Текст книги "Неудачная шутка (СИ)"
Автор книги: TILIL
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 68 страниц)
– Мне все опротивело. – снова заговорил Джокер, глухо и низко. – Но я все еще могу продолжать.
– Хватит болтать впустую.
– Впустую, ты так думаешь? Мм. Хорошо.
Нечуткий герой нахмурился – зрение отказывало: чертов мучитель явно вознамерился обслужить его.
Вторя его чаяниям, Джокер совершил сногсшибательное движение рукой, и без прочих предисловий дал его исстрадавшемуся члену почувствовать влажные стенки рта, острый язык, горячую слюну.
Брюс шумно выдохнул, но самодовольно прищурился – смог сдержать стоны, хотя происходило нечто беспрецедентное, о чем он еле мог мечтать.
Поводов для гордости было множество – пронзительный миг давления, восхитительная открытость…
Добровольно опустившийся перед ним на колени гордый, опасный человек.
Гордый и опасный человек бесстыдно и равнодушно подбавил огня, вдумчиво обсосав головку, и Брюс окончательно потерял бдительность.
– Вот так нравится, да? Ты дрожишь. – высмеял его жадный рот, на отвратительно долгие несколько секунд прекративший свое жаркое дело, и снова, к счастью, принявший поглубже.
– Как будто ты не дрожишь, придурок, – придушенно вскинулся плененный герой.
Ловкая рука снова огладила колено, скользнула по внутренней стороне бедра, деловито подлезла под ягодицу, разминая ее пальцами, и он удивленно уставился на это вольное обращение.
– Джек, твою мать…
Взлетели брови, кривые губы разомкнулись с удивительно пошлым звуком, точка чудесного соприкосновения исчезла, но цепкое кольцо пальцев не разжалось.
– Так вот, мне бы не хотелось возиться в грязи, Брю-юс, – глухо прошипел Джокер, и оказалось, что теперь он заходится смехом.
– Что? – рассеяно переспросил Брюс, пытаясь протолкнуть в горло горькую, вязкую слюну, мешающую ему свободно дышать и говорить.
– Ты знаешь. Доппельгангер. Двойник.
О, Брюс прекрасно знал, о чем речь. Удивительно, но он не был уязвлен так, как ожидалось от его властного характера – просто пылал, жадно запоминая влагу слюны на наждаке языка и мозолей, одновременно тайно лелея нежданно полученный подарок, который еще надо было обдумать: нервное подношение слабиной, необычный выигрыш.
В совокупности с доверчивым, раненым возвращением это составляло почти трофей, и он благосклонно запылал, возвышаясь.
– Отвечай, – продолжил допрос Джокер, печальный послед насилия: откровенность можно только выбить, и все должно быть не оплачено, но отнято.
Ладонь изогнулась в круговом движении, ноготь указательного пальца вдавился в лунку уретры, по внутренней стороне бедер вдруг потекла слюна, и испытуемый герой пораженно уставился во вскинутые темные глаза.
Увиденное смутило его: перед ним был почти незнакомец.
О, ему точно не все равно…
– Не дерзи мне, Джокер, а то я тебя отделаю.
– Боишься меня?
– Нет, – самодовольно отверг революционные методы дознания Бэтмен, всем своим видом излучая уверенность и похоть.
Джокер растерялся, но продолжил следовать генеральной линии, возникшей спонтанно, а потому непродуманной.
Но упоминание теней после мерзостного Айсберга почти довело его: двойник, потому что его самого не существует.
– Я пришел к выводу, что мне это не нравится. Сильно не нравится, – сдуру признался он, угнетенный по нарастающей открывающимися ему воспоминаниями.
Брюс сглотнул, обеспокоенный яростью, почудившейся ему в низком, охрипшем от попытки удушения голосе.
Он попытался понять, что думает по этому поводу.
– Не думаю, что понимаю тебя, – уклончиво выделил он себе еще немного времени на размышления, лихорадочно справляясь с возбуждением.
Острый язык нагло лизнул уздечку: сеанс устрашения был еще не окончен, хоть и вышел из-под контроля исполнителя.
– Нет? Не понимаешь? – прошипел злобный клоун, сужая глаза до тонких щелочек.
Но все, что он должен был нанести, ударило по нему в ответ из-за неожиданной реакции жертвы.
Он поднял глаза – Брюс улыбался.
– Ты выглядишь растерянным, Джек! – обнаружил польщенный герой, и замер, жадно изучая реакцию. – Все ли у тебя в порядке? Горло побаливает?
Джокер окончательно дрогнул, основательно нейтрализованный – ожидаемо удивился отсутствию простейшего самосохранения.
– Медосмотр, Бэт? Отлично. Сейчас покажу, где болит, – он немного взял себя в руки, привычно не умея уйти от попыток рассмешить себя, чтобы немного утешить мракобесие своих пустот. – Ты настоящий псих, Брю-юс. Я серьезно. Отчаянный. Без тормозов совершенно.
– А ты просто волшебник, Джек, – горячо зашептал вдохновенный укротитель психопатов, растирая кончиками пальцев белый след старой боли на клоунском плече. – Просто иди сюда и заткнись.
– Не то, чтобы я имел право говорить тебе об этом… – задумчиво перебил его сам психопат, с переменным успехом водя губами по потемневшей головке – потерять закрепленные высоты было бы глупо.
Попытка принять равнодушный вид, столь безнадежная после того, как он совершил стыдное самолюбивое движение, вышла слишком беззащитной.
Брюс открыл было рот, чтобы остановить его, направить, подбодрить, заставить не останавливаться, нет, все же остановиться, но разумно затих, только позволяя себе наглаживать костлявую спину: шумно выдыхая после каждого мазка языком – Джокер, далекий и близкий, лакал из него усталость.
Еще немного, вот-вот, и он познает его.. Или нет? В этом нет нужды: он и так знает?
– Ты непознаваем, Джек. Мне… Поднимись, не надо больше стоять на коленях. Поднимись, или я тебя так подниму… – почти взмолился он.
Оттаявший Джокер только вскинул брови и поглубже погрузил плененный орган в свой кривой рот.
Брюс затих, судорожно пытаясь определить, кто сейчас наверху, но этому, конечно, мешали жаркие посасывания и неловкие руки.
Спина психа, дрожащая под его пальцами, исходила потом. Светлые волосы слиплись, и терзаемый сомнениями и неумелым языком герой даже нашел время на то, чтобы оправить их – совершенно бессмысленное движение, показавшееся ему сейчас чем-то очень важным – он был снова погружен на совершенно невозможные прежде глубины.
Джокер слишком спешил и не особо прятал зубы, брал слишком глубоко и выглядел слишком соблазнительно, но это был лучший минет в жизни Брюса Уэйна.
Темные мысли не утихали – открытость, эта потеря почвы под ногами, сулила в будущем жертвоприношения гордости – но пока не могли в полной мере владеть им, только звучали в унисон плотному пространству злого, жадного, несчастного рта.
Джокер издал невнятный, вкрадчивый – совершенно безумный – смешок.
Брюс осатанел, сжал пальцы на его влажной шее, удерживая чудесный источник горячих ласк у своих ног; застонал, запрокинул голову, поджался, свернулся в тугую спираль, не успевая осознать откровенности жестов и звуков.
Ему казалось, что кульминацию удалось отсрочить, но тут язык быстро прошелся по напряженной вене, остро обвел уздечку, жаркий рот снова заглотил, и он не выдержал, звуча и теряя дыхание.
Грозовые раскаты удовольствия, истекая из глубин его естества, распространились, тягучие и темные, оглушили его; погнались, стремительные – никак не остановить.
Собираясь в одну точку, не смог удержать ударившего в беззащитное клоунское горло семени, и имел вдруг удовольствие видеть растерянного Джокера, редчайшее зрелище: полыхающего глазами, побелевшего, отирающего рот от мутных потеков, с которыми не смог сладить.
Брюс потемнел, пытаясь экстренно вернуть себе равновесие: из-за шрамов… И это, без всяких сомнений, был его первый раз…
Подобная информация подействовала логично благостно на черную обиду от самоуправства; более того, привела его в щедрое, восторженное состояние.
Джокер выпрямился, определенно собираясь уйти.
– Подожди. Ты не можешь уйти, Джек. Не сейчас, – безапелляционно заявил Брюс, истекая потом, судорожно пытаясь определить, верит ли он, что его темный соперник может выдавать такие реакции на самом деле.
Псих не сопротивлялся, когда Брюс подтянул его к себе на многострадальную тахту и утешающе забрался языком к нему в рот поглубже, пытаясь не обращать своего, в целом, пуританского внимания на собственный вкус.
Потер языком безвольный язык, нащупал, сжал в ладонях длинные пальцы, не менее вялые.
– Все нормально? Джек? – тревожно спросил он, отрываясь: на уровне чутья определял сейчас Джокера как тело, лишенное сознания, аналогичное его тоскливому двухнедельному двойнику, и его накрыла вечная теперь досада – он нужен, сейчас, всегда, принадлежит, бесправный, только ему самому.
Пусть он подает руку только ему, и взгляд его достанется только этому дому; запереть его в подвале, не отпускать за порог, чтобы он не сеял зла, не проливался темнотой…
Брюс ужаснулся, но мыслей скупого дракона не отверг. Наклонился, поцеловал черту проволоки на трепещущей от тяжелого дыхания шее, слишком влажно и жадно проследил ее языком; присосался к бледному рту, пересчитал зубы, втерся в рубец на нижней губе…
Между ними на мгновение застыла прозрачная стропа слюны, и лопнула, никем не замеченная.
– Джокер? – снова позвал встревоженный герой, растирая собственные жидкости по кривым губам пальцами под видом чего-то пошлого, но в действительности нанося невидимый грим-метку, ритуальный рисунок, мимоходом выписывая себе сотни диагнозов – сумасшедший, совсем больной, бешеный, мерзкий злодей, повернутый на контроле, кнут хлещущий, повторить сто сорок четыре раза…
Джокер снова не ответил, только попытался принять самодовольный вид.
Его трясло; не нахальная улыбка, но горькая складка у рта; морщинки у глаз равнялись не лукавству, как бывало прежде, а напоминали мятую ткань?
– Я не знаю, что случилось, но ты очень хорош. Джокер? Какого черта теперь ты в ярости?
Загадочный псих криво улыбнулся, и правда разозленный, но и исходящий желанием, и Брюса тоже заколотило – подставленное плечо, стыд, молчание, печаль – все это было настолько неожиданно и чудесно, что наверняка невозможно – и он снова жадно прижал губы к влажной шее, впадая в сосредоточенные исследования чужих реакций, надолго остановившись только, чтобы натереть в кулаке крепкий клоунский член прямо через тонкую ткань белья; склонился, блуждая губами по твердой, покрытой испариной груди, приласкал ключицы, бедра, старое пулевое ранение.
Джокер крупно задрожал, сотрясая полумрак библиотеки.
Сатанея от надоедливой слюны, заливающий его подбородок, он повернулся спиной, дрожа от неловкости, и Брюс прижал его к себе, облизнул губы; не соображая, что делает и как, избавился от преграды ткани.
Огладил бедра, спускаясь ниже, снова плотно обхватывая возбужденный орган, разводя по нему тугие движения.
Прежде студеное геройское сердце заходилось в самом настоящем страхе – замирало, больное, сжималось, предупреждало о какой-то неведомой беде, текущей в этом узловатом, мосластом теле.
Воспаленный Джокер выгнулся, совсем теряя голову.
– Черт, Уэйн…
Он подался назад, втираясь в мощное тело, не замечая даже, как горячая ладонь собирает с его рта избыток несчастной слюны, все еще отмеченной семенем.
Непознаваемое стало вдруг простым.
Пальцы вернули тщательные прикосновения внутренним сторонам бедер, огладили мошонку, прошлись по стволу и крепко сжали головку, оттягивая крайнюю плоть.
Брюс заставил себя остановиться: собирался впечатлить прекрасного безумца, растопить странное оцепенение. Теперь он не мог ошибиться, снова упустить момент, упустить преимущества… И это было недостойно, но он не мог оказаться хуже.
В этот момент – не дольше мига скользнувшей тени – он мог признать, что ждал его, замирая по углам с чертовой книгой – “а ты как ночь, как ад, как чернота” – потому что пес этот должен был сам улечься у его ног.
Совершенно невыносимый срок он, Брюс Уэйн, был дешевле злобы, холода и темноты подворотен – шесть чертовых дней, сто сорок четыре часа, вычитая только кошмарные сны да разговор с очкастым ублюдком – потому что там был он, незримый, белый и цветной, злобный, отвергнувший его, и не-живой, а призрачный…
Мыслить становилось все сложнее, и все распадалось на странные, но простые понятия: сломать, сжать, проникнуть, впитать.
Чертов смазливый гаденыш; бесполезный, пустой взгляд; прямой, горький запах; хрупкие, хрупкие, хрупкие кости… Живой и злобный, укрощенный, жалкий. Горячий.
Практичные руки, выглаживающие ныне реальное, восхитительно влажное тело, поднимали и захватывали – и хитроумный маневр завершился удачей: гибкий циркач на все еще дрожащих от полученного удовольствия геройских бедрах.
– Джек? – Брюс кружил большим пальцем по чувствительным местам уздечки, размазывая слюну, прощупывая нежную плоть венца, пока этот странный человек загибался от стыда.
– Не могу понять… Мне больно? – просипел бледный злодей, с хрустом поворачиваясь, и смятенный герой увидел, как налились кровью его глаза – полопались сосуды, порозовили своей живой краской склеры, прямо сейчас, тогда, когда он был так открыт..
Тогда, когда он задирал нос, недостойно считая себя выше..
– Нет. Я чувствую то же самое. Это что-то вроде радости. Я рад знать тебя.
Джокер только издал совершенно нехарактерный для себя скрип зубами.
Брюс прежде не мог себе представить ничего подобного: он опирался на его грудь, он опустился на его колени. Он держит на коленях самого Джокера..
– И я рад, что ты здесь, и что ты…
Можно было и продолжить, и выразить радость по поводу его подчинения, да только гарантий все равно никаких, но хотя бы раз поверить, что будет возможность опереться на чье-то плечо на самом деле… Какая глупость.
И он не мог больше терпеть этой откровенности – не в таких количествах.
Потом будет откат, наверняка Джек будет разозлен из-из этой открытости, решит, что все это слабость…
Будто он сам не такой.
Язык скользнул по позвонкам, выше, еще выше. Влажная от слюны рука растерла промежность, переместилась на отверстие. Губами Брюс снова чувствовал дрожь и его самого затрясло сильнее.
Смазки было маловато, и пришлось потратить сотню лет на поиск тюбика в приставном столе тут же, но он сгладил эту заминку, в качестве разнообразия от души присасываясь ртом к трепещущей, горячей подмышке.
Он нашпиговал подобным все ящики в доме, и совершенно серьезно опасался подвергнуться обсмеиванию, но теперь это не имело значения. Просто было невозможно: Джокер не мог даже скрывать, как тяжело дышит, куда ему…
– Слышу твои мысли, – уныло прохрипел проницательный шутник, не оправдывая его ожиданий. – Бэт-схрон, мм?
Возмущенный Брюс вспыхнул, приподнял брови в жесте долготерпения начал ласкать его слишком медленно – мстил.
– Я тебя взгрею, клянусь, – мягко сказал он, обмазывая пальцы, когда почуял, как Джокер снова соскальзывает в какие-то тяжелые раздумья.
– Ага. Давай-ка побыстрее… Что бы ты там не задумал.
Брюс только усмехнулся, втерся в сокровенное отверстие, чувствуя себя часовщиком, склонившимся над хрупким механизмом и, когда противоречивый псих в очередной раз поерзал, втолкнул сразу два пальца, но всего на одну фалангу, и это показалось ему теперь не похотью, а благородным жестом, освященным дрожью единства.
Подопытный приятно осекся и застыл.
– Тебе нравится? Джек?
– Продолжай, – невозмутимо позволил упрямый злодей, и Брюс сделал круговое движение, извернул ладонь, особенно изощренно оглаживая окаменевший орган в своих пальцах, удерживаясь от хаотичного кружения с удивляющим его самого усилием.
– Нет? Не подходит тебе такое, Джек?
Совершилось краткое движение – все, что он позволял.
Власть кружила Брюсу голову, но воспоминания о едкой, ядовитой, горчащей от лекарств вязкости и больной, горячей тесноте смутили его дух, и он влажно сглотнул обильную слюну, внезапно жалея о выбранной линии поведения.
– Если тебе не нравится, – начал ломаться он, медленно расшатывая пальцы в несомненном намерении прекратить стимуляцию. – Ты прав, это как-то неуместно, да?
– Я тебя сожру и клочка кожи не оставлю! – почти ласково пообещал мученик.
Почему только его спина была сгорблена, словно он переживал ампутацию конечности, а не царственное внимание гранитного стража справедливости?
Белые руки, прежде такие опасные, безвольно повисли.
Но это было слишком сложно и, в целом, интереса не представляло, и Брюс совершенно серьезно отвлекся: взялся вылизать каждый шрам на чертовой клоунской спине, чем и факультативно занялся, щурясь и улыбаясь, словно от неловкой шутки.
– Сожрешь? Предлагаю сопроводить этот факт несдержанными стонами, – из последних сил сохраняя концентрацию, прошептал он, плотнее обхватывая член Джокера, растирая смазку, одновременно заводя пальцы глубже. – Теперь?
Преодолевать темноту он будет так: надеяться не сделать хуже, пытаясь сделать лучше.
Самоубийца.
Джокер молчал и только задышал тяжелее. Все испортил? Снова оскорбил гордеца.. Но он не мог не заметить, как доверчиво он выгибает спину, как расслабляются сведенные в судороге душевной боли мышцы, как исчезают мучащие его тени..
И думать о себе – как он мог?
– Ну как?
Жадно разлизывая дрожащую на клоунской шее вену, Брюс повернул пальцы, входя еще глубже, плавно, словно совершал таинственный ритуал.
– Неплохо.. – вдруг сдался упрямец, и получил больше интенсивных движений во всех областях, подвластных Бэтмену.
– Это правильный ответ! – осуществляя смутно запланированные прежде поиски, он особенно глубоко всадил пальцы – до костяшек – они синхронно скрипнули зубами, не имея больше сил на неловкость – ни черта не понял, но опомнился и начал искать правильный угол, оставаясь на экстремальной глубине.
Догадался, преодолевая мутные воды злой, похотливой властности, применить более основательный подход: поискать в логичном месте, а не там, где ему было угодно.
Наконец он нашел то, что искал.
– О, черт, черт, – прошипел Джокер, когда он коснулся простаты.
Реакция не разочаровывала.
Вдохновленный, он прищурился и повторил движение, улучшая и продлевая его.
Джокер совершенно неприлично застонал.
– Ты превосходен, ты просто невозможен.. Джек? – снова не сдержался Брюс, шалея от осознания пределов, совершая кистью смелые, широкие движения. – Ну как?
– Проклятье…
– Конкретнее.
– Сойдет…
Эта скупая похвала была даже большим, чем он рассчитывал получить, несмотря на то, как был самолюбив; дыхание, за которым он следовал, участилось, и он начал аккуратно двигаться в обратном направлении струны, строго следя за удобным углом.
Что-то изменилось, тягучее, плотное.
Удобнее подставляя горящую от соприкосновения с чужим органом ладонь, он постарался сделать все как можно лучше, взволнованный одним только известием о приближении его оргазма.
Сердце билось слишком сильно.
Вдохновенный, он прижал тяжелое тело ближе, не желая пропустить ни секунды желанного зрелища – плоский живот дрожал от судорог дыхания, на бледных волосах, покрывающих лобок и бедра, росой застыл пот. Витые вены, покрывающие ствол клоунского члена, отлично гармонировали с темными венами на зажавшей его руке…
Брюс содрогнулся, спеша прижаться губами к острому плечу, ключице, белому шраму на лопатке…
Ему почти удалось удержать бурный белый поток, вязкий, совершенно волшебный, обильный – семя потекло ему по запястью, следуя за тонким японским шрамом.
Радость – да, безусловно, вот что он чувствовал.
Но скрип зубов – один на двоих – больше походил на треск тонкого льда под неосторожным путником.
========== Глава 61. ==========
Когда дрожь под его руками немного утихла и наваждение отпустило его, Брюс поспешил прижаться губами к каждому из заласканных позвонков, крадя лишнее время: справлялся с новой волной возбуждения, посетившей его гипотетически удовлетворенное тело.
Примерился и высвободил пальцы, опрокидывая Джокера под себя, покрепче прижимая его к диванной обивке – не дожидаясь, пока он снова сбежит, делая из него дурака. По этой же причине он закрыл глаза, пытаясь запомнить запах его тела – трава, пот, его личный мускусный тон – навсегда.
Равнодушно обтирая руку о удобно обнаруженную под локтем собственную рубашку – когда он успел стать так неопрятен? – успел еще приложиться губами к бледно-розовому шраму под клоунской грудью, слишком властно, почти обреченно.
Джокер положил руки ему на плечи – вот и все – и отодвинул его, стараясь не смотреть в его лицо.
– Достаточно, Бэт. Уже довольно, хватит.
Что это за тон, обрамляющий привычную отстраненность после преступно сорванной или полученной откровенности? Неуверенность?
– Как вам будет угодно, ваше Величество, – сразу же остыл Брюс, вставая на привычную зыбкую почву – энергообмен с ненадежным, ненасытным источником.
– Я сейчас блевану, Бэт. Тень… Ты ведь тоже это чувствуешь?
Горло Брюсу перехватило: он все это прекрасно чувствовал.
– Никаких теней. Кто бы мог подумать, что наш маэстро не сможет понять шутку? Я пошутил. Я знаю тебя. Ты – есть.
Подтверждая его существование, он подобрал пропитанную потом сиреневую футболку, и не менее отмеченные страстью зеленые боксеры, жадно прижимая пальцами влажное пятно предсемени.
На тонкой ткани водили хороводы жирные шмели, и он вдруг почувствовал желание расхохотаться.
Но Джокер был мрачен, и чертовски хреново выглядел.
– Расскажешь, что происходит?
В ответ была только тишина, и бледный, измученный человек рядом выглядел не заласканным при помощи заветных книжных навыков, а словно пропущенный через автомобильную мойку паршивый пес.
Этот незнакомый, мрачный мужчина встал, натягивая белье – бледная подмышка сохранила яркий след поцелуя – откашлялся, не содержа в себе ничего ни от Джокера, ни от Джека Нэпьера, ни даже от злобного клоуна-чудовища.
– Джек? – раздраженно позвал Брюс снова, не умея определить, что конкретно думает по этому поводу. – Я помогу тебе, просто скажи, что случилось.
Вместо ответа Джокер нахмурился, наклонился и подхватил свою рубашку, вскользь касаясь влажного смуглого бедра, на периферии мыслей признанного им как достаточно размягченное.
Прикосновение его немного оживило, но чудовищный секрет беды грозился вскрыться, словно мерзостный нарыв – он этого никак не мог допустить, никогда.
До полной памяти оставался только узкий серп Луны.
Воспоминания наслаивались, как чешуя белой, разумеется гнилой луковицы – начало, пласт, пласт, пласт, реальность; расслаивались – отправная точка, пласт, пласт, конец.
– Черт, Джокер, – попытался привлечь ускользающее внимание психа смятенный Бэтмен, уязвленный чудовищной разницей между своими состояниями – этот бледный человек лукаво щурится, преступный, и он сам цельный и полон достоинства; молчит и каменеет, непроницаемо взглядывая своими темными глазами – и он не может себя понять, злобный и черствый.
– Потом, я не в настроении, – сухо выплюнул чертов клоун, неспешно разыскивая свои брюки.
– Ну уж нет! – потемнел Брюс, почти чувствуя, как подпитывает благодатную почву для раскачиваний. – Не будь таким самовлюбленным. Ты меня не запутаешь.
– О чем ты? – кисло откликнулся несчастный Джокер, сотрясаемый новой ступенью спуска в ад безумия – приступ перетекал в физическую плоскость.
– Ты все прекрасно знаешь, не придуривайся. О чем я? О том, что ты в ужасе, почти в истерике. Это приступ? Я его вызвал?
Тревогу в голосе скрыть не удалось, и Брюс уставился в разозленные карие глаза – Джокер понемногу приходил в одно из самых опасных своих состояний.
Помешанный, использующий разум процентов на сорок, не больше, но Бэтмену об этом знать было совершенно не обязательно – присутствовать при этом было совершенно запрещено, а он приполз в его дом, встревоженный, словно жалкая раненая шваль…
Но он был и правда ранен, слаб, гоним последствиями собственных шуток, а ради иной цели, самой желанной, можно было и потерпеть некоторое… унижение.
Джокер оправил застегнутую на все пуговицы рубашку – пусть не кольца кольчуги, но яркая броня шута, хоть и бесполезная, потому что улыбаться, помня о себе нехитрую, но мерзкую правду было невозможно – и набросил на обнаженные ноги Бэтмена свой пиджак.
– Прикройся, – как можно нахальнее выдал он, но получилось жестко и стыдно.
Брюс впал в плохо контролируемое негодование – это Джокер тут нуждался в прикрывании ног, бесстыдно выставляемых на всеобщее обозрение в килтах медсестер – и мог бы сделать что-то некрасивое..
Но теперь всегда, когда он закрывал глаза, он видел страницы книги, полутьму медотсека, белую кожу, неотличимую от белой ткани – поэтому с трудом одолел себя, резко откинул несчастный пиджак, и протянул раскрытую ладонь, словно подзывая пса.
Оскорбленный Джокер одобрительно дернулся, получая закономерный результат своего гнилого влияния – брови взлетели, в глазах плеснулась темнота…
Натянулась незримая лонжа…
Тишину разодрал истошно взревевший стационар у письменного стола.
Брюс вздрогнул – звук разбудил его от зла – и отчалил к источнику помехи, на ходу влезая в белье.
Джокер, больной и взмокший, все же нашел в себе силы жадно оглядеть шикарную героическую задницу, иронично посмеиваясь над собой.
Спина Бэтмена, Брюса Уэйна тоже была хороша, живая кора – между мощных крыльев застыла горячая роса пота, прилежно намоленная прошедшим часом идеального противостояния – обточенная волей и сотнями женских ладоней, покрытая рельефом шрамов – ножевых, от мечей и картечи, многочисленными следами от зубов животных.
Особенно выделялся кривой рваный кусок у левого бока, нечитаемый и прекрасный: его бьют только в спину – его любимый город, драгоценные люди. Завтра это покажется смешным, как и многие дни прежде. Это будет забавно.
– Просто ложись спать, – против воли выдал Брюс, не оборачиваясь, медля у телефона, стыдясь опустошающего равнодушия и неоправданного, непрочного доверия. – Не вздумай уходить в таком состоянии в город.
Он снял трубку, почти больной от безумных качелей, понять которые до конца была не в силах ни одна их часть, кем бы она не была.
– Вас ожидает мистер Эллиот на второй линии, – чопорно проговорил в динамике Альфред, и Брюс оживился, от неожиданного звонка приходя в настороженный, но восторг, благосклонно не замечая недовольного тона старика.
Полностью забывая про убийцу за своей спиной.
Джокер наклонил голову в привычном жесте изучения, и жару исследования не помешала даже дикая тошнота: человек, способный развеселить вечно угрюмого Бэтмена, должно быть, лютый весельчак.
Бессмысленно расставлять тонкие сети, камлать, совершать темные пассы – он не отреагирует.
Любопытный целитель мышиных душ небывало заинтересовал его.
– Джек, – бесстрастно позвал Брюс, разыскивая свои запонки. – Подождешь меня. Я в город, вернулся мой друг…
Он еще что-то говорил, но его никто не слушал; не обращая внимания на бледного клоуна, он не видел, как тот криво ухмыляется.
Брюс поспешно сбежал в город, равнодушно указав старику запереть гостевую с взрывоопасным содержимым – не было человека, желающего теперь держать руки безумца – ирония или сарказм, но скорее просто противодействие осушающей его могучие, но не бесконечные силы трещине в кое-чьей черной-черной клоунской душе.
Это было весьма кстати, потому что он пропускал особо тяжелый приступ, на сей раз вызванный неосторожно пробужденными в библиотеке воспоминаниями.
К тому же, верный своему максимализму, Джокер проверял вариант полной отмены самых ядреных успокоительных, надеясь успеть за время отсутствия Бэтмена.
С этим проблем не было: тот экстремально задерживался, но он уже ничего не замечал, удовлетворенный возможностью провести на себе эксперимент по долготерпению, беспечно избавляя его от своего ненавязчивого контроля, который впервые позволил себе, выйдя в одиночку против Буча и толпы полицейских.
Сохранить разум вышло лишь до двух ночи.
Когда больше медлить было невозможно, он связал себе руки, изогнулся, располагая их за спиной, и принялся терпеть иначе.
Еще плавно опускаясь на пол, вцепился зубами в собственную рубашку: нельзя было допустить, чтобы у него была возможность повредить его. Вне… конечно же… своей воли.
Пошатываясь, укрылся в ванной, уже ничего не соображая. Рухнул в красивую белую джакузи, ложась спиной на ее холодное дно.
Можно биться, сколько хочешь. Свет только режет глаза. Лишиться обзора, чтобы перетерпеть. Что? Что перетерпеть?
Снова всплывшее мелькание огней Айсберга плавно перетекло в блики прошлого: сперва мерещился только запах пота, потом зловоние клетки, наполненной его собственными испражнениями; под конец остались только окровавленные опилки и гниющие, пульсирующие рубцы на лице.
Когда боль становилась слишком сильной, нельзя было позволять себе крики. Через невозможность закрыть до конца рот достигался апогей страдания: через разрезанные углы губ оттуда на язык попадал гной, временами его было слишком много, и тогда его слабое тело извергало из себя скудный обед.
Драгоценную воду.
Но это было неважно. Беспомощность, вот что было страшно. Настоящего одиночества он не знал – он всегда был один.
Других людей не существовало. Он сам был вычеркнут, или не внесен, или просто не случился никогда, даром, что что-то оставалось, черное и склизкое – итоги его существования.
Все это случилось потому, что он уже тогда был монстром. Уже тогда это было просто заслуженное наказание.
Даром, что он не помнил, за что. Просто за то, что это он? Да. Похоже на правду.
Но единственной точкой безусловной реальности оставался Бэтмен – породистый, находящий его непременно, неминуемый – но он теперь раздирал горло, и он тек и горчил: был на границе.
Он вдруг вспомнил, почему должен ненавидеть его: никого больше нет, только они двое, а раз так, то они совершенно тождественны.
Вспомнил, почему дал запереть себя: испугался испепеляющей силы, наливающей его тело при одной только мысли о нем. Постараться и не потерять это знание, как много раз прежде, ведь это было важным предостережением.
Как он смог понять, что это существует на самом деле? Гнойное молоко, рожденное ранами, исходящее из желудка, создающее пустоту. Когда это случилось и случилось ли?
Нет, ничего не существует, ему только кажется. Сон, след, осадок.
Он снова обратился внутрь себя, обозревая печальные, оскверненные руины, большую часть времени замурованные равнодушной системой самосохранения, разрушить которую значило выпустить хаос на свет, посеять его основательно и повсеместно – обрести монструозную силу?
Головная боль стала невыносимой, глазное давление рвало сосуды.
Но он не мог позволить себе заскулить, твердо удерживая в памяти: где-то он есть, может, уже стоит за спиной. Сильный. Осудит за слабость.
Страдают только жертвы, боли боятся только трусы – выживают только хищники.
Потянуло болотом, и желудок сдавил ожидаемый спазм – первый, но не единственный.
Сколько прошло времени? Он снова надолго выпал, наблюдая на внутренних сторонах век склонившиеся над ним глумливые лица, протыкающие его кожу липкие пальцы, вязкую слизь, залепляющую его рот, заливающую его горло.
