Текст книги "Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 55 страниц)

В этой суматохе два дворянина из свиты маршала успели выхватить шпаги из ножен и попытались ударить Витри, но продырявили лишь его плащ.

Саррок завладел шпагой маршала и отнес ее королю, который тотчас подарил ему этот трофей. Дю Бюиссон снял с пальца убитого бриллиантовый перстень стоивший, как говорили, шесть тысяч экю. Буайе взял его перевязь; кто-то другой – его плащ из черного бархата, украшенный миланским позументом.

Лишь двое пажей рыдали над телом убитого, но остальные пажи сорвали с них шляпы и плащи.

Ле Коломбье, тот, у кого Витри спросил, где находится маршал, вначале, при звуках пистолетных выстрелов, отступил назад, но затем, когда толпа рассеялась, им овладело любопытство и он решил приблизиться к трупу, чтобы взглянуть, в каком тот состоянии: он увидел, что лицо маршала совершенно почернело от пороха и испачкано грязью, а его брыжи, опаленные огнем, тлеют, словно фитиль аркебузы.

Он еще не закончил этот осмотр, когда тело подняли и отнесли в небольшую комнатушку гвардейских солдат.

Маршал был облачен в шитый золотом черный камзол и короткие штаны из серо-коричневого бархата, отделанные широкими миланскими лентами.

Его бросили на землю перед небольшим неприглядным портретом короля, и вот туда все и приходили взглянуть на убитого.

Тело осмотрели, и выяснилось, что на нем нет кольчуги, хотя ходили разговоры, что маршал носит ее всегда; так что все нанесенные ему раны оказались очень глубокими. Поверх рубашки на нем была небольшая золотая цепь весом в пятнадцать унций, к которой был прикреплена закрытая ладанка с изображением агнца Божия; в ладанке обнаружили лишь сложенный вчетверо лоскут белого полотна, который сочли колдовским амулетом. В любом случае, если это и был амулет, то маршала он защитил плохо.

В штанах у него было три или четыре кармана. Там нашли обязательства казначейства и долговые расписки на общую сумму в миллион девятьсот восемьдесят пять тысяч ливров, уложенные в два запечатанных конверта, которые, кстати говоря, он всегда носил при себе.

Тело завернули в простыню, купленную за пятьдесят су, и, чтобы не трудиться и не зашивать эту простыню, ее просто перевязали на обоих концах веревками; позднее, около полуночи, по приказу короля его похоронили в церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, точно под хорами, причем плиты там так быстро и так умело уложили снова, что казалось, будто никто к ним и не прикасался.

Священник хотел было прочитать над несчастным покойником заупокойную молитву, однако присутствующие воспротивились этому, заявив, что негодяй никоим образом не заслуживает, чтобы за него молились.

Сразу после убийства на Неразводном мосту Витри вернулся во двор Лувра и стал прогуливаться там взад– вперед, глядя во все глаза за происходящим вокруг. Стоило ему там оказаться, как одна из служанок королевы, по имени Катерйна, подняла оконную раму в комнате Марии Медичи и дрожащим голосом спросила:

– Ради Бога, господин де Витри, скажите, что случилось?

– Да ничего особенного, – ответил Витри. – Просто только что убили маршала д’Анкра.

– Господи Иисусе! – воскликнула служанка. – И кто же это сделал?

– Я, – ответил Витри.

– Но по чьему приказу?

– По приказу короля.

Катерина живо закрыла окно и, вся в слезах, побежала сообщить эту новость королеве.

Вначале Мария Медичи сделалась страшно бледной, а затем, попросив повторить ей сказанное, как если бы она не расслышила, промолвила:

– Я правила семь лет и ничего больше не жду, кроме короны небесной!

Пробило одиннадцать часов. Напомним, что как раз в это время епископ Люсонский, предупрежденный накануне вечером о смертельной опасности, которая угрожала его благодетелю, решился покинуть дом благочинного Люсонского церковного округа и отправиться в Лувр.

Людовик XIII встретил его в галерее; это был первый посторонний человек, с которым король встретился после того, как ему сообщили известие об убийстве маршала.

– О! – воскликнул он. – Наконец-то я освободился от вашей тирании, господин епископ Люсонский!

Как видим, король был несправедлив по отношению к епископу.

Вот, кстати, каким образом известие о трагическом происшествии дошло до Людовика XIII.

Король, как уже было сказано, находился в своем оружейном кабинете, и, когда он уже затрясся от звуков 210

пистолетной пальбы, доносившихся до него, в дверь к нему постучал полковник д'Орнано, восклицая:

– Все кончено, государь!

– Так он мертв? – спросил король.

– Да, государь, да еще как мертв!

Король облегченно вздохнул, а затем повернулся к Деклюзо и сказал:

– Ну-ка, пусть мне дадут мой толстый витри.

Его толстым витри был карабин, преподнесенный ему в подарок Витри.

Затем, взяв в руку шпагу, он вышел из кабинета и проследовал в большой зал.

В это время туда явился Ле Коломбье; как мы уже знаем, он перед этим вблизи рассмотрел маршала и потому мог сообщить королю все подробности. Людовик XIII с жадностью выслушал их; затем, когда у него уже не осталось никаких сомнений, что с маршалом покончено, двери зала закрыли, и король появился возле окон, выходивших во двор, а чтобы он лучше был виден оттуда, полковник д’Орнано обнял его и приподнял, желая показать тем, кто стоял внизу вместе с Витри.

Заметив Людовика XIII, все принялись размахивать шпагами и пистолетами и кричать: «Да здравствует король!»

Король отвечал им:

– Спасибо! Спасибо, благодарю вас! С этого часа я король!

Затем, перейдя к другим окнам, выходившим на кухонный двор, он крикнул:

– К оружию, друзья! К оружию!

Услышав этот крик, все гвардейские солдаты построились в образцовом порядке на всех подъездных дорогах и улицах, и каждый из них, радуясь тому, что видит короля здоровым и бодрым, показывал на него своему товарищу и кричал: «Да здравствует король!», ибо незадолго до этого слышались пистолетные выстрелы, а так как никто не знал, в кого были направлены эти выстрелы, то были опасения, что стреляли в короля.

Тем временем Людовик XIII не умолкал:

– Хвала Господу! Вот я и король! Пусть мне отыщут старых слуг моего отца и прежних советников моего Государственного совета: отныне я хочу править, полагаясь на их мнение.

Один из слуг короля, по имени Покар, отправился за г-ном де Вильруа и президентом Жанненом; другие побежали за господами де Жевром, де Ломени, де Поншартреном, де Шатонёфом, де Понкарре и прочими бывшими членами Государственного совета. Затем, ожидая их, король приказал отправить гонцов в Парламент, в Бастилию и во все концы города, ибо он опасался, что там могут вспыхнуть беспорядки.

Так что гвардейские лейтенанты, знаменщики и унтер– офицеры сели верхом на лошадей и в сопровождении нескольких стражников стали разъезжать по всему городу, выкрикивая:

– Да здравствует король!

Что же касается маршальши, то вот как она узнала о постигшем ее несчастье.

Она прохаживалась по своей комнате, как вдруг дверь открылась и на пороге появились гвардейцы короля. Спросив у них, чего они хотят, она попросила их удалиться.

В эту минуту она услышала грохот пистолетных выстрелов, донесшийся со двора Лувра.

– Что это такое? – спросила она.

– Сударыня, – ответили ей, – это какая-то ссора, в которой замешан господин барон де Витри.

– Барон де Витри? Ссора? Пистолетные выстрелы в Лувре?.. Вы увидите, что все это против моего мужа!

Вслед за тем кто-то вошел в комнату и, покачав головой, сказал:

– Плохая новость, сударыня: господин маршал мертв!

– Он убит! – воскликнула Элеонора Галигаи.

– Верно, сударыня, и убил его Витри.

– Значит, – сказала она, – это было сделано по приказу короля.

Тотчас же, сознавая, что все потеряно, она засунула свои драгоценности в тюфяк кровати и, велев, чтобы ее раздели, легла в постель.

Мы уже рассказывали, как новость об убийстве маршала узнала Катерина, горничная королевы, и как та, услышав это известие из ее уст, воскликнула: «Я правила семь лет и ничего больше не жду, кроме короны небесной!»

Королева находилась в своем лютневом кабинете, куда к ней поспешили прийти вдовствующая герцогиня де Гиз, принцесса де Конти и г-жа де Гершевиль; они застали ее мечущейся по комнате, растрепанной и заламывающей руки.

– Вы уже знаете, сударыни? Вы уже знаете? – при виде их воскликнула она.

Дамы знали о случившемся, но далеко не все.

Узнать подробности отправили Катерину.

Между тем в комнату королевы вошел Ла Плас.

– Сударыня, – спросил он, – вы знаете новость?

– Разумеется, знаю! – ответила Мария Медичи.

– Никто не знает, как сообщить ее госпоже маршальше, и меня послали спросить ваше величество, не соблаговолите ли вы взять на себя труд сказать ей о том, что произошло.

– Ах! Есть много чего другого, что мне нужно сделать и о чем мне следует подумать! – воскликнула королева. – Если никто не знает, как сказать ей эту новость, то пусть ей ее споют.

Ла Плас вышел.

Десять минут спустя он вернулся.

Нам уже известно, каким образом Элеонора Галигаи узнала о случившемся.

Так что Ла Плас пришел по поручению маршальши: она послала его спросить у королевы, угодно ли той принять ее, чтобы они утешили друг друга; в любом случае, она просила королеву защитить ее.

– Еще чего! – воскликнула королева. – Мне потребуется немало трудов, чтобы защитить самое себя, так что не говорите мне больше об этих людях, которым я столько раз открыто заявляла, что им уже давно следует быть в Италии. Я втолковывала все это дураку-маршалу, и знаете, что он мне ответил? Что король обходится с ним любезнее, чем прежде! На что я сказала ему: «Не верьте этому! Король не всегда говорит то, что он думает».

Однако просьба маршальши навела Марию Медичи на одну мысль. Королева вызвала Бресьё, своего главного конюшего.

– Ступайте, – сказала она ему, – к королю и спросите его от моего имени, есть ли у меня возможность поговорить с ним.

Минуту спустя Бресьё вернулся.

– Сударыня, – сказал он, – король велел ответить вам, что теперь он чересчур занят и что ваш разговор состоится в другой раз; однако он просил ваше величество пребывать в уверенности, что всегда будет чтить вас как свою мать; тем не менее он заявил, что, поскольку Богу было угодно породить его королем, он решил править отныне самостоятельно.

В это мгновение в дверь лютневого кабинета постучал г-н де Прель, капитан гвардейцев королевы.

– Что там еще? – спросила Мария Медичи.

– Сударыня, – произнес г-н де Прель, – господин де Витри, действуя от имени короля, явился разоружить моих людей; он заявил, что впредь ваше величество будут охранять гвардейцы короля. Что мне надлежит делать?

– Повинуйтесь приказам короля, господин де Прель, – ответила Мария Медичи, а затем добавила: – Господин де Бресьё, вы слышали, что я сейчас сказала, так что проследите за тем, чтобы приказы короля исполнялись неукоснительно.

В итоге гвардейцы королевы были разоружены; Витри поставил на их место двенадцать гвардейцев короля и столько же их поместил у малого крыльца.

Витри доложил королю о том, что произошло. Людовик XIII кивнул в знак одобрения, а затем добавил:

– Завтра следует запретить господину де Шартру, Бресьё и Ла Мотту входить к королеве; следует также замуровать внутренние двери, соединяющие ее покои с моими. Моей матери по-прежнему будут прислуживать ее придворные дамы и офицеры, но при этом всегда будут присутствовать два королевских гвардейца, и так будет до тех пор, пока я не утвержусь как следует. Ну а покамест пусть у нее потребуют ключи от всех комнат, расположенных под моей спальней; кроме того, пусть швейцарцы изрубят топорами подъемный мост, связывающий спальню королевы-матери с ее садом.

Этот был как раз тот мост, который называли мостом Любви.

Примерно в то самое время, когда король отдавал эти приказы, то есть около половины двенадцатого утра, Бассомпьер, узнавший новость об убийстве маршала д’Анкра и шедший поздравить с этим событием короля, повстречал на мосту г-жу де Рамбуйе, которая держала в руках часослов.

– Ах, маркиза, – обратился к ней Бассомпьер, – куда это вы направляетесь?

– К мессе, разумеется, – ответила маркиза.

– К мессе?! Но о чем же еще вы можете просить Бога, если он только что соблаговолил избавить нас от маршала д'Анкра?

Поместив гвардейцев короля в передней королевы– матери, Витри послал стражников арестовать маршальшу.

Ее застали лежащей в постели. Мы уже знаем, по какому случаю она туда легла, надеясь защитить таким образом сокровища, упрятанные в тюфяке.

Стражники порылись всюду, но вначале ничего не нашли. Однако, поскольку было очевидно, что бриллианты и драгоценные украшения должны были быть в комнате, маршальшу заставили подняться, чтобы порыться в ее постели. После розысков, длившихся всего лишь несколько минут, сокровища были найдены.

Читателю понятно, что все это не обошлось без того, чтобы стражники не запихали в собственные карманы самую малость предметов, которые оказались у них под рукой и пришлись им по вкусу.

В итоге, когда маршальша решила надеть свои чулки, ей уже не удалось найти их, а когда она порылась у себя в карманах, чтобы взять там деньги для покупки новых чулок, выяснилось, что карманы пусты.

Тогда она послала спросить у своего сына, которого удерживали пленником в другом месте, не найдется ли у него экю, чтобы она могла отправить слуг купить ей чулки. Мальчик собрал все, что нашлось в его к а р м а ш к а х, и послал матери четверть экю.

Затем, поскольку бедный ребенок плакал горючими слезами, узнав о гибели отца и аресте матери, а стражники уговаривали его набраться терпения, он промолвил:

– Увы, так и придется сделать! Ведь мне не раз предсказывали, что я понесу кару за грехи моего отца!

Граф де Фиески – он происходил из рода того отважного графа де Фиески, который за семьдесят лет до этих событий свалился в море, пытаясь захватить власть в Генуе, – претерпел немало мучений по вине маршальши д'Анкр, хотя и был конюшим царствующей королевы, что, впрочем, не являлось таким уж важным обстоятельством, ибо подлинной царствующей королевой была Элеонора Дори. Вначале она заставила его поселиться в одной из самых скверных комнат Лувра, а затем изгнала из окружения короля и королевы, поскольку в разговоре с королем он выставил ее в неблагоприятном свете. Но, когда ему стало известно о положении, в котором оказался юный Кончини, запертый в каком-то кабинете и до такой степени подвергавшийся издевательствам со стороны стражников, что он отказался от всякой пищи, желая, по его словам, умереть с голоду, граф де Фиески вспомнил, что бедный малыш был крестником короля Генриха IV, и отправился к Людовику XIII просить у него разрешения взять мальчика под свой надзор; затем, поскольку стражники похитили у своего юного пленника шляпу и плащ, граф дал ему плащ и шляпу своего лакея и отвел его в Лувр, в свою комнату.

Узнав, что мальчик находится в Лувре, молодая королева, наслышанная о том, что он прекрасно танцует, послала за ним и, в то самое время, когда раны его отца еще кровоточили, а стражники препровождали его мать в тюрьму, потребовала, чтобы он исполнил у нее на глазах все танцевальные фигуры, какие были ему известны; и несчастный ребенок проделал все это, обливаясь слезами, но все же проделал, в надежде получить с ее стороны какую-нибудь поддержку для своей матери и для себя.

Перед тем, как маршальшу препроводили в тюрьму, ее допросили господа Обри и Ле Байёль: они остановили ее в передней и стали допрашивать по поводу того, какими еще драгоценностями и деньгами она могла располагать. Маршальша ответила, что у нее есть еще жемчужные украшения: бусы из сорока жемчужин, каждая из которых стоит по две тысячи ливров, и ожерелье из пяти ниток жемчуга, в котором каждая жемчужина стоит пятьдесят ливров, что в общей сложности составляет около ста двадцати тысяч экю. После чего она завернула все это в бумагу, велела опечатать в ее присутствии и попросила тех, кто ее допрашивал, отдать эти украшения в собственные руки короля, что они затем и сделали; при этом она говорила им, что у нее нет никаких опасений и что если они пожелают поспособствовать признанию ее невиновной, то она, как только вернется в милость, подарит каждому из них по двести тысяч экю.

В ответ на что один из них сказал ей:

– Вот сейчас вы просите нас, сударыня, а ведь всего две недели назад, осмелься мы взглянуть вам в лицо, вы сочли бы себя оскорбленной, заявили бы, что на вас напустили порчу, и наказали бы нас!

– О, не говорите мне о том времени, господа, я была тогда безумна!

Допросив маршальшу, господа Обри и Ле Байёль отправилась в покои маршала, где они обнаружили казначейских обязательств еще на два с половиной миллиона ливров.

Между тем, после того как те же господа совершили оказавшуюся бесполезной поездку в Мармутье, к брату маршальши, где они не нашли ничего стоящего, некий г-н Олье сделал признание, что у него на хранении находятся сундуки маршала.

Он передал эти сундуки королю, и в них обнаружили два канделябра из чистого золота, две дюжины золотых тарелок, платье, сплошь расшитое бриллиантами, и другие ценные вещи.

Оставалось решить судьбу трех министров, являвшихся фаворитами королевы-матери: Барбена, который управлял финансами; Манго, который был канцлером, и епископа Люсонского, будущего кардинала Ришелье, который был особо доверенным фаворитом королевы-матери и имел звание государственного секретаря.

Мы уже видели, что произошло с епископом Люсонским, когда спустя час после убийства маршала он явился к королю: «Наконец-то я освободился от вашей тирании, господин епископ Люсонский!» – заявил ему король и повернулся к нему спиной.

Все было ясно, и любой другой воспринял бы это как окончательное решение.

Однако с епископом Люсонским дело обстояло иначе. Мы еще увидим, как он вернется.

Манго вторым после епископа Люсонского отважился прийти в Лувр. В подобную минуту он вступал туда, как нетрудно понять, весьма робким шагом. Манго направился было к покоям королевы, но во дворе его остановил Витри.

– Куда вы направляетесь, господин Манго? – спросил он канцлера.

– К ее величеству королеве-матери.

– Простите, но прежде всего следовало бы узнать, будет ли это угодно его величеству королю.

Манго остановился. Витри же отправился исполнять свою должность дворцового маршала, поглядывая по сторонам и не обращая более внимания на канцлера. Манго стал прохаживаться по двору, покусывая зубочистку, которую он держал во рту. Наконец канцлеру наскучило дожидаться ответа, и он послал спросить у короля, угодно ли его величеству, чтобы он пришел засвидетельствовать ему свое почтение. Король велел ответить Манго, что его приход ему не угоден, а угодно ему, чтобы тот как можно быстрее вернул государственную печать.

Уже час спустя государственная печать была у короля.

Барбен при первом же известии об убийстве маршала тоже решил отправиться в Лувр, чтобы посмотреть, что там происходит; но, когда он еще стоял на пороге своего дома, через г-на Аннекена его предупредили, что ему лучше немного обождать, а не подвергать себя опасности, не зная наверняка, как его примут во дворце. Так что Барбен вернулся к себе в дом, но спустя какое-то время вышел оттуда снова и попытался укрыться в конюшне королевы. Узнав, что он там, г-н Манго и епископ Люсонский присоединились к нему. Затем они послали к королеве-матери г-на де Бражелона, который действовал так ловко, что сумел добраться до Марии Медичи и передать ей просьбу триумвирата.

– Скажите им, – ответила королева-мать, – что в отношении Барбена я сделаю все, что смогу, но в отношении других я ни за что не ручаюсь. Так что пусть они позаботятся о своей безопасности по собственному усмотрению.

После этого Манго отправился за государственной печатью, надеясь передать ее королю лично. Передавая ее королю, он мог бы поговорить с ним и предпринять последнюю попытку оправдаться; однако, когда он начал подниматься по главной лестнице, его окликнул шедший позади него Витри:

– Эй, господин Манго! А куда это вы идете в вашей атласной мантии?

– Я иду, сударь, к его величеству.

– Король больше не нуждается в ваших услугах, сударь.

– Он потребовал, чтобы я вернул ему государственную печать.

– Хорошо; ждите здесь.

Манго ждал в передней целый час; по прошествии этого времени появился Люин, который произнес, обращаясь к канцлеру:

– Именем короля, сударь, отдайте мне государственную печать.

Манго вернул печать, и король передал ее на хранение Арманьяку.

При этом, потирая ладони, он произнес:

– Что ж, надеюсь, что теперь, когда печать уже у нас, мы приберем к рукам и финансы.

После этого Манго был препровожден стражниками в комнату барона де Витри, откуда он не выходил весь день вплоть до пяти часов вечера, когда ему было позволено вернуться домой.

Что же касается епископа Люсонского, то он отнюдь не упал духом после грубого приема, оказанного ему королем. Епископ попросил напомнить его величеству, что еще две недели тому назад, видя беспорядок, который творится в государственных делах, он подал в отставку и, следственно, хотел бы знать, какое решение принял по его поводу король.

Король велел передать ему, что при желании он может остаться в совете в качестве епископа или государственного советника, но вот что касается должности государственного секретаря, то она передана г-ну де Вильруа. В связи с этим его величество попросил епископа вернуть все деловые бумаги.

Разумеется, епископ Люсонский тотчас исполнил эту просьбу.

Пока в покоях королевы выставляли гвардейцев; пока рылись в тюфяке маршальши; пока та, что еще накануне была богаче царствующего короля и могущественнее королевы-матери, просила у своего несчастного ребенка экю, чтобы купить себе чулки взамен пропавших, король принимал поздравления от своего брата, герцога Орлеанского, графа Суассонского, кардинала де Гиза, шевалье де Вандома и герцога Немурского.

Толпа вокруг него была столь плотной, что он, дабы не задохнуться, был вынужден забраться на бильярд, куда его подняли вместе с Месье и господином Графом.

Господином Графом называли графа Суассонского, третьего сына Луи I, принца де Конде, подобно тому как его старшего сына называли господином Принцем. Второго сына называли принцем де Конти.

Мы уже говорили о господине Принце в связи с любовью Генриха IV к его жене, и, вероятно, у нас будет случай поговорить о нем еще. Позднее мы поговорим и о принцессе де Конти, о которой можно сказать куда больше, чем о господине Принце. Ну а прямо здесь мы поговорим о господине Графе, о котором сказать вообще нечего или же можно сказать так мало, что не стоит и трудиться.

К тому же в то время граф Суассонский был всего лишь подростком, ровесником короля. Он был сыном Шарля де Бурбона, графа Суассонского, который умер в 1612 году, то есть за пять лет до описываемых событий.

Позднее молодой человек встал в ряды противников Ришелье, вступил в союз с Великим Конде, своим племянником, выступая против регентши во всех событиях Фронды, одержал победу над герцогом де Шатийоном в битве при Ла-Марфе, в Шампани, и был убит последним пистолетным выстрелом, раздавшимся в ходе этого сражения.

И вот, возвышаясь на бильярде, который, по существу говоря, стал его первым троном, король принимал своих новых министров: президента Жаннена и господ де Жевра, де Ломени, де Поншартрена, де Шатонёфа и де Понкарре.

Самым известным из всех этих старых зануд, как их называли молодые придворные, тем, кто в самом деле оставил настоящий след в истории, был президент Жаннен, рьяный лигист, присоединившийся затем к Генриху IV.

Президент Жаннен был сыном кожевника из Отёна в Бургундии. Располагая средствами, отец отправил молодого человека учиться в Париж. Жаннен пустился там в сильный разгул, и почтенный кожевник прекратил снабжать сына деньгами. Жаннен вернулся в Бургундию и женился на дочери медика из Семюра, у которой было неплохое приданое.

Тем временем в Блуа убивают герцога де Гиза и кардинала де Гиза. Майен, губернатор Бургундии, вводит в ней военное положение; Жаннен отдает себя в распоряжение Майена и, благодаря своим незаурядным умственным способностям, становится весьма полезным ему.

Однажды, когда герцог Майенский проезжал через Отён, Жаннен попросил герцога оказать ему честь и отобедать у него в доме.

Майен принимает приглашение и направляется к Жаннену.

Однако Жаннен, представляя герцогу своего отца, который даже не снял своего фартука дубильщика, говорит ему:

– Монсеньор, вот хозяин дома; это он вас угощает.

Герцог Майенский заключает кожевника в объятия и сажает его во главе стола.

Овладев Парижем, король Генрих IV направился к Лану.

Жаннену, находившемуся там, было поручено вести переговоры с королем. Они обменялись предложениями, которые один выдвигал с высоты крепостных стен, а другой – стоя у их подножия. Жаннен держался предельно твердо и отвергал все условия, выдвинутые королем.

Генрих был в ярости.

– О! – воскликнул он, грозя кулаком неуступчивому переговорщику. – Обещаю вам, метр Жаннен, что если я вступлю в Лан, то прикажу повесить вас.

– Что ж, – ответил Жаннен, – покуда я жив, вы сюда не войдете, ну а когда я умру, меня вовсе не будет заботить, что вы тут станете делать.

В итоге Майен заключил мир с королем.

Он забыл позаботиться об охранной грамоте для Жаннена, однако подле такого человека, как Генрих IV, охраной Жаннену служило само его стойкое поведение.

Он удалился в Бургундию, чтобы жить там в своем доме высоко в горах, куда можно было добраться только по очень крутой тропе. По его мысли, те, кто любил его по-настоящему, должны были отыскать его, где бы он ни оказался, а что касается других, то он и не склонен был видеть их.

Но однажды, к великому удивлению Жаннена, какой-то чужак, какой-то незнакомец отыскал его на вершине горы. Незнакомец явился от имени Генриха IV и принес Жаннену письмо, составленное в следующих выражениях:

«Господин Жаннен!

Вы хорошо служили мелкому князю; надеюсь, вы еще лучше будете служить великому королю.

ГЕНРИХ.

P.S. Следуйте за человеком, которого я послал к вам, и он приведет вас ко мне».

Жаннен последовал за посланцем короля, и Генрих IV отправил его в Испанию для ведения там мирных переговоров. Жаннен превосходно справился с поручением.

Когда он вернулся оттуда, король предоставил ему должность президента Дижонского парламента. И потому с тех пор его всегда называли президентом Жанне ном.

Как-то раз, желая привлечь его на свою сторону, королева-мать предложила ему значительную денежную сумму, что-то около трех или четырех тысяч экю.

Он отказался от этих денег, заявив, что в годы малолетства своего сына королева-мать не может распоряжаться ничем.

В 1608 году король отправил его во Фландрию, и это благодаря ему республика Соединенных Провинций продолжала придерживаться перемирия 1609 года.

После гибели короля Жаннен стал главноуправляющим финансами, однако затем его лишили этой должности, которая была отдана Барбену.

Он заранее приказал изготовить для него гробницу в той самой церкви, где находилась могила его отца, бок о бок с ним. На надгробном камне отца было заботливо сохранено его звание кожевника. Из смирения то было сделано или из гордыни?

III

Проследим теперь за тем, как протекал знаменательный день 24 апреля 1617 года.

Пока король, взобравшись на бильярд, на котором мы оставили его, чтобы заняться президентом Жанненом, принимал поздравления принцев крови и восстанавливал министров своего отца в их прежних должностях, полковник д'Орнано – тот самый, что обнял короля, чтобы поднять его до высоты окон и показать гвардейцам, – поспешил в Парламент, который уже прекратил свое заседание. Однако он выяснил, что президенты палат находятся в канцелярии вод и лесов, и вошел туда, чтобы сообщить им новость о смерти маршала.

Однако господа – это собирательное наименование предназначалось для советников Парламента; адвокаты и секретари звались всего лишь метрами – уже узнали ее от двух гвардейских унтер-офицеров.

Полковник д'Орнано вошел в кабинет, где находились президенты.

– Господа, – обратился он к ним, – я пришел сообщить вам, что король приказал убить маршала д'Анкра, чтобы обрести свободу. От имени его величества короля добавлю: он надеется, что вы готовы ныне и впредь с прежним желанием преданно служить ему. В ответ на это, господа, вы можете быть уверены, что он всегда будет для вас добрым королем.

Первый президент, действуя, разумеется, от имени всех собравшихся, ответил утвердительно и тотчас лично отправился в Лувр, причем пешком, поскольку неразбериха была столь велика, что ему не удалось найти карету.

За всеми этими событиями королю пришло время обедать, в чем читатель может удостовериться, читая дневник состояния здоровья Людовика XIII; после обеда поприветствовать короля явился кардинал де Ла Рошфуко; видя, что королю не дают спокойно поиграть с товарищами, а вместо этого каждую минуту его отрывают от игры, чтобы поговорить с ним о важных делах и государственных интересах, кардинал промолвил:

– Государь, вашему величеству следует приучиться к терпению, ибо отныне вам будут досаждать еще больше.

– Вы ошибаетесь, сударь: мне куда досаднее было избражать из себя ребенка, чем заниматься всеми этими делами.

Затем, обращаясь к тем, кто стоял ближе всего к нему, он произнес:

– На протяжении шести лет меня заставляли погонять мулов в Тюильри. Настало время заняться своим ремеслом короля.

И вдруг, словно подстегиваемый своего рода лихорадкой, он заговорил громче и живее, чем всегда:

– Господа, согласитесь, что я, должно быть, очень любим французами, ведь мне пришлось поделиться своим замыслом более чем с двумя десятками людей, но ни один из них ни о чем не предупредил этого человека. Впрочем, далеко не вчера я задумал стать властелином: уже давно, во время поездки в Сен-Жермен, я решил направиться оттуда в Руан, а прибыв в Руан, вызвать туда своих верных слуг. В другой раз я вознамерился бежать в Амбуаз; у меня была и другая мысль: пригласить маршала посмотреть в моей комнате маленькие пушечки, из которых я стрелял по своему форту в Тюильри; в это время Деклюзо напомнил бы мне, что три или четыре пушки я оставил внизу, в галерее; после этого я вышел бы из кабинета, будто бы для того, чтобы приказать принести их, и оставил бы маршала там одного; в это время туда вошел бы Витри со своими людьми и убил бы его так, как он убил его сегодня; однако маршал не предоставил им этой возможности. Наконец, пришел черед вчерашнего замысла, который провалился, потому что маршал принял утром какое-то лекарство и вернулся к себе сразу после визита к моей матери.

Одобрительный шепот, последовавший за этим признанием короля, свидетельствовал о том, что слушатели восхищены его настойчивостью, и он продолжал: