Текст книги "Неудачная шутка (СИ)"
Автор книги: TILIL
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 68 страниц)
Даже взбешенный, он был начеку – печальный герой, идеальный заложник его как заложника, увидел, как дрожат его веки, лишь секунду спустя осознавая, что узрел признак бдительности – на лестнице зазвучали и стихли шаги.
Ничего это не значило – наверное, вражий слуга, не выдержав скуки, отправился на экскурсию.
– Не надо, Джей. Просто заткнись. Прекрати меня обманывать, ты же знаешь, что это в конечном счете не имеет значения. Козыри, что это? – попытался отшутиться он, зная, как хорошо прежде это приманивало придурка. – Ты же не думал, что я приму твою сторону? Как и ты мою. Это невозможно. Теперь – невозможно.
– Прекратить тебя… обманывать? – удивился бестолковый клоун, сворачивая шею, чтобы проверить состояние своей грудной клетки: под кожей у него завелись, похоже, гигантские мокрицы, так сильно что-то рвало его на лоскуты – ни один из его трюков прежде не проходил так болезненно. – Ты не веришь мне?
Осознать этот простой и, в целом, весьма очевидный факт – ему нет доверия – он не мог, и скривился, отбрасывая сомнения.
– А то, – фыркнул Брюс. – Джокер, я тебя слишком хорошо знаю, уймись, – улизнул он от настоящих обещаний, с которыми надеялся разделаться еще перед предательским согласием на смерть. – Ну убьешь меня не ты, а кто-то другой – разве это так важно? Не стоит, все это ничего не стоит. Я обещал, вот тебе связь с реальностью, вот, я удержу тебя: продавлю, куплю тебе жизнь, все устрою, а твоя уверенность в важности нашего конфликта – просто иллюзия. Будь реалистом хотя бы теперь. Даже если я знаю, что твоими глазами все черно-красное – хотя бы попытайся…
– Не приписывай мне… – попытался протянуть Джокер, но сбился, теряясь. – О, я такое мог тут устроить!.. Жаль, ты не стал бы смотреть: блевал бы кровавыми слезами, с’учара.
– Да ладно, не истери. Блевал – слезами? Надо же… Ну что тебе нужно, соперник? Наверняка есть множество таких, как я. Сильных так и совсем полно, – успокаивающе заговорил Брюс, неуместно самодовольно в подобной ситуации кривя душой: был нескромно уверен в своей исключительности. – Найдешь другого врага. Говорят, один мужик задержал наркокартель голыми руками, представляешь? Интересно?
Эллиот фыркнул, демонстративно разминая шею.
– А еще говорят, что он летает, – вставил он с нескрываемой иронией. – Вот что значит – холодные ублюдки, – проворчал он следом себе под нос. – Какое поразительное равнодушие к собственным жизням, а… Приличному человеку не развернуться.
– Да, это китч, чушь, – неожиданно согласился с причиной беды Брюс, поглощенный увещеванием нелогично упершегося клоуна. – Кроме того, полетами нас не удивить, да? Но вот было бы здорово встретить его, верно? Хотел бы сразиться с таким, Джей?
– Нахуй, – мрачно отвернулся от него его капризный враг, и задергался еще активнее. – По крайне мере я оказался прав на твой счет, смазливая богатенькая сволочь, трясущаяся над своими принципами. Ненавижу. Почему ты такой сученыш, Бэтмен, мм?
Что-то оборвалось, растрескалось, и это невесомо, но отозвалось в воздухе, словно он что-то проломил.
– Ты просто не знаешь, о чем говоришь, – процедил Брюс, свирепо глядя в угол: убеждал себя в правдивости не-сказанного. – Ты ни черта не знаешь, и поэтому тебе нужна помощь. Отвяжитесь. Почему, почему, почему, проклятье… Почему вы такие? Мне тоже надо знать. Почему, Джей? Давай, не томи. Может, мне откроется истина. Почему ты так не хочешь, чтобы я умер?
Джокер оглядел его искоса, продолжая биться в своей странной хладнокровной истерике – ужасающее зрелище, большее, чем бешенство – и Брюс вдруг понял, что чертов клоун и правда ему доверяет.
– Если ты сдохнешь, Бэт, не будет весело, – прошипел он, истекая слюной на свое узловатое, прекрасное плечо. – Веселья не будет.
Брюс разочарованно выдохнул, ободряясь.
– Хреновая причина, – надменно заключил он, сразу же оледеневший, и отвернулся, чтобы сказать нечто более важное, чем все эти тонны никому не нужных слов. – Я не собираюсь больше развлекать тебя, неужели ты не видишь? Проклятье, Джокер, ты чертов клоун… Боже, мы ведь совершенно необучаемы, мы так и не смогли ничего изменить… Том! – напомнил он о своем существовании, когда Эллиот навис над Джокером в издевке так насмешившего его валета. – Выслушай мои условия.
– Нет уж, – неожиданно выдал враг, самодовольно оглядывая дело своих рук: кевлар продавливал кожу, черное и стальное на белом и упругом смотрелось уместно уродливо. – Я вдруг передумал. Вы хотели потянуть время? Я согласен. Завелся прямо.
Брюс неуверенно нахмурился.
Все было так же, как и раньше – Джек, непримиримый враг, которого он снисходительно называет другом, надеясь замолить языческого духа ураганов и извержений; идеальное тело, внушительный разум, черная блевота безумия, и сам он, наверное, ужасно болен – и ничего, ничего не изменилось.
Но у его виска был пистолет – смерть, скорая и громкая.
Что-то, по-видимому, отразилось на его лице, потому что Джокер вдруг рванулся так сильно, что едва не уронил свой капкан вместе со своим исстрадавшимся телом.
– Ну и с’ука ты, Бэт. Чертова тупорылая мышь! – бесновался он, исходя токсичной злобой, полыхая, выставляя понизу подбородок – как только он умел харизматично, потому что это было бессилие, а бессилие (что характерно, свойственное таким, как он, бессердечным подонкам) никогда не выглядело хоть сколько-нибудь сносно.
Просто не в его случае – и что это было, просто призма нудного взгляда Бэтмена, или попадание в десятку, или очарование всякого рокового говнюка, везучего, сильного и смелого, на которое так падки женщины…
Эта была его особенность, это были его словечки – все эти “Бэтси” и “Элизабэт” (и ни одной формы для настоящего имени “мышары”, не способного позабавить его своим настоящим серым обликом). И его и правда не могли смутить ни нагота, ни вражеские пальцы в анусе, ни угроза пенетрации посторонними предметами. Это были его жесты, его голос с его томным деревенским акцентом акадийского юга – убаюкивающий, покрытый пыльцой и звонкий цикадами. По цвету его глаз можно было уверенно поводить опознание – не ошибешься среди сотен оттенков – и покраснелые сосуды, расчертившие белки, и ресницы, и даже бледные, тонкие, грязные светло-зеленые, а кое-где и темно-пшеничные пряди, означали “Джокер, Джек Нэпьер, человек, с кем не надо шутить, кого нельзя жалеть, который способен стереть с любого лица улыбку даже из могилы”.
Но у его виска чернело орудие убийства – его череп даже в лобной кости был не прочнее среднего значения, изнанка плоти так же мягка и беззащитна, как у всех остальных, а кровь красна…
Он просто человек, люди не способный пережить подобный выстрел в упор.
– Брюс, – вдруг спокойнее позвал его этот просто человек, между тем все такой же ополоумевший от яда злобы, и Брюс поник, ожидая нового укола в самое нежное. – Ты правда винишь себя в ее смерти?
Он не смог ему ответить, принять этот вызов – язык присох к небу.
– Винит, не сомневайся, – влез Эллиот. – Но ты и сам знаешь это, верно?
– Верно. Теперь я это понимаю, – хрипло подтвердил Джокер, неожиданно скромно улыбаясь – но никого эта маска не смогла прикрыть – ни зверя в нем, ни изгоя, противоречиво избалованного пристрастной рукой несовершенного закона. – Не думал я, что у тебя, Бэтс, все так запущенно… Так что знайте: она умерла, чтобы ты стал осторожней. Она умерла, потому что тот отмытый рыцарь, первый самозванец, дорожил ей, потому, что ей дорожил ты. Просто потому, что я мог это сделать и хотел этого! Вот, собственно, и все. Спасибо за внимание. Надеюсь, это поможет вам обоим отрастить яйца, мм.
– Джокер… – начал Брюс, судорожно выискивая слова, способные достигнуть его.
Он хотел бы сказать ему правду – но не смог понять, в чем она состоит: ради кого он так старается? Ради исхудалого психа или ради себя самого, уже знающего ужас пустоты…
– Вставай, – тогда снова подступил к нему Джокер. – Я! Я обвиняю тебя, – он попытался изменить выражение своего лица, заставив мышцы расплыться в подобающей случаю печали, но ничего не вышло. – Ты взялся лезть на мою сторону, притворяешься, что знаешь лучший исход для меня. И вот, мне причиняют вред, а ты бездействуешь, поскольку не даешь себе понять, насколько серьезно я оскорблен. Так вставай, очисти свою совесть!
– Не имей мне мозг, Джей! Ты, ублюдок, так и не сказал ничего из того, что на самом деле думаешь! – взорвался Брюс, горячо ненавидя его наивную изобретательность: пустые глупости умело втекали в его уши, по замыслу их создателя превращаясь в мечи и стрелы: “Ты слаб, безнадежен, ничего не смог изменить”…
Джокер вдруг остановился, помрачнел, тяжело набирая в легкие воздух, и закашлялся, часто сокращая мышцы своего впалого живота.
– Пошел ты, – просипел он, когда смог снова говорить, и глаза его тлели. – Мозг у него пострадал. Все, я все сказал. Теперь сам умоляй меня.
– Что ты опять задумал? – опасливо вопросил Брюс, задыхаясь от учащенного сердцебиения.
– Увидишь, – ядовито прошипел Джокер, но для настоящей ненависти оказалось мало место: в его голосе таял след какого-то иного чувства.
Так Брюс Уэйн, уже второй раз за эту памятную, сумасшедшую осень, стал недостойным даже секунды желанного внимания.
– Джокер? – осторожно позвал он, не замечая уже увлеченного желанным представлением врага: вполне логично было ожидать, что Джек уже сейчас нарвется на пулю или нож исключительно чтобы досадить ему. – Прекрати, что ты там… Просто прекрати, я думал, ты… Никогда не понимал их, ты прав. Оставаться в строю ради чего-то идеального, недостижимого, да, это смысл жизни. Но так нельзя, так не получится. Я был готов терять, не смог только смириться… Просто всегда будет еще один день, Джей. Теперь я это знаю. В любом случае… я не должен оправдываться перед тобой.
Он сделал приличную паузу, верный своей привычке хотя бы пытаться обуздать свою неистовую кровь, так часто толкающую его на поспешные поступки – теперь уже не было возможности ошибиться.
Какой смысл рефлексировать? Обо всем знал только Джек, только Джек понимал его. Кто еще умел ступать за край, за границу крыши, в бездну?
Тем удивительнее было видеть, как он спасовал в самом конце.
Дыхание восстановить не удалось, и теперь он глотал густой, теплый воздух, отдающий агрессией – ужасный дух: решимость, но отчаяние.
Он неожиданно для самого себя затих, скрючиваясь в своем углу – им самим вслух было озвучено то, во что он не собирался верить. Джек погибнет, он сам не дотянет до момента, когда этому человеку будет гарантирована безопасность, заплатит за него так, как не заплатил бы ни за кого другого, а все, чем так полны медные глаза – просто очередная шутка, не мог он печалиться, наблюдая смерть своего самого главного врага, самого идейного из всех соперников.
Он никогда бы не сделал для него подобного, никогда бы не стал бы упрямиться, он просто трусливый клоун, никак не равен ему, недостойный, жалкий, глупый, слабый, неженка, отупелый, шизофрения окислила его мозг безвозвратно, он животное, кусок льда, не растапливаемый никакими словами, никакими прикосновениями; просто мусор – битое бронированное стекло, запыленная ромашка у дороги, твердая, прямая арматурина, торчащая из стены заброшенного дома…
С таким же успехом можно было, в дополнение ко всей этой лжи, считать его двенадцатилетней индонезийкой, но правде в глаза смотреть с этого момента он отказывался – в конце концов он тоже пострадал… К черту, он тут самый пострадавший, а чертов клоун даже не догадывается, каково было знать о его гибели, никогда этого не почувствует…
– Готов к страшному суду, мальчишка? – встрял Эллиот, ласково поглядывая в сторону дыбы. – Ты же к этому ведешь? Собираешься самоустраниться, верно? Попробуй. Думаю, стоит начать с откусывания языка, ибо время разбрасывать камни давно прошло. Жду с нетерпением, мне есть чем тебя удивить, потому что теперь ты будешь служить мне вечно, понимаешь? О, это оказалось так приятно, что я почти утешился: быть укротителем, экзорцистом быть – правильно… Язычники, поклоняющиеся огню, достойны костра.
Он с восторгом ждал суицида.
– Мое мясо кончится тут, ебанат, – вежливо отреагировал Джокер, все еще активно рассчитывая пути выхода из сложившейся ситуации. – А что, дашь мне оружие? Отличная идея, я тебе уже один раз проиграл, так что давай еще, а? И берегись, я два раза не ошибаюсь: неплохо обучаюсь новому, мм.
– Никаких шансов, голубок, – выступал в это время захватчик. – Но ты бы смирил рассудок, покаялся бы. Или тебе интересно, что будет дальше? Хотел бы увидеть…
– Я все… – Джокер быстро облизнулся, равнодушно глядя. – Уже видел. Более мне ничего не интересно.
Он снова закрутился в путах, торопясь, оказавшийся, но закашлялся, до предела раздраженный, пульверизатором разбрызгивая красное содержимое лопнувших сосудов покровов желудка и горла, и Брюс вдруг понял, что он видит.
По позвоночнику прошел болезненный разряд молнии: страх. Джек страшился потери власти, потери влияния – точно так же, как он сам.
Джек чего-то боялся – Джокер, способный пожать плечами, оставаясь в герметичной камере, стремительно заполняющейся водой. Джокер, играющий и со своей жизнью в том числе. Джокер, не устрашившийся того, что с ним случилось в детстве – можно было быть уверенным, что он обожает это, и печалится лишь о потери памяти…
Брюс хотел бы разозлиться сильнее, чем он был зол, только не испытывать этой глухой тоски.
Он мог многое, а должен был еще больше, он осваивал свою теневую профессию. С того момента, как удары других мужчин научили его охотиться, он лишь на пару лет смог отстраниться от себя, лишь на какое-то время убедить себя, что может быть счастливым.
Но вызвать снова фальшивое острие улыбки на страшном лице он не мог.
Внимательно глядящий в его глаза Джокер, казалось, был уверен, что получит свое.
– Давай же! – звал он восторженно, не скрывая полыхающей самолюбви. – Давай. Не за меня. Я – не другие. Я особенный.
Брюс кивнул, соглашаясь с этим – не такой, как другие, особенный, не тот, кого хотелось разочаровывать.
Он мог бы использовать его жизнь ради своего выживания, он обязан был молиться этому невеликому, но чуду: Джокер желает кого-то спасти.
Он должен был сказать: “Да, хорошо, стреляй, Том. Одним сукиным сыном в мире будет меньше. Я говорил о прощении, но сам не умею прощать.”
Или он мог бы встать, стать быстрее возможного, выбить пистолет – это было обыденно для него, он так делал по крайней мере девятнадцать полных раз в реальном времени. На тренировках – и не счесть сколько.
Поднялся бы на ноги, сбрасывая путы – в миг бы оказался у вражьего локтя, провел бы рубящий и, конечно, успел бы до того, как по злой воле сработает боек, разобьет капсюль…
Это уже было. Он уже делал, и в намного более неблагоприятных условиях.
И Брюс наклонился, по-собачьи ерзая на месте и вытягивая шею чтобы удобнее было выбрать губами затаившийся в невеликом паркетном зазоре оранжевый бочок пилюли – широко уложил его на язык, приподнимая голову, чтобы продемонстрировать всем, без исключения, присутствующим, как будет глотать.
Он крупно, обреченно вздрогнул, когда настороженную, адреналиновую тишину разрезал однозначный скрежет чужих зубов.
– Ты сраный предатель, Бэт, – услышал он, но головы не поднял: он улыбался, ему было стыдно.
========== Глава 111. ==========
“Не.на.ви.жу.” – стучали морзянкой ножки стола. – “Не.на.ви.жу.Не.на.ви.жу…”
Застывший в неприглядном поклоне Брюс сухо сглотнул – жесткий желатин пилюли оцарапал ему пищевод; вязко тая, лепился к стенкам желудка – или это только казалось? – но землистого вкуса могилы пока не выходило испробовать – все, как и прежде, было рассчитано…
Возможно, и вмешательство долгожданного Фокса? Вне зависимости от этого ответ на вопрос о том, кто должен выжить – печальный герой или насмешливый злодей – для него представлялся очевидным.
Он мысленно представил себе Люциуса, задержал его лицо в памяти, чтобы снова, в свою очередь просчитать уже не их, а его, чертового клоуна время – но переменных было слишком много, а информации – недостаточно.
Его прошибало какое-то странное дежавю: бессмысленная потеря, кровь, ночь, Джек, ивовая клетка с запертым внутри… Что это было? Что билось там, в глубине? Он не мог вспомнить. Какая глупая, неуместная, неудачная шутка…
– Ты трус, Брюс Уэйн! Ты просто трус, – с удивленным омерзением воскликнул Эллиот, неверяще ухмыляясь.
Брюс и без него знал, что выглядит до усрачки испуганным.
“Не.на.ви.жу.” – отмеряло в тишине дерево по дереву.
Ненавижу? Он поднял глаза, смущенный, взглядом стараясь передать ответ, сообщение, подобное полученному. Итак, смерть? Не так уж плоха для такого, как он; прекрасна, продлевающая жизнь – но он думал о ней неподобающе: с неохотой, даже лениво.
Другие из насущных вопросов были куда актуальнее.
– Да вот оно что! – громыхнул Эллиот, изображая внезапное озарение. – Тебе и правда похер, да? Тебе глубоко насрать на себя, но не потому, что ты такой крутой, хладнокровный кремень, да? Просто ты уже умер, ты был мертв задолго до того, как я взял дело в свои руки. Ты мертв, Брюс Уэйн?
Задетый за живое Брюс медленно выпрямился, надменно задирая подбородок, чтобы взглянуть прямо – хотя хотел бы, разумеется, сейчас ничего не видеть вообще – и наткнулся на внимательный карий взгляд, совершенно серьезно ждущий ответа.
– Нет, – недостаточно спокойно просипел он, встревоженный и опечаленный, уныло сглатывая кислоту, поднимающуюся из желудка. – Мне не… Джек, – позвал он, сходя с ума от сверла боли в висках. – Мне не все равно. Джек?
Верно, здесь он несостоятелен. Жалок и беспомощен, и единственный человек, принимавший его как мог таким, каким он был на самом деле – благородным глупцом, незадачливым рыцарем с широкими жестами, которому, потворствуя самоприятной галантности, некого было укрывать своим плащом; жестоким, огрубелым, с хреновым чувством юмора, противоречивым одиночкой, стремящимся соединиться с людьми, маньяком контроля, неисправимым эгоистом в превосходной степени, занудой, угрюмым и стыдно подраненным в самую сердцевину – был отныне капитально разочарован в нем, и теперь уже навсегда.
Ему стало слишком, слишком горько – он не заслужил его презрения, хотя все те увещевания, что он выкатывал из своего непослушного рта, тоже не были достойным способом успокоить гнев Джокера.
Но в его голове хитрые эллиотовы медикаменты осуществляли постылую хирургическую операцию долотом и зубилами, и сосредотачиваться стало совершенно невозможно, и он уронил голову на грудь, щурясь от невыносимого предчувствия поражения – будто таймер отсчитывал секунды до взрыва, будто оборвался металлизированный трос, на который он уверенно рассчитывал, и он становится в этот момент позорным виновником чьей-то смерти.
– Мне жаль, – тяжело процедил он, туго прижимая язык у небу. – Джек, мне очень жаль. Ненавижу тебя за то, что мне приходится говорить это, но я правда сожалею, потому что знаю, каково это должно быть… другим людям, не таким, как мы, ты или я. Прости меня.
– Что ты ему дал? – прорычал Джокер, не обращая более взгляда в угол с новым предателем – так, словно тот и правда был уже мертв.
Эллиот изобразил задумчивость.
– Дигоксин, Дже-ек, – уверенно ответил он наконец, сжимая свободной рукой его щеки. – Ой, или это был норэпинефрин? Я запамятовал. Эй, Бри. Стучит ли твое сердце слишком быстро, рискуя не справиться с нагрузками – или, напротив, двигается все медленнее? Подскажи нам, не томи, тебе лучше знать.
– Эти внутривенные! – прошипел как никогда лаконичный Джокер. – Не загоняй мне, хуйло.
Эллиот, так и нависающий над ним в перевернутом мире, рассмеялся и грубо облапал его лобок, поднимаясь указательным пальцем по бледной дорожке волос, проложенной природой до впадины пупка: знал, что Бэтмен теперь не только смотрит внимательно, но и ловит каждый его взмах.
– Уверен? – проворковал он в своей громоподобной манере. – Тоже оперировал… заточкой? Ой, да ладно, Джок, мы оба знаем, что ты не разбираешься. Для этого у тебя есть твой анальный ирландец.
Брюс попытался скривиться, но обнаружил, что лицевые мышцы свело судорогой – просто эффект плацебо, никакие медикаменты не способны так быстро действовать.
Знать бы только слова, способные помочь выразить мысли – такие особенные, ровно как магическая мантра, таинственное заклинание – но он был нем, его гортань сплавилась, он не знал языка.
Эллиот проделал пас в воздухе зажатым в руке пистолетом, должный подчеркнуть незначительность этого обсуждения.
– Я мог и перепутать, – равнодушно пожал он плечами. – Что-то безусловное тоже может быть только своей имитацией… А если говорить о нематериальных ценностях… Когда ты скажешь ему, убийца? – вкрадчиво спросил он, таинственно застывая на месте. – Когда ты скажешь ему о Джокере?
Джокер повел плечом, пытаясь избавиться от океана слюны, заливающей его рот, и будто даже и не заметил вопроса.
Между губ захватчика мелькнул темно-красный, подраспухший язык – плотоядное чудовище, хитростью влезшее в черную кожу героя, но не выдерживающее маску суровости должным образом.
– Это секрет? – напряженно поинтересовался он, выводя незримые узоры от клоунского виска до правого шрама с помощью самой страшной, холодной ненависти и черного ствола Глока. – Это важная для тебя тайна? Скажи, мне хочется знать.
Он не стал торопиться, и только смотрел вниз, на стертый грим ужасного лица.
– О, это не секрет, – неожиданно покладисто ответил Джокер, мстительно раздувая ноздри, будто понял, о чем вообще идет речь. – Никакая это не важная тайна. Просто до этого ничего не было.
Не-Бэтмен кивнул, уложил пальцы на его шею.
– После этого ничего не было, – вопреки жестам свирепо возразил он, сжимая в ладони чужое дыхание. – Однажды в городе объявился некто…
Джокер приоткрыл глаза, задрал подбородок, чтобы взглянуть на него снизу – хотел увидеть лицо, но смог опознать только черную бэт-маску, значимую и незначительную одновременно.
– Этот человек вернулся в город? – хрипло, даже как-то похотливо вопросил он, приподнимая свои острые, костяные плечи – его пушистая грудь приподнялась, и Брюс смог рассмотреть ее четче: как она часто двигалась, как была тяжела, как нестандартно прямолинейно отвердели его соски… Он почувствовал, что теряет контроль и в области неизъяснимого – будто кто-то украл у него ключи от чего-то, вроде секретной комнаты, слишком далеко запрятанной, чтобы можно было заняться подбором отмычек – и тогда зарычал, погребенный под небывалым прежде обвалом ревности: к черту контроль, он потерял его внимание.
Его наказали, исключили из реальности: для Джокера он больше не существовал.
– Джокер! – требовательно рыкнул он, но с усилием заткнулся, испугавшись потери достоинства: получилось уныло просяще – он не узнал даже своего голоса.
Ничего особенного – но эффект производит взрывной: он вплотную приблизился к тому, о чем они говорили когда-то в библиотеке, отчаявшиеся, ослабоумевшие от растерянности, похоти и ненависти – к концепции двойника. Ну разумеется… Джокер, который не узнает Бэтмена, будто под кевларом может быть кто угодно – не важно, кто – и это жуткое ощущение собственного растворения между плоскостями не забыть никогда.
Но было кое-что похуже: он сам был в этом виноват… Прежде он думал, что совесть была ему именем, теперь же ясно видел, что только вина наполняла его всегда, стала его проклятьем – и куда раньше, чем громкий выстрел разнес к чертям собачьим жизнь его матери, уничтожил его отца – ужасное, ужасное чувство.
Сердце примерзло к хребту, еле двигалось, сдирая свою нежную кожицу о нещадное чувство вины, накрывшее его от благого предательства. Жуткая боль, самая мучительная: случайно раздавил в руке птенчика, толкнул старика, отвернулся от того, кого мог защитить, стал причиной чужих бед – какой удар по мужественности, какое щемящее одиночество…
– Пожалуй, тебе стоит еще немного поумолять меня, Бри, – безынициативно подал голос Эллиот – так, будто его отвлекали от важных дел со всякой ерундой: наклонившись, он ласкал оружейным стволом побагровевший от ушибов клоунский живот.
– Клянусь, я убью тебя, Томас Эллиот, – прошептал Брюс, и взглянул в своего последнего врага так, что тот обернулся на него, хотя смотреть не хотел. – Не важно как. Не важно когда. Я выпотрошу тебя, сука, и повешу сушиться. Отойди от него. Отойди, смотри только на меня!
Практически достигший края делирия Джокер взвизгнул, взорвался странным смехом, не давая ему продолжить: не мог удержать болезнь в ее темнице.
Он сотрясал врага, сотрясал строгие механизмы оружейного спуска, не испытывая страха.
– Не будем обращать внимания на того сдавшегося слабака, Джок. Не будем? Хорошо, что ты со мной согласен. Нет, – бодро возобновил свою мутную историю Эллиот, следуя за этим безумным звуком, – не вернулся, а прибыл. Этот человек… это был не я. Однажды… посмотрим… вечером, может, даже днем, он ступил на отлично освещенный осенним солнцем готэмский асфальт. Он должен был воспользоваться поездом или автобусом, поскольку авиаперелеты – разумеется – ему были недоступны. Мехико-Готэм, сухие травы, ленты дорог, долгие ночи в мотелях…
– Не говори херни, – ласково улыбнулся Джокер. – Умник. Экспрессом. От Наукалпана до Готэма, тридцать часов без пересадок не хочешь? Тридцать сраных часов, изнывая от нетерпения.
– Этот человек легок на подъем, – подхватил Эллиот, массируя его плечо. – Решил и готово. Осталось только вычесать из волос Мексику, всех ее жуков, песок и колючки, и вот его дешевые ботинки топчут мой город, да, Джокер? Он должен был быть одет неброско, в коричневое или, скорее, в серое… Невзрачный. Этот человек был невзрачным.
– Его это более чем устраивало, – фыркнул Джокер. – Он тогда получил красную карточку за три ошибки, и вылетел из самых интересных конкурсов властей. Так что, если бы у него было даже три комплекта яиц, они все были под угрозой из-за негласной практики химической кастрации особенно отличившихся агрессоров. Забавно, кстати, что Уэйн Фондейшн, учрежденный для поддержки жертв преступлений, непроизвольно защищал его от этого сомнительного удовольствия целых два года… Главного производителя бед! И стал бы защищать дальше. Гуманизм, Томми, это тебе не коровья лепешка, мм. Удивительная ирония… Ну и… Верно. Этот мужик приехал, и после этого ничего не было. Его не было.
– Да, этот день был последним, – печально согласился Эллиот. – Нормальные люди сказали бы – “не было его прежнего”, но мы не такие, да? Мы с тобой не пошли бы таким простым путем, Джок. Он должен был подготовиться, принарядиться: его неказистая одежда уже не подходила, ведь он искал особенного внимания. Такого, какое трудно получить, если ты простой оборванец. Как там говорят у вас, мисфит, верно? Плохо сидящий пиджак, неправильная речь, хреновая осанка. Он взял себе имя или получил от кого-то?
Томно вздрагивающий Джокер, будто по какому-то загадочному правилу обязанный ответить ему, пожевал щеки, и перевел взгляд – туда, где в углу застыл побелевший герой.
– Имя он… себе… взял, – кашляя в паузах до рвотных позывов, выдавил он, подмигивая застывшей на стене акварели, так надежно скованной крепкой клеткой багета, что Миссури на ней прекратила свой бег. – Ч’ужое. Так звали его отца. А прозвище он получил тут, и стал мной. Не сразу, через часок-другой: в первом же баре, налившись в сраку джином. Раньше он никому не позволял замечать ту херню, что у меня с лицом, сразу резал. Не умел оценить нормальную шутку, был слишком молод. Ты прав, это было скучно. Он был скучный, посредственный, не знал, чем себя занять. Не настолько хорош, чтобы его слушали важные шишки, непригляден, совсем не интересен. Он не знал, что можно просто попросить, он не стал бы и требовать. Все были не правы, все ошибались, а он мог только стоять и смотреть.
– Как это случилось? – напряженно спросил его пристрастный дознаватель, часто дыша: динамик передавал это злобным пыхтением. – Как он стал тобой?
Джокер стал донельзя лукав и томен.
– Он проводил слишком много времени наедине с собой, – весело признался он. – Хреновая компания. Но он узнал другого человека: случайно наткнулся на его существование в третьесортном таблоиде с родины. Мм. Не уверен, не помню. Но в той гр’я-азной газетенке он нашел интересные картинки… По очевидным причинам тот незнакомец предпочитал быть в курсе, как журналюги, одна из самых отвратных армий всего того воинства, что он ненавидел, извращают правду. В их лжи много настоящего, они ничего не умеют от него скрыть, – он улыбнулся так очаровательно, что Брюс застонал, наконец осознав, что все, все – конец: он почти мертв, подыхает, как собака, и тот взгляд, так равнодушно брошенный, был для него последним. – Чего-то настоящего ему и не хватало.
– В газете, которую ты тогда читал, на соседних страницах был и Бэтмен, и хозяин Палисайдс? – догадался Эллиот.
– На одной, – захихикал Джокер, щурясь от счастья, и у его глаз разбежались четкие в трещинках грима лучики морщин. – На одной странице: Бэтмен – ряженый клоун, блеяли они, Брюс Уэйн совсем сдолбился, вот так там было написано! – приступ хохота сразил его, и он стал говорить невнятно. – Брюс Уэйн совсе-ем сдолбился: вываливается в несознанке из какой-то итальянской колымаги, в одной руке сиська светленькой шмары, в другой – пизденка негретяночки, а глаза у него… о, его глаза… можно сталь резать!
– Ты решил, что это головоломка? – уточнил Эллиот, прилично в этом промахиваясь.
– Нет, – снисходительно к его глупости фыркнул Джокер, и стало понятно, что он снова просто издевается, и дальше последует праздная история о появлении шрамов. – Головоломка? Загадка? Я так не думал. Я вообще мало думаю. Просто… не знаю, как сказать тебе… – он замялся, посмеиваясь. – Мне кажется, таблетки, которые мне прописал врач… много, много разноцветных таблеток… как странно на меня действуют…
От смеха он стал совсем бешеным, но Эллиот уже его не слушал – даже спектакль от признанного мастера абсурдизма не смутил его, будто он был тверд и уверен в том, что правда на его стороне.
– Слышал, Бри? – восторжествовал он, прикладывая грязно оскорбившую смешливого преступника руку на матовый и антрацитовый бэт-символ на своей груди. – До тебя его не существовало. Он создал себя для тебя, сильно, да? Ты понимаешь, что это значит? Точнее… Понимаешь, что это не значит ничего? Джокер – фикция. Он сам это признал! Есть в этом мире что-то более отвратное? Ты просиял в гордыне, притворившейся бескорыстным добром, и на этот знак закономерно потекло дерьмо, со всех щелей потекло, хлынуло – разбирайся, тебе же это так важно! Тоже думаешь, что это ирония? Но его рождение даже не предложение в ответ на спрос: он пожалел тебя, он был тебе необходим и вот, однажды он откликнулся! А она… она умерла, чтобы ты не забыл его никогда, узнав. Не посмел позабыть.
