Текст книги "Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 55 страниц)

– Господин де Тийер, вы дурак!

Он тотчас потерял свое место и свой приход. И тогда, с пятью су в кармане, словно Вечный Жид, он отправился в Рим и вернулся оттуда уже с десятью су.

Дюло именовал себя черным кардиналом.

Он прижился в доме у кардинала де Реца, где все относились к нему как к помешанному; лакеи не стеснялись даже поднимать на него руку. Как-то раз, вне себя от ярости, он явился в кабинет архиепископа и заявил:

– Монсеньор, ваши негодяи-лакеи до того обнаглели, что только что избили меня в моем присутствии!

Он позволял щелкать его по носу и получал за это по одному су за каждый щелчок; но однажды, когда этому развлечению предавался маркиз де Фоссёз, у Дюло вдруг начался такой приступ ярости, что он схватил трость и безжалостно поколотил ею маркиза.

После чего, гордый собою, он воскликнул:

– Ну вот, теперь я могу похваляться, что взгрел палкой главу рода Монморанси.

Он был убежден, что в конце концов его повесят; это убеждение основывалось на уверенности Дюло, что всякое записанное предсказание обязательно должно сбыться. Кто-то написал на камне: «Дюло будет повешен», затем этот камень закопали в землю, а однажды выкопали оттуда прямо у него на глазах.

Он смирился с тем, что ему предстоит умереть таким образом, и почти во всех сочиненных им буриме удостоверял, что должен закончить веревкой; однако, когда ему сказали, что свидетелем этого прискорбного события станет отец Бернар, он заметно погрустнел, поскольку терпеть не мог отца Бернара. Однажды, когда ему в очередной раз повторили привычное: «Дюло, ты будешь повешен, и наставлять тебя in articulo mortis^[42] станет отец Бернар!», он воскликнул:

– Ну уж нет! Я предпочитаю не быть повешенным!

В конце концов он оставил коадъютора, перейдя к г-ну де Мецу, а спустя какое-то время умер от удара по голове, который нанес ему какой-то солдат, пытавшийся вытащить у него из кармана три или четыре су.

Что же касается г-жи де Комбале, то она каждый год возобновляла свой обет и делала это семь лет подряд, что не мешало всем кругом злословить о ней и ее дяде.

Ришелье очень любил женщин, но опасался скандала; оправданием его частых визитов к племяннице служило их родство; он обожал цветы, а у г-жи де Комбале, когда она сбрасывала с себя свое платье кармелитки, на ее открытой груди виднелись самые прекрасные букеты на свете.

Однажды, когда кардинал поздно вечером покидал г-жу де Шеврёз, до нее донесся приказ, отданный его кучеру и удививший ее, поскольку час был уже поздний:

– К госпоже де Комбале!

– Так поздно?! – воскликнула г-жа де Шеврёз.

– Да, – ответил кардинал. – А то ведь, черт побери, что она скажет, если я к ней не приду!

Во время своей сильной размолвки с кардиналом королева-мать задумала похитить г-жу де Комбале в тот день, когда та должна была отправиться в Сен-Клу; «ибо, – заметила Мария Медичи, – будет совсем нетрудно образумить кардинала, когда в ее власти будет все, что он любит».

Знаменитый врач Ги Патен, лечивший кардинала, написал о нем следующие строки:

«За два года до своей смерти кардинал еще имел трех любовниц: первой была его племянница; второй – пикардийка, а именно жена маршала де Шона; третьей же – некая красивая парижская девица по имени Марион Делорм».

А затем врач добавил следующие слова, напоминающие приговор:

«Так что эти господа красношапочники изрядные скоты: vere cardinales isti sunt carnales^[43]».

Господин де Брезе, несмотря на то, что г-жа де Комбале была племянницей его жены, страстно влюбился в нее, и именно он распускал часть небылиц о ней и ее дядюшке.

В присутствии королевы он утверждал, что у г-жи де Комбале четверо детей от кардинала.

– О! – воскликнула королева. – Не воспринимайте издевки господина де Брезе буквально: никогда нельзя верить и половине того, что он говорит.

В итоге на свет появилась такая эпиграмма:

Вчера Филида, вся в слезах и гневе,

Пришла пожаловаться королеве,

Что де Брезе везде твердит обман:

Мол, четырех детей наделал ей Арман!

Участливо ей королева молвила в ответ:

«Да успокойтесь же, Филида!

Известно, что готов оклеветать Брезе весь свет,

И много чести, если те, кто любит вас не ради вида,

Поверят хоть наполовину В злословия его лавину».

Скажем несколько слов о маршале де Брезе, так сильно влюбленном в г-жу де Комбале и в качестве маршала Франции, а особенно в качестве зятя кардинала Ришелье игравшем такую значительную роль при дворе Людовика XIII.

Юрбен де Майе, маркиз де Брезе, родился около 1597 года.

Он женился на сестре епископа Люсонского, который ко времени этой женитьбы еще не был кардиналом; женщина эта была безумна: она полагала, что у нее стеклянный зад, никогда не желала садиться, опасаясь разбить его, и бережно поддерживала его обеими руками, страшась, что с ним может случиться какая-нибудь беда.

Видя это, муж хотел было отослать ее обратно в провинцию, но она ни за что на свете не желала возвращаться туда.

И тогда муж приказал убрать всю обстановку из ее покоев, вплоть до полога ее кровати; таким способом он заставил ее вернуться в Анжу, где она и умерла в 1635 году.

Господин де Брезе был вначале капитаном гвардейцев королевы Марии Медичи.

Отправившись на воды в Пиренеи, он встретился там со священником из Каталонии, который имел при себе двух маленьких мальчиков, захваченных на берегах Африки испанскими галерами.

Священник, полагая осчастливить этим обоих детей, отдал их г-ну де Брезе. Маркиз сделал одного из них своим лакеем и назвал его Рамё; другого, не носившего ливрею, называли то Каталонцем, то Дервуа.

Поначалу Дервуа служил маркизу, таская за ним ружье во время охоты; затем, желая заставить его обучиться какому-нибудь ремеслу, г-н де Брезе отдал его в обучение портному в Анже; там молодой человек влюбился в красивую девушку, работавшую в бельевой лавке напротив. Хотя ходили разговоры, что в свое время она убежала из дому, последовав за каким-то мужчиной в Лотарингию, Дервуа, имевший на нее виды, женился на ней, а затем, женившись, вернулся на службу к г-ну де Брезе.

Господин де Брезе уже стал к этому времени маршалом Франции и губернатором Анже и Сомюра.

Супруга Дервуа была женщиной здравомыслящей и остроумной: она прибрала маршала к рукам, и с этого времени с ним было покончено.

Однажды он снял серьги с ушей маршальши и прямо при ней прицепил их к ушам этой женщины. Это добило несчастную безумицу, и вскоре после этого она скончалась.

Когда маршальша умерла, супруге Дервуа пришло в голову выйти замуж за маршала. Но как это сделать? Да, маршал стал вдовцом, но она-то была замужем.

Однако существовало одно средство: нужно было убить мужа. Она все продумала и добилась успеха.

И как же она взялась за дело?

Сказать это затруднительно.

Но так или иначе, однажды вечером маршал отправился в охотничью засаду, взяв с собой Дервуа и своего телохранителя. Ушли они втроем, а вернулись вдвоем: Дервуа был убит по случайности. Никто так и не узнал, кем это было сделано: телохранителем или маршалом. Наверняка, сделал он это не собственными руками.

Дело в том, что с тех пор у маршала появилась странная мания: при виде кролика он падал в обморок. Нередко он видел кролика там, где его вовсе не было, и кричал:

– Кролик! Вы видите кролика?

Но никто ничего не видел.

Кое-кто утверждал, что это его преследуют угрызения совести.

Будучи довольно нелюдимым, он велел написать на двери своего дома:

«Nulli nisi vocati^[44]».

И случилось так, что три проходивших мимо адвоката, шедших вести тяжбу в соседнем городе, прочли эту надпись и вошли в дом маршала.

Увидев их, маршал, по своему обыкновению, впал в страшный гнев.

– Кто вам позволил войти сюда?! – закричал он, обращаясь к ним. – Разве вы не прочли то, что написано на двери?

– Разумеется, прочли, монсеньор, – ответили они.

– И что же?

– А то, что там написано: «Nulli nisi vocati» – «Никто, кроме адвокатов». Но мы адвокаты и потому вошли.

Маршал приказал угостить их, но, питая неприязнь к судейским, соскреб надпись, ибо опасался, что вслед за этими адвокатами придут и другие.

Посланный в качестве вице-короля в Барселону, он решил явиться туда в немыслимом великолепии, чтобы его торжественное вступление в город произвело сильное впечатление.

Маршал добился своей цели.

Слово «bizarro» на каталанском языке означает «галантный»; так вот, некоторые каталонцы, видя г-на де Брезе столь расфуфыренным, заявили:

– Es muy bizarro este marechai.^[45]

И тогда какой-то дворянин из свиты маршала, истолковав слово bizarro в его французском смысле, то есть как «своенравный», сказал своему товарищу:

– Да какой черт мог уведомить всех этих людей о характере маршала?

Говоря о своей дочери, Клер Клемане де Майе-Брезе, которую вот-вот должны были выдать замуж за принца Конде, будущего Великого Конде, он сказал:

– По-видимому, они хотят сделать эту малышку принцессой.

Под словом они подразумевались король и кардинал.

Кстати, Великий Конде, торговавшийся со своим будущим тестем по поводу продажи им должности губернатора Анжу, никогда не забывал, прежде чем посетить маршала, нанести визит г-же Дервуа. Именно с ее помощью он склонил маршала к этой сделке.

Тем не менее любовные увлечения г-на де Брезе не остановились на романе с г-жой Дервуа; напротив, сердце у маршала было весьма непостоянным.

У сенешальши Сомюра была племянница, которую звали мадемуазель Онорея де Бюсси. Это была чрезвычайно умная девица, которой Мольер читал свои пьесы.

Когда провалился его «Скупой», Мольер заметил:

– Меня сильно удивило, что «Скупой» провалился, поскольку одна девица, которая обладает превосходным вкусом и никогда не ошибается, поручилась мне за успех.

И в самом деле, «Скупого» сыграли во второй раз и, как известно, успешно.

Так вот, г-н де Брезе обхаживал мадемуазель де Бюсси. Он был настолько увлечен ею, что привел ее вместе с теткой смотреть торжественное шествие, устраиваемое в Анже в праздник Тела Господня, велел построить для нее особый помост, поместил ее на самой высокой ступени этого помоста, а внизу поставил стражников, чтобы они не давали скапливаться толпам, которых непременно должна была собирать красота мадемуазель де Бюсси.

У маршала был сын, который носил титул герцога де Фронсака и был великим адмиралом Франции; этому человеку не была присуща даже такая черта характера, как bizarro его отца, в каком бы смысле это слово ни понимать – в каталанском или французском.

– Ну и наследник! – глядя на него и пожимая плечами, говаривал своей племяннице кардинал.

Но герцог де Фронсак недолго оставался наследником маршала, ибо он был убит 14 июня 1646 года во время осады Орбителло.

Это был законченный образец мелкого тирана. Он приказал установить балюстраду на клиросе церкви в Бруаже и в одиночестве слушал там мессу; никому, будь то даже женщине, не разрешалось войти туда. Когда он обедал, затворялись городские ворота, чтобы никто не мог потревожить его какой-нибудь вестью. У него была сотня конных телохранителей, одетых в особое форменное платье, и с этой сотней телохранителей он грабил фермеров и торговцев.

Накануне своей смерти он решил узнать, достаточно ли у него наличных и свободных денег, чтобы, если с ним что-либо случится, удовлетворить своих кредиторов; он привел в порядок счета, подвел итог и лег спать со словами:

– Ну что ж, теперь я спокоен.

На следующий день он был убит.

Между тем смерти вдруг припала охота прервать карьеру герцога де Люина: она коснулась фаворита кончиком своего крыла, и все было кончено! Это случилось во время осады Монтёра на Гаронне; орудием смерти стала злокачественная малярия, и 14 декабря 1621 года госпожа коннетаблыпа оказалась вдовой. Людовик XIII не так уж сильно горевал о короле Люине, как он в минуты дурного настроения называл своего фаворита. Он вполне придерживался мнения неизвестного поэта, написавшего по поводу захвата Монтёра и смерти герцога де Люина следующее десятистишие:

Монтёр захвачен, и вновь Гаронна

Свободу обрела. Однако удивленно

Внимает люд речам победным,

Равно как благодарственным молебнам,

В которых славу победителям поют;

Ведь слухам если верить, в том краю

Внезапно коннетабль почил.

Но я по размышленьи зрелом рассудил,

Что за содействие победе и потере

Хвалы Господь достоин в равной мере.

Итак, как уже было сказано, госпожа коннетабльша оказалась вдовой; однако у госпожи коннетабльши был не такой темперамент, чтобы оставаться вдовой долго: по прошествии года вдовства она вышла замуж за г-на де Шеврёза, второго из господ де Гизов, которых было четверо братьев; его звали г-ном де Жуанвилем, и это ради него владение Шеврёз возвели в достоинство герцогства– пэрства.

Господин де Шеврёз был чрезвычайно приятным на вид кавалером; ума он имел достаточно для знатного вельможи и храбростью обладал если и не больше, то, по крайней мере, не меньше, чем кто-либо еще. Опасности он не искал, но, оказавшись в ней, делал все, что следует делать в подобном случае. Во время осады Амьена, когда он находился в окопе вместе со своим наставником, этого славного человека убили непосредственно рядом с ним. И тогда он немедля, прямо в разгар боя, принялся обшаривать карманы убитого, заявив, что ему кажется справедливым, если он станет наследником своего наставника, поскольку жалованье тому платил его отец.

В те времена даже самые знатные вельможи не считали постыдным получать деньги от женщин. Принц де Жуанвиль, молодой, красивый, младший в семье, принялся извлекать выгоду из своей связи с бездетной и обладавшей более чем миллионным состоянием маршальшей де Феврак, вдовой славного маршала де Фев– рака, который, дабы излечить бесноватую монахиню, велел поставить ей клизму со святой водой. Маршальша была так увлечена принцем де Жуанвилем, что сделала его своим наследником и спустя три месяца умерла. В своем завещании она велела похоронить ее в семейном склепе; принц де Жуанвиль погрузил ее гроб в какое-то подобие дилижанса и отправил его по назначению.

Мы еще встретимся с г-ном и г-жой де Шеврёз в связи с бракосочетанием г-жи Генриетты Марии Французской и Карла I.

Тем временем дела очень многих улаживались: Шатийон был произведен в маршалы за то, что открыл ворота Эг-Морта королю Людовику XIII; Бассомпьер получил такое же звание в награду за свое остроумие и свою обходительность, а Ла Форс – за то, что сдал Сент-Фуа; епископ Люсонский был возведен в достоинство кардинала за то, что предал королеву-мать; и, наконец, старый Ледигьер стал коннетаблем и получил ленту ордена Святого Духа за то, что отрекся от своей веры.

Займемся вначале этим последним: он очень стар и вот-вот умрет, ибо родился еще при короле Франциске I, в 1543 году.

Франсуа де Бонн, сеньор де Ледигьер, родился в Сен– Бонне близ Шансора, в небольшом доме, напоминавшем скорее хижину, чем дворец. Благородство его семьи было таким же древним, как горы Дофине, где она жила испокон веков, но, как и они, была бедна.

Родители сделали из него адвоката; он был принят в состав парламента Гренобля и вел в нем тяжбы. Однако вскоре он понял, что сражаться с помощью слова – не его призвание и что ему лучше скрещивать в бою клинок с клинком.

Ему нужно было уехать из дома, но будущий коннетабль был так беден, что не имел даже самой плохонькой лошади, чтобы сесть на нее и отправиться в погоню за удачей.

К счастью, в деревне был трактирщик по имени Шарло; молодой человек позаимствовал у него, якобы для того, чтобы съездить к своему родственнику, кобылу, стоявшую в конюшне постоялого двора. Однако эта кобыла принадлежала вовсе не Шарло, а одному из его приятелей. Ледигьер пообещал вернуть ее не позднее, чем через два или три часа, взобрался на нее и скрылся из виду.

Двадцать лет спустя он совершал торжественный въезд в провинцию Дофине в качестве ее губернатора, и все жители городов и деревень сбегались посмотреть, как мимо них проезжает их земляк, облеченный чуть ли не в королевский сан.

Проезжая через свою родную деревню, он остановился в великолепном доме, построенном им рядом с хижиной, в которой ему довелось появиться на свет и которую по его распоряжению не тронули, поставив при этом новый дом так, чтобы герцог мог видеть ее из окна своей спальни.

Он уже намеревался лечь спать и, по своему обыкновению, расспрашивал слуг о том, что произошло в течение дня, что они видели и слышали, как вдруг один из них сказал ему:

– Я слышал, как один славный человек, глядя на то, как вы, ваша милость, проезжаете мимо, произнес: «Черт побери этого Франсуа де Бонна, доставившего мне столько огорчений и неприятностей!»

– Ну и ну! – воскликнул губернатор. – А тебе знаком этот человек?

– Я порасспросил о нем, монсеньор.

– И что же?

– А то, что это здешний трактирщик.

– И как его зовут?

– Шарло.

– Шарло!.. – промолвил губернатор, взывая к своей памяти. – Мне знаком такой. А знаешь, почему он послал меня к черту?

– Монсеньор прекрасно понимает, что я поинтересовался этим.

– И ты знаешь?..

– Монсеньор, этот человек лжец.

– Почему же?

– Да потому, что он рассказал мне нечто невероятное.

– И что же именно?

– Я не осмелюсь повторить это монсеньору.

– И все же говори.

– Так вот, он утверждает, что монсеньор, покидая здешние края ...

Слуга замялся.

– ... покидая здешние края ... – повторил Ледигьер.

– ... был настолько беден ...

– Это правда, богат я не был.

– ... что позаимствовал у него лошадь ...

– Это тоже правда! – воскликнул Ледигьер.

– ... и так никогда ее и не вернул.

– Клянусь Кальвином, и это правда!

– Вот в этом, монсеньор, и состоит причина его неприятностей и того проклятия, какое он послал по адресу вашей милости.

– А в чем дело?

– Дело в том, монсеньор, что лошадь эта принадлежала не ему, а соседу, и сосед затеял против него тяжбу; тяжба эта длится уже двадцать лет, на нее ушли все его деньги, и он находится на грани разорения.

– Ей-Богу, – воскликнул губернатор, – вот и в самом деле человек, который имеет полное право посылать меня к черту!

Затем он добавил, обращаясь к слуге:

– Погоди-ка!

И после минутного размышления произнес:

– Клянусь честью, ты сейчас пойдешь и приведешь мне Шарло.

– Шарло?

–Да.

– Но в такой час, монсеньор, он уже спит.

– Ты разбудишь его.

– Ну а когда я его разбужу, что мне с ним делать?

– Приведешь его сюда.

Приказ не допускал возражений.

Слуга ушел и четверть часа спустя вернулся с дрожащим от страха трактирщиком.

– Ну-ну! – произнес Ледигьер. – Стало быть, это ты, Шарло, посылаешь меня к черту в тот день, когда я вернулся в родные края?

Бедняга бросился в ноги губернатору.

– Монсеньор, – вскричал он, – я был неправ и раскаиваюсь в своей ошибке!

– Напротив, ты прав! Держи, вот тебе пятьсот экю за те неприятности, какие я тебе причинил, и то зло, какое я тебе принес. Что же касается твоей клячи, стоившей ровно шесть денье, то я беру на себя возместить ее хозяину понесенный им ущерб. Ну а теперь ступай прочь и препоручи меня Богу, на которого, надеюсь, ты имеешь больше влияния, чем на черта.

И губернатор отпустил беднягу, приказав узнать у него имя и адрес владельца лошади.

На следующий день он вызвал его к себе и, как и обещал несчастному трактирщику, уладил это дело.

Однако, как мы скоро увидим, достойный губернатор не всегда был таким хорошим судьей.

Кроме господина коннетабля, существовала еще и госпожа коннетабльша; в девичестве эта госпожа конне– таблыпа звалась Мари Виньон, и отцом ее был мехотор– говец из Гренобля.

В первом браке она была женой гренобльского сукно– торговца, которого звали Эмон Матель, и имела от него двух дочерей.

Это была привлекательная особа, хотя невероятной красотой она не отличалась.

Ее первым любовником был некий Ру, секретарь Гренобльского парламента. Он-то и свел ее с г-ном де Ледигьером.

Однако она стала любовницей г-на де Ледигьера не раньше, чем возымела огромное влияние на него; это влияние было настолько безоговорочным, что все пытались объяснить его сверхъестественными причинами.

В ту пору в Гренобле жил францисканец по имени Нобилибус, которого позднее сожгли за то, что он служил обедни, не получив священнического звания. Этого францисканца негласно обвиняли в колдовстве; все говорили, что он дал Мари Виньон притворотное зелье, с помощью которого она заставила г-на де Ледигьера полюбить ее.

Когда эта женщина окончательно уверилась в любви г-на де Ледигьера, она покинула дом своего мужа, но поселилась не у любовника, а в отдельном доме.

За то время, какое они с мужем жили раздельно, она родила г-ну де Ледигьеру двух дочерей.

Между тем, видя, как это влияние все возрастает, и не имея возможности предугадать, какой степени оно достигнет, родственники г-на де Ледигьера привлекли на свою сторону его врача. Врач посоветовал ему, исходя из соображений здоровья, переменить любовницу; но, поскольку г-н де Ледигьер не знал, к какому аптекарю посылать с таким рецептом, врач взялся приготовить нужное лекарство лично и представил своему пациенту весьма красивую особу по имени Пашон, жену одного из его телохранителей.

Однако при этом не взяли в расчет Мари Виньон!

Мари Виньон, которую именовали маркизой, чтобы не называть ее ни г-жой Эмон Матель, ни г-жой де Ледигьер, так вот, Мари Виньон велела поколотить палкой новую любовницу г-на де Ледигьера прямо в его доме; затем она бросилась в ноги г-ну де Ледигьеру, заявив, что она позволила себе такую выходку из-за великой любви к нему. Господину де Ледигьеру этот довод показался настолько убедительным, что он не только простил маркизу, но и отослал обратно мадемуазель Пашон и восстановил маркизу во всех ее правах.

Господину де Ледигьеру приходилось много разъезжать, а к этим его поездкам примешивались битвы, сражения и стычки.

Маркиза следовала за ним повсюду, как в этих поездках, так и в военных походах.

Однако г-н де Ледигьер лишь с немалым трудом согласился на то, чтобы рядом с ним всегда был подобный дорожный и боевой товарищ. Он попытался склонить суконщика к тому, чтобы тот забрал свою жену обратно, предложив ему в обмен должность своего управляющего; однако торговец дорожил своей честью больше, чем это мог бы сделать какой-нибудь дворянин: он ни за что не хотел идти на сделку.

Тем временем Мари Виньон по доброте душевной выводила в чины своих родственников; раздавала бенефиции или роты семи или восьми своим братьям, одни из которых были аббатами, а другие – унтер-офицерами; удачно выдала замуж двух из своих сестер: одну – за деревенского помещика, другую – за капитана по имени Тоннье; точно так же она выдала замуж своих дочерей от первого мужа: одну, в первом браке, – за Лакруа, дворецкого г-на де Ледигьера, а во втором – за барона де Барри; другую, в первом браке, – за дворянина, имя которого забылось, во втором – еще за одного дворянина, по имени Монсизе, с которым она развелась, а в третьем – за маркиза де Канильяка.

Как видим, в этой семье выходили замуж по многу раз.

Ну а теперь речь о том, каким образом сама Мари Виньон стала женой г-на де Ледигьера.

Понятно, что на пути к этому была некая трудность, и трудность эта заключалась прежде всего в том, что был жив первый муж Мари Виньон. Муж мешал, и следовало позаботиться о том, чтобы устранить его.

Когда г-н де Ледигьер отправился в военный поход в Лангедок, маркиза, против своего обыкновения, осталась одна в Гренобле; в одиночестве она заскучала.

В это время в Дофине объявился пьемонтский полковник по имени Алар, приехавший туда вербовать рекрутов; он увидел ее и приударил за ней; однако она поставило условие.

Условие это состояло в том, чтобы избавить ее от мужа. Каким образом? Для нее это не имело никакого значения, лишь бы она оказалась избавлена от него; все остальное было заботой полковника.

Полковник знал лишь одно-единственное средство избавиться от людей, которые были ему неугодны: убить их; и потому он решил убить несчастного суконщика.

Расскажем, как это было осуществлено и как маркиза стала г-жой де Ледигьер.

Еще за несколько лет до этого славный торговец сукном оставил свою торговлю и удалился на покой в деревню. Местечко, куда он удалился, находилось в одном льё от Гренобля и называлось Пор-де-Жьен.

Однажды утром полковник сел на лошадь и в сопровождении лакея отправился в Пор-де-Жьен. Прибыв туда на рассвете, он, желая завязать разговор со встречным пастухом, поинтересовался у него, известно ли ему, где находится дом капитана Клавеля. Разумеется, в Пор-де– Жьене не было никакого капитана Клавеля, и этот вопрос имел лишь одну цель – увести в сторону подозрения пастуха.

– Никакого капитана Клавеля я не знаю, – ответил пастух. – А не о Мателе ли, часом, вы разговор ведете?

– Матель или Клавель – я и сам толком не знаю.

– Ну а дом господина Мателя – вон он.

–Где?

– Да вот же, глядите!

И он указал на дом пальцем.

– Что ж, – промолвил пьемонтец, – проводи-ка меня и покажи мне этого господина Клавеля или Мателя: я ведь незнаком с ним.

Пастух оставил свое стадо, прошел вместе с пьемонтцем шагов сто и показал ему славного суконщика, который в одиночестве прогуливался вдоль поля.

Пьемонтец поблагодарил пастуха, дал ему на выпивку и отпустил его, а затем направился к суконщику.

– Сударь, – спросил он его, – вы и в самом деле господин Эмон Матель?

– Да, сударь, – ответил суконщик.

– Вы в этом уверены?

– Еще бы!

– Поймите, сударь, дело в том, что я ни за что не хотел бы ошибиться.

Произнеся это, пьемонтец в упор выстрелил ему из пистолета в грудь.

Однако суконщик был еще жив, и лакей прикончил его несколькими ударами шпаги. После этого хозяин и лакей поспешно вернулись в Гренобль.

Как только тело убитого нашли, об этом поставили в известность судебное ведомство; сразу же были задержаны пастух, слуга убитого и служанка, его сожительница, ибо на них пали первые подозрения.

Пастух рассказал все, однако он не знал имени убийцы.

Его спросили, полагает ли он возможным опознать убийцу; пастух ответил, что это не вызывает у него никаких сомнений.

Тогда его препроводили в Гренобль и там заключили в тюрьму, однако через оконную решетку ему открывался вид на всю площадь Сент-Андре, одну из самых людных в Гренобле. Увидев убийцу, он должен был подать сигнал.

Вскоре мимо него прошел полковник Алар.

– Вот этот человек! – воскликнул пастух, указывая на него пальцем.

Несколько минут спустя полковник Алар был арестован и заключен в тюрьму.

Дело уже вот-вот должно было рассматриваться в суде, но в это время маркиза известила г-на де Ледигьера о том, что произошло. Ему было понятно, что, если следствие будет вдаваться в подробности, его любовница окажется в страшно затруднительном положении; и потому он тотчас выехал из того места, где его удерживали дела, живо добрался до Гренобля и неожиданно для всех вступил в город; пользуясь своей властью губернатора, он освободил из заключения пьемонтца, вывез его за пределы города и там показал ему дорогу на Пьемонт.

Не пускаясь в объяснения, полковник Алар бросился с дороги в горы и исчез.

В определенной степени это происшествие отбило у г-на де Ледигьера желание жениться на маркизе.

Тем не менее, поскольку маркиза убеждала его узаконить двух дочерей, рожденных ею от него, он спустя пять или шесть лет после происшествия, о котором мы только что рассказали, решился сделать ее своей женой.

Перед тем как сесть в карету, чтобы отправиться в церковь, он промолвил:

– Ну что ж, сударыня, поехали делать эту глупость, раз уж вы этого непременно хотите!

И глупость была сделана.

Несколько дней спустя госпожа коннетабльша, полагая, видимо, что ее муж недостаточно хорошо согревает семейное ложе, приказала горничной нагреть грелкой постель, в которой уже лежал коннетабль. Горничная очень сильно обожгла коннетаблю бедро, и он дернулся.

– Что с вами, друг мой? – спросила его жена.

– Ах, пустяки, сударыня! – ответил коннетабль, который был очень терпелив к боли. – Однако я нахожу, что вы несколько перегреваете вашу постель.

У коннетабля был секретарь по имени Безансон, сочинявший сатирические куплеты и позднее поступивший на службу к монсеньору Гастону Орлеанскому, брату короля.

Вот что этот секретарь рассказывает о смерти своего господина. В тот самый день, когда тот умер, они вместе разрабатывали план выступления войск.

– Будь сейчас с нами господин де Креки, он бы нам помог, – заметил Безансон.

– Да, – ответил коннетабль, – ему в самом деле следовало бы быть здесь, но если по пути он встретил какую-нибудь потаскушку, то сегодня уже не приедет.

Весь день он трудился, вполне здраво рассуждая, но вечером, ощутив слабость, призвал кюре.

– Господин кюре, – сказал он, – сделайте мне все, что полагается.

– Все что полагается ... для чего? – спросил кюре.

– Да для того, чтобы отправиться на тот свет; я не скажу вам, что дело спешное, но время пришло.

Кюре исповедал его и причастил.

– Это все, что обычно делают? – спросил коннетабль.

– Еще совершают соборование, монсеньор.

– Тогда соборуйте, господин кюре; я не хочу, чтобы что-нибудь было упущено.

Кюре совершил соборование.

– На этот раз все? – поинтересовался коннетабль.

– Да, монсеньор.

– Ну что ж, в таком случае прощайте, господин кюре, и благодарю вас!

Кюре вышел; к коннетаблю приблизился врач.

– А, это вы! – обратился к нему коннетабль.

– Да, монсеньор. Я все еще надеюсь ...

– О чем вы?

– Я говорю, что видел больных куда более тяжелых, чем вы, монсеньор, и они оправились.

– Да, – ответил коннетабль, – это возможно; однако им не было, как мне, восемьдесят пять лет.

В эту минуту появились монахи, которым он еще прежде дал четыре тысячи экю и которые пообещали ему место в раю, если он соблаговолит дать им столько же теперь. Коннетабль задумался на минуту, а потом, повернувшись к ним, сказал:

– Видите ли, святые отцы, коль скоро мне не удалось обрести спасение души за четыре тысячи экю, я не обрету его и за восемь тысяч ... Прощайте!

И с этими словами он преспокойно скончался.

V

Мы уже упоминали, что Людовик ХIII сочинял балеты, а кардинал Ришелье – пьесы.

В те времена танцы были в моде; вскоре нам предстоит увидеть танцующего кардинала.

Выше мы рассказывали о том, как Сюлли, желая отдохнуть после дневных трудов, каждый вечер танцевал перед своими ближайшими друзьями.

Ла Вьёвиль, главноуправляющий финансами, тоже весьма любил танцы. Когда просить деньги к нему приходили женщины, он заставлял их танцевать куранту; когда же за деньгами приходили мужчины, он начинал загребать руками, словно пловец, приговаривая:

– Плыву, плыву, дна-то под ногами уже нет!

Скапен, входивший в труппу актеров, которых Мария Медичи выписала из Италии, явился однажды к г-ну де Ла Вьёвилю за жалованьем. Господин де Ла Вьёвиль принимается паясничать перед комедиантом так же, как он паясничал перед всеми.