Текст книги "Неудачная шутка (СИ)"
Автор книги: TILIL
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 68 страниц)
Кровь, клинковая бритва, хлюпающий отзвук, шлепки, смех, разорванное мясо.
Этого нет. Это отличная новость…
Когда кто-то на самом деле приблизился, для бдительности уже не было места: тень закрыла его собой. Целостность вены на правой руке вдруг показалась ему нарушенной.
– …росто…ый релаксант…
Через время он смог мыслить. Горизонт прояснился: стена, кафель. Мерзкий запах пота, внимательный взгляд чужака. Шприц, игла.
Аркхем?
– Мистер Джокер?
Его рот был все еще заткнут тканью: ну и повезло тебе, незнакомец! Он впился туда зубами, тонкий батист лег ему на язык, словно крыло какого-то мерзкого насекомого: тошноту стало невозможно терпеть.
– Почему нельзя было просто попросить помощи, глупое дитя? О, вы оба невыносимы.
Джокер впал в ярость, затолкнул рвоту назад и выпустил чертову ткань.
– Куда… – прохрипел он неверным голосом. – Куда идет утка, переходя дорогу?
– На другую сторону улицы, – ответили ему холодно и раздраженно.
Хлынули душевые струи, показавшиеся ему ледяными: через приличное количество времени он понял, что они всегда были теплыми.
Он выплюнул воду, которой позволил промыть свое жалкое горло и протер глаза.
Чужие руки так близко привели его в ужас. Кто-то поднял его. Развязал.
Он вдруг все вспомнил.
– Фред.
Старик, пристроившийся на бортике ванной в обнимку с двустволкой, выдохнул с непонятной радостью.
– Наконец-то, сэр. Не хотелось бы вступать в схватку с самим Джокером. Вы подозрительно бодры: не заставляйте себя.
Джокер усмехнулся, растирая запястья. Боль пронзила правое плечо: снова вывихнул.
Альфред помог ему вправить сустав.
– У тебя есть ружье. Уверяю тебя, против огнестрела мое мяско бессильно.
– Да, но пред смертью вы успеете снять с меня кожу.
– Дело говоришь.
Они улыбнулись – оба равнодушно, раздумывая о делирии.
– А потом он закончит то, что вы начали.
Мысль о том, что на месте старика мог быть Бэтмен, полоснула Джокера по горлу.
– Не говори ему. Он не должен знать.
Старик пожал плечами и начал неторопливо копаться в дубовой скамье-сундуке тут же, доставая чистые мягкие брюки и поло – все яркое и по размеру, не заботясь о том, что страдалец догадается, с каким на самом деле размахом хозяин закупился для него одеждой.
– Убери эти тряпки обратно, отче, – холодно проговорил Джокер, потерянный, почти шагнувший за грань беспамятства: так много правды он еще никогда не выдавал.
Альфред украдкой изучал его.
– Вы отменили все нормотимики? Это глупость. Для начала, вы бы ему сами сказали. И, думаю, он отдает себе отчет в том, каков ваш диагноз в дейст…
– Он не читал карту.
Альфред застыл.
– Но вы же не собираетесь скрывать это, – он хотел сказать “все время”, но для этих двух упрямцев подобная определенность могла быть вредна.
– Я ни черта не знаю. Если буду вовремя принимать таблетки…
– Они вам вредят. Вы травите себя. Вы же не хотите, чтобы он хоронил вас?
– Я просто расклеился, док.
Опять слишком много сказавший Джокер – дать себе честную оценку вслух: небывало! – закрыл глаза, и поэтому пропустил, как на его плечо опустилась старческая рука, дрожащая в плохо скрываемом отвращении.
– Не буду скрывать, это почти невозможно, но я помогу вам. Все будет хорошо.
На другом конце города Брюс Уэйн побелел от гнева.
========== Глава 62. ==========
Брюс удерживал себя в руках ровно до того момента, как вошел в фойе ресторана, и столкнулся с тем, к кому так спешил на встречу.
Администратор пришла в плохо скрываемый восторг и закрутилась вокруг него юлой, ведомая его имиджем полудурка, нуждающегося в целовании задницы двадцать четыре часа в сутки.
Он с усилием ее не замечал, уставившись на старого друга.
Этот человек внешне был ему совсем незнаком – последний раз они виделись только детьми – и теперь он с потайным интересом оглядывал длиннорукого и длинноногого, стройного и высокого, но уже начавшего бледнеть мужчину.
Незнакомец, напоминающий о прошлом только тем, что был черноволос и зеленоглаз и отмечен чертами Томми, стремительно подошел ближе и заключил оторопевшего Брюса в объятья.
– О, Бри, как же я скучал! – воскликнул он, мгновенно обращаясь в того самого Томаса Эллиота, которого он не мог бы забыть, все вспоминал и всегда помнил.
Но детское прозвище прозвучало слишком пронзительно и, в целом, неуместно.
– Черт, как глупо звучит! – исправился старый друг, и в речи его проскользнул непривычный акцент. – Не вздумай только называть меня Ланселот, а?
Они вдруг улыбнулись друг другу искренне, и это было чертовски приятно.
Томми совсем не изменился, и подтаявший Брюс поспешил ему об этом сказать.
– Может и так, – пожал тот плечами. – Только лысиной обзавелся.
Следом за первой улыбкой полились остальные: они засмеялись – Эллиот искренне, Уэйн втайне неуверенно.
Он спохватился, ненавидя свою асоциальность больше обычного, но было поздно: Томми заметил его смятение.
И пришел ему на помощь, не став делать лицемерных жестов, а просто прямо продолжая протягивать руку обращения.
– Я так давно не был на родине, и теперь собираюсь наверстать упущенное.
Впрочем, рука и правда была протянута, и Брюс крепко пожал ее, пораженно чувствуя почти женскую мягкость кожи и недостаточный ее тургор.
Ему на мгновение стало грустно – в лихорадке своих нестандартных будней он забывал, что время, этот безжалостный убийца, расточает их дух и владеет их телами.
Когда Томми мягко подтолкнул его за плечо к столику в полутьме примыкающего к ресторану бара, он ужаснулся себе, как и многие дни прежде: он просто не способен радоваться?
Его единственный друг тут, а он думает о смерти, чертов социопат…
– Ну что, ты к нам надолго?
– Навсегда, Брюс, навсегда. Займу свое место в нашем городе.
Брюс вежливо кивнул, все еще отстраненный своей реакцией, и ухватился за свой рукав, слепо изучая циферблат Брегета.
– А как твои родители? – ляпнул он, и недовольно застыл: разговор слишком быстро потек к его собственным родителям.
Он и забыл, какую бешеную боль вызывают разговоры об их смерти.
– Прости меня, – вдруг проникновенно выдавил из себя Томми, и взглянул прямо и твердо. – Правда. Не знаю, почему я не приехал раньше. Почему не позвонил тогда…
Воспоминания о “тогда” широко развернулись, распластались, раздвинулись.
Брюс, стремительно впадающий в нежнейшее и беззащитнейшее из своих состояний – меланхолию – только успел разомкнуть губы, как понял, что все это время их ничего не разделяло – все преграды он себе надумал.
– Я не… Спасибо. Спасибо, для меня это очень важно.
Натяжение момента могло бы смутить их, но тут мимо прошла хорошенькая официантка, и Томми весело проводил ее низ долгим взглядом.
– Хороша! Так бы съел! – бодро взвыл он, стреляя глазами. – Ну что, Брюси, махнем по бабам?
– Прости, я пас, – немного поостыл Брюс, между тем чувствуя, как губы снова трогает искренняя улыбка.
– Тут поблизости есть одно местечко… – комично зашептал друг.
– Знаю я это место, ты забываешь с кем…
Они беспечно засмеялись, выглядя так, словно не было этих лет; впрочем, Брюс умудрился в третий раз слить алкоголь в стоящее поблизости кашпо с красавицей-алоказией.
– Напомни, почему мы не идем? – вдруг с интересом спросил Эллиот, и анонимный трезвенник неловко усмехнулся.
Хотя, и правда, почему?
– Нет желания, – обнаружил он, и с ненавистью посмотрел на чертов новый, услужливо подставленный стакан с виски, неизменный атрибут всех мужских встреч. Почти всех, за одним только уникальным исключением…
Он вспомнил, как соки подземелья развязали его язык, и помрачнел.
– Послушай, – подмигнул ему Эллиот, понимающе взглядывая своими мечтательными болотно-зелеными глазами. – О, нет, пару минут: чресла Брунгильды вернулись. О, чудесная! Я готов. Сделать вам… Заказ.
Старина Томми махнул официантке, так поразившей его воображение, и пустился в не самые ловкие ухаживания.
Брюс умилился, стараясь, впрочем, не показать этого.
Может, они и накинули четверть века с последней встречи, но глядя в эти глаза, он видел того мальчика, равного верному другу – языкастого, отчаянного, близкого.
Если постараться, можно было вспомнить, каким он сам был – добродушным? Пожалуй… О, он был так открыт, так счастлив. Весь мир казался ему домом, и единичные грозы вроде того неожиданного, обидного удара, только подчеркивали, как…
А потом тот мальчик погиб рядом со своими родителями.
– Брюси, ты там в сознании? Перебрал? – попытался привлечь его внимание Томми, и он сделал лицо попроще.
Четвертый-неразбавленный достался алоказии, но разве нужно это знать старому другу? Зачем?
Он попытался определить, как должен чувствовать себя от почти литра сорокаградусного, поленился уделять этому много времени, и стал уповать на имидж алкоголика.
– Боже, Томми, да мне это словно пятичасовой чай, – невозмутимо выдал он, следом вспоминая, что настоящий алкоголик, может, и держится дольше, но пьянеет на первое время быстрее.
Не так уж и важно.
Он покосился на Эллиота, безуспешно пытаясь справиться с восторгом от его присутствия. Это было так важно – о, он не тешил себя надеждами на настоящую дружбу, просто немного нормального человеческого общения…
Никто не равняется Брюсу Уэйну, и дело было вовсе не в положении, хотя и эта граница была высока и крепка. Никто не содержит ничего от него – он нескромно печалился о невстреченном героизме; высокомерности власть имущих и серости большинства; простота и сложность тоже не познавалась им через других людей…
Со своими любимыми наставниками – Альфред, Гордон, Фокс – он был так же разделен, не мог дать им знать всего о себе – очень многого – не желая их разочаровывать. Как он мог? Это было так важно…
– Пятичасовой чай, Брюси! – захохотал Томми. – Как там твой старичок?
Брюс пустился в вежливое обсуждение собственного дворецкого, косясь на пятый стакан виски; поднял его, но пить снова не стал.
Томми разбудил в нем надежду.
Мечтать об обретении того состояния нормальности, так болезненно ушедшего – не мать и отец, но собственный ребенок на руках – было бы, наверно, глупо. Но он так устал, так долго был совсем один…
Еще немного, и будущее будет доступно – простая жизнь, красивая и добрая жена, такая же Мадонна, как и его мать, достойная поклонения – каждый день и ночь, хрустальный сосуд; драгоценный сын, лучше два… Три, сколько угодно. Неужели это возможно? Уехать, послать Готэм к чертовой матери… Достигнуть того состояния – для многих обычного, для него апогея счастья – того, что он чувствовал, обнимая материнские колени.
Женщина, недостижимая звезда, плодородное лоно – скольких он сам надломил своими неловкими руками? Сколько раз он видел, как истекает уважение из прежде ласковых, восхищенных глаз? Женщины швырялись в него подаренными ключами от спорткаров; плакали, закрыв лицо руками, когда он предлагал им вечность через полчаса знакомства, но и отвергали его ради каких-то незначительных вещей вроде карьеры, когда он прилежно выхаживал их годами.
Что-то большее не было гарантией – он был так жесток и черен, что каждую считал единственной, но остывал, завидев соперника. И очередная та самая – была моментально обгажена тенью иного рыцаря…
Но будущего он был достоин и ожидал его, всегда пытаясь только достигнуть нужной кондиции иллюзий: он обычный человек, не носит маску и плащ, не летает с крыш; когда беда грозит всем, она грозит ему, когда она грозит ему, он…
Одинок.
Он вдруг обнаружил в себе Джокера, темного и пьянящего, и все рухнуло – надломилось, захрустело, побежали глубокие трещины – верно, Джокер. Бэтмен…
Он искренне ненавидел Бэтмена – неизменно.
И в результате – как можно скрыться от себя самого? Он просто животное, чудовище, псих бездушный. Что с ним не так, раз мужская сущность его ликует только когда под его пальцами извивается драконья темнота?
Довольно, хватит – он просто инвалид: нет глаз, чтобы увидеть что-то, он глух к чистой жизни, и руки его неподъемные, и идти ему некуда…
– Так, все! – не выдержал его лирического настроения Эллиот. – Пошли.
– Куда? – довольно кисло отреагировал Брюс, следом сразу же стыдясь напрягать хорошего человека своим дрянным настроением.
– Пошли, развеемся.
Брюс поджал губы, пытаясь сформулировать, что..
– А! – вдруг что-то понял Том. – Что такое? У тебя кто-то есть?
Пока прежде совершенно расслабившийся Брюс Уэйн собирался из новой задумчивости, скиталец по европам пришел в опасное состояние исследования.
– Не ожидал! Да и таблоиды ты обошел – как ты это делаешь? – зачастил он, вспыхивая понимающим зеленым взглядом. – Прости, я не хотел…
Брюс иронично подзакатил глаза, смягчаясь от возгласа неловкости.
– Тоже читаешь Татлер? – неловко пошутил он, сразу же мрачнея от тяжелой цирковой тени, легшей ему на плечи.
Эллиот определенно поблагодарил его взглядом за вытаскивание из неуважительности.
– Да там про тебя целая колонка. Так что, ты у нас теперь занятой парень, а? Почти не холостяк? – тут же снова пустился он в ту же скользкую тему.
Брюс уже устал чувствовать неловкость к этому моменту, поэтому только ждал, пока Томми надоест углубляться в его личную жизнь.
Но это отчего-то было так неуместно.. Не важно.
– О, не напрягайся, – неожиданно сдался Томми.– А как насчет нашей старой мечты?
В его костистом, скуластом лице вдруг в гримасе верности выразились все те ночи – сопричастность, содружество, соучастие.
Беззвучный листопад, промозглый воздух, тропинка в хвоще, мох, тайник..
– Ты про каток ночью? – просмеялся Брюс, угадывая, что в скором времени воспоминания заставят его расчувствоваться, и взял себя в руки.
Они искренне засмеялись, вспоминая безумный план который составляли, улизнув из дома ночью, спрятавшись под старым тисом. Альфред тогда долго сокрушался о его сбитых о толстые, кривые корни деревьев коленках и…
– Отличная идея, – пустился совращать его неугомонный товарищ, твердо решивший прогнать печаль, может и не самую заметную для посторонних, но очевидную ему: безусловную и больную.
– Когда-то была такой, верно, – поддакнул Брюс, все еще взглядывая в прошлое.
– Пойдем в бильярдную, подождем ночи.
Брюс кивнул, и достал мобильный, произведший фурор в их мини-компании: Томми хитро заулыбался и подмигнул ему.
– Альфред… – начал Брюс, пытаясь не нахмуриваться.
– Как насчет настольного футбола! – проигнорировал его веселый друг, и утянул за собой.
В результате усталый Брюс отправил дворецкому смс хмурясь и скрываясь как подросток.
Из ресторана истекал протяжный, плавный мед живого блюзового выступления.
Певец долго и обстоятельно расписывал, как любит, но она не способна, а он любит, а она не способна…
Рыдал саксофон.
– Боже, – не выдержал Томми, тоже раздраженный этим музыкальным этюдом, и Брюс обнаружил, что уже некоторое время в их углу стоит усталое молчание. – Чего же так мучить девку? Я уже готов сам ему дать, только пусть заткнется.
Брюс замер на вдохе и захохотал, и с этого момента смог его душной привычной жизни хоть немного, но рассеялся, и он уже без лишних самокопаний окунулся в заслуженный отдых.
– Ну что, старичок, похоже те дни безвозвратно прошли? – сказал потом Томми на выходе из ресторана, словно подводил итоги. – Но я ведь все еще твой лучший друг?
– Ближайший.
– Спасибо! Так что, познакомишь меня с миссис Уэйн?
– Брось, Томми, нет никакой миссис Уэйн, хватит. И тебе не стоит садится за руль…
Небо над элитным пригородом отличалось от готэмского: темно-синее, бархатное, отмеченное сияющей точкой Венеры в сопровождении свиты иных светил.
По задворкам памяти снова пронесся теплый ветер: палатка в саду, установленная стариковскими руками, вороника, выстеленная лесом под ноги. Чья-то белая кожа, усыпанная веснушками ровно как это небо звездами.
Совершенно ненормальное для Брюса Уэйна состояние: нормальность.
– А ты ведь совсем не изменился, Бри, – услышал он на прощание.
Опьянение не изменило Эллиота, но теперь почему-то все откровения казались печальней, тяжеловесней.
Брюс отмахнулся, почти радуясь, что остался снова один – это безнадежно, он просто аутист, отшельник, дикарь – чувствуя, как тают благие воспоминания: они с Томми локоть к локтю, в стенах частной гимназии, где они нетерпеливо смотрели в окна на облитые маем или подмороженные декабрем деревья, игнорируя дела человеческие, жизнь и искусство, любовь, благосклонно отдаваясь только счету, спорту и сказкам Броселианда…
В машине он набрал полицейскую сводку за последние сутки через самую простую, не запрещенную программу – то, что пропустил, болтаясь по судам, курясь в жарких библиотечных ритуалах, беспомощно разыскивая счастье по кабакам…
Мотор уютно ворчал, стеклянная ночь дрожала, и его вел гон ищейки – это было приемлемо – но и страсть к контролю, властность, недостойное собственничество.. Ненормальный, фрик, урод, способный только барахтаться в поту с себе подобными чудовищами – теперь он это ясно видел, пораженный в сердцевину призраками иной жизни.
Но самопорке не суждено было продолжится: с обзорного снимка места преступления на него смотрело знакомое лицо со свежезврезанными щеками…
И он побелел от гнева.
========== Глава 63. ==========
Напряжение этих долгих часов изменило его до неузнаваемости.
Брюс наконец смог немного успокоиться. Челюсть болела, рот был наполнен кровью от прокушенной в ярости щеки.
Чертов предатель!
Как он мог доверить ему свою спину, свой дом, своего старика?
От его собственного уродства и инаковости страдают люди – нестерпимая истина, потому что все, чем он был, это только защитником. О, это достойная точка в этой уродливой истории: локальный апокалипсис, яма с отбросами, в которой ему самое место.
Герой? Прикормленный гнильем слабак, достойный только насмешек и плевков, вот кем он был. Жалкий нытик, нагло поверивший в возможность понимания и принятия. Сюрреализмом было поверить во все это, абсурдом, глупостью…
И у всего этого была причина: ядовитое чудовище.
Признать его человеком было равно убить все живое. Выпустить из подвала… Не позволяя себе новый виток гнева, напомнить себе, что именно этого он и ожидает…
Как можно было решить, что ерунда с Эйс Кемикал его идея. Вот дело его рук. О, да, этот “размах”: и это только начало…
Предприняв все шаги по обеспечению безопасности возможных жертв, он наконец вернулся в особняк.
Его не было столько времени… Но он иррационально сидел в машине еще пару часов. Потом вышел к серверу, заставил себя смотреть на каждое изображение, извергаемое бездушным ртом МФУ.
Он не мог себе позволить потерять рассудок, как прежде.
Знал же, что все это ложь. Знал, но позволил себе…
Теперь не было месту сомнениям. Презумпция невиновности на этого человека не распространялась, кроме того, он подтвердил свои притязания на его тело, сотни раз показал и вчера сказал прямо, что он будет делать.. Что он сделает. Что уже начал и продолжит…
Он не даст ему шанса.
Если бы он сам не был так глух и слеп. Если бы еще он мог думать в его присутствии…
Кто еще пострадает от того, что хранится в этой голове? От его больной, безумной силы разрушения?
Что это было с ним самим? Почему исчезли остальные люди? Морок, токсичный туман. Он знал, что это за туман: фиолетовый и зеленый.
И его пиджак на своих коленях – как можно считать это грубой сценой из дешевой порнухи?
Вот оно что. Чертов трус. Жалкое существо – не менее мерзкое, чем цирковая дрянь…
Самое страшное – все это могло быть очередной шуткой – все, как ему нравится. Ручной Бэтмен. Давай двадцатку, Джо, ты проиграл.
Но он же не верил? Нет. Обманывал и сам. Что за гипноз заставлял выуживать у него тепло и близость? Фальшивые игрища. Похоть. Стоило ему взглянуть, и куда-то девался весь интеллект и жизненный опыт.
Давать прощение и не получить ничего взамен. Он отгонял агрессивные мысли, исходящие из глубин; темные сожаления, мешающие ему сосредоточиться.
С ужасом Брюс осознал главное: сам он уже давно был готов пасть от его злой шутки, умереть от его ножа, обменял все на иллюзии. Но он захотел еще больше, жалкий бешеный зверь, пустое, бесполезное существо…
Все это ничего не стоило, пусть и было настоящим. Тепло, плечо рядом. Эта.. страсть.
“Давай развлечемся!..”
Позволил так много – пронзать… Неужели это такая малость? Ничего не стоит? Все судить по себе, забыв обо всем, глупый мальчишка, потерявший голову.
Как же он одинок, что суррогат от Джокера казался спасением?
Все казалось иным: сумрак, неяркие краски, крепкие объятья, неясные линии. Подставленное плечо, открытое горло, незащищенная спина.
Каждое касание – обещание, но как было проверить их?
Намерения Джокера. Та одержимость, в которой он признался. Может, его тоже уносит течение – скорее, бурная горная река – а, может, он только и ждал, когда предательство станет ему интересно.
Его затошнило, когда он подошел к гостевой спальне. Кинуться с обрыва под его злой хохот. Все потерять, склонившись перед ним, а ведь этот человек из тех, кто снимет с себя кожу, если это покажется ему забавным.
Но он дал его телу новую жизнь, когда прежняя истекла через щели отцовского кабинета…
Не успев поймать себя, Брюс представил себе, как его пускают по кругу в больнице – позвонки, хрупкая тонкая кость, кровь врагов, глубокие следы от укусов на белых плечах, влажные шлепки о его тощую задницу – и его замутило сильнее.
Призраки иных совокуплений: как он вцепляется Крейну в волосы, кусает его за шею, хрустят кости, брызжет слюна.
Он вошел в ту самую комнату, не собираясь успокаиваться, не то что стучать в дверь.
Увидел белое, озолоченное утром бедро, исчезающую под тканью нижнего белья розовую пулевую рану: Джокер одевался.
Брюс прошел мимо и молча лег на его кровать.
– Ух ты, как надменно, Бетси, – осторожно поприветствовал его отвратительный псих, чуя неладное. – И тебе привет.
Пожалуй, настало время снова поддаться агрессивной похоти: почему бы и нет? Раздавить его белое тело. Разорвать. И только потом получить ответ.
– Что-то изменилось, – снова подал голос жалкий клоун и выпрямился, сжимая в кулаке ткань своих брюк. – Очень сильно изменилось. Это ненависть? Презрение? Ты ненавидишь меня? Но прежде ты никогда…
– О, всегда начеку. Такой чуткий. Ну, ты же все понимаешь, – равнодушно перебил его Брюс, и обнаружил, что голос ему не дается.
Он подавил улыбку, не желая, чтобы Джокер что-то еще о нем понял.
– Что за пантомима, Б…Бэтмен? – притаился предатель, гордо вскидываясь.
– О, заткнись. Иди лучше сюда, раздвинь для меня ножки.
Брюс похлопал по покрывалу рядом с собой, с наслаждением наблюдая синильную бледность, покрывающую лицо и шею Джокера.
Самое больное место, в этом он был уверен. И неважно, что обоюдоострое…
Откинулся на подушку, чувствуя запах ветивера и нагретую его телом ткань. Не хотел возиться в грязи? Начал кропотливую чистку, но отложил свой мясницкий тесак и сел подождать его в библиотеке. Как мило. На что он рассчитывал?
– Пиздец, – уверенно описал ситуацию Джокер, и поспешил одеть брюки.
– Почему ты одеваешься? Больше не хочешь?
В пораженную паузу отлично уместилось смачивание пересохшего горла обвинителя.
– Ну так что, Дже-ек?
– Не произноси это имя таким тоном, Бэтмен, – прошипел Джокер, отступая, сотрясаясь от ярости и новой, особо сильной головной боли, с трудом просовывая руки в рукава рубашки.
И попятился к выходу, надеясь выиграть время на анализ ситуации. Нервные, трусливые руки сражались с пуговицами в обратном порядке не-обнажения.
Брюс скрипнул зубами, легко настигая лживое мясо у двери.
– Ну уж нет, подожди, – ласково прошептал он и схватил предателя – цветное плечо, под тонкой тканью отмеченное сведенной татуировкой, тяжелое дыхание, издевательское тавро улыбки.
Ноги оторвались от пола, мелькнули белые лодыжки, длинные, узкие, костлявые ступни. Это самое ужасное зрелище в его жизни… Но он был виновен.
Когда он сжал руки – он тоже должен принести жертву его гордости – захрустели кости. Джокер издал какой-то странный звук, который превратился скорее всего в рык боли и гнева: разобрать было невозможно.
Брюс почувствовал себя всемогущим.
– Вставай на колени, Джек, и открой ротик. Тебя же правда так зовут? Или это тоже просто шутка? Это не твое имя, верно?
– Паспорт… надо было… раньше проверять… – просипел Джокер, ухваченный прочно и плотно.
– Это имя. Не твое? – поднажал Брюс, следуя за неожиданной, совершенно несвоевременной для реальной беды, догадкой.
Ответ, который он получил, довел его до исступления, и был обречен запомниться ему куда лучше, чем волшебные стекляшки детства, о которых он грезил совсем недавно.
– Ну-у… Дж…ек… Нэ…пьер… – весело заболтался в его руках монстр, почти умудряясь вырваться. – Никто не так меня не называл. Кроме тебя.
– О, какая откровенность! – зашипел Брюс, удерживая неожиданно сильного даже для себя психа, не следующего в иных, кроме вербальных, проявлениях плавности и легкости.
Придурок продолжил сопротивляться, и тогда он схватил его за шею, прямо по свежему следу от удавки, хладнокровно подавляя сопротивление, сжимая пальцы почти спокойно – насколько было возможно в непрекращающемся приступе белой ярости, накрывшем его разум – закатились темные глаза, быстро двигающиеся под закрытыми веками, слюна текла по подбородку прямо на его руки.
Раздвинулись шрамы: Джокер улыбался.
Когда он захрипел, Брюс убрал руки, опомнившись.
– Почти мученик, а? Что же ты такое, Джокер?
Он отпустил руки и отошел, ожидал ответа, бросая предателя, но тот выстоял, только сгорбился, прокашливаясь.
– Я? Что я такое? – наконец спросил Джокер, слишком глухо, чтобы это могла скрыть хрипота. – Пластический хирург. Могу нарисовать тебе улыбку. А так как мы тут с тобой накоротке, бонусом могу еще обжечь тебе ладони, мм?
Бэтмен раздосадованно понял, что не сдержал улыбки.
– Как же ты добр, чудовище… – выплюнул он, от ярости не чувствуя рук. – Можно посмотреть портфолио с твоими работами?
Джокер снова дернулся на выход, и тогда Брюс ухватил его за шкирку, щурясь от стыда и гнева: этот жест доставил ему самому неожиданно сильную боль, отхватил кусок от его гордости.
– Не забудь форму медсестрички. Чулочки там, еще какие платья. Пригодятся, чтобы эффективней обслуживать клиентов, – прошипел он, ничего не соображая от ярости – действует ли договор с той тюрьмой, что он заключил в мае? Она не удержит его. Ничего не удерживает этого подонка, все бессмысленно, миру конец, конец спокойствию, конец всему…
– Трибунал, мм? Подсудимый, преступление, – не обиделся чертов жалкий клоун, непонятно чему приветливо улыбающийся, белый и злобный, пытаясь только выскользнуть из цепких геройских пальцев, – приговор – приведен в исполнение.
– Заткнись, – тряхнули его. – Или ты хочешь получить возможность объясниться? Я слушаю тебя. Чего ты добивался?
Но Джокер, разумеется, ничего такого не хотел.
– Не могу говорить с тобой, пока ты трещишь от гнева, – равнодушно просмеялся он, задыхаясь. – Что ты делаешь?
– Я? – злобно удивился Брюс, паясничая. – Пришел согреть твою постель.
– А это, очевидно, какая-то новая прелюдия. Интере-есно… – Джокер вдруг подался вперед, почти прижался к геройской груди в отвратительно беззащитном жесте, насквозь фальшивом и издевательском. – Давай, ударь меня.
Брюс отшатнулся.
– Давай-давай-давай, ударь, – затрясся псих в исступлении. – Ударь меня, и мы сможем договориться. Как всегда, разве нет? Ничего не может измениться, и какая-то там разозлившая тебя смерть, или моя смерть тоже ничего не меняет.
Мгновенно меняясь в лице во что-то скользкое, но хотя бы холодное, Джокер лукаво оглядел его, и Брюс крепко сцепил зубы: стоит ему попасть к властям, этот человек будет устранен Короной в мгновение ока – об этом он прекрасно знал.
И никакие деньги не помогут… Гарантии…
Разум ему окончательно затмило.
Джокер снова захихикал, самодовольно оглядывая новое слово в бэт-реакциях, и тогда Брюс размахнулся и ударил свою беду в нос тем самым привычным движением – их особым знаком, антирукопожатием. Но это было не все: повалил на пол и навис над ним, тяжело дыша.
Не-Джек ничего не сделал, чтобы вытереть появившуюся от удара кровь из разбитых губ, и она пачкала его грудь и светлые рукава геройского лонгслива.
Яркий ручей добрался до русла правого шрама, бурно приветствуя направление; и все и правда было как прежде – кровь, мразь, безумие – вот только мертвенная бледность разлилась по лицу чудовища мраморно и прочно.
– Что же ты наделал… – руки Бэтмена снова крепко прижимали Джокера к полу. В голосе неожиданно треснула какая-то новая, незнакомая ему самому эмоция, и оба синхронно скрипнули зубами в тошнотворной агонии беспомощной немоты.
– Когда? – не стал отпираться профессиональный преступник, показывая чудеса самоконтроля.
Плавясь в новом приливе гнева, Брюс в горсти вытащил из карманов распечатанные фотографии с места трагедии. Некоторые снимки были уже смяты.
Он бросил все на пол перед Джокером, вздергивая его за руку в подобие человеческой позы – манекен, безделушка, бездушная кукла.
На каждом фото было изображена одна и та же мертвая молодая женщина, подвешенная за руки где-то на промышленном складе. Она была обнажена и явно недавно убита – тело даже не окоченело. Под красивой грудью пролег уродливый кровавый след от веревки.
Щеки были взрезаны улыбкой Глазго, да так далеко, что были видны все зубы.
Плоское солнце падает на ее окровавленные ноги – первый час дня? Полдень? Следы пыток на левой руке.
– Это же просто какая-то шлюха! – злобно прошипел разочарованный злодей, поворачиваясь, глядя на героя снизу вверх, и уже зная, что произойдет дальше.
Так и случилось – о, он был предсказатель: Брюс схватил его за волосы и сильно приложил больную голову затылком об пол, стараясь только давать себе отойти после таких несдержанных проявлений боли и гнева – не хотел стать убийцей.
Истекая кровью из разбитого носа, Джокер вновь обернулся болотным чудовищем, по глупой случайности напоминающим человека – тина, грязь, ил, случайно попавшая между уродливых рук смятая кувшинка.
– Почему ты так уверен, что это я? Кто это?
– Не знаешь, кто это? – умилился Брюс, сатанея. – Проклятье. Джилл: какой сарказм. Красиво, ты так думаешь? Уродливо. Ты любишь такое.
– Ах, Джилл… – протянул убийца, пытаясь встать. – Прости, не помню. Столько блядей порезал за свою жизнь, уж извини.
– Вставай и сражайся, Джо-кер, – неожиданно даже для себя взмолился Брюс, не в силах закрыть себе рот, но уже с интересом осматривая возможность снова причинить ему боль.
Даже если это причиняло боль и ему самому.
Гнев и обида, ужас от смерти ни в чем не повинной девушки были сильнее. Ужас от предательства…
Окровавленные губы раскрылись, искривились, передавая горькую улыбку шрамам.
