Текст книги "Неудачная шутка (СИ)"
Автор книги: TILIL
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 68 страниц)
Джокер щелкнул пальцем по ближайшей карте (не хотел, чтобы хозяин дома понял, какими действиями выражаются некоторые его обсессии) и поднялся с колен.
Странные зеленые волосы змеились, влажные.
– Мы же не собираемся начинать сначала? – нагло спросил он.
Его лицо было слишком серьезным и непроницаемым, и Брюс почувствовал свои метания слишком мелкими, глупыми и недостойными.
– О чем это ты?
Джокер попытался не очень выдавать свою неосведомленность в этом вопросе: не мог прочитать чужие намерения.
– О картах, конечно же. А ты о чем подумал?
Он мог бы снова получить свою порцию неумеренного напряжения, протягивающуюся между ними каждый раз, как они приближались друг к другу, но сейчас что-то было не так.
– Джокер. – неожиданно даже для себя злобно позвал Брюс, подавляя тяжелый вздох. Определенно, необходимо оценить повреждения – он знал эту осанку: ушибы ребер? Вывих плеча? Что-то с позвоночником?
Джокер сглотнул, предчувствуя опасность.
Он шагнул вперед, словно понимал, зачем его позвали – а это было совсем не так – и ждал, кривя губы, разглаживая внутри шрамы языком.
Жадно уставился на ненавистный шрам между закатанным рукавом свитера и отвратительно дорогими часами, определенно желая почувствовать губами биение этой жизни, проходящей по напряженным венам, несущим жаркую кровь.
Голубая кровь, белые кости, особое строение – не вязкая красная жижа, не привычные человечьи розовые губки надкостниц.
Возможно. Скорее всего. Это требует вдумчивого изучения.
Его интересовала и яремная вена, а также виски; поиски подвздошных осей снизу и атланта сверху… Многое, многое другое – особенно уязвимые места.
– Джокер? Не смей игнорировать меня, – осатанел Брюс, жадно изучая ненормальные реакции, щедро выдаваемые помутневшим карим взглядом и кривыми губами. – Ты в себе?
– А ты? – отмер Джокер, оглядываясь: это была, без всяких сомнений, ловушка, и он насторожился, неосторожно показывая это.
Брюс вздохнул легче, успокаиваясь.
– Ты ранен? Намяли тебе бока китайцы, да? Иди в медотсек, – самодовольно выдал он, внимательно оглядывая яркий синяк на клоунской руке. – Почему сразу было не сказать…
Беспечный герой определенно чувствовал себя в безопасности.
Показать по этому поводу разочарование было бы глупо, и Джокер попытался сыграть свою обычную, вульгарную маску: покачивания головой, опасные взгляды, ссутуленные плечи.
– Семьдесят шестой год был весьма успешным, мм?
Он забыл, что это убедительно, только когда можно достать нож, в иных случаях его не поймут.
– Не думаю, что понимаю тебя, – нетерпеливо поторопил его Брюс. – О чем ты? Таблетки кончились? И серьезно, иди сюда, и я вправлю тебе вывих.
Джокер только захихикал, словно услышал отличную шутку, шагнул еще ближе, протянул руку, укладывая ее на мощное горячее плечо, мгновенно напрягшееся под его пальцами.
– Мне и с вывихом нормально, Брю-юс, – нагло просмеялся он, жадно вдыхая запах мыла и моторного масла от чужого тела. – Я говорю о твоих коленях. Это все-таки твоя слабость, верно?
Помрачневший Брюс покосился на наглые пальцы, но назад не отступил.
– Прекрати, – благородно предупредил он, но добился только новой безумной улыбки, разрезавшей бледные щеки.
– Мне иногда кажется, что еще немного, и я услышу: “Плохой клоун, сидеть”.
Брюс через силу усмехнулся, замирая: не ожидал, что мысли и желания его невозможного спутника прозвучат в унисон его потаенным злым чаяниям.
– Не услышишь.
Они попытались встретиться взглядами, но это было слишком сложно для их на самом деле мрачных, угрюмых натур.
– Тебя мучают кошмары? – беспечно подбавил жару Джокер, и это была скорее угроза, чем вопрос.
– Не лезь ко мне в голову, шизофреник, – злобно отверг его Брюс.
Вывихнутое плечо доверчиво выставилось в сторону, и он принял его, но сделать ничего не успел: быстрые пальцы пробрались под его одежду, нагладили пряжку ремня; не преодолев преграды из нательной майки, покружили на беззащитном плато живота, поднялись выше и затихли на солнечном сплетении.
– Джокер! – рявкнул Бэтмен, но возмущения в охрипшем голосе передать не удалось, и пальцы поднялись еще выше, попытались пробраться под ключицы, болезненно и неприятно. – Прекрати.
Джокер только победно оскалился, прижался поближе, и начал издевательски транслировать боль от несуществующих вывихов и переломов.
Брюс скрипнул зубами, совершенно стыдным образом наслаждаясь близостью его тела и своим превосходством.
– Нет-нет, Бэд-мен, игра должна быть по правилам, ты так не думаешь? – недостаточно внятно выдал Джокер, слишком хорошо чувствуя разрезы на лице, и бездумно потерся коленом о чужие колени.
Голова закружилась, и он пошатнулся – вот теперь точно опасно.
– Игра, может, и должна, – не согласился взведенный герой, и поддержал врага под руки, совершенно забывая о благородной миссии по исследованию побоев. – Все эти твои чертовы игры, да, Джо-керр? Мне тебя жаль, ты знаешь?
Джокер вздрогнул и запретил себе даже помнить о гордости.
Одежда ему очень мешала и он постарался сдвинуть ее границы, поглаживая оголенную кожу на чужой груди – кривя губы, хлюпая слюной.
Бешенство в глубине вскипело пеной, зашептало кровяными ударами что-то невнятное, но давно знакомое – “Ты безнадежен, ты монстр, заразный, сдохни”.
Жалость ничем не хуже пустоты.
Он совсем забылся и не проследил за выражением лица, поняв это по потемневшим серым глазам, признаку сильного волнения: холодность была так выгодна, а теперь Бэтмена оттолкнет сочащееся через его лицо безумие.
– Джокер? – позвал Брюс, неловко пытаясь разыскать пути отхода. – Серьезно, ты выглядишь так, словно тебя сейчас хватит удар.
Джокер тяжело вздохнул, истекая потом и дрожью.
– Затащил меня в свою клетку снова, Бэт. Чудовище. Чем это лучше дурки, мм?
– Вовсе нет, – снова не согласился Брюс, явно не соображая уже, что творит, и избавился от своего свитера: зачем вообще ему летом так много одежды? – У нас тут прием для одной важной особы, и ты приглашен. Не хочешь посмотреть мою коллекцию вакидзаши?
Джокер замер, хохоча и горбясь – унимая празднования своего непослушного тела, вызванные нескромными словами.
Этого он и искал всегда – безраздельного, бесстрашного внимания.
Снисходительный взгляд работал лучше условной хватки на загривке, и он прижался ртом куда попало – попало весьма удачно по голому – растер губами жаркую кожу, проскользнул языком в ключичную впадину, дурея от крепкого вкуса пота на языке.
Брюс сглотнул и ухватился за тощие плечи, то ли собираясь оттащить придурка, то ли переломить через колено.
Джокер только еще больше развеселился, упиваясь изучением необычных бэт-реакций.
Как ему удается возвышаться, заставлять униженно просить? Быть таким стойким, все понимая, таким основательным?
Под его ладонями перекатывались тугие мышцы, напряженные, мощные, хранящие самое настоящее благородство, и вот это было совсем не смешно: солдатская честь и достоинство воина были единственными светлыми понятиями, которые он мог принимать.
Он переместился к кадыку, языком прослеживая его движения – возможные и действительные – перетек на левую часть шеи, оставляя гадкий след слюны.
Поспешил стереть его постыдно дрожащими пальцами.
Ни черта не понятно.
Джокер предупредил свои намерения, раздвигая языком чужие губы и подался вперед, припадая в поцелуй, удивительно горячий и неловкий – зеркальный двойник беды, ее полная противоположность.
Брюс сильнее сжал пальцы на иллюзорном вывихе плеча.
Тонкая паутина инициативы – чудесного подарка напрокат, выданного опасному психу – дрогнула: язык широко прошелся по внутренним сторонам изуродованных щек, грубо втерся в зубы; на столкновении языков Джокер дрогнул, отступил, переводя дух.
Все это казалось достаточно забавным, чтобы признать это правильным.
В процессе обмена слюной он вцепился в услужливо оголенные плечи, и теперь спохватился, обозревая быстро тающие белые пятна от своих пальцев на смуглой, горячей коже.
Брюс не дал ему досмотреть до конца, вернул в поцелуй, обшаривая языком его жалкий рот, потираясь о его язык.
Джокер не сдержал судорожного полурыка, цепенея от возбуждения.
Торопясь успеть перед неминуемыми изменениями в программе, он уложил ладони на горячие бедра, почти невесомо разглаживая ткань, спеша запомнить эту напряженность и воодушевление, пульс, поднимаясь выше, выше, выше.
Поздно: его время истекло, провокация провалилась. Тяжелые руки сжались сильнее, удерживая на месте, словно он был способен куда-то уйти сейчас.
Он опустил глаза, жадно разглядывая подтверждение чужой похоти – взбухший орган Уэйна под тонкой тканью слаксов – и поэтому новый, бесстыдно влажный поцелуй явился для него полной неожиданностью.
На это он даже не рассчитывал.
========== Глава 41.’ ==========
– Ты меня достал… – прошептал Брюс между поцелуями, словно был какой-то уговор, словно выдал прежде придурку какие-то права, или проводил проверку, результат которой остался неизвестен. – Отойди. Самое время тебе свалить по-хорошему.
Джокер прижал язык к небу, чтобы точно не зарычать, и в глазах у него потемнело.
Находясь еще в сознании, он пошел по намеченному плану: не задерживаясь в сомнениях и не отвлекаясь на шквалы жара, ощутить пальцами жесткую черноту волос, трицепсы по пути вперед, ширину спины, лопатки, избегая слишком опасных мест; вернуться к груди, обследовать каждый изгиб раскаченной и раскаленной мускулатуры, пока у него не отняли эту возможность.
Брюс не сдержался, и не слишком быстро поцеловал кривую полосу улыбки, хотя знал, что Джокер по неопределенным причинам не испытывает по этому поводу радости.
Тот, впрочем, уже ничего не замечал: был занят новым планированием.
Это он, этот момент? Ему лучше других было известно, как хреново у Уэйна с пощадой для таких, как он.
Он мог только надеяться, что гримаса получилась не очень отвратная, иначе все ожидания, все тонкие, острые, сумрачные мысли – все истает зря.
Зря он готовился столько дней, в каждый из дней, вздрагивая от унижения, почти убивая себя, впадая то в ярость, то в мучительный стыд, почти рассыпаясь на обломки.
О, он чувствовал себя слишком жалким, чтобы давать себе полный отчет в происходящем.
– Джокер, – снова позвал Бэтмен, и на самом деле недвусмысленно потер пальцами несчастный загривок психа; скользнул ладонью на воротник рубашки, разгладил сиреневую ткань. – Твои ушибы…
– У тебя тут вода просто очень жесткая. Забудь про это.
Брюс вспыхнул – все понял, согласился – и нажал на тонкие позвонки под своими пальцами.
Как было не трепетать: провокатор, помешанный, совершенно безумный, но гордец и хищник опускал плечи под его рукой.
Может, он и не совсем осознал, что теряет его странный спутник, и только хотел покориться темной волне. Один раз, почему нет? Совершенно точно – нет.
Мешала только агрессивная дрожь.
Он нажал сильнее, упираясь ногами в пол так сильно, что заболели высмеянные, страдающие от доли героя суставы.
Из-за недвусмысленной похоти в расфокусированном взгляде Джокера и он переставал мыслить здраво.
Прижал его к себе, почувствовал бедром его эрекцию, сглотнул и прижался поцелуем куда-то к правому шраму, к самому уголку губ, потираясь о вожделенное тело.
Острый язык – тысячи шуток, еще больше глупостей – скользнул между губ, добрался до неба, мазнул широко и грубо, отдаленно напоминая о чем-то знакомом, но неуловимом.
Брюс боялся только, что сломал ему ребра, слишком сжимая объятия.
Окружение словно исчезло, растворилось в воздухе. Шум тока крови, клубящийся сумрак несуществующей уже комнаты застилали ему глаза.
Он отпустил твердые плечи, провел ладонью по пуговицам цветной рубашки, словно они могли исчезнуть, повинуясь одной только его воле. Этого, конечно, не случилось, и он сухо сглотнул, путаясь в петлях неловкими пальцами, сотрясаемый чьим-то пульсом – своим, или чужим, или одним на двоих.
Джокер прикусил его за язык и рванул на себе ткань, не щадя застежки, давая наконец возможность запустить руки под свою одежду.
Прикосновение голой кожи вконец опьянило его – косая, прямая, зубчатая мышцы; упругая кожа, жесткие волосы.
Не разрывая поцелуя, Брюс нащупал пальцами под неверной защитой брюк его окаменевший стояк – никакого, решительно никакого пути назад – прогладил, вдавливая ласку. Джокер со всхлипом вдохнул воздух, отклоняясь назад.
В протянутую руку, впрочем, он, дико улыбаясь, сразу же ухватился в пародии на рукопожатие.
Восторженный Брюс удивленно ощутил головокружение.
Пока он сдирал с себя верх одежды, с кое-чьей легкой руки лишился брюк. От прикосновений шершавых ладоней по голым бедрам пошла еще одна жаркая, слишком опасная волна.
Жадно разглаживая покрытую светлыми волосами кожу на жилистой груди, он пришел в себя, только когда почувствовал липкие от пота прикосновения на своей пояснице.
Совсем не обязательно смотреть ему в глаза – зачем знать, что там? Ярость, ликование, совершенная пустота? А он сам… Этот подъем, казалось, мог убить его. Он хотел бы уметь сейчас мыслить: с этим были большие проблемы.
Запустил руку в вьющиеся, влажные волосы, почти укусил левый шрам, нащупал неверными губами твердую грань челюсти.
Они потратили сотню сотен лет – не больше минуты – на визуальное и тактильное изучение друг друга, слишком вороватое, чтобы быть благом, слишком печальное – были уверены, что оно больше не повторится.
Бэтмен повалил прекрасного своего врага на кровать лицом вниз и они, тяжело дыша, расправились с фиолетовыми брюками, с остатками одежды.
Благодатная тьма, бесконечная ночь.
Он обнял психа со спины – слишком горячо и восхитительно чувствовать его тело – раздвинул коленом худые бедра. Джокер беззвучно, но определенно победно смеялся, сгорбленный, пылающий, дрожащий.
Брюс поклонился его красивой спине, выступающим позвонкам, пересчитал их губами, впиваясь пальцами под ребра преступника; обвел по контуру бордовый, почти черный ушиб, покрывающий весь правый бок, просовывая руку между его ног.
Когда он с тайным восхищением зажал в кулаке горячий член Джокера, он уже еле мог терпеть. Не особо соображая, что делать, огладил его ягодицы.
Псих зашипел, и Брюс в панике обнаружил, что может обкончаться прямо сейчас.
И легко было быть благодарным ему за то, что он наконец заткнулся…
Был подавлен десяток порывов – прижаться губами к влажным волосам, шее, плечу; окончательно испортить его спину, наставив, наравне со старыми шрамами, и своих болезненных меток; самое страшное – не дать ему склоняться, сделать его равным, увидеть его лицо…
В груди стучал сгусток из смешанных чувств: он впервые имел такой контроль над другим мужчиной. Он провел по всей длине его органа, примеряясь – зачем? – какая ожидается реакция. Поднялся обратно, растирая предэакулят между своими пальцами и тонкой, уязвимой кожей головки.
В груди застучало сильнее: Брюс плавился.
Почти бессознательно подался вперед, чтобы прижаться губами к белому шраму на левом плече, подозрительно напоминающему след от плети; вспыхнул, находя это не менее интимным, чем допуск на сакральные высоты.
Отклика не было, но прекратить было не слишком легко, и он помассировал уздечку большим пальцем, пораженно определяя недостаток кислорода в собственных легких.
Пальцы горели, и каждое движение отдавалось в его собственном паху. Иллюзия тождества, тождество? Только этот человек, другие не поймут? Нет смысла проверять.
Какая чушь, не другой мужчина, это Джокер… Никаких причин для паники – или наоборот, у него серьезные проблемы с головой? Так и есть, свихнулся, окончательно свихнулся…
Пальцам можно было позволить впиваться в кожу так сильно, как этого хотелось; запах ветивера прян и превосходен, а упругая плоть отлично ложится в его ладонь, и мысль, о том, что он смог сравниться с ним в области мер, могла бы смутить, как недостойная, но в горячке он признавал ее как успокоительную…
– Черт, Бэтс, подожди, – держащийся из последний сил Джокер выпростал из-под себя левую руку: что-то злокозненно утаил в, казалось, бездумном избавлении от одежды.
Ладонь разжалась, явив в неловкую жаркую тишину желтоватый презерватив в прозрачном пластике и миниатюрный флакончик смазки “Пасифик” без ароматизатора.
Огненная люминара познания потухла, натолкнувшись на реальность.
Брюс медленно поднял затуманенные глаза и забрал… инвентарь.
Чудесное натяжение ослабилось, и он взглянул на белую спину почти спокойно.
Нет смысла больше ждать – он и не станет. Не успел сдержаться, скрипнул в ярости зубами, высекая в премолярах ноющую боль. Разорвал упаковку лихим студенческим жестом, и привычно ловко одел резинку, хмурясь от неуместной в этот момент обыденности этого действия.
Не слишком уважительно провел рукой по белому бедру, все еще охолощенный новым непроизносимым знанием. Судорожно выжал почти все содержимое флакона на руки, не рассчитав силы.
Лубрикант производил тягостное медицинское впечатление.
И никакого тождества, никакой схожести…
Избавиться от мыслей, что для Джокера это совершенно обычное дело, было нелегко. В этом была безусловно уродливая, печальная обреченность: не иметь возможности приблизиться по-настоящему, даже находясь в таком выгодном положении.
В каком выгодном: один из многих…
Не о чем жалеть, но пришлось постараться, чтобы прогнать образы, моментально заполнившие прежде лишенную всего постороннего атмосферу.
Кто это был? Кто еще был допущен к нему так близко?
Он смазал себя куда обильней, чем надо, и не без трепета уложил пальцы на чужую промежность, пораженно чувствуя упругий жар, биение пульса, грубую дрожь. Робко огладил отверстие большим пальцем; не получил ножа в зубы, и властно потерся пятерней, благородно предупреждая о боли и унижении.
Псих укусил себя за запястье, даже в этом положении умудряясь выглядеть невозмутимым и подозрительным, и в груди Бэтмена восстала новая волна темноты и боли.
Благословенный миг абсолютного доверия прошел незамеченным.
Брюс не уделил положенного поглаживаниям, и перешел сразу к растягиванию чужого нутра, полагаясь на бледные тени обширного опыта, подсказывающие, что он все делает правильно. Скользящие пальцы выбивали из неприятно податливого тела рваные выдохи, и он попытался убедить себя, что теперь хочет, чтобы все закончилось побыстрее.
Что этого нельзя было избежать. Что он готов принять его.
Он тонул и наслаждался этим, вращал пальцы все быстрее, теряя контроль. Джокер, достаточно спокойный по сравнению с ним самим, то ли хохотал, то ли просто глубоко дышал.
Отнимая руку, Брюс мог только поражаться подобному спокойствию. Разумеется, спокоен… Как можно было ожидать иного? Но бездушное тело все сильнее била дрожь, на белой коже, покрытой варварским узором разнокалиберных белесых шрамов, появились мурашки…
Он не мог больше терпеть и, приставив болезненно напряженный член, попытался…
Плоть-о-плоть соскользнула, сорвалась, и они закрыли глаза, сжали зубы – это поразило их сильнее, чем давно знакомые встречи со смертью – удовольствие коротнуло, выбило невидимые искры.
Брюс, не справляясь с собой, сжал руку на клоунском плече в опасной пародии на дружеский жест, подавил новый порыв сбиться в поцелуи, и со второй попытки вошел преступно медленно, таясь и подолгу ожидая чего-то – знака или звонка, или крика боли – жмурясь от приливов похоти, словно опасаясь закипеть, стараясь не заботиться больше ни о чем.
Теснота и жар поразили его. Он привстал поудобнее и попытался углубиться, удерживая плечо убийцы, своего морока и проклятья.
Совершил несколько осторожных движений, примеряясь и удивляясь отсутствию ожидаемой реакции; поражаясь неподвижности, молчанию, податливости. Но это же Джокер, чертов головорез, изверг с кислотой в венах…
Однозначный бес внутри дернулся разорвать доверчивую плоть, но волевого усилия и печали было достаточно, чтобы оставаться в человеческом обличье.
Если постараться, можно было уловить низкую горловую тень голоса в шумном дыхании… Джека. И Брюс, справедливо полагая, что теперь о всем своем прошлом опыте можно забыть, качнул бедрами, надеясь хоть так вызвать хотя бы какой-то отклик – стон, хотя бы стон…
Он снова вспомнил про вип-пропуск в эту сиятельную персону и почти разозлился – в полной мере это было невозможно из-за чудесного действа, в котором он принимал непосредственное участие.
Сомнения отравили его, и сведенные вместе лопатки, напряженные ровно четыре удара пульса, были оценены им походя – он рассеянно наклонился и разлизал судорогу; прозрачная капля пота, дрожащая на белом крестце, была им смазана без должного уважения; мимоходом расцелованные взбухшие вены на шее были упруги, горячи и прекрасны, но и только; главное, он старался помедлить, втискиваясь в вожделенное тело, только потому что был верен благородным принципам сильного…
– Тебе нравится? – прошептал Брюс, тяжело дыша, собственнически поддаваясь омерзительным призракам домыслов, поступаясь близостью в фрикциях все быстрее после каждого слова. – Джокер… Тебе такое нравится, верно? Как я тебе, не разочаровываю?
Джокер дернулся, совершенно разгневанно зашипел что-то невнятное, но явно нецензурное – понять было невозможно, потому что существовало только осторожное скольжение.
По коже растеклось обжигающее тепло, логично рожденное в паху и почему-то под солнечным сплетением; плечи горели, как после долгого дня на южном солнце; по спине стекал жгучий пот.
Бэтмен подавил животный рык, накрыл собой сгорбленное тело, притянул его поближе, и более не сдерживался, полностью погружаясь на неведомые прежде глубины.
Не умея удержаться, обнял правой рукой тощие плечи, и если прежде он жадно впитывал каждое прикосновение к тонким костям, не решаясь лишний раз касаться, то теперь почти ненавидел эту обманчивую хрупкость.
Он все увеличивал и увеличивал частоту фрикций. Эта теснота, усилившийся пряный запах от его волос, его сердцевина, его почти печальная дрожь…
Не сумев подавить очередной порыв чувственности, он поцеловал Джокера в лопатку, прямо у своей ладони, чувствуя его еще полнее, желая, но не умея опошлить происходящее посредственными сравнениями.
– Ну так… что… Джек…
Джокер вздрогнул, что-то снова невнятно сказал – какие-то адовы проклятья – и восхитительно сжался.
Это было слишком похоже на удар, и Брюс содрогнулся, стоически хмурясь.
– Джек… – снова позвал безумный герой, сотрясаясь чьим-то пульсом.
– Прекрати, – невнятно от заткнутого рта просмеялся Джокер, и подался назад, потираясь несчастным плечом о чужие губы. – Не заткнешься, это я тебя… О, ты черт…ов девственник, Уэйн… Ты такой…
Брюс вспыхнул и взвился от унижения: в мгновение ока верхнее положение было потеряно.
Но Джокер жарко выдохнул и выгнул спину, и он задохнулся от восторга – горький вкус потери и остатки разума смыло лавиной от этого небывалого зрелища.
Глубина проникновения тоже увеличилась. Восхитительная тьма, упоительное падение; прочный, гибкий человек, способный выдержать его, выдержать от него все.
Он дал себе слово быть грубее, но ничего не вышло. Он почувствовал приближение пика, ускорился, дурея от тесноты, от того, кто с ним, от сотрясающего его бешеного сердцебиения, от странной боли под горлом…
Джокер снова вздрогнул, попытался привстать, очевидно желая быть ближе, и Брюс, убежденный в своей состоятельности, прижал белое плечо к простыням, содрогнулся от нового упругого сжатия – подлого или рожденного необходимостью – и не уследил за собой.
Пик возник неожиданно, неожиданно подхватил его – он совершил достаточное количество резких толчков, чтобы опасаться последствий – ослепил его, ошпарил…
Хрипя пересохшим горлом, он всадился поглубже, излился в ждущее этого тело, ненавидя преграды – нечто совершенно новое, не война или беда…
Понемногу пришел в себя, обнаружил, что разглаживает красные следы от собственных пальцев на несчастном бедре, и строго запретил себе это.
Постарался не думать, как… Джек оценивает весьма среднюю продолжительность этого необычного акта.
Все пульсировало и он прикрыл глаза, чувствуя, как неприятно сжимается сердце: все осознал, обо всем пожалел, сохранил навсегда драгоценную память об этой слитности.
Позволил себе еще пять секунд промедления, в течении которых смотрел на свои пальцы на плече врага, убеждая их не двигаться, прижимаясь губами к его шее, и вышел, придерживая презерватив, в смятении ожидая увидеть кровь, которой, к счастью, не было.
Пока он отвлекался, избавляясь от помех, Джокер потянулся и перевернулся, не желая больше быть на коленях.
Брюс снова вспыхнул, вдохновенно сглатывая – верно, еще одна часть, о которой он эгоистично позабыл. Мысль о том, что его пощадили, не давала ему теперь покоя – он ведь был плох? О, он был ужасен.
Затереть его в поту в простыни, удовлетворить его – еще две минуты назад это занимало все его мысли, и было бы тем, ради чего он стал бы сжимать объятья, выставлять незащищенное горло. Теперь физиология победила – впервые уместно – и он не мог представить себе, каково ему сейчас и что он сам будет…
Джокер обсмеял выражение его лица своим чудесным низким смехом и помощь ему уже не требовалась. Когда он успел?
Длинные пальцы лениво растирали семя в отмеченной позорным инвентарем ладони, и Брюс жадно уставился на это беспрецедентное, сокровенное зрелище.
– О, ты так много болтаешь! – весело, глухо прошептал чертов удивительный клоун, язычески скалясь. – Ты просто смешон, Уэйн.
– Я смешон и слишком много болтаю, – снисходительно поддакнул ему Брюс, отирая с губ поцелуи. – А ты наконец одолел меня.
Он провел пальцами по частям улыбки Глазго, возвращая утертую слюну в удивительно бесстыдном жесте, прижался сухим сжатым ртом к подрагивающему плечу в последний раз.
Не самая удачная шутка, однако, пошла на ура: бледный клоун расхохотался.
Когда Брюс уходил, самодовольно щурясь, собирая одежду и прибирая последствия этой неостановимой страсти, Джокер все еще захлебывался смехом, схватив себя за горло.
========== Глава 42. ==========
Через пару часов у него в голове прояснилось – конвейерные ленты сожаления запустились сразу же, но он не верил в их естественное происхождение: тело еще помнило все слишком ярко и слишком мало времени он себе дал на осознание – и он с опозданием понял, что натворил, поддавшись чужому бездумному движению – все та же шутка, опасная глупость.
Эти границы были так важны, а он так грубо сорвал их. Проверил, чего он хочет? Узнал, какой он на самом деле? Конечно, нет… Все еще больше запуталось.
Допроверялся!
И теперь – неужели это того стоило? Как бы не было не казалось тонко, как бы не сейчас не горело в глубине…
Стоило? Это катастрофа. Это все разрушило, и не особо важно, что он не знает, что именно…
Он верил в его неуязвимость, но когда это касалось равнодушной ему сферы эмоций, а теперь он влепил кулаком в хрупкую систему самооценок, удар в которую гораздо более опасен для Джокера, чем для него самого.
И не важно, что для него все это обычное дело. Надо быть последним подонком, чтобы топтаться на протянутой руке, на доверчиво выставленной спине…
Проверил… Хотел разозлить его? Из города хлынут фонтаны крови, вот чему равняется его гнев. Но он так равнодушен. Ему все равно.
И Брюс постарался изгнать призрак произошедшего – давать себе отчет в природе своей иной тревоги он не мог и не хотел. Избежать мыслей о том, что у податливости Джокера есть причина. Корыстный интерес. Нечто прагматичное.
Но та реакция: жар… И что? Больше ничего. Пустота.
Все это было таким плотским, таким приземленным… Или нет? Может ли быть приземленным след от поцелуя? Он никак не виден, даже если горит следами грима.
Хотелось бы увидеть больше, получить больше, не рискуя при этом ничем. Получить отклик, признание хотя бы удовольствия…
Грудь сдавила жалость и что-то, больше всего похожее на отсроченный страх – обвал прошел в двух метрах от лагеря, волшебство случайности не позволило металлическому штырю пропороть жалкий живот, неопытный стрелок не учел поправку на ветер…
Сколько прошло времени? Он ни черта не помнил. Что Джокера ждет там, в городе, раз он согласился…
И тут, посреди нахальнейшей мысли, в которой он захотел сравнить Принца Преступников с обычным трусливым жуликом, он понял, что вообще не считает его человеком. Открытие одновременно и посредственное, и сенсационное.
Это была горькая истина, но это все было слишком смутно, чтобы проявить разумный подход.
Он отправился в восточное крыло, не зная, что будет делать – извиняться перед ним или каяться перед его гордостью, наслаждаться этой вполне приятной для его начала победой, притворяться, что его это все не касается, признаваться, хотя бы себе, насколько все это было восхитительно…
Скорее, обнаружит пустую комнату.
Так и случилось.
Сел на злополучную постель и уставился на засохшие пятна, смутно различимые на белой ткани постельного белья.
Все это вдруг показалось очень важным, и он попытался понять, что чувствует. Сожалеет, и можно признать, что они оба тождественны. Он так хорош, но сам он лучше, еще выше, оказывается все же сильнее, и еще сильнее за счет…
Разве эта не та самая концепция, прозвучавшая в то чертово утро побега из Аркхема – шестнадцать убитых, восемь тяжело раненых? – и если сам он безумен, то Джокер оказался подозрительно последовательным.
Не может быть. Трофей. Побежденный-победитель.
Кишки дикаря – какая жуткая, пошлая, отвратительная шутка…
Его обдало омерзением, но Брюс почему-то вспомнил залитый кровью пол, низкий голос звучит в комнате, выговаривает слова на чужом языке лениво и красиво.
Как он наклоняется перед ним, разрывая свою рубашку. Как плавно двигаются дельты и трапеции его плеч, не скрытые под одеждой, его губы, что-то говорящие, его быстрые глаза, внимательные и медные…
Все это возникает из глубин, чтобы дать ему не вспоминать его прекрасное голое тело, его коленопреклоненность, трепет от боли? Он же, несмотря на свою темную суть, чувствует боль?
В этот раз было бессмысленно искать послания – невидимые, скрытые, ожидающие его – в этот раз все будет по-другому.
Но что он может сделать? Он представил себе, что может ему сказать – какая глупость, пустота разрастается – и что он может ответить…
Представил, как оскверненный Джокер срывает злобу унижения на каком-нибудь невинном человеке – и виноват в этом он, оплот справедливости, не принявший его всерьез; как он возвращается к Крейну, срывает с себя одежду, позволяет ему…
Это казалось невозможным, но сам он знал, как часто жизнь похожа на дрянной порнофильм – сто процентов голой кожи, никакого смысла, все наизнанку.
Эта важная тонкая материя была испорчена его извечным собственничеством, и Брюс вдруг ощутил, что пропустил пару этапов. Или нет?
