Текст книги "Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 55 страниц)

– Ну-ка, погодите, – говорит он артиллеристам.

И с этими словами садится на пушку верхом.

– Вот теперь, огонь!

Ему указывают на опасность, которой он подвергает себя, но все бесполезно.

– Огонь, да говорю же: огонь!

Видя, что он настаивает на своем, артиллеристы уступают в споре.

Один из них подносит фитиль к запалу и поджигает его! Пушка разрывается, а шевалье де Гиз исчезает, разнесенный в клочья!

Именно к этому безмозглому человеку и направила г-жа де Шеврёз герцога Бекингема. Скоро мы увидим, какую пользу принес герцогу Бекингему шевалье де Гиз на празднестве, устроенном его невесткой.

Доклад, составленный по заданию кардинала-герцога его личной полицией, сохранил для нас все подробности этого празднества; поскольку он относится, вполне естественно, к интимной стороне королевской власти, мы воспроизводим его полностью, позволив себе лишь обновить его форму.

«Выйдя из кареты, королева пожелала вначале обойти цветники дворца; так что она оперлась на руку герцогини и начала прогулку.

Но не успела она сделать и двадцати шагов, как перед ней предстал какой-то садовник, протянувший ей одной рукой корзинку с фруктами, а другой – букет цветов, Королева взяла букет, но в ту минуту, когда она вознаграждала таким образом за проявленную по отношению к ней предупредительность, рука ее коснулась руки садовника, который вполголоса сказал ей несколько слов. (Королева сделала удивленный жест, и этот жест и сопровождавший его румянец, внезапно вспыхнувший на ее лице, отмечены в докладе, из которого мы почерпнули все эти подробности.)

И потому немедленно распространился слух, что этим любезным садовником был не кто иной, как герцог Бекингем.

Тотчас же все бросились на розыски, но было уже слишком поздно: садовник исчез, и по просьбе королевы ей уже предсказывал будущее какой-то чародей, который, всего лишь внимательно рассматривая ее прелестную руку, лежащую на его ладонях, рассказывал ей такие странные вещи, что королева, выслушивая их, не могла скрыть своего смущения.

В конце концов это смущение возросло до такой степени, что принцесса полностью утратила самообладание, и г-жа де Шеврёз, опасаясь возможных последствий такого безрассудства, знаком дала понять герцогу, что он перешел границы благоразумия, и призвала его соблюдать впредь большую осторожность.

И все же, какими бы ни были речи, которые выслушивала Анна Австрийская, она терпела их, хотя почтительность чародея обманула ее ничуть не больше, чем почтительность садовника. У королевы было хорошо зрение, и притом рядом находилась ее услужливая и наблюдательная подруга.

Герцог Бекингем в совершенстве владел танцевальным искусством, которым в те времена – и мы видели доказательство этого в сарабанде, исполненной кардиналом, – не пренебрегал никто.

Даже коронованные особы принимали близко к сердцу такого рода превосходство, явно производившее сильное впечатление на дам: Генрих IV весьма любил балеты, и как раз в одном из них он впервые увидел красавицу Шарлотту де Монморанси, заставившую его наделать столь великие безумства; Людовик XIII сам сочинял музыку тех балетов, какие танцевали перед ним, и особо любил тот, что назывался “Мерлезонским балетом". Все знают об успехах на этом поприще, достигнутых Грамоном, Лозеном и Людовиком XIV.

Так что Бекингем с невероятным блеском участвовал в балете Демонов, задуманном для этого вечера как самый

изысканный дивертисмент, способный позабавить их величества.

Король и королева аплодировали неизвестному танцору, которого они принимали – хотя, вероятно, лишь один из них совершал эту ошибку – за какого-то из вельмож французского двора.

Наконец, когда балет закончился, их величества приготовились открыть самое пышное театральное представление этого вечера; там Бекингем тоже исполнял роль, причем он не просто выбрал ее, а присвоил себе весьма дерзко и ловко.

В те времена было привычно льстить королям даже в их увеселениях, и народы Востока, столь искусные в такого рода низкопоклонстве, были принуждены участвовать в этом французскими церемониймейстерами.

Обычай маскарадов, подобных тому, о каком сейчас пойдет речь, сохранялся вплоть до 1720 года и в последний раз применялся на ночных празднествах, которые в своем дворце Со устраивала г-жа дю Мен и которые назывались Белыми ночами.

Речь шла о том, чтобы измыслить, будто все земные владыки, а особенно владыки таинственных стран, расположенных по другую сторону экватора, все эти легендарные Сефиды, диковинные великие ханы, баснословно богатые Моголы и владеющие золотыми копями Инки, вздумали однажды собраться вместе и прийти на поклонение престолу короля Франции. Как видим, придумано было неплохо.

Людовик XIV, государь, как всем известно, довольно кичливый, был одурачен куда серьезнее, когда ему наносил надувательский визит достославный персидский посол Мехмет Риза-Бег и король пожелал, чтобы прием этого шарлатана проходил со всей пышностью, на какую был способен версальский двор.

В том празднестве, о котором мы рассказываем, восточных царей должны были представлять принцы из суверенных французских династий: участниками дивертисмента король назначил господ де Гиза, де Буйона, де Шабо и де Ла Тремуя.

Молодой шевалье де Гиз, сын Меченого, игравший роль Великого Могола, приходился младшим братом герцогу де Шеврёзу; это был тот самый человек, который убил на дуэли барона де Люза и его сына, а позднее, сев верхом на пушку, которую испытывали, погиб, когда она разорвалась.

Накануне празднества Бекингем нанес визит шевалье де Гизу, который, испытывая, как и все вельможи того времени, большой недостаток в деньгах, был вынужден прибегать ко всякого рода уверткам, но, несмотря на все пущенные им в ход средства, начал сильно опасаться, что ему не удастся появиться на следующий день на празднестве г-жи де Шеврёз со всем великолепием, какого он желал.

Бекингем был известен своей щедростью: со времени своего прибытия к французскому двору он уже не раз одалживал из собственного кошелька самым гордым и самым богатым вельможам.

Так что этот визит показался шевалье де Гизу большой удачей, и он уже прокручивал в голове речь, с которой следовало обратиться к блистательному послу, как вдруг тот опередил его желания, предоставив в его распоряжение сумму в три тысячи пистолей и, сверх того, предложив шевалье одолжить ему, дабы усилить блеск его наряда, все алмазы английской короны, какие Яков VI позволил своему посланнику увезти с собой.

Это было больше, нежели смел надеяться шевалье де Гиз; он протянул руку Бекингему и спросил его, что можно сделать, чтобы отблагодарить за такую великую услугу.

– Послушайте, – сказал ему Бекингем, – я хотел бы – возможно, это всего лишь ребяческая утеха, но она доставит мне огромное удовольствие – я хотел бы иметь случай носить на своем платье одновременно весь запас драгоценных камней, которые я привез с собой; позвольте мне занять ваше место на завтрашнем вечере, но частично: пока Великий Могол будет в маске, играть Великого Могола буду я, а когда ему нужно будет снять маску, я верну вам ваше место. Таким образом, каждый из нас сможет сыграть свою роль – вы открыто, а я тайно. В итоге мы вдвоем создадим один и тот же образ, только и всего; вы отужинаете, а я станцую. Устраивает вас такое?

Шевалье де Гиз счел все это настолько легко исполнимым, что было бы странно отказаться от подобной сделки; так что он принял предложение, полагая себя обязанным герцогу и признавая в нем своего учителя; ибо, хотя его собственные безумства наделали немало шума во Франции, ему было еще очень далеко, особенно в отношении сумасбродства, до такого страстного влюбленного, как Бекингем.

Все было сделано в соответствии с договоренностью: герцог, в маске на лице, блистая в свете люстр и факелов, предстал взору королевы, сопровождаемый многочисленной свитой, великолепие которой хоть и не равнялось великолепию его наряда, но не портило картину.

Восточный язык богат высокопарными сравнениями и поэтическими намеками, и Бекингем употребил все свое искусство, чтобы украдкой сказать королеве несколько страстных комплиментов. Такое положение нравилось герцогу с его авантюрной натурой и Анне Австрийской с ее романической душой тем более, что оно было чрезвычайно опасным.

Ведь тут же находились король, кардинал и все придворные, а так как уже распространился слух, что на бал явился и герцог, то все смотрели и слушали с удвоенным вниманием; однако никто не догадывался, что Великий Могол, которого все принимали за шевалье де Гиза, и есть сам Бекингем.

Балетное представление имело настолько невероятный успех, что король не мог удержаться, чтобы не высказать г-же де Шеврёз свое удовлетворение. Наконец, настала минута, когда было объявлено, что короля приглашают к столу; теперь полагалось снять маски, и на этот случай заранее было приготовлено несколько гостиных.

Великий Могол и его оруженосец удались в кабинет; оруженосец был не кто иной, как шевалье де Гиз, который в свой черед надел платье герцога и отправился ужинать в наряде Великого Могола, тогда как Бекингем надел костюм оруженосца.

Появление шевалье стало для него подлинным триумфом: все принялись расхваливать богатство его одежды и изящество, с которым он танцевал.

После ужина шевалье снова присоединился к герцогу, дожидавшемуся его в том же кабинете, и там они опять поменялись ролями. Шевалье во второй раз сделался простым оруженосцем, а герцог вновь возвысился до звания Великого Могола; затем они вместе вернулись в зал. Само собой разумеется, что богатство наряда этого могущественного монарха и то высокое положение, какое он занимал в иерархии коронованных особ, доставили ему честь быть выбранным королевой, чтобы танцевать с ней.

Так что вплоть до самого утра, скрытый маской и пользуясь шумом празднества, Бекингем обрел полную свободу выражать свои чувства, которые уже не были больше тайной для королевы, поскольку ее подготовила к ним своими откровениями г-жа де Шеврёз.

Наконец, пробило четыре утра, и король изъявил желание возвратиться домой.

Королева никоим образом не стала настаивать на том, чтобы остаться, ибо за несколько минут до этого пять восточных царей удалились, а вместе с ними исчезли веселость бала и украшение празднества.

Анна Австрийская подошла к своей карете, возле которой стоял лакей в ливрее с гербом коннетаблъши, готовый открыть и закрыть дверцу.

При виде королевы он опустился на колено, но, вместо того чтобы откинуть подножку кареты, подставил свою протянутую руку.

Королева увидела в этом любезность своей подруги, г-жи де Шеврёз; но рука эта так нежно пожала ей ножку, что королева опустила глаза на услужливого слугу и узнала в нем герцога Бекингема.

Хоть она и была подготовлена ко всем переодеваниям, на которые мог пойти герцог, удивление ее было столь велико, что она вскрикнула и на лице ее вспыхнула яркая краска.

Офицеры ее свиты тотчас же бросились к ней, чтобы узнать причину этого волнения, но королева уже сидела в карете вместе с г-жой де Ланнуа и г-жой де Верне. Король отправился в своей карете вместе с кардиналом».

Как ни оберегали тайну, как ни заинтересованы были в ее сохранении те, кто играл главные роли в этой любовной комедии, не прошло и нескольких дней после празднества, как слух обо всех этих переодеваниях разнесся при дворе.

Кроме того, вполголоса стали поговаривать, что в кабинете посольского дворца герцог держит портрет Анны Австрийской; что портрет этот помещен под голубым бархатным балдахином, увенчанным белыми и красными перьями. Говорили еще и о втором портрете – украшенном алмазе медальоне, с которым герцог никогда не расстается и который он носит на золотой цепочке у себя на шее.

Утверждали, что все это известно от ближайших друзей герцога, и при этом добавляли, будто его благоговение перед вторым портретом настолько велико, что нет никаких сомнений в том, что он получил его от самой Анны Австрийской.

Эти слухи, терзавшие короля и выводившие из себя кардинала, приводили к тому, что свидания Бекингема и королевы делались все опаснее и опаснее, а устраивать их становилось все труднее и труднее.

Посредничество г-жи де Шеврёз себя исчерпало; к тому же, поскольку, благодаря его тайной полиции, кардиналу стало известно о том, что коннетабльша была наперсницей любовников – мы говорим здесь «любовники», взывая к английскому девизу «Позор тому, кто плохо об этом подумает!» – так вот, повторяю, поскольку кардиналу стало известно о том, что она была наперсницей любовников, за ней шпионили почти так же неусыпно, как и за королевой.

Однако опасность, вместо того чтобы охладить Бекингема, воспламенила его; он решил рискнуть всем, чтобы увидеть королеву наедине, пусть хоть на один миг.

Герцог упросил г-жу де Шеврёз поинтересоваться у королевы, как она расценит подобную затею.

Королева ответила, что помогать она ни в чем не будет, но запрещать не станет.

Такой ответ предоставлял Бекингему полную свободу действий; однако оставалось еще найти средство.

«Ищите, – гласит Евангелие, – и найдете!»

Госпожа де Шеврёз поискала и нашла.

В те времена в Лувре бытовало одно старинное поверье, весьма распространенное.

Говорили, что когда королю или королеве Франции предстоит умереть, то в этом древнем королевском замке появляется привидение, предвещающее их смерть. Привидение это было женского пола и именовалось Белой дамой. В наше время на смену этому поверью пришло другое, пользующееся не менее широкой известностью: поверье о Красном человечке.

Госпожа де Шеврёз рассказала герцогу Бекингему предание о Белой даме, не упустив ни одной подробности, и предложила ему сыграть роль привидения.

Он согласился.

Для него годилась любая роль, лишь бы она дала ему возможность предстать перед королевой, а в каком маскарадном костюме он к ней придет, мало его волновало.

Одно было неоспоримо: если его и увидят в этом чудовищном наряде Белой дамы, то никто не осмелится преградить ему дорогу.

Оставалось решить, когда призраку лучше было появиться: днем, вечером или ночью?

Королева отвергла равным образом день, поскольку днем герцог терял всю выгоду от своего переодевания, и ночь, поскольку ночью эта выгода, напротив, явно сделалась бы чересчур большой.

Она отдала предпочтение вечеру.

Однако тут между ней и г-жой де Шеврёз начался спор.

По вечерам Людовику XIII нередко случалось приходить к королеве, и герцог мог столкнуться с королем; однако королева отчасти опровергла это возражение, заявив, что можно смело положиться на ее камердинера Бертена.

Бертен будет караулить в коридоре, ведущем в покои короля, и предупредит свою госпожу, если король выйдет оттуда; на всякий случай дверь черного хода надо будет держать открытой, и через нее герцог сможет бежать.

Итак, было решено, что Бекингем войдет в Лувр в десять часов вечера.

И в самом деле, в девять часов вечера герцог постучал в дверь покоев г-жи де Шеврёз.

Именно там, у общей наперсницы влюбленных, должно было состояться переодевание.

Кроме того, г-же де Шеврёз было поручено изготовить и сам маскарадный наряд.

Как видим, влюбленные имели в ее лице бесценного друга.

Наряд был готов и ждал Бекингема. Правда, долго дожидаться герцога не пришлось.

Наряд состоял из длинного белого платья причудливого кроя, которое было усеяно черными капельками и украшено двумя черепами: одним на груди и другим на спине; довершали его чепец, бело-черный, как и платье, необъятный черный плащ и шляпа, похожая на ту, какую позднее Бомарше водрузил на голову своего Базиля.

Однако при виде этого нелепого одеяния натура Джорджа Вильерса, привыкшего выставлять напоказ свои достоинства, возмутилась; разве самый красивый мужчина трех королевств мог согласиться стать хоть на минуту посмешищем! И потому он без обиняков заявил, что ни за что не предстанет перед Анной Австрийской в подобном маскарадном наряде.

Но в отношении этого вопроса герцог нашел в г-же де Шеврёз упрямство, не уступавшее его собственному упрямству. Наперсница заявила, что надо сделать выбор; другой возможности увидеться с королевой нет, и либо герцог увидит ее, облаченный в наряд Белой дамы, либо не увидит ее вовсе.

Затем начались упреки.

Герцог называет себя влюбленным и при этом проявляет нерешительность в тот момент, когда есть возможность увидеть ту, которую он якобы любит! Королева, со своей стороны, согласилась на все; она предупреждена и ждет герцога, а герцог намерен заставить ее ждать напрасно, и велика вероятность, что после этого он не увидит ее никогда.

В основе этой настойчивости г-жи де Шеврёз была и толика зловредности. По всей вероятности, насмешливая наперсница, которая уже видела кардинала в обличье испанского танцора, предвкушала удовольствие увидеть английского посла в обличье приведения.

Возможно также, что и королева, ощущавшая, что ее влечет к красавцу-герцогу, хотела заручиться оружием против самой себя, увидев Бекингема в этом более чем нелепом одеянии.

Наконец герцог уступил, рассудив, возможно, что, какой бы маскарадный наряд на нем ни был, его красивое и благородное лицо сохранит свою привлекательность и обаятельность.

Но тут он опять-таки не взял в расчет мнения г-жи де Шеврёз. Ведь нужно было сделать так, чтобы, если герцога и увидят, его не узнали. И потому г-жа де Шеврёз, в своей премудрости, решила, что она замаскирует ему лицо, как уже замаскировала все остальное его тело.

Услышав это предложение, которое г-жа де Шеврёз сделала столь твердым тоном, что Бекингему сразу стало понятно, что ему придется уступить, как это уже было сделано им в отношении всего остального костюма, он заявил, в качестве уступки, о своей готовности надеть маску из черного бархата. Такого рода маски, носившие название лупус – мы призываем тех, кто знает происхождение указанного слова, пояснить его нам, – так вот, такого рода маски были в большом ходу в те времена, и Бекингем полагал, что, сняв свою маску, он вновь предстанет в выгодном свете.

Но, высказывая такую готовность, он по-прежнему не брал в расчет мнения г-жи де Шеврёз: маска может упасть, откроется подлинное лицо герцога, его узнают и в опасности окажутся все! Так что на лицо несчастного герцога следовало наложить не черную бархатную маску, а нечто совсем другое.

Пробило десять часов!

Споры отняли почти пятьдесят минут: мать того, кому однажды чуть было не пришлось ждать, уже, несомненно, ждала.

Герцог был вынужден предоставить свое лицо в распоряжение г-жи де Шеврёз и дать ей возможность действовать.

Незадолго до этого некий ученый по имени Ноблен сообщил о новом открытии: речь шла о пленке телесного цвета, посредством которой, с помощью белого мягкого воска, можно было полностью исказить свое лицо. Эта пленка накладывалась на все плоские части лица и образовывала маску, плотно прилегавшую к коже и оставлявшую глаза свободными, но совершенно менявшую очертания лица.

Благодаря этому хитроумному изобретению Бекингем уже через несколько минут стал неузнаваем в собственных глазах и наводил ужас на самого себя.

Когда процедура с маской была закончена, герцог снял с себя плащ, но в отношении всего остального своего костюма стоял насмерть.

Так что платье было надето поверх камзола и штанов; затем он упрятал свои редкой красоты белокурые вьющиеся волосы под невероятный чепец, прикрыл бархатной маской лицо, и без того обезображенное пленкой хитроумного ученого, надел на голову шляпу с широкими полями, накинул на плечи широкий плащ и, подав руку г-же де Шеврёз, сел вместе с ней в ее карету.

Эту карету знали в Лувре, и она не могла вызвать никаких подозрений: все привыкли видеть, что она въезжает туда и выезжает оттуда в любой час дня и даже ночи. К тому же, герцога предстояло ввести во дворец через малый вход.

У калитки Лувра на часах стоял Бертен; привратник был предупрежден им, что он находится здесь, поджидая итальянского астролога, с которым пожелала посоветоваться королева.

Миновав калитку, они беспрепятственно прошли весь путь до покоев королевы.

Анна Австрийская позаботилась удалить г-жу де Ла Флотт, свою придворную даму; она была одна и пребывала в тревожном ожидании.

У двери камердинер покинул г-жу де Шеврёз и герцога и отправился вести наблюдение у лестницы, которая вела в покои короля.

У г-жи де Шеврёз не было надобности стучать в дверь: привыкшая входить к своей августейшей подруге в любой час, она имела ключ от ее покоев.

Она впустила туда Бекингема и вошла вслед за ним, оставив ключ в двери, чтобы, в случае тревоги, Бертен тоже мог войти внутрь.

Пройдя через две или три комнаты, герцог оказался, наконец, перед лицом королевы.

И тут произошло то, что галантный посол предвидел: при всем своем страхе Анна Австрийская не смогла удержаться от смеха.

Бекингем осознал, что для него лучше всего не оставаться в стороне от этого веселья. И потому он с непринужденностью остроумца стал выставлять напоказ подробности своего внешнего облика, так что вскоре королева, забыв о смешной стороне этого маскарада, 384

думала лишь об опасностях, исходивших от страстного любовника.

Бекингем воспользовался переменой, произошедшей в настроении Анны Австрийской и стал умолять ее даровать ему несколько минут для разговора наедине.

Побежденная этим ласковым голосом, королева открыла дверь своей молельни и вошла туда. Бекингем последовал за ней.

Госпожа де Шеврёз осторожно притворила эту дверь и осталась снаружи.

Прошло десять минут.

По прошествии этих десяти минут, весь бледный и растерянный, в покои королевы ворвался Бертен, крича:

– Король!

Госпожа де Шеврёз распахнула дверь и вслед за ним тревожно закричала:

– Король!

Но то, что она увидела, повергло ее в страшный ужас.

Бекингем, уже не в обличье Белой дамы, а без маски, распустив по плечам свои длинные вьющиеся волосы, сбросив наряд призрака и оставшись в своем платье кавалера, был у ног королевы.

Герцог не мог удержаться и, рискуя быть узнанным, показался своей обожаемой королеве таким, каким он был на самом деле, то есть одним из самых красивых кавалеров на свете.

Но речь шла уже не о том.

Обезумевший от страха камердинер на переставал кричать: «Король!», «Король!» Нужно было бежать, причем не теряя ни секунды.

Госпожа де Шеврёз открыла дверь в небольшой узкий проход, который вел из молельни в общий коридор.

Герцог бросился в этот проход, унося с собой весь свой наряд Белой дамы. Госпожа де Шеврёз бросилась туда вслед за Бекингемом.

Когда дверь за ними закрылась, Анна Австрийская, пребывавшая в полуобморочном состоянии, вернулась в свою комнату и опустилась в кресло, ожидая, что с минуты на минуту появится король.

Оказавшись в коридоре, Бекингем хотел бросить платье и плащ призрака и бежать в своем обличье кавалера, однако г-жа де Шеврёз не позволила ему поступить столь опрометчиво; она заставила его снова надеть платье, опять наложить на лицо маску и надеть на голову чепец и лишь после этого разрешила ему продолжить путь.

И слава Богу, что герцога вынудили предпринять все эти предосторожности.

Дойдя до конца коридора, беглец столкнулся с несколькими слугами; он хотел было развернуться и двинуться назад, но в это мгновение его плащ упал. Однако это происшествие доказало, насколько разумны были предосторожности, предпринятые г-жой де Шеврёз: увидев его длинное белое платье, усеянное черными каплями и украшенное черепами, слуги, вместо того чтобы бежать за герцогом, бросились врассыпную, как если бы за ними гнался дьявол, и принялись кричать:

– Белая дама! Белая дама!

Увидев это, герцог, вместо того чтобы бежать назад, бросился вслед за ними и, пока г-жа де Шеврёз возвращалась к королеве, а Бертен подбирал упавшие шляпу и плащ, достиг лестницы, открыл дверь и выбрался на улицу.

Вернувшись к королеве, г-жа де Шеврёз застала ее сидящей в кресле, бледной и дрожащей; но, слыша как громко хохочет ее веселая подруга, Анна Австрийская поняла, что опасность миновала.

И в самом деле, герцог, как мы уже говорили, выбрался на улицу.

Что же касается короля, то он и вправду покинул свои покои, но не для того, чтобы спуститься к королеве; дело в том, что на следующий день была назначена большая соколиная охота, и он, дабы не терять времени, намеревался переночевать в охотничьем домике. Он прошел мимо дверей королевы, даже не подумав попрощаться с ней, так как должен был вернуться в Лувр уже на следующий день.

По возвращении он застал Лувр в страшном волнении, осведомился, чем оно вызвано, и узнал, что по коридорам дворца бродит знаменитая Белая дама.

Он вызвал слуг, видевших призрак, допросил их, получил четкие ответы относительно повадок призрака и его одеяния, и, поскольку это одеяние и эти повадки полностью соответствовали тому, что говорилось в поверье, у короля не осталось никаких сомнений в том, что во дворце действительно видели призрак; однако кардинал был не так легковерен, как король: он пустил свою личную полицию по следам мнимой дамы и через посредство Буаробера, подкупившего Патрика О'Рейли, камердинера герцога, узнал истинную правду, касающуюся необычайного происшествия, о котором мы только что рассказали.

Между тем в Париж пришло известие о смерти Якова VI.

Достойный король скончался 8 апреля 1625 года и двадцатипятилетний Карл I взошел на трон.

Посол получил одновременно известие об этой неожиданной смерти и приказ поспешить с заключением брака.

Никакой приказ не мог быть более неприятным для Бекингема и более приятным для короля и кардинала.

Бекингем рассчитывал, что близкое родство между Генриеттой Французской и Карлом I сможет задержать бракосочетание: они были двоюродными братом и сестрой. Ему было известно, как медлит обычно папская курия с разрешением на подобные браки; однако он не взял в расчет общих интересов Людовика XIII и Ришелье.

Посовещавшись с королем, Ришелье написал папе, что, если тот не пришлет грамоту с разрешением, они обойдутся и без нее.

Ришелье получил разрешение уже со следующей почтой.

Бракосочетание состоялось через полтора месяца после смерти короля Якова.

Герцог де Шеврёз был избран замещать на нем Карла I, который через Марию Стюарт приходился ему троюродным племянником, и 11 мая, на небольшом помосте, установленном перед порталом собора Парижской Богоматери, Генриетту Французскую и ее условного супруга соединил узами брака кардинал де Ла Рошфуко.

Карлу I не терпелось увидеть свою жену, и потому сразу же по завершении брачной церемонии Бекингем был вынужден отправиться в путь.

К счастью для фаворита, в те времена путешествовали медленно, преодолевая за день пути небольшие расстояния.

Французский двор провожал молодую королеву до Амьена.

В Амьене была сделана остановка.

Там и произошло то знаменитое приключение, которое наделало столько шуму и которое почти в одних и тех же выражениях описано у Ла Порта, у г-жи де Мотвиль и у Таллемана де Рео.

Три королевы – Анна Австрийская, Мария Медичи и Генриетта Французская – не нашли в городе подходящего жилища, где они могли бы разместиться все вместе.

В итоге им пришлось поселиться в разных домах.

Тот, где расположилась Анна Австрийская, находился вблизи Соммы, в окружении обширных садов, спускавшихся к реке. Оказавшись одновременно самым удобным и самым живописным из всех, он стал местом встреч трех королев, а поскольку Бекингем, желавший продлить эту последнюю остановку как можно дольше, придумывал праздник за праздником, то там же собирался и весь двор.

Все ощущали тем большую свободу, что за три дня до описываемых событий король и кардинал были вынуждены уехать в Фонтенбло.

Не стоит и говорить, что после их отъезда Бекингем пустил в ход все свои средства. И вот однажды, когда при великолепной погоде, в один из тех теплых майских вечеров, какие напоены любовью и благоуханием, королева допоздна прогуливалась по саду, трепеща всем телом от того сладостного беспокойства, которое приносит с собой первый весенний ветерок, и случилось знаменитое происшествие, названное Амьенским приключением.

Вот как, по всей вероятности, разворачивались события.

Герцог Бекингем шел рядом с королевой, опиравшейся на его руку, а лорд Рич сопровождал г-жу де Шеврёз. Вначале все прогуливались по темным крытым аллеям, восторгались отблесками луны, серебристые лучи которой преломлялись о воды Соммы, покрывая их рябью; затем эти молодые люди и юные дамы, столь похожие на рассказчиков и рассказчиц из «Декамерона» Боккаччо, сели на лужайке; наконец королева встала, снова оперлась на руку герцога и удалилась, возможно в рассеянности, не подумав о том, что она делает, и не пригласив никого следовать за ней.

Опрометчивость этого шага, будь даже он не рассчитанный, а невольный, не становилась от этого меньше.

Не двигаясь с места, все стали следить взглядом за королевой и герцогом и увидели, как они скрылись за живой изгородью.

Внезапно послышался приглушенный крик, и все узнали голос королевы.

Тотчас же Пютанж, первый шталмейстер королевы, с обнаженной шпагой в руке продрался сквозь живую изгородь.

Глазам его предстала королева, бившаяся в объятиях Бекингема.

При виде этого человека со шпагой в руке, герцог, в свой черед, обнажил шпагу и, выпустив из своих объятий королеву, в ярости кинулся на Пютанжа.

Но королеве хватило времени на то, чтобы с криком броситься между ними, велев герцогу удалиться, а Пютанжу – вложить шпагу в ножны.

Бекингем повиновался.

Весь двор поспешил явиться на место происшествия.

Однако королева и Пютанж были там одни: Бекингем успел скрыться.

Все столпились вокруг королевы, вопрошающе глядя на купы деревьев вокруг и шаря в них глазами.

Однако Анна Австрийская промолвила:

– Ничего страшного; просто господин Бекингем удалился, оставив меня одну, а я так сильно испугалась, ощутив себя потерявшейся в темноте, что позвала на помощь ... Благодарю вас, Пютанж, за то, что вы пришли.

Никто не посмел бы уличить королеву во лжи, и, находясь в ее присутствии, все сделали вид, будто поверили в такую версию; но, разумеется, за ее спиной правда вышла наружу.

Ла Порт откровенно рассказывает, что герцог забылся до такой степени, что стал домогаться королевы, а Таллеман де Рео, весьма недоброжелательный, впрочем, по отношению к двору, идет в своем изложении этих событий даже несколько дальше ...

На следующий день был назначен отъезд; королева– мать никак не могла решиться на разлуку с дочерью и пожелала провожать ее еще какое-то время.

В карете, в которой они ехали, находились также Анна Австрийская и принцесса де Конти: королева-мать и Генриетта Французская сидели на задней скамье, а Анна Австрийская и принцесса Конти – на передней.