Текст книги "Неудачная шутка (СИ)"
Автор книги: TILIL
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 68 страниц)
– О, именно, – обрадовался такому специфическому пониманию Бэтмен, вдохнул побольше воздуха, наклонился, только удерживая в цепком кольце пальцев костистую лодыжку – пусть будет ветрилом в его порыве, хоть что-то должно его вести – и широко лизнул клоунский живот, собирая языком вязкое семя.
– ?! – изобразил своим подвижным лицом Джокер, и комично наклонил набок голову: ведет расчет.
Всем самым жарким и провокационным прежде заведовал только он один.
– О, да ладно… – просмеялся Брюс, чувствуя себя то ли злым богом секса, то ли неопытным юнцом. – Не будь таким скромником, меня это пугает.
Но бесстыдного вылизывания не прекратил.
– Ну вот, каннибал, теперь тебе точно нечем меня удивить, – неосторожно восхитился фальшивый скромник, в блеске глаз выдавая свою темную природу: непокорный герой, прекрасный образец нравственности, ест с руки – отличная аналогия, определенно неудачная шутка.
– Да? – улыбнулся Брюс, принимая встречное движение. – Вот как. Обидно, но что поделать… Кстати, не одолжишь мне двадцатку?
Дурные намерения рассеялись без следа, Джокер вскинул брови и одобрительно захихикал, принимая – в свою очередь, но до поры – поражение.
– Вот это эволюция, Бэтси: начинал с детских шуток про бобы, дорос до первых иронических проб!
– У меня отличный учитель, – заворчал Брюс, глубокомысленно хмурясь его улыбке, потому что по-другому не мог. – Первых проб. Настоящий мастер.
– Я еще не сдался, – деловито проинформировал его вышеупомянутый учитель.
– Это вызов?
– Ага-а.
Одолевать его всегда было слишком правильно.
– Ты уверен? – усомнился Брюс, когда перебрасывание вполне весомыми угрозами достигло точки невозврата. – Я уделал бы тебя в три счета. Если бы мне это понадобилось.
Джокер благосклонно изобразил интерес.
– Я не сделаю тебе ничего плохого, мальчик, – провозгласил первый пункт Бэтмен, получая желанный отклик: новый удивленный взгляд, не успевший еще перейти в опасный. – Вот, видишь? – продолжил он, и вдруг подмигнул тем самым – его личным – жестом.
– Ты прав, совсем забыл о твоих способностях к подобным… мимическим экзерсисам, – признал и второй пункт Джокер, пытаясь подавить зевок, рожденный безапелляционной мужской физиологией.
– А вот это настоящий вызов, Нэпьер. Собираешься вздремнуть, пока я тебя тут развлекаю?
– Похоже на то.
– Отлично, – согласился Брюс, ухватился за тощие ноги и развел их в совершенно неприличном жесте, возвышаясь над сопостельником ровно так же, как и пару минут назад, но с одним ужасающим различием погашенного пожара: ужасно, а ужасное Джокеру по вкусу.
Взлетели брови, еще хранящие следы грима, блеснуло медное стекло, опасно искривились шрамы, у его бедерной артерии незамедлительно щелкнуло выкидное лезвие, и провокатор захохотал.
– Ты просто нечто: на тебе нет даже белья, но когти на месте. Не старайся, Джек, я не хотел тебя напугать, – нахально выдал он, втайне сгорая от стыда и восторга: и правда желал бы увидеть истечение своего семени из этого непокорного тела – одна мысль об этом работала как удар йохимбином по крови, рождая настоящее темное цунами похоти. – Где ты всегда прячешь эти чертовы ножи?
Острие уперлось в кожу, ощутимо, но пока бескровно – в глубинах, далеко, но явственно, вспыхнула искра.
– Так я тебе и сказал, – угрюмо проворчал снова цельный в геройском взгляде Джокер, плохо скрывая в голосе лед. – Давай, скажи что-нибудь про мою беззащитность.
Брюс только хмыкнул, прекратил испытывать неидеальное злодейское терпение захватом, но далеко не ушел – удобно устроился подле белого локтя.
– Виноват. Это было слишком? – кротко спросил он, пряча самолюбивую улыбку.
Нож исчез так же таинственно, как и появился.
– Слишком? Напугал? Кто здесь еще самый самовлюбленный, Уэйн, – прохихикал вдруг чертов хладнокровный клоун, и он начал догадываться, что снова где-то сглупил. – Мое крепкое лезвие защитило тебя в нужде, разве нет? В этот раз тоже, а то ты и правда рисковал выскоблить меня язычком, словно моя маленькая бэт-сучка.
Это было элегантное исполнение чужого обещания “взвоешь”?
Брюс мог бы догадаться, что вступать в противостояние с Джокером на поприще издевок было безумием.
– Ладно, понял, – невозмутимо поддержал он общий градус лихого веселья. – Но когда тебя надо будет поскоблить – обращайся.
– Ты подозрительно изворотливый в последнее время, – с комичной завистью забил последний гвоздь в гроб чужого превосходства языкастый злодей, поводя плечами, – я прям завидую. Мне бы твою… гибкость. Я говорю о приспособляемости. Неразборчивости.
Он уже был готов взвыть от смеха – почему нет? – но оказалось, что это было еще не все, что можно было проворачивать с откровенными сдачами и нападениями.
– Джек… – позвал Брюс его уже серьезно: неосторожные слова про защиту совратили его на низменное, необоснованное желание получить еще больше.
Джокер притаился, пытаясь растянуть губы в улыбке попроще.
– Ну что еще?
Брюс постарался проследить за выражением его лица, тщательно обтирая с белой кожи остатки семени собственным свитером, заботливо ждущим его на стуле, и спросил:
– Скажи, ты когда-нибудь был с мужчиной?
Какой смысл лицемерить? Это интересовало его неизменно. После безумных игрищ с огнем пути назад все равно не было… Впрочем, все пути отхода всегда были только иллюзией? Возможно, в финале этой бесконечной ночи он и правда обрел что-то – например, горькую истину: от себя не убежишь.
Встревоженный Джокер заерзал, извиваясь под кашемиром как под пучком сумаха – лихорадочно соображал. Этот доверенный, дистиллированно благообразный жест был куда хуже этих свежеопробованных экспериментов с неловкостью – это был сигнал сложить оружие.
Такого он себе позволить не мог.
– Ага-а, только что, – нагло выдал он. Прежде он не мог представить себе такого вопроса и паясничанье было ничем не хуже… Но отчего-то не-Джек захотел ответить – солгать, пусть это и шло в разрез с его планами. – Только с тобой, – этого было достаточно, но он решился, выделил приличную паузу и продолжил, слабовольно удовлетворяя и себя. – А ты?
Давление кашемира на перелом усилилось, вознаграждая его за фальшивую откровенность.
– Только с тобой, – осторожно ответил Брюс, все своей сутью не способный кривиться от правды.
– Не выношу тебя, – развеселился Джокер, активно отгоняя сон. – Мечтаю схватить тебя за горло!
Во всем этом трепете не было никакого смысла.
– Я заметил, – слишком спокойно отреагировал Брюс, невозмутимо перепрятывая хранящуюся под подушкой в изголовье книгу.
Человек, которого прозвали Джокером, не собирался сдаваться так легко.
– Доверяешь мне? – грубо спросил он, мысленно призывая для поцелуя ответные губы – только потому, что не верил в паранормальное.
– Да, – просто ответил Брюс, хотя ничего простого в этом плане между ними не было: он, вскрытый идеальным ключом этой личности, лишь хотел верить в то, что Джек никакого доверия не достоин.
– Мм… – протянул обозлившийся Джокер, принимая его лаконичность за чистую монету. – Предпочитаешь крайности. Брюс.
– Что?
– У меня ребра сломаны. Может, только хрящи пострадали, ерунда. Слева, восьмое ложное точно не в порядке.
– Твою мать, Джокер! – зашипел охолощенный Бэтмен, и крепко сцепил зубы, поспешно оценивая, какой ущерб мог нанести.
Неожиданный результат капитуляции – проигравших снова было двое.
– Восьмое, слева? – холодно спросил он, пока безо всякого практического смысла оглядывая покрасневшую кожу у перелома.
– Не учи меня только больше, я тебе могу что-нибудь случайно отломать. Или не случайно, – Джокер отловил его руку, застывшую в движении, наложением указывая искомое место.
– Ты жестокий ублюдок, Нэпьер, – вздохнул Брюс. – Неужели я не достоин честности?
Эта тема по праву могла бы считаться генеральной для нынешнего времени – и если Брюс выбор недоверия совершил быстро и в последствии сомнению не подвергал, то для его преследователя решить, сколько информации стоит озвучивать, было нелегко: всегда есть риск потерять больше приобретенного.
Джокер слишком быстро и глубоко вдохнул, борясь с усталостью и неудобными оковами костей, и желудок ему резануло – в погоне за этим разумом он мог себе позволить даже пожертвовать особенным доступом к этому телу, что уж говорить о иных жертвах…
Отсутствие прогресса в устранении врага изводило его, и кто знает, каких успехов тот добился за такое приличное количество времени? Ничего не должно было помешать им сойтись.
– Не достоин? – тягуче переспросил он, крапленый, пытаясь вызвать в себе что-нибудь вроде скромности или совести, пока раздраженный герой возмущенно оберегал перелом его ребра. – Ты большой оригинал, Бэт… Даже зная обо всем, что происходит в твоей голове, я никогда не могу предугадать, что за финт ты выкинешь следом. Можешь гордиться собой.
Ничего не выходило: выбрав стратегией гордо оставить без внимания угрозу своего разоблачения, Бэтмен становился ему помехой.
– Считаешь, что знаешь, о чем я думаю? – удивился Брюс, выпрямляясь. – Опасная самонадеянность, даже для тебя, особенно для тебя. Люди будут тебя еще удивлять… – он вдруг снова оказался слишком близко, вплел свои совершенные пальцы в нелепые зеленые волосы в псевдо-агрессивном порыве – словно хотел отодрать придурка еще раз, сейчас же, немедленно; перетек на бок, мощный, чтобы снизить резкость, и левый фланк его пресса сжался, мускульный, словно под кожей твердела гигантская драконья чешуя. – Это не шутка, Джек. Хочу забрать те слова.
Время для осторожных расчетов было неподходящее, но Джокер все равно выпал, бережно осматривая новую информацию.
– Почему? – на самом деле удивленно вопросил он, наклоняя голову.
– Ты неплохо прочищаешь мозги, – честно ответил Брюс, хотя мог бы отговориться официальной правдой чистоты помыслов и поступков, которую соблюдал. – Решил попробовать твою терапию.
Собственный голос, грязно оскорбляющий тонкую материю их отношений, не стихал.
“Раздвинь ножки… Открой ротик…”
– Аддералл или велбутрин в зависимости от ситуации и обязательные пиздюли налево-направо? – быстро уточнил Джокер пытаясь скривиться, но не смог приладить на себя настоящего – никакого, пустого и примитивного – подходящую маску.
От него только отмахнулись.
– Так почему? – наконец снова спросил он через паузу слишком открыто, не умея вдруг паясничать, ненавидя кривляния так же страстно, как прежде обожал, когда они укрывали его от липкой белой блевотины взглядов, таясь и хищно оглядывая атлетичное геройское тело как важнейший трофей этого темного города, даже не подозревая о иных сферах, помимо желанных, в которые был вдруг допущен. – Что-то изменилось?
Брюс неожиданно горестно вздохнул.
По его гладкому, мощному бедру обильно стекал пот.
– Разглядел твою шикарную задницу, – отшутился он, не решаясь отвлечься от осмотра перелома, и снова прикоснуться к голому плечу, отмеченному госсистемой, неряшливым кудрям, мутной капле семени у темного соска, не попавшей под учет ни придирчивого уборщика, ни ее удивительного источника.
Но в результате сдался, протяжно смазывая ее большим пальцем.
– Самая плоская шутка, Уэйн. Удивительно, – сдался дознаватель, и покосился в настенное зеркало, видимое в дверном проеме ванной, отразившее взмокшего придурка – привычное мясо, привычные кости – обычное дело, ничего особенного – не сочится тьма, не лезет черная гниль из глаз, не хлещет кровь из рваного рта. – Зря, что-ли, похвалил, мм?
Однако одно точно выглядело превосходно: яркие следы поцелуев, подсыхающая пленка похоти, блеск чужого пота… Смуглые руки, аккуратно ощупывающие красное пятно ушедшей навсегда ночи.
– Шутками тут заведуешь ты, Нэпьер, – привлек его обратно в реальность Брюс, любуясь схожестью белого цвета бинтов и влажной кожи. – Не двигайся, дай я проверю…
– Желаю помериться с тобой. Шутками, – объявил экстренно пришедший в приподнятое настроение несносный злодей, намеренно ерзая. – Мне кажется, выиграю, мм? Вот так, – он сложил пальцы пистолетом и красноречиво указал на длину между кончиком большого и крайней точкой указательного. – Жаль, нет ничего под рукой оригинального размера. А, нет, погоди секунду…
С длиной его пальцев выглядело еще пошлее.
Но можно было надеяться на…
– Сегодня пир, а завтра пост? – прохихикал подлец, и надеяться стало не на что. – Сороковник на двоих, столько лун спустя!
– О, заткнись, хватит сальничать…
Джокер снова оскалился, самодовольный – почему нет? Пребывал на вершине.
– Ах, я теряю свои прекрасные волосы! – печально воскликнул он, потрясая своими ужасными патлами, и вызывая снисходительную улыбку – неплохо, но могло быть лучше, и он поднажал, властно желая размягчить твердую линию геройской спины. – Не хотелось бы выглядеть через пару лет, как Джек Николсон. Если доживу, конечно.
Вот теперь эффект был пристойный: мрачный темный рыцарь наконец засмеялся, выскальзывая из то ли раздраженной, то ли меланхолической задумчивости.
– Боже, ты хоть знаешь, как он выглядит, умник? – просмеялся он, и простая, но нестандартная для него, даже несколько мальчишеская улыбка осветила его лицо, чудовищно четко выделила затертые его обычной хмурью мимические морщины. – А, опять чертов Татлер. Тебе это не грозит.
Вот теперь на самом деле впечатленный Джокер открыл рот, но все, что он мог бы сказать, было слишком… непроверенным, и он с усилием заткнулся, привставая, чтобы облегчить неловким грубым рукам наложение окончательного варианта иммобилизирующей повязки.
– Джек, – привычно помрачнел Брюс, с опозданием обнаруживший, что шутку венчает иголка тьмы, и Джокер вдруг пожалел, что оставил ее там: усталость-преграда была слишком глубока, всеобъемлющая, обширная, неутолимая…
Что-то и правда изменилось? Но ведь ничего не меняется само по себе. Никогда. Только после наложения его умелых рук на горло-другое, и то ненадолго. А он кругом проиграл, и в последняя время терпел поражение за поражением – что-то в нем самом испортилось, не тянуло больше ни одного нового уровня сложности?
Гордыня, его проводник и порука, ранено заныла: нет ничего, чего он не мог бы, иначе ничего не имело смысла.
– О, да хватит, – резко сказал он, доведенный неясными, нечитаемыми жестами до крайности, впервые за много дней обнажаясь на самом деле. – Мы не созданы для такого. Мы оба сдохнем еще до того, как солнце снова встанет, во-от для чего мы рождены. Это правильно. Это – среда обитания, верно? Все эти… Вот они все обрадуются, да? Твои драгоценные люди… “Было бы здорово, если бы эти фрики передушили друг друга”, мм? Думаешь, они тебе памятник поставят?
– Солнце уже встало, мужик: десятый час утра, – перебил его Брюс, слишком собственническим жестом прощупывая остальные ребра на всякий случай. – Не поставят, и мне бы не хотелось этого. Пойдешь в душ?
– Не-е, – протянул Джокер, и попал под скользкое от пота, твердое геройское плечо. – И мудрая готэмская троица, и вся королевская рать, не могут, не могут…
Притулившийся на острых костях его тела Брюс стиснул зубы, явственно услышав в низком голосе болезнь.
– Ты такой придурок… Я не дам тебе умереть, – тихо сказал он, измотанный усталостью и эмоциональным эшафотом, на который потащился вместе с этим печальным шутом, и на котором тот, обернувшись палачом, его пощадил. – Спасибо, – легкомысленно добавил он, с наслаждением ожидая взрыва, не желая даже догадываться, что изменен без своего участия и где-то за пределами своей воли, параллельно ей. – За предупреждение.
Поблагодарить за жизнь – в намерении легким взмахом руки заменить ее на чужую – он не смог бы.
– Пфф. Это… предупрежде-ение ничего не меняло, – незамедлительно раздалось в ответ.
– Ага, не меняло, – согласился он, неровно дыша, пока разыскивал бланкет потеплее, тут же пущенный по назначению. – Мне просто хотелось сказать тебе об этом. Может, я даже нуждаюсь в подобном? Ты не считаешь, что глупо упускать шансы удовлетворять… потребности?
– Ты был такой жалкий. Словно мышь в латексе! – заворчал Джокер, черт знает от чего взвиваясь, и его худосочное тело заходило под одеялом от возмущенного дыхания. – Тебя так легко опустить на колени. Ненавижу. Ненавижу.
Брюс снова улыбнулся, снова оказываясь беспомощным перед трудной задачей донести неоспоримую, но недоступную для этого человека истину: кажущееся ему унижением для кого-то радость – отменить чью-то смерть или хотя бы отдалить ее приход – совершенный смысл жизни, не меньше.
Ужасающий и бесплодный не меньше, чем любая пустыня, Джек, тем временем, был не лучше его самого – разве это, благое и священное, не тот же эгоизм? Он сам просто платил по счетам, такой же ублюдочный…
Он – такой же.
– Ага, – вместо массивов слов и километров предложений лениво ответил он, когда тишина начала пособничать усталости в немудреном деле затаскивания их в, пусть временное, но небытие.
Но разве он не желал иногда продлить непродлеваемое?
– Почему ты улыбаешься, Брюс? – злобно зашипело у его уха, и под ключицу ему всадились острые пальцы. – Ты меня не слушаешь?
– Ага.
– Я тебе кишки выпущу.
– Я не улыбаюсь. Это оскал, – неубедительно возразил Брюс, и улыбка и правда истаяла. – Она была там совсем одна. Мучилась от жажды и голода, от холода, от боли, ходила там под себя. Была напугана…
Пригревшийся под шерстяной тканью Джокер осмотрел его краем, то ли осуждающе, то ли ласково, и не стал отстраняться, горько, таинственно улыбаясь: плоть бессмысленна, нет никакого будущего, никакой веры; такой, как он – единственный в своем роде урод – никогда не сможет сорваться с поводка, покинуть болото, не заразить темнотой…
Но он был должен? Хотел этого?
Сопровожденный конвоем затуманенного сонливостью серого взгляда, он загадочно вздохнул, ухватился за жесткость плеча сильнее, чтобы почти с размаху столкнуть со своим, надеясь причинить предупреждающую боль, изможденный, медлительный.
Подобная нескрываемая южность неизменно подкупала его героя.
– Не была, – лениво возразил он, не умея не ответить.
– Я знаю, что должна была, но не смог этого почувствовать. Может, и не была. Была в ярости. В абсолютном бессилии. Тебе знакомо бессилие, Джокер?
– Нет. Не знакомо, Бэтмен. Хочешь рассчитаться сейчас?
Когда этот лжец закрыл глаза, можно было верить, что он отрубился: его особая способность, которой можно было только позавидовать.
– Нет, Джек, нет. Рассчитаться… Будто у тебя есть, что мне предложить…
Родной дом словно гигантский ледник, источник тепла только его плечо.
Брюс протянул руку и потер плотно сомкнутые бледные губы большим пальцем, сублимируя сотню порывов: новые откровенные ласки, простые поцелуи – странные желания, учитывая логичное телесное опустошение, которое чувствовал, расслабленный и вялый.
Он пристально рассматривал лицо трофейного преступника, не решаясь усилить уже существующее соприкосновение, пока не провалился в сон.
Это был очень важный для него момент.
========== Глава 87.’ ==========
Через пару часов Брюс Уэйн проснулся небывало обнятым, очнувшись от шепота, частого дыхания и оглаживаний, и замер, пытаясь сообразить, что теперь делать.
В наличии имелись: плотный, быстро двигающийся цилиндр упакованных в бинты пальцев на его перевозбужденном, истекающем члене – неизменно чудесная практика с другим мужчиной, с этим мужчиной – стоящий колом член Джокера, поступательно размазывающий парный сорт предсемени по пропотевшему от соприкосновений бедру, и парочка сухих, подрагивающих в исступлении пальцев, слепо и жадно расцарапывающая его чертово несчастное анальное отверстие.
– Кажется, я нашел еще один из твоих ножей… – мрачно пробормотал он, чувствуя столь же недвусмысленную, как угроза Глока, негнуткую, горячую твердость, хотя назвать происходящее чем-то возмутительным, каким это ему представлялось прежде, не мог. – Убери руку, Джек.
Каждая пульсирующая ночь осенялась темными снами, в которых Джек Эн проникал ему под кожу, в грудную клетку, в живот или в глотку – и понимать свое сознание и свое тело как-то иначе, чем желающее принять его, было бы наивно.
Тепло разливалось от груди, чтобы, распускаясь, замирать в паху.
Он слишком часто думает о себе в таком ключе – наивный или доверчивый – пусть, это его, всего лишь его влияние; но он не бывал таким цельным, наверное, никогда в жизни, даже в детстве.
Надавливания и царапанье, может, и были весьма приятны, но не очень-то отвечали его представлениям о потере подобной девственности, и он тяжело вздохнул, все же откладывая захват наглеца: эта была другая сторона их каната – возможность что-то получить.
Несчастная перевязь на клоунском торсе, похоже, не прожила даже этого незначительного времени.
Судя по переполненности, жару и иным железным признакам, сеанс был протяжный, и он иронично попытался вспомнить, что ему снилось, почти теряя контроль от предчувствия близости оргазма. Снова воспользоваться Джокером показалось ему отличной идеей, и он устыдился, подаваясь назад, не имея больше сил на эгоизм: у сплетения тел были и иные тайны. У контроля было и иное предназначение.
Каменная плоть на задней стороне бедра тоже была горяча во всех смыслах, и он прижал ее между их влажными телами, походя уговаривая себя не постанывать…
– Ей было всего семь? – четко сказал вдруг Джокер по-испански прямо в геройское ухо, одним махом ломая марево текучего наслаждения, окутывающее и его. – Не интересно. Но мы можем договориться.
Брюс сжал челюсть, осторожно убрал наглые пальцы, сразу же пленившие его левую руку в непривычно стальной хватке, исследовал постель на наличие реальных ножей – четыре штуки – и обернулся, почему-то спокойный.
– Мне повезло, да? – тихо сказал он, чувствуя, как от мерзостности Джека у него сжимается сердце. – Что у тебя не было делирия. Что тебе снилось?
– Нечто восхитительное, дружище: окружной суд выписал оградительный ордер, запрещающий тебе приближаться ко мне больше, чем на десять метров, – ответил Джокер все еще на диалекте Мехико, но совершенно трезвый, своим низким, настоящим голосом, выглядя, между тем, совершенно дезориентировано: подобного пробуждения он в планах тоже не имел.
– Джокер.
Джокер, впрочем, не видел затруднений в предоставлении герою правды, раз уж тот так ее хотел.
– Как меня обвинили в убийстве ребенка, – он перешел на родной язык, не желая баловать себя преимуществами иностранного. – Я был очень зелен тогда. Совсем дикий.
По телу Брюса прокатилась болезненная волна удовольствия.
– Ты убил ее? – спросил он непозволительно хрипло, холодея: их канат неожиданно, но еще никогда не был таким запутанным, хотя все казалось просто – у него все ключи, он прекрасно знает, чего хочет, Джек тут, никому не угрожает, прижат к простыням и совершенно обнажен, что исключает любые… почти любые сюрпризы.
– Мне невесело, Бэт, – понуро прошептал обмякший во всех смыслах Джокер, не открывая глаз. – А когда мне невесело, жди беды.
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Убил-не убил, какая разница, мм? – неожиданно злобно зарычал прежде унылый клоун, и сам прижал героя к простыням, жадно нализывая пот с его шеи, урча, потираясь и вздрагивая. – Все нормально, это просто кошмар. Я тебе приснился – настанет утро, и все будет как всегда…
Нервная, мозолистая ладонь убийцы жадно заскользила по горячей коже хорошего человека.
Брюс почувствовал себя безвольным: возбуждение его не покинуло, и он в который раз ужаснулся себе – привычная почва, Джек-душегуб, а он чувствует только, как пот росой покрывает их тела, как снова набухает некоторое время назад твердый клоунский орган; как почти танцевально – чертов гимнаст – двигаются его мускулатура, его руки, его губы, обильно умазанные слюной…
– Ты хотел очерствить меня? – прямо спросил он, неожиданно приближаясь к пониманию всего того, о чем раньше мог только подозревать, почти ласково отводя злые пальцы от своего паха.
– Да. Прежде хотел, – Джокер отступать не желал, и они, сцепив руки, провели пару восхитительных минут в странной пародии на армрестлинг.
На запрокинутом рыцарском лице, под тонкой кожей, стелющейся под нижними веками, набухли злые сосуды – признак самого сильного напряжения – кулак, впечатывающийся в челюсть, самый тяжелый поднятый вес, последняя стадия гнева.
– У тебя бы не получилось: я и так ужасный сухарь, – сдался Брюс, позволяя себя одолеть. – Но стало хуже. Я…
Джокер оскалился в темноту, подаваясь ближе.
– Знаю. Я изучал тебя, – неловко признался он, будто никто прежде не замечал его ужимок. – Недавно ты вкусил отсутствие разницы между добром и злом, ягненок. Но это ничего, тебя не сломать. Неудобно. Прямо бесит. Теперь я делаю для тебя кое-что другое. Что – не скажу. Тебе понравится.
Нуждаясь в пространстве для раздумий, Брюс уложил руку на бледное бедро, властно выставляя большой палец в желанную сторону – устремленный клоунский член болезненно затвердел в недостижимых двух сантиметрах.
Крепкое сжатие помогло ему поймать мутный темный взгляд.
Проклятая полутемнота изрядно мешала, но он нашел в меди то, что искал, удовлетворенно рассвирепел, каменея – полог похоти плотно рухнул на постель – и тут вдруг увидел в злых глазах что-то…
Огромное, оно темнело над холодной мужской ухватистостью, над равнодушной жестокостью, над деловитым, ледяным эгоизмом; превышало уровни, на которых извивались и сверкали чешуйчатые кольца зверя; разумеется, было выше вовлеченности рассудка, наносных поземок контроля и искусственной осмотрительности…
И это было страшнее, чем печаль, неизменно волнующая его самого при одном взгляде в медь – это и было пустотой? Не только, какое-то безусловное искание изводило его. Должно быть, мучительно… Ему должно быть и правда очень больно?
Самый наивный вывод в соприкосновении с психопатом… Но это Джокер. Разумеется, он отличается.
Он – хуже.
– Делаешь… – обреченно зашептал тогда он, пламенея. – Ты такой… наивный, клоун… Змей, то же мне… Я лгал: ничего ты во мне не изменишь. Неважно, вот твое ребро…
Джокер, определенно не интересующийся чьим-то мнением в целом и его в частности, вдруг потерся левым рубцом Улыбки о колкую геройскую щеку, и этот у других людей по-звериному дружелюбный жест явился почти угрозой.
– Да, Бэт, мое, – невеселый шутник уложил свои длинные пальцы на четвертое истинное ребро Брюса, очевидно совершенно намеренно попадая на свежий, темный ушиб, оставленный резким предательским ударом каблука своего собственного ботинка. – Ребро.
Это было слишком – загорелась кожа, закипела кровь.
Джокер прижался поближе, тяжелым, шумным вздохом нейтрализовывая спорные моменты, жмурясь, когда его обхватили стальные руки, отяжелили и без того напряженные плечи.
Впервые за долгое время он сам инициировал поцелуй, хотя предпочитал получать ласки; вывалил язык в приоткрытый только для этого рот, не подозревая, что повторяет чьи-то ощущения.
Так было бы все иначе.
Бэтмен был словно стальной – покрытая кровоподтеками медная кожа его казалась почти черной в пограничном, еле существующем свету; испарина, легко мерцающая, напоминала пыльцу, и была почти с отвращением смазана шершавой, лишенной линии жизни ладонью.
– Помоги мне, – уныло прошептал псих, следуя за злобными намерениями, прежде четкими, теперь зыбкими, но все такими же ядовитыми. – Наполни меня, меня сжирает чертова пустота.
Брюс осатанел: Джокер говорил его ртом, его словами. Его губы двигались, и он зажал их своими, приятно чувствуя пульсацию жизни.
– Просто заткнись, Джек, хотя бы еще раз совсем заткнись, – прошептал он между поцелуями, осторожно скидывая жилистое тело, и снова поворачиваясь боком.
Поврежденная рука бодро юркнула к грудине, впиваясь в мускулатуру, и он вздохнул, снимая с нее давление – хотел опереться предплечьем о простыни, но был неожиданно резко выдернут под локоть.
– Это не ранение, Брюс. Не ожог, – строго осадил его Джокер. – Не надо его беречь. Это латная перчатка на моей руке. Хорошее украшение, мм? Понимаешь, о чем я?
Брюс был готов понять это, но что-то вроде благоразумия полыхнуло и растаяло, и сиреневый от штор сумрак стал этому надгробием.
По спине потек пот.
Кривые губы прижались к дюжему крылу, отметили его слюной; потекли ниже, почти сосущие. Кончик языка ужалил и заскользил, острый, в каких-то загадочных поисках.
Брюс вздрогнул от неожиданности, когда движения вдруг стали осторожнее.
Это все было за гранью – этот черный человек и нежность, конечно, были несовместимы совершенно – он даже редкие моменты чего-то повседневного умудрялся превратить не то в цирк, не то в камеру пыток – основой их взаимодействия всегда была его сиятельная пассивность и пластичность: этот человек позволял – временами все, временами ничего, но сам ничего никогда не брал.
Но не теперь.
– Не дергайся, – злобно прошипел Джокер, оборачиваясь во что-то еще более темное, чем он был, но это было уже не важно. – Если я заберу тебя, у тебя ничего не останется.
Его левая рука вдруг ожила, огладила колено, растерла кожу на внутренней стороне бедра, поздоровалась с навершием геройского члена, обходительная; взлетела, чтобы прощупать пределы допуска на животе, груди и шее – с прошлого раза ничего не изменилось, все под контролем: налитое силой тело, чудовищно могучее в уверенной непоколебимости, так же идеально отзывается ему, уроду и Дураку; горло так же открыто для ударов его кулака, а живот – для ножа; годы трения к совершенству не уничтожили тонкой чувственности каждого сантиметра кожи…
Брюс начал терять терпение, и сразу же заполучил теперь неприлично нервные пальцы на плече, изящно исследующие ножевой шрам какого-то иного предателя.
– Не зли меня, Джо-кер, а то это я могу тебе что-нибудь неслучайно отломать, – взмолился он, нахмуриваясь.
– О, как я могу, Бэт-мен? – захихикал псих, окончательно пленил мощное тело, вскользь напоминая звуком слюны о своем инвалидном оскале, и уцепился больными пальцами за правую руку Брюса, ухватывая ею, словно щипцами, его переполненный кровью орган: нет ничего лучше голой кожи.
Забинтованный большой палец потер ноготь пальца-марионетки, и движение повторилось: растерлось навершие, лунка, полная вена справа – не-самоудовлетворение.
Злая ладонь, держащая в себе руку Бэтмена, была уже и изящней, но длинней – сложение и соревнование, прежде немыслимое, и теперь показавшееся обоим чем-то по-настоящему откровенным.
Минута доверия натянулась и задрожала, когда иная воля поднесла блаженной слюны.
Белая грудь еще ближе прижалась к смуглой спине, худое колено потерлось о надломленные колени, неугомонные губы прижались к тяжелой капле пота на пылающей шее.
Окаменевший клоунский орган прочертил произвольную линию, размазывая естественную смазку по геройскому крестцу в совершенно бесстыдной манере.
