идет, как раз хорошо обернуться успеем.

Данилка уже достаточно разбирался в лошадях и видел, что меринок – так себе, не бахмат. Однако выехали на Троицкую дорогу, и он действительно пошел совсем неплохо для упряжной лошади. Впрочем, когда добрались до хари, уже совсем стемнело.

Данилка содрал с головы повязку и зашвырнул ее в придорожные кусты. Теперь, если бы Гвоздь и проехал мимо, то уже не признал бы его.

– Исцелился, что ли? – спросил удивленный кладознатец.

– Я от своих не знал, как уйти, – объяснил Данилка. – Не хотел, чтобы меня у огапитовского двора приметили.

– А ты разумник! – похвалил Абрам Петрович. – Разожги-ка фонарик, скоро понадобится.

Фонарь со слюдяными окошечками и толстой свечкой внутри оказался в рогожном кульке. Данилка засветил свечку, а Абрам Петрович принялся довольно громко читать неизвестные парню молитвы и велел за собой повторять, а в иных случаях – только возглашать «аминь». Наконец он натянул вожжи.

– Ну, с Божьей помощью, добрались. Вылезай, дитятко.

– А лошадь прямо на дороге оставим?

– А мы ее по тропе шагов на десять заведем да и привяжем. У нас с собой торбочка есть, подвесим – пускай себе овсеца пожует.

Данилка обиходил и похлопал по холке мерина.

– Ну, то ли место, где вы харю видели?

– В темноте не понять.

– Ну-ка, вверх погляди! Она?

Кладознатец посветил фонарем.

Деревянная медвежья харя таращилась сверху сквозь листву. Кабы не знать, что она там приделана, – ввек не догадаешься, куда смотреть.

– Она! – подтвердил Данилка.

– Вот и пришли, – сказал Абрам Петрович. – Ну, с Божьей помощью…

Он встал спиной к дереву и начал мерить шагами путь на ту поляну, где уже было обнаружено два мертвых тела. Данилка быстро достал засапожник.

– Идем, идем, дитятко, – не оборачиваясь, звал за собой Абрам Петрович. – Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…

Данилка уже был у него за спиной, готовый оборонять свою и его жизнь.

Где-то поблизости затаились Семейка с Тимофеем. Знать бы, где! Семейка-то должен помнить, как на полянке мертвое тело лежало, и наверняка выбрал местечко совсем рядышком.

– Повторяй! Приступаю я, раб Божий Данила, к поклаже сей! – потребовал, встав на нужное место, кладознатец. Обе лопаты и мешок он положил под разлапистым кустом.

Данилка уж столько по дороге повторил за ним молитв, заговоров и оберегов, что одним больше, одним меньше – было уже неважно, все равно грех на душу взят.

– Приступаю я, раб Божий Данила, к поклаже сей…

– Окружаю в ширину и в глубину, утверждаю сильным словом! – топая по широкому кругу, в середине которого лежал клад, возглашал Абрам Петрович.

Данилка повторил, хотя и не так зычно.

– Приди ко мне помощник, архангел Урибанил, отогнать демонскую силу от сей черты окруженной, от еретика и волшебника!

Данилка шел следом, думая, что когда все это дурачество кончится, Семейка с Тимофеем основательно подымут его на смех, и всякий раз, как он на конюшне оплошает, станут кликать ему на помощь архангела Урибанила.

– В серединку становись, в серединку… – шептал кладознатец. – Тебе откроется, я чую! Для тебя схоронено!..

И поставил наземь фонарь со слюдяными окошечками.

Данилка покорно стал, готовый в любой миг бить засапожником.

И миг грянул!

Рука вцепилась сзади в его плечо, крепкая рука, и, еще не понимая, что это означает, но ожидая неприятностей, парень резко крутанулся влево, ударяя левым локтем позади себя. Локоть угодил в мягкое, и тут же раздался выстрел. Данилка отскочил и увидел, как с ревом падает наземь огромная черная туша.

– Попался! – заорал он. – Ах ты, песья лодыга!

И тут же раздался хруст – это Семейка с Тимофеем выбрались из своего укрытия. Да что выбрались – птицами вылетели, тетеревами!

Данилка уже понял, что на траве барахтаются двое, оба в черном. Понять, который из них Абрам Петрович, а который – медведище, было невозможно.

Вдруг в полоске света мелькнуло лицо кладознатца.

Стало быть, вторая голова, и второе тулово при ней, были не его!

Парень нагнулся и собрался уж ткнуть засапожником, спасая Абрама Петровича от неминучей смерти.

– Стой! Стой, орясина здоровая! – заорал Тимофей.

Семейка же, оказавшийся быстрее товарища, кинулся на колени, запустил руки в черную кучу и что-то там такое сотворил. Раздался дурной вопль, куча распалась. Семейка продолжал удерживать орущего человека, а второй откатился и встал на колени.

– Да ты что?! – изумился Данилка. – Не он!..

– Он, он! – подтвердил Тимофей. – Твой-то Абрам Петрович тебя же и норовил зарезать! Ножиком промеж лопаток-то! Мы видели, да этот добрый человек нас опередил.

Кладознатец выдохся орать, а может, Семейка ослабил хватку. Наступила тишина.

– В ноги ему поклонись, свет, – негромко посоветовал Семейка. – Он-то тебя и спас.

Медведище тем временем встал.

Благодарности пока что, сгоряча, Данилка к нему не испытывал.

– Ты кто таков? – спросил сердито. – Чего по лесам шастаешь да к мертвым телам прицениваешься?

– А Быком люди кличут, – охотно сообщил спаситель.

– Я тебя, Быка, знаю! Ты вор, еретик, душегубец! – заорал вдруг Абрам Петрович.

Семейка преспокойно выдернул клок травы и сунул его кладознатцу в открытый рот вместе с землей и с корнями.

Тимофей поднял с земли фонарь и поднес его к лицу медведища.

– А ведь и я тебя, дядя, знаю! – воскликнул он, вглядевшись в то, что можно было вообще увидеть на лице Быка между дикой бородой, невозможной величины усами, бровями шириной в палец и шапкой спутанных волос. – Ты к нам на Хорошевскую конюшню за жеребячьим семенем приходил – помнишь? Ты – ведун, корневщик!

И отошел подальше, чтобы общением с таким еретиком не оскоромиться.

Услышав про такой товар, Данилка изумился – и клад, и все убийства у него из головы на миг вылетели.

– Было дело, – согласился Бык.

– Ну и как – получил ты то семя? – спросил он.

– Я с конюхом сговорился, с Пахомкой, что ли, да он меня обманул.

Из темноты вышел со своей удивительной пистолью Деревнин. Дуло дымилось, а рукоять он держал так, чтобы при нужде удобно замахнуться бердышом.

– Как – обманул? Тебя, пожалуй, обманешь! Долго после того не проживешь! – развеселился Семейка, продолжая удерживать кладознатца.

– Не поранил? – спросил корневщика подьячий. – Черт бы вас разобрал, когда вы сцепились!

– Невелика беда, царапнул. Я травки нажую, приложу, зарастет как на собаке, – беспечно отвечал Бык, и, глядя на него, можно было таки подумать, что для него не только что пистольная пуля, но и граната, новое государево увлечение, доверенное Приказу тайных дел для испытаний, будет не опаснее яблочного огрызка.

– Вот, вот, толкуйте еще с еретиком! – буркнул Тимофей. – Потом тысячу поклонов бить придется, чтобы от скверны очиститься…

– Я его просил – собрать семя от такого жеребца, что в первый раз на кобыле сидку сделал, – сказал Данилке Бык. – И я бы на том семени, с землей его смешав, некое растение посадил. Если его правильно вырастить и съесть, оно мужской силы прибавляет. А тот ваш Пахомка принести-то принес! Да не то! И я месяца с два огородничал! Да только вырасти-то выросло, а нужного проку не вынесло! Хорошо, я сперва не на другом, а на себе попробовал. Жевать – так челюсти сводит и кишки узлом завязываются, а проку – чуть! Как было, так и осталось.

– Хорошо бы оно тебя вовсе без мужской силы оставило! – встрял очень недовольный скоромной беседой Тимофей.

– И такие травы имеются, – наконец-то соблаговолил ответить ему Бык. – Гляди, как бы тебя-то кто ими не попотчевал…

– Долго мне на карачках-то сидеть, пока вы про жеребячье семя толкуете? – осведомился Семейка.

– Гаврила Михайлович, тебе бы у него сказку-то отобрать! – посоветовал Тимофей. – Парня-то он спас, а сам что за птица – непонятно!

– Я Земского приказа подьячий Деревнин, – строго сказал тот. – Кто таков? Чем промышляешь? Для чего ночью в лесу оказался?

– Бык я, меня на Москве многие знают, – отвечал медведище. – Ремесло мое, сам понимаешь, ведовское. А за тем Абрамкой потому следить стал, что ученика он у меня увел. Толковый был паренек, а травы сами ему в руки давались. И сошелся он случайно с тем Абрамкой, и после в голове у него одни клады были. Я ему толковал – брось, Андрейка, он тебе голову морочит! Видывал я дураков, что всю жизнь о золоте мечтали, грамотками с тарабарщиной какими-то трясли, с лопатой в обнимку спали – да и помирали в убогом доме. Он же упрям оказался…

Тут все, и даже Деревнин, покосились на Данилку.

– И пропал мой парнишка. Я – туда, я – сюда, и по всему выходило, что увел его этот проклятый кладознатец, а обратной дороги не показал. Тут я заподозрил неладное. Что, думаю, коли он кому-то подрядился клад, на сколько-то голов заклятый, откопать? Что, коли моего Андрейки голова за тот клад в уплату пошла?

– Так оно и было, – подтвердил Данилка.

– Но ведь нужно же было убедиться? А он, изверг, как раз местожительство сменил, к Огапитову перебрался. Я его выследил и с дворней знакомство свел. Я-то от многих хворей лечить умею. И стал я там бывать да за Абрамкой приглядывать. И даже следом за ним ходил. Однажды, вижу, на торгу он к купеческой лавке подходит и с молодым купцом уговаривается. Ага, думаю, тебя-то мне и надо! И промахнулся – я-то думал, что они недавно совсем сговорились клад брать, а они в ту ночь и поехали. Я разведал, как купца зовут, где он проживает, да дельце случилось – я лишь через день туда отправился. А там уж к похоронам готовятся…

– Терентий Горбов… – отрешенно молвил Данилка.

– Царствие ему небесное… – как бы подтвердил Бык. – Опоздал я тогда. И еще одного человека он соблазнил. Тут уж я за ними, как пес, по следу шел! Все равно проворонил – да и поди не проворонь в ночном лесу… А на другой день, гляжу, целое общество к нему, к злодею моему, пожаловало. И тут-то я исхитрился, подслушал, простите, Христа ради!

Бык поклонился конюхам.

– Да будет тебе, – за всех отвечал Тимофей. – От своего ремеслишка-то отстань, не гневи Бога!

– Погоди-ка! – вмешался Деревнин. – Это что же получается? Он людей заманивал, ножом в спину убивал да и бросал, а потом, пару деньков спустя, являлся на пустое место? Куда же тела-то девались?! Врешь ты, Бык!

– И точно, – согласился Тимофей. – Как он мог вести туда людей, зная, что над кладом мертвец лежит? Да еще, поди, зверьем обглоданный?

– Одно тело мы с Озорным увезли! – возразил Данилка.

– За другим я вернулся, вынес, на обочине положил, – добавил Бык. – Кабы знал, кто это, родным бы сказал.

– Вранье! – Деревнин был неумолим. – Ему-то откуда знать, что придут добрые люди и покойников подберут? Ты, Бык, с ним на пару орудовал, разругались вы, а теперь от него отрекаешься!

– Коли мне не веришь, у него спроси, – Бык был удивительно миролюбив, и даже огнестрельная рана, казалось, не больно-то его беспокоила.

Деревнин подошел к Семейке, державшему кладознатца.

– Вынь-ка, чего ему в пасть понапихал. Поверни его, чтобы я его рожу гнусную видел. А ты, Тимоша, свети.

Абрам Петрович, избавленный от пучка травы с корнями, стал отплевываться.

– Ты, стало быть, вместе с Быком людей убивал и мертвые тела на кладе оставлял? – спросил подьячий. – Кто же их убирал? Бык?

– Не-е… – Кладознатец закашлялся.

– А кто?

– Он… Он и убирал!..

– Бык?!

– Клад! А ты, аспид, кровопийца, пес бешеный!..

Семейка предусмотрительно держал пучок наготове и ловко затолкал его обратно.

– Он полагал, коли клад на двенадцать голов заклят, то сам он эти головы к себе под землю утянет, – Бык вроде бы усмехнулся. – Живут же дураки!..

Озадаченный Деревнин почесал в затылке.

– Коли ты хочешь у него сказку отобрать, так я все скажу, – пообещал Бык.

– Коли ты такой умный, так объясни, что у него за дела были ночью с тем попом! – потребовал Данилка. – Не то сорняк выдерем, а корень-то останется!

– Разумно, – подтвердил Тимофей.

– Да смешные дела. Поп-то молод, неймется ему, вот он и выдумал старые деньги собирать.

– Деньги собирать – дело полезное, – одобрил подьячий.

– Совсем старые деньги, на каких уже ничего не разобрать, – уточнил Бык. – Потому он с кладознатцами и со всякими людьми сговаривается – коли будет что непонятное, к нему бы несли.

– Да на кой ему? – явно не поверил Озорной.

– А диковинка! Может, вздумал государя тешить? – предположил Бык.

Это походило на правду – государь диковины любил и тех, кто ему всякие чудеса приносил, награждал немало.

– Ну, разве что государя… Да что ты мне про государя! Сперва-то про себя растолкуй! – Подьячий все еще делал сердитый вид, но Бык, похоже, и не с такими крикунами справлялся.

– Я услышал про медвежью харю да и думаю – ого! Это место я знаю! Промысел мой таков, что по лесам ходить и травы с кореньями брать надобно. Я не только ворожбой зарабатываю – я корневщик знатный! – похвалился Бык. – И пошел я, и взял у знакомца одного кобылку, и на Стромынку отправился. А верхом-то ездить я не навычен – в лесу-то кобылка меня о дерево с себя счистила да и ушла…

– Кобылка была, – подтвердил Семейка. – Каряя, в холке аршин и три четверти, во лбу бело, на левой задней белый чулок, пахами дышит, видать, недавно опоили.

Данилка уставился на товарища с восхищением.

– Стало быть, вы по одному следу шли? – спросил Деревнин. – А раньше-то кто его, вора, от мертвых тел избавлял?

– Врать не стану – не знаю. Может, и впрямь клад? – Бык всем видом выразил недоумение. – Тут ведь и впрямь поклажа схоронена. А с чего он взял, будто она на двенадцать голов заговорена – этого не знаю. Поклажа еще с польских времен лежит, и когда ее клали – точно покойников рядом закопали. Покойниц…

– Баб, что ли? – удивился Тимофей.

– Трех инокинь. Кто их с котлом жемчуга выследил – не скажу, не знаю, а всех трех, бедненьких, порешили. Плохой это клад, мало было той крови, что в него сначала пролилась, еще и этот пес добавил…

– Три инокини? – переспросил Данилка. – Да про него же Третьяк толковал! Это какая-то девичья обитель инокинь схоронить жемчуг послала!

– Ты откуда про клад доподлинно знаешь? – приступил к Быку Деревнин.

– Аль я не ведун?

Бык сказал это с такой убежденностью, что и не поспоришь.

– Видывали мы у себя в приказе ведунов, – буркнул Деревнин. – Вечно какая-нибудь старая ведьма кашу заварит, научит глупостям молодых женок, а потом на виске всю Москву оклевещет! Даже в самый Верх забираются, мастериц из царицыной Светлицы смущают. Принесет такая дурища с собой корешок, в платок увязанный, да потеряет, да потом поди докажи, что это она не царицу с царевичами извести хотела!

– Я глупостями не занимаюсь, – отвечал Бык, – я людей лечу. А коли не веришь – так вот лопаты, попробуем копнуть на указанном месте. Клад неглубоко лежит, аршина полтора, я думаю.

Деревнин ничего не ответил, а повернулся к конюхам.

В Смутное время и впрямь вокруг Москвы понапрятали поклаж. То и дело ведомо становилось – такой-то дедову избу поднимал, менял подгнившие венцы, да и напал на горшок с деньгами, такой-то ехал узкой дорогой на телеге, задел за гнилую корягу, из земли выворотил – а там целая корчага с серебром! Сыскать клад – это была общая мечта, и Деревнин время от времени этой мечте поддавался…

А конюхи – те и подавно!

Уж они-то знали, как много разбойных шаек орудует на Стромынке, от Москвы до Владимира и дальше – до Нижнего Новгорода. И о том, что добытое грабежом имущество сберегается в потаенных местах, обозначенных приметами, тоже знали.

– А что? – спросил молодцов Деревнин.

– А это мы разом! – воскликнул Тимофей.

И непонятно было – то ли он, как и всякий разумный человек, хочет разбогатеть, то ли опозорить ведуна.

Данилка подхватил с травы лопату.

– Где копать-то? – спросил.

– А вот тут, – Бык указал пальцем.

– Ироды! – заорал кладознатец. Ему удалось выплюнуть затычку и даже рвануться, но Семейка, хоть и следил внимательно за возней вокруг клада, сразу и решительно пресек попытку бегства. – Пропади он пропадом, этот клад! Под землю уйди! Из земли из поганской, из-за моря Астраханского ползет ползун, выползает! К поклаже приставников назначает!..

– Ну, Господи благослови клад взять! – перешибая зычным голосом крик Абрама Петровича, возгласил Деревнин.

– А-аминь! – грянул на весь лес Тимофей.

Две лопаты вонзились в дерн, просекли слой спутанных корней.

– Пласт-то откидывай! – велел Данилке Тимофей.

– Православных не допускает! И лежать бы тебе, ползуну, не вставать, не сходить!.. – отчаянно вопил кладознатец. – Клад из нутра земли не пускать, не давать!..

– Заткни ему рот, пока сатану призывать не стал, – велел Деревнин Семейке.

Тот, не мудрствуя лукаво, выдернул еще один клок травы вместе с корнями и запечатал крикуну уста. На сей раз куда основательнее.

Пространство в четыре аршина расчистили быстро. Дальше работа пошла споро – земля так и летела. Бык стоял с фонарем и светил копальщикам.

– Стой, – негромко приказал он.

Склонился над ямой, и Данилка мог бы побожиться, что принюхался…

– Вот тут, левее…

И «Отче наш» самый поспешный богомолец не успел бы прочитать, как лопата звякнула о железное.

– Ну вот, с Божьей помощью, и взяли, – Бык перекрестился. – Нечего ему там лежать, людей смущать!

Данилка прыгнул в яму, подкопал и вытащил не так чтобы огромный, но и не маленький котел с крышкой.

Кладознатец, удерживаемый Семейкой, мычал, бился, пахал землю ногами.

Тимофей принял котел и поднес Деревнину.

– Снимай-ка крышку сам. Чтобы потом на нас не клепать!

Бык тут же подошел с фонарем.

Подьячий не сразу справился – крышка приросла, пришлось подковырнуть ножом. Но наконец он сбросил черный чугунный круг на траву – и пошатнулся, как бы глазам не веря.

– Жемчуг!

– Он самый! – подтвердил Бык. – Ох, и много он крови выпил за эти годы!

– Много, – согласился Тимофей.

Деревнин поставил котел наземь и повернулся к Семейке.

– Надобно отсюда выбираться. У кого веревка есть – давайте, или пояс, что ли! Этого еретика связать и…

– Незачем его связывать, – сказал Семейка.

Данилка не видел в темноте его лица, и потому он удивленно поглядел на Озорного в надежде услышать что-то вразумительное.

– Точно, что незачем, – хмуро подтвердил Тимофей.

Тут до Данилки дошло, что они имели в виду.

Абрам Петрович, искренне веруя, что только двенадцать голов и выпустят из земли клад, столько бед натворил – все равно ему от смерти было не отвертеться. Но коли самим его тут, сейчас, немедленно осудить и порешить – как поступит, вернувшись в Москву, Деревнин? Промолчит, а потом в самую неподходящую минуту и выложит кому надобно, как конюхи с Аргамачьих конюшен самовольно преступника порешили?

Мысль пришла внезапная и, как ему показалось, единственно верная.

Деревнин, возясь с котлом, положил на траву свою пистоль. Данилка, подойдя, поднял ее и протянул Тимофею:

– Ты это зарядить можешь?

– Невелика наука, – отвечал Озорной. – Гаврила Михайлович, у тебя, чай, заряды припасены? Не может быть, чтобы с одним-единственным ты ехал!

Подьячий и впрямь, готовясь к боевым действиям, прихватил с собой и пороховницу, и пули.

– А тебе на что? – спросил он, уже все поняв, только чтобы показать, кто тут по званию старший.

– Этого вора в Москву везти, на дыбу поднимать – он многих за собой потянет, – Тимофей повернулся к Быку. – Небось, такой же еретик, как и ты?

– Я сатану никогда не призывал, – Бык перекрестился. – А потянет и таких людей, что ты и сам рад не будешь.

Это относилось к Деревнину.

– Давай сюда, я сам, – подьячий хоть и не так ловко, как сумел бы Озорной, однако зарядил пистоль и даже пороха почти не просыпал. После чего протянул оружие рукоятью вперед к Озорному.

– Не тронь, – вдруг велел Данилка.

И удержал руку товарища.

– Верно, – одобрил Семейка. – Ну ты, чертознатец, вставай да помолись.

Он отпустил наконец Абрама Петровича, и тот с трудом поднялся на ноги, стал вытаскивать изо рта траву вперемешку с землей.

– Ну? Долго мне?.. – начал было подьячий, но Тимофей помотал головой.

– Сам его застрелишь, Гаврила Михайлович.

– Ты с ума съехал?!

– Коли не хочешь вместе с ним тут остаться, – добавил Семейка. – Эй!

Он удержал метнувшегося было к кустам, к спасительной темноте кладознатца.

– Умел воровать – умей и ответ держать!

– Да я вас в порошок сотру! – возвысил голос Деревнин.

– Вот как вернешься в Москву – так и сотрешь, – согласился Тимофей. – Стреляй, Гаврила Михайлович, чего уж там. Коли ты не будешь с нами кровью повязан, то, чего доброго, нам этот клад боком выйдет. А так – и ты язык распускать не станешь, и нам это ни к чему.

Он высказал как раз то, что пришло на ум Данилке.

– И все это дело с кладом так промеж нас и останется, – сказал парень.

Это было как раз то, чего хотел услышать подьячий. Ведь коли сдавать кладознатца в Земский приказ – так и клад, пожалуй, с ним вместе. А клад хоть и в лесу найден, однако неизвестно, кому тот лес принадлежит, ведь вдоль Троицкой дороги много сел, и хозяин леса, узнав про находку на своей земле, наверняка с челобитной заявится!

– Черт с вами! – Он перехватил пистоль дулом вперед, да и встал в пень…

Деревнину доводилось губить людей, да только иначе – оговору ход давал, хитро составленной челобитной. А напрямую, чтобы пулей в сердце, – такого не было.

Семейка подпихнул кладознатца поближе.

– Не тяни, свет, – негромко, как всегда, сказал он. – Сунь ему дуло в ухо, да и спускай курок!

– Не то сам рад не будешь, – добавил Озорной.

Деревнин повернулся к Быку, как бы в надежде на помощь.

– Потом, коли хочешь, панихиду вели по нему отслужить, – посоветовал Бык.

Данилка же отвернулся.

То, что он придумал, внезапно воплотилось, и ему сделалось не по себе…

Он услышал крик и выстрел.

– Царствие тебе небесное, Абрам Петрович, – сказал Бык. – Хотя это-то как раз – вряд ли…

Данилка повернулся.

Семейка так ловко подставил кладознатца под выстрел, что тот свалился в яму, откуда добыли клад.

– Бери-ка лопату, свет, – велел он Данилке. – Тут ему самое место.

– Сам эту землю кровью полил, сам в ней пусть и лежит, – добавил Тимофей, нагибаясь за второй лопатой.

Бык взял у потрясенного собственным деянием подьячего пистоль и собрался было бросить ее в яму, к мертвому телу.

– Погоди! Это нам пригодится, – сказал Семейка. – У нашего младшего оружия нет – вот и будет ему подарок. Для наших дел – в самый раз. Бери, Данила. Бери, свет.

Он забрал у Быка пистоль и протянул парню.

Только что это оружие осуществило его мысль – поразило убийцу. Ствол еще дымился.

Где-то далеко, в Москве, спал в колыбели, а может, пищал противным голосом, как это умеют младенцы, крошечный парнишечка, родившийся сиротой…

Может быть, однажды он узнает, что за его отца рассчитались?

Только мысль о младенце и укрепила руку Данилки, когда он взял тяжелую, снабженную бердышным лезвием, пистоль. Только мысль о том, что оружие послужило справедливому воздаянию.

– Держи крепче! – велел Тимофей. – А вот тебе еще подарок.

Он протянул череном вперед широкий нож с одним лезвием, закругленным и чуть изогнутым к острию.

– Подсаадачник, что ли? – спросил Семейка. – Жаль, что без ножен. Бери, брат Данила, владей! Коли уж ты от этого ножа не погиб – он тебе и удачу принесет.

И тут издалека прилетел голос.

Узнать его было невозможно – когда человек так орет, родная мать не признает. Но этот обезумевший голос звал поочередно Тимофея, Семейку и Данилку, и напоследок он истошно приказал:

– Нав-пе-рей-мы-ы-ы!!!

– Богдаш?! – первым догадался Данилка.

– Кой черт его сюда занес? – злобно спросил Тимофей.

И лишь Семейка, соображавший, как всегда, быстрее прочих, воскликнул: