Текст книги "Неудачная шутка (СИ)"
Автор книги: TILIL
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 68 страниц)
Это устремление тела, импульс к владению – логичное продолжение агрессии – опечалили его самого, но он знал, что за каждое преступление положено наказание, и Джокер первый осудил бы его за мягкость – вот он и твердел послушно.
– О да, Бэтс, еще как глупо! – подтвердил адепт хаоса, прищуриваясь.
За горло его ухватила отчаянная рука.
– Джокер, – прогремел суровый, самоуправный герой, крепко удерживая нервный кадык. – Тебя от меня тошнит? Я противен тебе? Джек, я тебе противен?
– Нет, – прохрипел Джокер сдавленным горлом. – Противен? Что? Нет. Не так.
– Отлично, тебе не придется терпеть, – Брюс, расплавленный почти до плазмы, прекратил бессмысленный диалог, ухватился за его воротник, дернул на себя, впечатывая носом в свой живот, приятно чувствуя горловые вибрации воспаленного, возмущенного дыхания; похлопал по худым лопаткам снисходительно и вызывающе. – Не понадобится терпеть, когда я возьму свое. Мне кое-что причитается, согласен? Согласен. Ты всегда за, когда что-то рушится, верно? А я ведь был серьезен. Не потому, что я пытаюсь сохранить порядок. Не поэтому. Не потому, что ты меня провоцируешь: это мой выбор, только мой.
Зипнула молния на брюках, и он, тайно вздыхая, тяжело вывалил готовый стояк из белья, подался вперед, направляя больную голову так, чтобы уткнуться головкой в искривленные больше обычного губы.
Рот не раскрылся – искомая влажная теснота осталась недоступна.
– Давай же, Джек. Давай. Кто хороший мальчик? Хватит обсчитывать меня. Давай. Ты же тоже хочешь этого. Не знаю, как именно хочешь, для чего тебе это, но я могу тебе это предоставить в полном объеме. Давай, – зашептал он яростно, не встречая ни отклика, ни сопротивления, и протяжно, с нажимом провел членом в сторону, только еле удерживаясь от резкого тычка к зубам, взамен представляя себе, как невидимый, скользкий след предсемени накладывается на трещины от ледяного ветра, краешек коллоидного рубца, потемневший, теплый, сочащийся слюной уголок желанных губ, на ужасное рванье левого шрама…
Властно подтянув безвольное тело поближе под жесткие змеистые кудри, стискивая пальцы на худом плече, словно и правда ждал сопротивления, вскрыл вялую плоть губ лихим полущелчком большим пальцем, мимоходом ужасаясь подлому желанию заткнуть чудовищу нос, чтобы облегчить проникновение вместе с жизненно необходимым воздухом, и тяжело и радостно выдохнул, когда долгожданный рот все-таки обхватил потемневшую от возбуждения головку.
Направляя чудотворную голову, одобрительно дышал, укладываясь сперва между бледных губ, внутренние стороны которых были удивительно влажными и горячими, а после и на язык.
Объект всех его страстей – абсолютно всех, до единой, от искушения человекоубийством до наказания самопредательством – глаз не поднял, словно был пристыжен.
– Не выношу, когда ты такой. Кто вообще может видеть тебя таким? – беззвучно шептал Брюс, осчастливленный не-сопротивлением, активно направляя горящий под грязными волосами затылок рукой, чтобы прогладить и внутренние стороны щек: восхитительные рубцы. – Покажи мне, дай мне повод… Ненавижу ранить тебя, это слишком приятно… чувствовать твой запах – как же ты приятно пахнешь, клоун, как чертова добыча… О, как же мне обидно, Джек. Ты меня так этим обидел, ты такой покорный…
Он что-то еще шептал, путано и нелогично, но так тихо, что эти слова остались тайной даже для него самого – разум был выключен, потому что осуществлялось важнейшее в данный момент действие: вздрагивая и тяжело дыша, он наглаживал нежной плотью хищные зубы, зажимал ее в чудовищной пасти – триумф усмирения, песня путам…
Обессиленный Джокер, безнадежно пытаясь разозлиться, уныло засопел, цепко повисая на ухваченных для равновесия бедрах, и это было некрасиво – отзвук прокатился по телу случайного насильника – но неловких мазков языком по натянутой струне, которые делал, когда получал возможность, не прекратил, расписываясь каждым из них в собственном бессилии и нужде.
Его крупный кадык ходил ровно в такт осуществляемым движениям.
Подавая слабые, но признаки жизни, он подался вперед, насаживаясь поглубже, но не улыбнулся – ни горько, ни подло, никак; заскользил, высекая искры, вздрагивая от явственной тошноты и подступающей с каких-то невидимых сторон тьмы – слишком мощно, отчаянно: развратный дервиш, и Брюс прыснул злым смехом, плотно прижимая вспотевший затылок к себе поближе – прямой нос уткнулся в его лобок, жарко защекотал дыханием жизни…
Псих стал мрачнее мрачного, закрыл глаза – на тонких веках набрякли миниатюрные веточки кровеносных сосудов; он и правда был хорош, токсичный – потому что был собой, потому что покорился; на обретшей восковую бледность коже, покойничьей во тьме, выступила испарина, стылая в недружелюбной прохладе сочащейся через оконные щели осени.
Кожа увлажнена из-за холода приюта, и весь он горяч потому что болен – снова и бесконечно…
Все равнодушие и презрение истекло вместе с печальной, тяжелой, вязкой каплей слюны, сорвавшейся с его непробритого подбородка – обычные манипуляции с дырявым ртом не были осуществлены – и желанное тело обрело имя, до того глупо потерянное.
Брюс снова обрел себя и перепугался: как он мог пойти навстречу подобным желаниям? Как он мог снова ступить в те же ловушки, теперь грубые, расставленные неловко, но столь же эффективные, что и прежде?..
Джокер выискивает несправедливость, чтобы иметь возможность мстить, иначе он теряет точку опоры.
Его рука, серая в измененном пространстве ночи, покоилась на плавном переходе крепкой клоунской спины в ягодицы, и он поспешил оставить поясницу в покое, тайно сожалея, что исчезает намоленное скверными поступками тепло с кончиков пальцев.
– Джек? – устало позвал он, подтягивая нерастапливаемого психа повыше, прижимая к своей груди и жарко оглаживая его пах через ткань, потому что дрожь, сотрясающая матрас, была слишком похожа на ту, что мучила это тело в библиотеке перед тем, как он сам грохнул со своей экспрессией, с очередным судом и приговором. – Ты мне нужен, доволен? Не так, только не так. Не забывай, что ты мой враг.
Джокер снова не ответил, и наглая смуглая рука, никем не остановленная, вскрыла замок одежды, забралась под тонкую ткань белья, и Брюс снова – каждый раз, заново – открыл для себя удивительные тайны этого тела, единственного тела в этой вселенной: тонкие, жесткие волосы; невозможно гладкую кожу, упругий жар, тугую пульсацию вен; скользкую каплю, которую он, обнаружив, незамедлительно приветливо растер по беззащитному углублению уретры, жадно сглатывая впустую: отлично помнил вкус.
Радость тождества подхватила его, как и прежде. Радость обладания.
По позвоночнику пробежал мощный заряд, и он не стал себя останавливать, приложился губами к грязной пряди зеленых волос у трепещущей шеи, мечтая только, что жестокие руки все же прикоснутся к нему в ответ.
Этого не случилось, и это вдруг явилось почти благородным жестом и смягчило его, оставляя тонкую муть печали: он был сам собой осужден ухватывать воздух, не успевать за тенью, нарекать желанными именами несуществующее…
– Почему? Почему, Брюс? – по-настоящему удивленно зашептал псих. – Почему…
– Конкретнее, пес мой, – печально зашептал Брюс в ответ, почти обреченно выцеловывая недосказанное обвинение и непроизносимое извинение по белой шее. – Что “почему”? Почему я не всегда бываю правильным? Или почему я подаю тебе руку?
Хоть это и был один из важных вопросов, ответ Джокер знал – или думал, что знает.
– Почему я не могу как ты… – медленно, словно говорил на чужом языке, уточнил он, тонко нализывая предэакулят со своих губ почти неосознанно. – Остановиться. Что-то душит меня неизменно… И откуда такой мощный прилив сил? Не важно. Я недооценил тебя. Но ты должен был забыть о своем чертовом городе хотя бы на время. Должен был уехать. Почему ты не уехал? Почему ты такой упрямый? Почему ты так эффективен в доведении меня до белого каления, мм?
– Может, лучше обсудим историю про поэтичный эпитет моим глазам и твой болт, нет? – не успокоился непривычно откровенный Бэтмен, возвращая пусть справедливую, но издевку – не имел больше сил на казалось бы врожденную обходительность и был слишком вскрыт загадочными ключами этих лживых губ и недоступных пальцев.
– Это была история про предательство, подлость и последний рубеж, – просипел Джокер, из последних сил пытаясь сохранить разум. – Про скрытые намерения. Отойди. Отойди и не зли меня. Я серьезно. Еле терплю.
Брюс только протянул руку жестом – все тем же – которым подзывают собаку.
Он создал достаточно протяжную паузу, грубо избавляясь от мешающей его жарким замыслам рубашки, с тканевым мясом вырывая пуговицы, хотя прежде аккуратно следил за порчей одежды, не имея возможности показать на самом деле, как сильно пленен похотью, но ему снова никто не ответил, ну разумеется… – о, и без этого он бы не смог забыть, кто с ним, невозможно терпеливо, удивительно рядом, посылает ему злые взгляды, кривит рот, зажал зубами лай гадких шуток и угроз…
Истерзанный графитовый шелк пал в самый пыльный угол случайного, но драгоценного приюта.
– Ты попал по полной, Джек Эн, и ты это знаешь, – обреченно сказал он, сам кривясь от бесплодности этих и следующих слов, и поспешно выбрался из нательной майки. – Ты… червоточина. И ты… хмм…
Не принявший руки Джокер на неловкое оскорбление никак не отреагировал и не двигался, но было и учащенное дыхание, и усиливающийся травяной запах от увлажнившейся потом кожи, скрытой теплой упаковкой из хлопка и шерсти; ходящая ходуном грудь, гоняющий глотки кадык, сухие, острые колени, почти прорывающие брюки…
С усилием сдерживаемая им слюна снова потекла через дырявый рот, и Брюс вздохнул, собрал ее с прохладной кожи губами, совершенно точно зная, что это приведет хоть к какому-нибудь, но результату: не дающая передышки, загоняющая этого человека жидкость, и какая-то печальная тайна была ей старицей, раз он не может обрести покой.
Так и случилось: наконец полыхнули гнев и отвращение.
========== Глава 99.’ ==========
– А чего это ты такой резвый? Все-таки хочешь меня обслужить, Брю-юс, мм? – просипел чертов злодей, поймал неосторожного героя за подбородок – обожженные пальцы тихо хрустнули коростой под бинтами – и ощутимо прикусил нахальные губы.
Доигравшийся Брюс вспыхнул, но не дрогнул, с прямой спиной принимая злые поцелуи.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду, Дже-ек, – как можно спокойней проговорил он, находя вдруг прежде неприятную необходимость тишить, чтобы не потревожить Альфреда, великим благом: так не слышно хрипоты, низин голоса, неизменно сопровождающих мужское горло на пути похоти.
Эта мысль нелогично привела его в чувство, и он разжал пальцы, до того уже давно крепко и жадно ласкающие достигший эталона твердости клоунский член – он и правда сходил с ума, стоило только приблизиться, словно попадал в фантастическую аномалию, вроде бермудского треугольника или Клинтон-роуд…
Ловкая белая рука, так униженно и отчаянно призываемая им пару минут назад, соизволила подняться, и удержала его пальцы на месте.
– Не отвлекайся, – хрипло провозгласил палач, тяжело дыша. – Поздно. Не боишься последствий?
– Почему ты все время это спрашиваешь? Чувствуешь себя обязанным? – не выдержал Брюс, и неожиданно это несдержанное полувосклицание сильно дернуло теневую лонжу, натянутую между ними: Джокер ничего не боялся, не осознавая, что блуждает в поисках страха; Бэтмену не помешало бы иметь немного здоровой осмотрительности.
Почти опустило их на колени, высекло рычание – то ли у кого-то одного, то ли у обоих: сделало их слишком уязвимыми.
– Я похож на труса, Нэпьер? – осатанел он следом. – Или все это выглядит так, словно я и правда хочу отработать твою помощь? Ты не слышал? Спасибо, ты помог, был полезен. Объявился со своими тупыми шутками тогда, когда был мне нужен. И я все еще нуждаюсь в тебе, пока мой старик не будет в безопасности. Отлично. Спасибо. Спасибо, но мы в расчете, и я тебе ничего…
– Вот почему я не выношу цивилизованных людей, – еще больше помрачнел Джек-дикарь, но не отстранился, и теперь их руки вместе горели в судороге страсти. – Ты серьезно? Я с тобой все это время расплачивался? Теперь расплачиваюсь? За то, что ты меня кормил и прятал, мм?
Они вдруг заговорили откровенно, более того, на особенном языке – но что проявило это, оставалось неясным.
– Я вовсе не… – смутился впервые признавший нужду в чужой помощи Брюс, не умея забирать непринятые подарки: в лицо ему летали ключи от дорогих машин, уникальные сумки, острокаблучные туфли – хорошие женщины чувствовали себя продажными – а теперь он еще и умудрился оскорбить бесстыднейшего.
Особое достижение…
– Думаешь, я просто отребье? – шипел разгоряченный Джокер, поглаживая своей обезличенной ладонью удерживаемую руку. – Ты не оригинален в этом мнении, если хочешь знать.
– Хватит, Джек. Мне это правда не нравится, не надо. Неважно, что про тебя говорили прежде, неважно, что говорил я. Не думаю я так. Я солгал. Много, много раз… – не желая множить печали, Брюс привстал, совершенно серьезно собираясь прекратить эгоистичное отбирание частиц тепла у этого несозданного для такого человека, но Джокер просунул руку между его ног, растер грубую ласку прямо через ткань узких брюк, держащихся на бедрах на честном слове – безвольно обвисшая пряжка ремня нервно звякнуло язычком – и он забылся, нахмурился, чтобы не отразить случайно бури, бушующей в нем.
Бури, впрочем, существовали не в нем одном.
В глубинах праведной грудной клетки застучало что-то, защелкало, разродилась болезнь – и Джокер скривился: верно, все верно, все это – никуда не годится.
И еще одно было верно: все это было только частью делирия, грохнувшего в ту ночь, когда он увидел нечто особенное, что было так отвратительно и прекрасно одновременно.
Увидел, как оплот всего недоступного и недостижимого – если ты, конечно, не скромный гений, как он сам, тебе никогда не добраться до желанных драгоценных недр и глубин – точка абсолютного холода, Брюс Томас Уэйн, Бэтмен, Темный Рыцарь – опускает губы в грязь, опускается и опускается, усиленно топится в вязком гнилье.
Как невовремя, как странно, как восхитительно больно!
Его воля соединяет их в единственной невозможной точке (пинки ногами – в грудь, в спину и в пах в том числе – не в счет) – совершается акт оборота, где гнида болотная вываливает ил и влажный бурый песок на круглые колени и белые парусиновые шорты чистенького загорелого мальчишки – американский идеал в гладкости кожи и белизне зубов, раковичных и перламутровых, в ночной темноте волос, в ее древесной, кленовой коре и в симметрии линий, где набухает каждая клетка, распускаются знаки силы, расцветают, наполняются кровью.
Идеал в британской породе, потому что какое-то невыгодное достоинство заставляет этих людей – всех, чьи кости необратимо коллекционировались фамильным склепом Готэма – сохранять чистоту его крови, не следя за этим, не отвлекаясь даже на природное благородство – и только в этом человеке, впервые спустя столько лет, родилась трещина.
Лопнуло что-то в важном механизме, скрипит и стонет, требует починки – и кто может справиться с этим? – и вот он опустил расцарапанные руки в гнилую воду, не побоялся болезней и вирусов, не побрезговал ни запахом, ни мусором, мерзким в окружении жирных кружков ряски, ни острыми проволочными ловушками, скрытыми под этой мутью кожи и костей, под шрамами и под дерзким языком…
Грязь не пристает к нему – Бэтмен очищает неочищаемое – ничего, ничего, это ненадолго: однажды он не справится – и что тогда делать?..
– Ты просто не понимаешь… – зашептал Джокер, и темные глаза его подернулись густыми туманами. – Я ужасная дрянь. Хочу, чтобы ты кричал. Покричи для меня, а?
Брюс встревоженно сглотнул – его вольное поведение пробудило хищника, оттолкнуло Джека в темноту безумия дальше…
Он не выносил безумцев, он их никогда не понимал.
– Как нибудь в другой раз, Джокер, Джек Нэпьер, мой лучший друг, – продавил он через непослушное горло в ответ, наклонился и нейтрализовал чужую активность, униженно вжимаясь губами в шерстяную ткань где-то на бедре психа, печально подтверждая, что они не могут существовать вне все тех же сдач или нападений.
Это действие ожидаемо вызвало настороженное оцепенение, дало ему немного времени для маневра: он должен был исправить то, что надломил, заделывая вмятину от той ментальной затрещины – ты недостаточно хорош, не дотягиваешь, пропускаешь, не держишь удар – и даже если уверенность в себе не пострадала, урон был слишком серьезным…
Он снова сглотнул, поджимая губы, сдернул чужие брюки до колен вместе с трусами – проклятье, это что, рисунок из шершней? Его самомнение растет – жадно всосал возбужденный орган, ароматный в мускусе и нежный на ощупь, чтобы не потерять ни секунды, углубился, услужливо подставляя под ствол язык, сунул подальше, за зубы, чтобы, сладко вздыхая, приласкать головкой гладкий выступ челюстной кости – отнял, заглотил снова…
Мучимый его губами Джокер сглотнул, усиленно прогоняя тошноту, и на это привычное действие ушли остатки контроля.
Когда-то давно, сперва, ему казалось, что это будет выглядеть совершенно по-блядски – как он хотел, чтобы это было так! – но Брюс не оправдывает вообще никаких ожиданий, и подходит ближе, когда надо бежать, протягивает руки, когда надо стрелять, прижимается теснее, пачкается, сосет, укладывает за щеку, высекая влажные звуки – и почему это выглядит так глубокомысленно?
Пусть все ускользало, и пустота сосала диафрагму, но пальцы пронзали грудь, а рот принимал в себя снова и снова; язык лакал, выводил вязь мазков, дрожал воздух, струилось время, хрипели легкие…
Видеть его таким нестерпимо, но на деле серебро привычно сталится, только поблескивает, когда совершается самое эффективное движение – когда плоть дрожит, тает соками физических плоскостей.
Но кипит кровь, и блаженное ничто надвигается так неумолимо…
Поэтому он назвал его имя – Бэтмен, или какое-то другое его личное наименование.
– Брюс.
Не подозревая о неожиданных последствиях его действий, Брюс подался ближе, оглушенный этим шепотом.
Его посетила судорога удовольствия такой силы, что почти подбросила его на месте, и он застонал вхолостую, почти неслышно, сжался и расширился одновременно, пылая, но жесткая рука легла на его щеку, протолкнула два пальца в рот, будто ему не хватало там чего-то, и он тяжело вздохнул, успевая еще совершить два последних быстрых полупоцелуя бесстыдной фаллической конструкции.
Другая рука легла на его затылок, властно и жестоко вдавилась поврежденными пальцами, словно надеялась остановить…
Но больше он не мог по-другому – прощания с кем-то навсегда, бессильные, пустые ночи, могильные тени, переломанные кости, страшный шепот внутреннего монстра – все это лишало его иллюзий: никто не знает, только этот человек – кому еще есть до него дело?
Под его руками его собственный, личный хищник щурил медные глаза, выключенные непрочным рассудком.
Страдая с раззявленным ртом, будто последний пес, Брюс попытался сдвинуться, осуществить жаркие ритуалы – посасывания, растирания, вылизывания – но Джокер мешал слишком качественно: и по подбородку текла его собственная слюна, которую он не мог контролировать – тождество, утешившее его, потому что было, без всяких сомнений, время для насилия: ужасное склещивание, и спровоцировал это он сам, причинил чужой гордости боль…
Он чувствовал кое-что похуже ненависти, так знакомой ему при их столкновениях – чем он жестче был, тем больше размягчался Джек Нэпьер, и наоборот – и он на самом деле чувствовал исходящее от белого тела отвращение.
Но он использовал последний шанс, поднял опустившиеся было руки, и приложил пальцы – руль, бэтаранг, перьевая ручка, свеча зажигания, вызов сервиса – на оскаленный в гримасе изуродованный рот.
Хватка ослабилась, и он подключил онемевший язык, прилежно потирая размягченный член, почти взвывая от его пряного, острого вкуса; от горького, травяного запаха, пропитавшего обрамляющие его волосы…
Разгладил дуэтом указательного и среднего пальцев центральный шрам – не единственное, но драгоценное украшение этого лица – проскользнул к зубам, постучал в глубины, прогоняя тризм, совершил смелое круговое движение…
Вложил пальцы дальше, нащупал язык, потер…
Руки Джокера обессиленно упали.
В горящей темноте явственно прозвучал низкий стон. Приподнялись белые бедра, скованные перемычкой брюк, задрожало твердое тело, запрокинулось безумное, прекрасное лицо.
Брюс последовательно ослабил боль мягким рассасыванием многострадального органа, не умея сдержать гримасы верности, выгладил горящие бедра, живот, плечи, и только потом избавил абсурдно сводящего его с ума безумца от сжатий и опасных прикосновений.
– Джек? – прошептал он в темноту. – Джокер?
Джокер совершенно непохоже на себя тяжело вздохнул и не ответил.
– Все нормально? – поднажал Брюс.
– Не-е.
– Я причинил тебе боль?
Темные глаза, прежде печально прикрытые в судороге болезни, возмущенно заблестели, но все вдруг стало прозрачным, словно ту самую неведомую грязь прибил к асфальту мощный ливень.
– Ты. Чертов. Псих. Уэйн. Я предал тебя, – сипло выплюнул Джокер, неосторожно подтверждая и свой ущерб от последней встречи, когда он получил урон, профилактически нападая на так злящую его гигантическую плоскость бэт-благородства, на безупречную гордость и сверкающие глубины терпения и доверия. – Я предам тебя снова. Боль? Совсем наоборот…
У его коленей явственно змеились красные, в полумраке слишком темные полосы от диких плясок, словно путы одежды были жгутом или веревкой.
И этот след хрипоты в его голосе значил больше, чем его разящий нож – Брюс был свидетелем момента, когда лезвие направилось на плоть впустую, поэтому знал всему этому цену, и потому только улыбнулся и под шумок избавился от фиолетовых брюк, преступно облегающих твердые белые бедра, украдкой прикладываясь поцелуем к локтевой выемке на клоунской руке, почти брошенной хозяином, почти позабытой, губами исследуя желанное тепло под тонкой тканью рубашки.
– Прекрати, а то я тебя отшлепаю, и я не шучу. Ах, гордец, как же ты это переживешь? – насмешливо пообещал он, и даже если должной реакции не последовало, это было уже не важно: поступки определяли все, а Джек дал кров его старику, и только хотелось снова – неожиданно – но чтобы утро не наступило никогда. – Как ты себя чувствуешь? – мягко спросил он тогда, интенсивно наглаживая теперь перевозбужденный клоунский орган – и каждое движение заставляло его собственный член откликаться и пылать.
– Словно мне всыпал Франсуа, – нагло прохихикал лихо возвращенный из теней Джокер, утирая слюну: поддерживал тематику наказания.
Брюс совершенно неприлично для постели засмеялся.
– Не говори херни, кто кому еще всыпал, – проурчал он, ласкаясь плечом о машинально выставленную узкую ладонь. – О, ты куда бешеней всех де Садов и Захер-Мазохов… Отличный формат. Мне нравится, когда меня обслуживают. Приступай.
Его уверенность позволила ему получить болезненный укус в шею и, в свою очередь, осуществить распаляющий поцелуй в губы, слишком плавный и неторопливый, чтобы удалось его, как мечталось, замаскировать под властный, а лучше агрессивный.
– Мне тоже нравится, когда меня обхаживают, так что нам и в этом не сойтись, – мрачно зашептал псих, брезгливо утирая с геройской кожи скверну своей слюны, так и не причинившей этому телу никакого вреда. – Можем сразиться за это. В сумо например, ох, как было бы весело! Но не сегодня.
Составляющий все его мысли человек улыбался, слишком неравнодушный, осеняя ночь белизной зубов, упрямый, несвободный – его кожа горела, источала тревожный запах загонщика, словно гремела охота и погоня была уже близка – но он был другим? О, если бы он оставался другим…
Все это было не смешно, и оттого… равнялось недопустимому.
– Прекрати быть таким деликатным, мне не нравится не узнавать тебя. Я знаю, – быстро перебил его самодовольный Бэтмен, с таким же наслаждением, как и его злодей, вдыхая пыльный запах убежища. – Время, когда я был беспечен в этой области, прошло. Теперь мне необходимо разбираться в этих материях, ты так не считаешь?
Тот самый злодей, извивающийся под его руками, все же так, похоже, не считал.
– Почему? – жестко потребовал он пояснений, совершенно не вовремя пускаясь в свои собственный неловкие социальные исследования – гипотетически благие, но ужасно надоедливые.
Когда длинные пальцы почти привычным жестом отдали приказ сослать черные брюки в угол, Брюс подчинился, вдруг как-то резко и активно страдая – а почему, кто знает… Что это за ужасное, болезненное чувство, схожее с потерей? Не важно, не важно…
На губах таяла тонкая горечь.
– Потому. Не важно, – тем не менее невозмутимо отклонил он привлекательное приглашение к перепалке, вслух повторяя свою целительную мантру. – В любом случае, я уже занялся самообразованием.
– Само. Образованием? – подтаял Джокер, готовящий пару наверняка неудачных шуток даже через муть полуприступа от усталости. – Что-то вроде соло? Погоди минутку, Бэтс, я почти придумал отличную шутку…
Но тему определенно надо было сменить, да и жгучий жар в паху не утихал даже с помощью мощного усилия воли.
– Знаю я твои шутки, не старайся, – Брюс призвал себе на помощь все целомудрие, что содержал, по крошкам соскребая его по задворкам разума, но потерпел сокрушительнейшее поражение – осталось только поприветствовать его, улыбаясь. – Эх, где ты был, когда мне было двадцать? – фальшиво-печально прошептал он, напрашиваясь на похвалу.
Вот теперь он точно забыл, с кем разговаривает.
– Где? – наивно переспросил рассеянный в своих мыслях маньяк, осоловело разглядывая у своего плеча, в углу, покинутую иным хозяином этого дома прозрачную паутину, сохранившую следы ампутации стрекозиного крыла. – В дурке, наверное, как всегда, а что?
Брюс не смог подавить приступа восторга, бросил все текущие жаркие дела и обхватил его руками за шею, нагло раздвигая коленом твердые бедра.
– Ничего себе, ты прямо сияешь… Что так позитивно на тебя влияет? Прошлое? Недееспособность? – опешил злодей, быстро разгадывая малопонятные ему социальные уравнения: некоторые тонкости он не смог бы понять никогда, как бы не силился.
Горячие губы прижались к навострившемуся уху.
– Ты. На меня влияешь ты, Джек Нэпьер, Джокер. Всегда. Неизменно.
Неожиданностями Джокера было не пронять, но в этот раз прилив удовольствия заставил его выгнуться.
– Не боишься? – нагло выдал Брюс, возвращая смутные позывные, ловко избавляя себя от брюк одной рукой: вторая была нужна, чтобы поменяться местами. – Вдруг я снова окажусь лучше?
Хвастливого самолюбования – он поднимает семьдесят килограммов укрощенного – хотя бы в эту ночь – зла одной рукой и устанавливает на своих бедрах так легко – скрыть не удалось.
С этим человеком у него слетали любые тормоза. К чему они? Он не сможет осудить его. Определенно должен быть подчинен, должен быть подвластен ему. Да он просто создан для этого. Не сходить с пути, прямо держать спину – и настанет момент, когда он снова будет умолять провести его сквозь чащи и бураны, встанет перед ним на колени, сам встанет…
Это были недостойные, злые, черные мысли… От него таких мыслей и ждали.
Он не собирался оправдывать подобные ожидания.
– Я не совсем… – изобразил недогадливость переносной Джокер, на деле жадно лаская мощные плечи, услужливо пылающие под его пальцами, пытаясь только одолеть мощный приступ головокружения, мешающий ему вглядываться в темноту.
– О, да ладно, Джек, не смеши меня…
– Как это, интересно, провернуть: талантище не скроешь!
Добровольно оседланный Брюс позволил себе покровительственную улыбку, и едва не получил костлявым локтем куда не надо.
Джокер, выглядя еще соблазнительней от того, что по пояс оставался одетым, раздраженно вздохнул, будто ему предложили не унять их пожары, а посещение выпускного бала – и только дико оскалился, когда ласковая рука теперь трепетно и осторожно улеглась ему на поясницу, широко занимая почти всю ее прохладную осеннюю площадь.
Хихикая слишком нервно, он определенно только из вредности не мог сразу согласиться с тем, что так легко ему преподносилось, поэтому ловко пленил сразу оба запястья Брюса, до времени встречая только вялое, снисходительное сопротивление, которое, конечно, махом преодолел; довольно щурясь и выгибая спину, заерзал грудью по непоколебимой груди, дрожащей от тяжелого, воспаленного дыхания, бесстыдно попеременно потираясь пахом о бедра, мошонку, внушительную плоть ждущего геройского члена.
Вздыхая и странно похрустывая зубами, вдумчиво вылизал плененные ладони, предплечья, окаменевшие бицепсы, подмышки, встречая только одобрительное молчание, внимательный взгляд, предваряющие резкий взмах бедрами, обеспечивший удачное клинковое столкновение естеств.
Собственное излишне смелое движение родило искры, и Брюс махом потерял терпение, освободился и обхватил его за талию, не давая печалям и сомнениям просочиться в их темный угол, сильно сжал, втер бедра в бедра, вгляделся в его лицо…
Широко, словно двигаясь в буддистской молитве, прогладил живот, поднялся на ребра, тяжело дыша, выше, выше – приласкал ключицы, ухватился за затылок, втираясь в сальные, влажные от пота волосы, переместился на губы и стер слюну большим пальцем, придирчиво ощупывая заживший с последней рвани уголок правого шрама, навечно теперь отмеченный его участием в повреждении этого лица.
Джокер вздрогнул, таясь, и лихим жестом утерся пятерней, словно только вспомнив про непослушный рот, чтобы обеспечить одно скольжение на двоих.
Прекрасная рука обхватила оба их перевозбужденных органа – нечто совершенно волшебное – свела вместе, притерла, начала хаотичные движения, скользя по слюне, дрожащая, плотно обхватывая, сжимая.
– Черт, проклятье, это слишком… – не выдержал Брюс, поскольку ни этого зрелища, ни тем более ощущения, стерпеть было невозможно, и с хрустом прогнулся в спине, впиваясь пальцами куда попало – в окаменевшую от не самой удобной позы прямую мышцу клоунского бедра, в батистовый рукав, в хрустящий от новизны попугайский поплин матраса…
Плавясь под мутным темным взглядом, приподнялся и поцеловал по ткани узловатое плечо, забираясь руками под преграду непонимания, сладостно наглаживая впалый живот, натирая большим пальцем ямку пупка, подбираясь ближе, почти влезая под кожу.
Подвластный Джокер, склоняясь и подрагивая, приостановился, изучая реакцию – к тому же, тоже не мог выдерживать остроты: от его движений по их телам проходили молнии.
