Текст книги "Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 55 страниц)

Королева склонила голову.

– Судьба королей, – прошептала она, – как и судьба простых смертных, в руках Всевышнего.

– Да, – промолвил Ришелье, – и потому Господь говорит созданному им человеческому существу, слабому или сильному, неприметному или высокопоставленному: «Помоги себе сам, и Бог тебе поможет».

Королева бросила на кардинала один из тех ясных и глубоких взглядов, которые проникают в сердца; однако тщетно она вглядывалась в эту душу, полную мрака: ей так ничего и не удалось увидеть в ней.

– Я не понимаю вас, – промолвила она.

– А у вас есть сколько-нибудь желания понять меня? – спросил кардинал.

– Да, ибо положение серьезное.

– То, что мне нужно сказать, трудно выразить словами.

– Изъясняйтесь недомолвками.

– Вы позволяете мне говорить, ваше величество?

– Я слушаю ваше высокопреосвященство.

– Так вот, этот завтрашний день, мрачный и наводящий страх, обратится в лучезарное будущее, если в час смерти короля можно будет объявить Франции, что, умирая, он оставил наследника короны.

– Но, – краснея, произнесла королева, – я полагала, что вы могли догадаться: когда речь идет о короле, это если и не исключено, то, по крайней мере, вряд ли осуществимо.

– И как раз потому, что вина за это лежит на короле, – заявил кардинал, – все можно поправить.

– Ах так! – воскликнула гордая испанская принцесса.

– Итак, вы поняли, не правда ли? – спросил Ришелье.

– По крайней мере, я думаю, что поняла: вы предлагаете мне четырнадцать лет королевской власти в обмен на несколько ночей супружеской неверности.

– Я кладу к вашим стопам целую жизнь, исполненную преданности и любви.

Ришелье образца 1624 года далеко не был тем, кем он стал десятью годами позднее, то есть беспощадным кардиналом, непреклонным министром, кровавым гением; если же он им и был, то никто еще не видел его под этим углом зрения, и Анна Австрийская воспринимала его таким не больше, чем все другие. Так что в этом предложении, в котором политики было не меньше, чем любви, она увидела лишь крайнюю дерзость и, желая понять, как далеко может зайти тот, кто сделал ей это странное предложение, сказала:

– Сударь, вопрос этот необычен и стоит, как вы сами согласитесь, того, чтобы поразмышлять над ним; так что дайте мне подумать эту ночь и завтрашний день.

– И завтра, – спросил кардинал, – я снова буду иметь честь повергнуть к стопам вашего величества изъявление моего глубочайшего почтения?

– Хорошо, завтра! – ответила королева. – Я буду ждать ваше высокопреосвященство.

Кардинал удалился в полном восторге, испросив перед этим разрешение поцеловать руку королевы и получив на это позволение.

Едва портьера опустилась за спиной кардинала, как Анна Австрийская велела известить свою добрую подругу г-жу де Шеврёз, что она хочет поговорить с ней.

Госпожа де Шеврёз поспешила прийти.

Она уже давно замечала любовь, которую кардинал питал к королеве, очень часто говорила об этом чувстве с Анной Австрийской, и очень часто молодые женщины вместе потешались над ним. Как и все другие, они не видели в Ришелье никого, кроме мелкого церковника, ничтожного епископа Люсонского.

И потому у них сложился замысел, который был вполне достоин этих двух взбалмошных головок и должен был навсегда излечить кардинала от любви к королеве.

Встреча, напомним, была назначена на следующий вечер.

На следующий день, когда все разошлись, кардинал, воспользовавшись полученным разрешением, снова явился к королеве.

Позаимствуем у одного нынешнего автора, желающего сохранить инкогнито, рассказ об этой сцене.

«Королева приняла кардинала очень приветливо, однако высказала сомнения в искренности любви, о которой его высокопреосвященство говорил накануне. Тогда кардинал призвал на помощь себе самые святые клятвы и торжественно пообещал, что готов совершить во имя королевы выдающиеся подвиги, которые самые знаменитые рыцари, такие, как Роланд, Амадис и Галаор, совершали некогда во имя дам своего сердца; но если все же Анна Австрийская пожелает подвергнуть его испытанию, она очень быстро убедится, что он говорит чистейшую правду. Однако посреди этих уверений Анна Австрийская прервала его.

– Что за заслуга, – сказала она, – пытаться совершить геройские подвиги, которые приносят славу! Все мужчины делают это из честолюбия не в меньшей степени, чем ради любви; но вот чего вы никогда не сделаете, господин кардинал, ибо на это может согласиться лишь влюбленный человек, так это станцевать передо мной сарабанду ...

– Сударыня, – отвечал кардинал, – я кавалер и воин в такой же степени, как и священнослужитель, и, слава Богу, был воспитан как дворянин; так что я не вижу ничего, что могло бы помешать мне танцевать перед вами, если у меня есть на то желание и вы обещаете вознаградить меня за такую услужливость.

– Но вы не дали мне договорить, – сказала королева. – Я утверждаю, что ваше высокопреосвященство не станцует передо мной в наряде испанского шута.

– Почему нет? – промолвил кардинал. – Поскольку такой танец сам по себе весьма шутовской, я не вижу, что 362

помешает мне надеть наряд, подходящий к этому действию.

– Как?! – воскликнула Анна Австрийская. – Значит, вы станцуете передо мной сарабанду, одетый шутом, с бубенцами на ногах и с кастаньетами в руках?

– Да, если все это будет происходить лишь перед вами и, как я уже говорил, вы пообещаете мне награду.

– Но танцевать передо мной одной не получится, – промолвила королева, – ведь понадобится музыкант, чтобы отбивать такт.

– Тогда возьмите Бокана, моего скрипача, – сказал кардинал. – Это неболтливый малый, и я за него отвечаю.

– Ах, если вы сделаете это, – вскричала королева, – я первая признаю, что никогда не было любви, равной вашей!

– Ну что ж, сударыня, – произнес кардинал, – вы останетесь довольны. Ждите меня завтра, в этот же час.

Королева подала кардиналу руку для поцелуя, и он удалился, еще более радостный, чем накануне.

Весь следующий прошел в тревожном ожидании; королева не могла поверить, что кардинал решится на подобную глупость, однако г-жа де Шеврёз не сомневалась в этом ни минуты и говорила, будто ей из надежного источника известно, что его высокопреосвященство до безумия влюблен в королеву.

В десять часов вечера Анна Австрийская находилась в своем кабинете; г-жа де Шеврёз, Вотье и Беренген спрятались за ширмой. Королева утверждала, что кардинал не придет, а г-жа де Шеврёз по-прежнему придерживалась противоположного мнения.

Но вот явился Бокан; он держал в руках скрипку и объявил, что его высокопреосвященство придет следом за ним.

Примерно через десять минут после музыканта появился человек, закутанный в широкий плащ, который он сбросил с себя, как только запер за собою дверь: это был кардинал собственной персоной, облаченный в наряд шута. На нем были штаны и кафтан зеленого бархата, на подвязках у него висели серебряные бубенцы, а в руках он держал кастаньеты.

Анне Австрийской с трудом удалось не рассмеяться при виде управлявшего Францией человека, который вырядился столь странным образом; тем не менее она превозмогла себя, изящнейшим жестом поблагодарила кардинала и призвала его довести самоотречение до конца.

То ли кардинал действительно был настолько влюблен, чтобы совершить подобную глупость, то ли, как он давал знать, у него были притязания считать себя танцором, но, так или иначе, он никоим образом не воспротивился этой просьбе и при первых же звуках музыкального инструмента Бокана принялся исполнять фигуры сарабанды, без конца притоптывая ногами и размахивая руками. К несчастью, из-за самой степенности, с какой кардинал все это проделывал, зрелище приобрело настолько невероятно комичный характер, что королева не могла больше сдерживать серьезность и расхохоталась.

Тотчас же, словно ответное эхо, послышался громкий и продолжительный смех.

Это вторили ей зрители, укрывшиеся за ширмой.

Кардинал осознал, что то, что он принимал за милость, было всего лишь розыгрышем, и в ярости вышел из кабинета королевы.

В ту же минуту туда ворвались г-жа де Шеврёз, Вотье и Беренген.

К ним присоединился и Бокан, и все четверо стали уверять, что благодаря этой выдумке королевы им довелось стать свидетелями одного из самых забавных зрелищ, какие только можно вообразить.

Несчастные безумцы играли с огнем, не ведая еще, каким может быть гнев кардинала-герцога. После гибели Бутвиля, Монморанси, Шале и Сен-Мара они, разумеется, не отважились бы на такую страшную шутку».

И в самом деле, пока они так смеялись, кардинал, вернувшись к себе, поклялся в вечной ненависти к Анне Австрийской и г-же де Шеврёз, в ненависти священника!

X

Примерно в это самое время английский двор направил в качестве чрезвычайного посла в Париж графа Карлайла.

Он ехал туда, чтобы от имени Якова VI Шотландского (Якова I Английского) просить для его сына, принца Уэльского, руки Генриетты Французской, дочери Генриха IV.

Эта просьба была благосклонно воспринята, и граф Карлайл вернулся в Англию добрым вестником.

Сопровождал графа Карлайла в этом посольстве один из самых богатых, самых красивых и самых элегантных английских вельмож.

То был лорд Рич, носивший впоследствии титул графа Холланда.

Во Франции мужчинам его красота показалась несколько пошлой, они обвиняли его в том, что он чересчур белокур и чересчур румян; однако далеко не так обстояло дело с представительницами другого пола: на женщин лорд Холланд произвел сильное впечатление.

Он прослыл любовником г-жи де Шеврёз, которой, впрочем, уже начали приписывать большую часть любовных приключений, происходивших при французском дворе.

По возвращении в Лондон оба вельможи рассказали лорду Бекингему, своему другу, о том, что им довелось увидеть прекрасного при французском дворе, и описали ему все созвездие молодых и очаровательных женщин, окружавших Анну Австрийскую.

Однако, по их признанию, королевой среди всех этих дам, причем по красоте в той же степени, что и по положению, была испанская принцесса, и в этом отношении ничто не могло сравниться с блистательным величием королевы Франции.

Этот рассказ вскружил голову достославному лорду, которому было суждено внести романическую интригу в печальную и тоскливую историю взаимоотношений Людовика XIII и Анны Австрийской.

Джорджу Вильерсу, родившемуся в 1592 году, было тогда тридцать два года. Так что он находился в полном расцвете жизни и красоты; молодой, красивый, изящный, ловкий во всех физических упражнениях, храбрый до безрассудства, пылкий до безумия, он слыл в Англии самым блистательным кавалером не только в Великобритании, но и в Европе, и нередко его слава неприятно тревожила в разгар их успехов семнадцать вельмож Франции. (Так называли семнадцать самых блистательных вельмож французского двора.)

Впервые Бекингем приехал во Францию примерно в то время, когда был убит Генрих IV; он провел тут достаточно длительное время и вернулся в Англию, научившись превосходно говорить по-французски и приобретя славу самого блестящего танцора на свете.

Надо вспомнить то место, какое занимали при дворе короля Генриха IV танцы, и то волнение, какое вносили в сердце старого монарха ослепительные дамы, участвовавшие в балетах.

Во время балетного дивертисмента, который в 1615 году давали в его честь учащиеся Кембриджа, Яков VI обратил внимание на юного Джорджа Вильерса; как и его мать Мария Стюарт, Яков VI не мог противиться очарованию красивого лица: он приказал представить ему молодого человека и назначил его своим виночерпием.

Менее чем за два года новый фаворит был возведен в рыцарское достоинство, сделан дворянином королевских покоев, виконтом, маркизом, герцогом Бекингемом, великим адмиралом и лордом-хранителем пяти портов; все это придало ему такое высокомерие и такую заносчивость, что однажды, во время спора, посчитав, несомненно, что принц Уэльский разговаривает с ним недостаточно уважительно, он поднял на него руку, хотя тот и был наследником короны.

Чтобы помириться с тем, кто позднее станет степенным и унылым Карлом I, он предложил ему участвовать в проделке, достойной двух юных безумцев.

В то время стоял вопрос о браке принца Уэльского и испанской инфанты, той самой, что стала впоследствии королевой Франции. Бекингем предложил принцу Уэльскому отправиться инкогнито в Мадрид, чтобы заранее оценить ту, что прочили тогда в королевы Англии.

Проявив настойчивость, молодые люди добились согласия Якова VI на эту безрассудную выходку: они отправились в Мадрид и своими нарушениями австрийского этикета привели в негодование испанский двор; свадьба была сорвана, и Бекингем вернулся в Англию, храня в памяти, словно нечто ослепительное, образ юной Анны Австрийской.

В итоге, когда при нем завели разговор об этой красоте, которую он мимолетно видел тогда, ему нужно было лишь вернуться в прошлое, все еще освещенное лучами первой любви.

Бекингем добился от Якова VI разрешения отправиться во Францию, чтобы довести до благополучного конца переговоры, начатые графом Карлайлом и лордом Ричем.

Таким образом, элегантный фаворит Якова VI появился при французском дворе, где уже первая данная ему аудиенция оставила неизгладимые воспоминания в галантных хрониках этого двора.

Герцог был в белом атласном камзоле, шитом золотом; на плечи он набросил светло-серый бархатный плащ, весь расшитый настоящим жемчугом; однако эти жемчужины удерживались такой слабой шелковой нитью, что в ту минуту, когда герцог вышел вперед, чтобы вручить королю свои верительные грамоты, она разорвалась и жемчужины покатились по полу.

Их было там на двести тысяч ливров.

Придворные, полагая, что все произошло случайно, стали нагибаться, подбирая с полу этот дождь, еще более драгоценный, чем дождь Данаи. Но, к их великому удивлению, когда они пожелали отдать Бекингему собранный позади него урожай, Бекингем, проявляя отменную любезность, обратился к каждому из них с просьбой оставить себе ту долю, какой наделил их случай, и, несмотря на все обращенные к нему настояния, наотрез отказался взять обратно хотя бы одну из оброненных им жемчужин. И тогда все поняли, что это падение жемчуга было не случайным происшествием, а проявлением учтивости, подготовленным заранее.

Такая щедрость, прямо противоположная скупости Людовика XIII, необычайно поразила Анну Австрийскую; французский двор был тогда одним из самых утонченных дворов Европы, но никоим образом не входил в число самых богатых ее дворов.

Государственная казна, собранная Генрихом IV и хранившаяся в Арсенале, ушла на то, чтобы пять раз подряд покупать мир у принцев крови. Денежные средства были исчерпаны, и все августейшие особы, которыми мы имеем честь теперь заниматься, от первого и до последнего, сильно нуждались в деньгах.

Бекингему было нетрудно заметить, какое впечатление он произвел на Анну Австрийскую; но, полагая, что для достижения цели, которую он перед собой поставил, ему следует обзавестись могущественными союзниками, герцог, рекомендованный лордом Ричем г-же де Шеврёз, явился к ней, признался ей в своей любви к королеве и, посредством бриллиантовой броши ценой в сто тысяч ливров и данных взаймы двух тысяч пистолей, добился того, что она стала не только его доверенным лицом, но и его помощницей.

Впрочем, г-жа де Шеврёз согласилась содействовать Бекингему в его безумствах ради того, чтобы устроить подвох королю, которого она любила, и кардиналу, которого она ненавидела.

Так что она не колебалась ни минуты.

Было условлено, что Бекингем станет изображать страстную влюбленность в г-жу де Шеврёз. Это не могло почлечь за собой никаких неприятностей, ибо г-н де Шеврёз, в отличие от Людовика XIII, не имел нелепой причуды быть ревнивцем.

Старая хитрость удалась.

Королева, которая какое-то время дрожала от страха, помня о характере Бекингема, хорошо всем известном, успокоилась при виде этой открыто провозглашенной любви и согласилась принимать втайне изъявления уважения и нежности, которые Бекингем повергал к ее стопам.

Однако такая возможность представлялась нечасто; особу королевы заботливо стерегли: с одной стороны, король, с другой – кардинал.

И тогда г-жа де Шеврёз задумала устроить пышное празднество в своем дворце. Вопрос обсудили с королевой, и она согласилась прийти на этот бал; король долго жевал ус, но, не найдя предлога для отказа, в конце концов тоже согласился принять приглашение.

Более того, желая посостязаться в галантности с самим Бекингемом, он по такому случаю подарил королеве двенадцать алмазных подвесок.

Со своей стороны герцог Бекингем, подсказавший г-же де Шеврёз мысль устроить это празднество, изыскивал средство как можно дольше не расставаться с королевой и в различных обличьях неотступно следовать за ней начиная с той минуты, когда она войдет во дворец Шеврёз, и вплоть до той минуты, когда она выйдет оттуда.

Посол сказал об этом своем желании г-же де Шеврёз, и она проявила себя настолько хорошей подругой, что сочла это желание вполне естественным; однако она посоветовала герцогу взять себе в помощь союзника.

Этим союзником был ее деверь, шевалье де Гиз, еще один безумец, который был вполне достоин того, чтобы состязаться с Бекингемом, и, безусловно, выдержал бы такое соперничество, не будь у него недостатка в деньгах.

Кстати, скажем несколько слов о том, кто еще из потомства Генриха де Гиза, убитого в Блуа вместе с братом, кардиналом Лотарингским, оставался к этому времени в живых.

Прежде всего, еще был жив Карл Лотарингский, герцог де Гиз, который родился 2 августа 1571 года и которому, следовательно, в описываемое нами время было пятьдесят три года.

По сравнению со своим отцом и своим дедом он был весьма незначительной фигурой. Эта семья, которая с завистью взирала на королей Франции и пыталась присвоить себе корону Генриха III, уже почти ничего собой не представляла, если сопоставлять ее с тем, чем она была за полвека до этого.

Только что названный нами принц, отец того принца, что завоевал Неаполь, в возрасте семнадцати лет был арестован и подвергнут тюремному заключению в Туре; однако вскоре он бежал из тюрьмы и встал на сторону противников Генриха IV; затем, в конце концов, он изъявил покорность и вновь обрел милость короля.

После смерти великого приора, внебрачного сына короля Генриха II, герцог де Гиз стал губернатором Прованса.

Во время своего пребывания в Марселе он познакомился с дочерью Шатонёф де Рьё, той самой красавицы, в которую был влюблен Карл IX, на которой чуть было не женился Генрих III и которая, отказав в своей руке князю Трансильвании, в конце концов вышла замуж за капитана галерного флота, флорентийца по имени Альтовити Кастеллан.

«По моему убеждению, она кончила тем, что с мужской смелостью убила его собственной рукой», – говорит Л'Этуаль, сообщая, что в один прекрасный день или в одну прекрасную ночь красавица Рене де Рьё застала мужа во время преступного общения с другой женщиной, как выражаются наши соседи-англичане.

Но еще перед этим трагическим происшествием она родила в Марселе девочку, крестным отцом которой стал сам этот город.

Девочка получила имя Марсель.

Поскольку это имя звучало так же, как название города, имевшего честь стать ее крестным отцом, то, вместо того чтобы именовать ее мадемуазель Марсель, горожане мало-помалу привыкли называть ее мадемуазель де Марсель, что было вполне логично, поскольку Марсель был ее крестным отцом. Это имя за ней и закрепилось.

Юная мадемуазель де Марсель была очаровательной особой: необычайно изящная, с белоснежной кожей и темно-русыми волосами, она прекрасно пела, чудесно танцевала, в музыке разбиралась настолько, что могла ее сочинять, писала сонеты под стать г-ну де Гомбо и, гордая, но учтивая, пользовалась любовью всей округи.

Великий приор, внебрачный сын Генриха II, был безнадежно влюблен в нее; многие знатные особы взяли бы ее в жены, если бы она дала на это согласие; однако она предпочла стать любовницей г-на де Гиза.

И это при том, что г-н де Гиз был низкорослым и курносым; однако он происходил из знаменитого рода и унаследовал от своего отца, Генриха де Гиза, тот внушительный вид, который дал г-же де Сов повод сказать, что «рядом с принцем Генрихом де Гизом все прочие принцы выглядят простолюдинами».

Так что, со всеми своими недостатками, г-н де Гиз, как мы уже сказали, пришелся по душе крестнице города Марселя.

Эта любовная связь длилась несколько лет; бедняжка Марсель все время полагала, что герцог в конце концов женится на ней; но, возможно, у него этого и в мыслях не было. Достоверно известно лишь то, что он так и не сделал ей предложение стать его женой; и тогда она первая нашла в себе мужество расстаться с ним; он же, со своей стороны, покинул Марсель и вернулся ко двору.

Словно новоявленная Ариадна, она воспела свое одиночество, заключив всю поэзию своей печали в два куплета, мелодию которых, равно как и слова, она сочинила сама.

Поскольку мелодия утеряна, мы, к сожалению, можем привести нашим читателям лишь слова этой песни; вот они:

Мой воин был и нежен, и жесток;

Он вдруг ушел, его пропал и след.

На муку сердце он мое обрек —

Прекраснейшую из его побед.

Хоть поступил со мной он бессердечно,

Люблю его и помнить буду вечно.

В красотку новую, наверно, он влюблен,

Попавшуюся на его пути.

Но кем и где бы ни увлекся он,

Меня изящней в мире не найти!

Я знаю: он ко мне вернется снова,

Его любви я годы ждать готова.^[62]

Увы, жестокий победитель так и не вернулся, и несчастная Марсель заболела; болезнь ее длилась год.

За время этой болезни, не имея никакого достояния, она одну за другой распродала все свои драгоценности.

Господина де Гиза уведомили о ее бедственном положении, которое она с величайшим старанием скрывала от всех. Герцог тотчас же послал ей десять тысяч экю, отправив в Марсель одного из своих дворян; однако она с гордым видом поблагодарила герцога де Гиза, заявив, что не желает ничего брать ни от кого, а от него меньше, чем от кого-либо другого, и что, вдобавок, жить ей осталось так мало, что в той крайности, в какой она оказалась, можно обойтись без всего.

И в самом деле, поскольку волнения явно усилили ее страдания, следующей ночью она умерла.

В доме у нее нашли лишь одно су.

Городские власти похоронили ее за свой собственный счет в аббатстве святого Виктора.

По характеру г-н де Гиз был весьма влюбчив, весьма ветрен, а главное, весьма словоохотлив.

О нем ходили всякого рода забавные истории, которые веселили двор Генриха IV и продолжали веселить двор Людовика XIII.

В частности, рассказывали, что однажды ночью, когда герцог лежал в постели ... Как бы это получше выразиться?.. Ну да ладно, скажем все попросту, так, как это сделал Таллеман де Рео. Так вот, рассказывали, что однажды ночью, когда герцог лежал в постели с женой одного советника Парламента, послышался сильный стук в дверь: любовники тотчас проснулись; женщина подбежала к окну и увидела своего мужа, который, отыскав у себя в кармане ключ от дома, вставил ключ в замочную скважину и спокойно вошел внутрь, менее всего подозревая, что его место занято.

Женщине хватило времени лишь на то, чтобы крикнуть:

– Бегите, монсеньор!

Монсеньор убежал, оставив свою одежду на стуле.

Женщина бросается к этой одежде, срывает с нее кружева, опустошает карманы и залезает обратно в постель в ту самую минуту, когда советник входит в спальню.

Раздеваясь, советник видит на стуле одежду и понимает, что она явно не его.

– Что это платье? – спрашивает он жену.

– Это камзол и штаны, которые принес мне один барышник: они обойдутся очень дешево. Посмотрите, подойдут ли они вам, а если подойдут, будете пользоваться ими в деревне.

Советник примеряет на себя камзол и штаны.

Одежда подходит ему так, как если бы была сшита для него.

Между тем звонят часы.

– Эх! – восклицает советник. – Поспать времени уже нет: у меня с утра встреча во Дворце правосудия.

И, накинув поверх камзола мантию, он отправляется по своим делам.

Как только советник выходит из дома, г-н де Гиз появляется из своего укрытия и, поскольку в одной рубахе выйти на улицу нельзя, натягивает на себя одежду советника.

По дороге он вспоминает, что накануне Генрих IV велел ему рано утром прийти в Лувр.

«Пожалуй, – говорит он себе, – стоит пойти туда в одежде советника: я расскажу обо всем королю, и он посмеется».

Он идет в Лувр и излагает эту историю королю, который мало того что смеется, но и, полагая, что герцог рассказал ему небылицу, посылает к советнику полицейского стражника с приказом явиться во дворец.

Советник, крайне удивленный неожиданной честью, которую оказал ему король, является и кланяется ему.

Король отводит его в сторону и начинает говорить с ним о всякого рода пустяках, одновременно расстегивая и застегивая пуговицы на его мантии, в то время как советник не может понять, с какой целью король теребит его одежду.

– Клянусь святым чревом! – внезапно восклицает Генрих IV. – Да ведь на вас камзол моего кузена де Гиза!

Советник решительно не пожелал поверить этому, и королю пришлось поклясться, что он сказал правду.

Мы уже говорили, что г-н де Гиз был весьма болтлив. Однажды он встречается с маршалом де Грамоном и рассказывает ему, что только что добился полного успеха в ухаживании за одной придворной дамой.

Маршал приносит ему свои поздравления, но, против своего обыкновения, хранит эту тайну.

Несколько дней спустя г-н де Гиз встречает его снова.

– Ах, господин маршал, – говорит он ему, – мне кажется, что вы любите меня меньше, чем прежде.

– С чего вы взяли, монсеньор?

– Ну как же! Я поделился с вами, что госпожа такая-то стала моей любовницей, для того, чтобы вы рассказали об этом всем, а вы, напротив, не говорите об этом никому; нехорошо, господин маршал!

И он расстался с ним, крайне обиженный.

Как-то раз, когда он провел ночь с одной дамой, которую ему путем долгих уверений удалось в конце концов убедить в своей любви, эта дама заметила, что с началом рассвета г-н де Гиз, вместо того чтобы успокоиться и уснуть, ворочается с одного бока на другой.

– Что это с вами, дорогой герцог? – спросила его дама.

– Ах, дорогая подруга! – ответил герцог. – Признаться, меня так и подмывает выйти отсюда, чтобы рассказать об удовольствии, которое я только что получил, проведя ночь в вашей спальне.

И он в самом деле встал, вышел на улицу и остановил первого встречного, чтобы рассказать ему о своем счастье.

Однажды вечером, когда он пешком явился к г-ну де Креки и задержался у него дольше, чем рассчитывал, г-н де Креки решительно воспротивился тому, чтобы герцог возвращался домой пешим ходом.

В итоге он предлагает ему иноходца.

Герцог сначала отнекивается, но через минуту соглашается.

Он садится на иноходца и отпускает поводья.

Иноходец же этот привык отвозить своего хозяина к дому одной дамы, где, со своей стороны, хозяин привык получать любезный прием.

Так что иноходец везет г-на де Гиза прямиком туда.

Как только раздается цокот копыт лошади, дверь открывается и слышится голос горничной:

– Это вы, монсеньор?

– Ей-Богу, я, – отвечает г-н де Гиз, закрывая лицо краем плаща.

– Входите, госпожа у себя в спальне.

– Это где?

– Разве вы не знаете, где спальня госпожи?

– Конечно, знаю; но я только что имел стычку с грабителями и еще немного не в себе; проводи меня.

Горничная провожает г-на де Гиза, по-прежнему прикрывающегося плащом, к кровати своей хозяйки, которая в неосвещенной комнате ожидает гостя.

– Эх, что будет, то будет! – произносит г-н де Гиз, ложась в постель.

На рассвете он обнаружил, что дама очаровательна; однако она была чрезвычайно удивлена и попросила герцога хранить тайну.

Господин де Креки был первый, кому герцог отправился рассказывать эту историю.

Он весьма любил поэзию и часто говорил, что хотел бы быть поэтом.

Однажды Ле Фуйу прочел ему эпиграмму, которую сочинил Гомбо.

Герцог заставляет его прочесть эту эпиграмму во второй раз, в третий, а затем, погрузившись в раздумья, начинает прогуливаться.

Внезапно он останавливается и подзывает Ле Фуйу.

– Сударь, – спрашивает он его, – а нет ли какой– нибудь возможности сделать так, чтобы эта эпиграмма была моей?

В другой раз он садится в карету.

– Куда прикажете везти, монсеньор? – спрашивает кучер.

– Да куда хочешь, лишь бы заехать к господину нунцию и к господину де Ломени.

Поскольку к дому г-на де Ломени было ближе, кучер везет герцога сначала туда.

Герцог принимает г-на де Ломени за нунция и всячески противится тому, что г-н де Ломени его выпроваживает.

Выйдя оттуда, он едет к нунцию и обходится с ним крайне бесцеремонно.

Подобно отцу и деду – хотя его состояние не шло ни в какое сравнение с их богатством, – герцог де Гиз был чрезвычайно щедр.

Однажды он выигрывает у президента де Шеври пятьдесят тысяч ливров под честное слово.

На следующий день Шеври присылает ему со своим секретарем Рафаэлем Корбинелли эти пятьдесят тысяч. Сорок тысяч – серебром, а десять тысяч – золотыми экю в небольших мешочках.

Желая отблагодарить Корбинелли за труды, г-н де Гиз берет самый маленький из мешочков и, не подумав, что там золото, дает его секретарю.

По возвращении домой Корбинелли открывает мешочек, видит золотые монеты, пересчитывает их и понимает, что г-н де Гиз ошибся.

Он поспешно возвращается во дворец герцога и объясняет г-ну де Гизу, что привело его обратно.

– Оставьте у себя, оставьте у себя, дорогой мой, – отвечает герцог. – В нашей семье никогда не забирают обратно то, что подарили.

Герцог де Гиз умер в 1640 году.

Шевалье де Гиз был не так чудаковат, как его брат, но, тем не менее, обладал изрядной долей своеобразия.

Он был храбр, красив, прекрасно сложен и внешне привлекателен, «однако, — говорит Таллеман де Рео, – весьма короток умом».

Однажды на исповеди шевалье сознался, что стал любовником некой дамы; он, по крайней мере, говорил о подобных делах лишь своему исповеднику, тогда как его брат говорил о них всем.

Исповедник был иезуитом.

– Сын мой, – сказал он шевалье, – я не дам вам отпущение грехов до тех пор, пока вы не оставите вашу любовницу.

– О, что до этого, – ответил шевалье, – то я чересчур люблю ее, чтобы сделать такое.

Иезуит упорствовал, но шевалье держался твердо; в итоге согласились на том, что они будут перед Святыми Дарами молить Господа искоренить эту любовь из сердца несчастного шевалье.

И они отправились молиться.

Подойдя к алтарю, иезуит принялся с величайшим усердием заклинать Бога излечить молодого принца, но тот, видя рвение святого отца, ухватил его за рясу и оттащил от алтаря, говоря:

– Святой отец, святой отец, к чему такая горячность? Черт побери! А если Господь откликнется на ваши просьбы, кто за это поплатится? Я!

Однажды он проходил мимо пушки, которую собирались испытать.