Текст книги "Неудачная шутка (СИ)"
Автор книги: TILIL
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 68 страниц)
– Ты странный человек, Уэйн. Странный. Просто оторва, мм? – новое нападение на чужую мужественность не возымело действия, и псих досадливо сморщился. – Готов держать змею на своих коленях?
– Только если она будет постанывать – как ты в прошлый раз, – совершенно невозможным образом улыбнулся Брюс, доводя Джокера до злобного исступления: ничего и никогда не работает на нем, кроме в любом случае недостаточно эффективного влияния на гражданских.
– О, ничего, у меня еще есть, – заворчал злодей, исходя, истекая желанием и не имея возможности сосредоточиться, – парочка карт в рукаве.
– Тогда, похоже, тебе надо сбегать за своим пиджаком, – зашептал непотопляемый герой, ухватывая голое предплечье у своего бедра чтобы свести их вместе потеснее. – Потому что – знаешь? – рукавов я не наблюдаю.
Джокер явственно зарычал и впился зубами в недрогнувшую трапецию.
Семя слюны потекло по мускульной гладкости, и он явственно почувствовал, как она тлеет. Что-то, похожее на печаль (какой он ее знал: духота темницы или ярость, возведенная в степень отчаяния, то самое отлично знакомое бессилие) – охватило его; все ускользало.
– Давай-ка поближе, Брю-юс… – жарко прошептал он в мощную шею, с трудом отвлекаясь от жадного вылизывания ременной мышцы, вздутой под кожей больше обычного.
Брюс вспыхнул: куда уж ближе. Равнодушные к прикосновениям соски терлись о его спину, стоило сглупить и сделать неудачное движение, и это действовало на него слишком однозначно: он сгорал от похоти и предвкушения.
Это казалось единственно верным теперь. Было ли это так? Он не хотел знать, нуждаясь вдруг в подчиненности, как в подтверждении всех прозвучавший и не прозвучавших слов – и только так можно было получить все.
Ловкие пальцы обхватили бедро теперь с внутренней стороны, сжались, пытаясь расслабить медиальную область, ничего не добились, закружили по горячей влажной коже, растирая экстренно добытую из кривого рта слюну.
Облегчать скольжение на ноге – зачем? – казалось ему странным, но он испытал новый, сильнейший приступ возбуждения, ударивший по нему нежданно и резко.
В паху остро ныло: Джек-чертов-гений идеально выглаживал ему его собственной рукой.
Лубрикант материализовался на его пальцах совершенно точно из воздуха – воспаленный герой мимолетно позавидовал этой практичной ловкости – ладонь скользнула к промежности, жадно огладила отверстие кругом, умащая его.
– Выставись. Быстрее, – хрипло приказал шутник, не способный не улыбаться, вдавливая для начала большой палец хоть не слишком аккуратно, но медленно и удивительно.
– Ты такой дурной, Джокер… – почти просмеялся Брюс: несовершенство было прекрасно.
Все это было красиво, и ритуальные движения вскрывали какие-то давние раны, залечивая их так, что не оставалось шрамов; он почти слышал что-то, транслируемое хищником за его спиной, печальное и темное, но настолько удивительное, что все остальное переставало иметь значение.
Добавилась фаланга указательного пальца, разогнались узкие шаги.
Участилось чье-то дыхание, тяжелое; время потеряло плотность и значение, распалось на части, соединяясь в иных точках, главной из которых неожиданно, но были кривые губы, почти печально потирающие, обсасывающие и расцеловывающие.
В глубине рождалось особенное чувство, почему-то схожее с радостью успеха, первенством и высшим баллом – ровно то же он чувствовал, заполняя, пробивая Джека, подчиняя его.
Это казалось важным открытием, но чары были уже крепки, и сил и желания на философствования не осталось.
Он постарался расслабиться, но тут произошла замена – устоялся дуэт иных пальцев – среднего и безымянного – совершил несколько плавных, несколько резких движений; нырнул, повреждая его костяшками, вдруг замкнулся в замок с ладонью…
– Ты совершенно точно зря это затеял, Бэтмен, – честно признался злодей, прижимаясь теснее.
– Я затеял? – умилился неожиданному проявлению его слабости Брюс, самодовольно пылая. – Боишься ответственности, Джо..кер?
– Я-а? Да я эксперт по взятию… – фальшиво беспечно зашептал немного пришедший в себя Джокер. – Этой вашей… Ответственности… Знаю я, чего ты хочешь. Хочешь, чтобы я так же заметался, как и ты в свое время. Злорадствуешь. Чувствуешь себя победителем.
– Ты меня достал… – отчаянно солгал Брюс, белеющий, напряженный – насаженный на пальцы. Кисти нервных рук изящно двигались в полукруг: растирали руку, растирающую кожу по крепкому стволу члена, игнорируя причинение удовольствия в большем масштабе, и неумолимо растягивали нутро.
Длинные пальцы, заточенные войной. Истерзанные бедой бледные губы..
– Брю-юс… – зашептал чертов клоун, ерзая озабоченным демоном в острой попытке утешить свою плоть, совершенно точно собираясь выдать какую-то особую гадость или чудесную глупость. – Ч’ерт…
Этого не случилось, только пальцы неторопливо вынырнули, излишне аккуратные, прошлись по промежности и как-то иначе решительно растерлись по входу с новой порцией геля, кружа слишком откровенно.
Большим пальцем чертов цирковой умник снова нажал на мышечное отверстие, погружаясь на одну фалангу и совершенно особенным образом лаская его – впрочем, сейчас все было ново – и Брюс осекся, пылая, хотя собирался ответить на возмутительные предположения о своих недобрых намерениях, лишь частично правдивые.
Дрожь стала слишком сильной и изрядно мешала; псих окончательно распалился, простукивая сердцем его спину, отнял руку, шумно дыша, вернул, чтобы ухватиться за сразу же окаменевшую геройскую ягодицу; успокоился, только когда понадобилось ее размять, чтобы расслабить мышцы.
Это неожиданно ударило по нему самому, и он почти задохнулся, захлебнулся, чтобы не застонать.
– Я помогу тебе, Джек, не переживай, – зашептал Брюс, удивляясь этой хаотичной вертлявости, надеясь издевкой выправить направление огня, и прикрыл глаза, обнаруживая на своем подбородке горячую струйку слюны, истекшую через уголок рта. – Ты же знаешь, да?
И чуть не ахнул, когда пальцы всадились в него, раскруживаясь теперь без сомнений.
– Я больше не могу, – хрипло провозгласил Джокер, опровергая его неосторожные предположения о своей потерянности.
Напоследок совершив какое-то особенно смелое движение крюком пальцев – словно манил к себе жертву? – он отнял огненное проникновение.
Это стало неожиданным разочарованием.
Джокер такие вещи, конечно, всегда отлично читал, и в качестве приманки прижался ближе, снова потерся губами о мощную трапецию, и пустился, шумно дыша, быстро заласкивать скользкими от слюны подушечками пальцев болезненно возбужденную вершину члена, которому желал услужить, передавая чужому телу пульсы и токи.
Укладываясь между геройских ног переполненной плотью.
Тиснул член между ягодиц, неведомым образом обильно смазанных гелем – очередная ловкая выходка – прижал волшебную конструкцию ладонью, тяжело дыша, быстро выглаживая навершием пронзительную ласку в резком животном ритме.
– Твою мать, Джек… – возмутился неблагодарный Брюс. – Джек…
– О, Брю-юс, я тебя не понимаю, – самодовольно охладил его Джокер, направляя себя рукой, и его прохладный от геля орган на секунду унял болезненный огонь в самой, пожалуй, сокровенной точке рыцарского тела. – А если не расслабишься, я буду вслух комментировать происходящее, мм?
Брюс пропустил момент начала спора, пораженно ощущая, как..
– Думал ли ты раньше, сученыш, что я буду водить хером между твоих булок, а ты будешь только стонать, мм? – прорычал выкопавший сам себе яму чудовищный клоун, исходя темнотой: не умея справиться с чем-то неопознанным, рвущим ему гортань, дал слабину и поспешно заменил это привычным взвериванием.
И правда издавший низкий дистиллированный стон герой сразу пожалел его, уложил руку на белое, дрожащее от собственного уродства бедро, и аккуратно выгладил горячечную кожу.
– Бедняга, – просипел он, провоцируя. – Своим поведением ты увеличиваешь вероятность того, что это я буду между твоих ног. Ты предпочитаешь поглубже, Нэпьер, и побыстрее, и я тебе это устрою. Жаль, потому что я не хочу этого. Не сейчас.
Побежала паутина иной боли, раскинулось сухое жжение: пальцы вернулись, совершенно травматичным образом вскрывая его.
Осаженный Джокер втянул воздух через зубы и, окончательно ярясь, вдавился в горячее тело, не встречая сопротивления – зачем, если есть тот, кто готов проявить отвагу, и не важно, кому надо помочь – Готэму или переломанному безумием страннику…
Не слишком аккуратно – из-за нервно дрожащих рук – ввел головку до венца, воспаленно толкаясь вперед-назад, и вдруг без предупреждения отвел плоть в сторону в болезненном растягивании; потер стенки, где мог дотянуться, подбавил геля, неожиданно разумный, продолжая свое жаркое, небывалое дело.
Клоунское горло издало недвусмысленный хрип.
– О, не плачь, тебе понравится, – поднажал Брюс, изо всех сил пытаясь достойно перенести неожиданное одиночество: с ним говорило безумие Джокера, не гордое или величественное, рожденное его высотами, а реальное, выметенное его подсознанием прочь – пустота глупца, отчаяние зверя.
Пиковый жар пронзил его, разодрал, и он запрокинул голову, стиснул зубы, тут же разочарованно понимая, что это всего лишь треть трети возможностей чужого тела.
Но никаких сомнений у него самого тоже больше не было.
И он вдруг стал водой – размякла каждая кость в теле – поплыл, пропуская в себя темноту поглубже, хотя приятные ощущения куда-то испарились и можно было остановиться уже на данном этапе.
Чудесная рука Джокера, пленившая его руку и достоинство, и так не прекратившая механических поглаживаний, вдруг застыла.
Брюс обнаружил, что это неприемлемо: следовать за ним, подчиняться ему было сейчас необходимым.
– О, я тебя отмолочу, клоун… – пообещал это, и прозвучало это как безусловное признание чужого влияния.
Этого рыка хватило, и Джокер смягчился, пораженно чувствуя, как в его собственном животе разгорается странный огонь – нечто отличное от возбуждения, совершенно иное.
– Не двигайся, – зашептал он, вжимаясь поглубже, помаргивая: пот застилал ему глаза.
Задрожал: Бэтмен был в полной его власти.
Или нет? Как это определить? Невозможность проникнуть в него по-настоящему почему-то лишала воли. Отчаяние сдавило горло, и он прижался ближе, нуждаясь в чем-то так сильно…
Преодолев лживое сопротивление, грубо ухватил геройский подбородок, повернул, словно рычаг, соединил их губы, чтобы осуществить десяток-другой тайных касаний языками, вскользь поражаясь готовности гордого рта подчиняться и ждать.
Сжимая зубы, сильно прихватил скользкую плоть – мощное тело отозвалось, заходили плотные бугры мускулатуры, задвигалась махина родственной сути.
Брюс, уже почти не чувствующий ладонь – она слишком долго наглаживала белую кожу – отстранился, когда он застонал ему в рот.
– Джокер?
Голос блеснул, высек искры; раскрылась хитрая пасть, оскалилась.
– О, черт, Джек… – поспешил добить его Брюс, щедро рискующий своим самолюбием, чтобы не допустить его падения.
Сам подался назад, раздираясь, не сдержался, окаменел, и потребовалось явить к жизни мысль о чужой боли, чтобы прекратить сжатие.
Совсем рехнулся…
– Проклятье… – тем не менее зашептал необманутый, жесткий Джокер, основательно теряющий связь с правой рукой, прижатой тяжелым телом.
Почти печально приподнял гладкое, истекающее потом геройское бедро повыше, и качнулся, просаживаясь по нагретой до кипятка смазке в ждущее нутро.
Забирая чью-то самость. У него самого никакой чести отродясь не было…
– Не отвлекайся, – почуял его мысли Брюс, жалеющий только о невозможности маневрирования: пожар боли, но и удовольствия добрался до поясницы, и каждая полуфрикция напоминала ему предыдущую, где он был по другую сторону стекла, и реальность исказилась, двуликая – ничего подобного прежде не существовало; одновременно с этим, слитность эта была ему отлично знакома: пытаться возвыситься над этим человеком с помощью таких неподходящих на роль нагаек и кнутов поцелуев и прикосновений было бессмысленно.
В склонении же, как оказалось, заключалась изрядная доза власти.
Ожидать сюрпризов не было необходимости, но их внезапно обнаружился массив массивов: тридцать три сорта приятной боли – острой, сладкой, ясной, тянущей, порочной – и несколько сортов тревожной.
Джокер его уже не слышал – высоты и низины его тоже поразили, что он застыл, пораженно ощущая, как ровно в том месте, где соединились тела, разгорается жар безусловного восторга.
Но важно было не прогадать, и именно теперь он вдруг терял почву, а не когда, казалось, опускался… Что-то невозможное? Прежде он никогда не знал, что…
– Твою мать, Джек… Я сейчас встану, сломаю тебе челюсть и возьму тебя сам, если ты не прекратишь дремать.
Не ко времени философски настроенный Джокер вздрогнул и, успокаивающе водя губами по шее нестандартно эмоционального Бэтмена, заскользил в его теле.
Жжение приобрело священное значение: примета доверия, знак внимания.
Брюс логично ждал боли гораздо большей – насколько, конечно, мог судить теперь, обладая знанием о ином первенстве – чем сам причинил когда-то Джеку, неумело зажимая его впервые, принижая его в правах, отказывая ему в гордости, в достоинстве… Но дискомфорт продолжался недолго – тертый умник мастерски поглаживал самые горячие места, пока насаживал его, нажимал на правильные точки, не скрывая вожделения.
Плечи стучали о плечи дрожью в почти больной пляске; в геройский затылок раздавалось рычание, текла взбитая дрожащим ртом слюна…
Что может служить большей гарантией, чем доверчиво продемонстрированная слабость?
Между тем Брюс обнаружил, что его пощадили ровно на пятьдесят процентов твердости.
– Джек? – пораженно позвал он, сипя отчего-то пересушенным горлом.
– Ты лучше всех… – жарко зашептал чертов гениальный клоун в его ухо. – Не сдерживайся. О, ты такой узкий…
Бесстыжее, примитивное чудовище сняло маску окончательно. Он всегда был таким?
Но это было неожиданно ценно – узнать его еще больше.
Пальцы сжались на внутренней стороне бедра как стальные, дернули, выставили его слишком открыто – Джокер снова терял контроль.
Брюс покорно раздвинул ноги, подался назад, судорожно впитывая дикое дыхание у своего затылка.
Твердость, пронзившая его, явившая чудо, двигалась, неутомимая.
– Сам… будешь чинить меня… если сломаешь… – пропыхтел он, отдаленно стыдясь непослушного голоса.
– Верно, – одобрительно подтвердил Джокер, не умея замолчать свои нужды. – Никто не притронется… к тебе… Брюс Уэйн… кроме меня. Никто.
Освободившаяся от жарких обязанностей рука, скользкая от смазки, уцепилась за геройский орган так, словно все это было затеяно ради этого, заскользила, бешеная, с нескрываемым наслаждением заласкивая и поджимая: каждый раз, как он получал возможность обнять этот член ладонью, казался недостаточно продолжительным, и следовало его продлить.
Эта точка времени стала точкой невозврата: аритмично подскочил пульс, дикий, дыхание почти превратилось в пар, не осталось никому пощады…
В бреду, ослепнув, оглохнув, потеряв чувство направления, Брюс Уэйн смиренно, но тайно наслаждался своей абсолютной подчиненностью: это и было доверие.
Инкуб, жуткий и желанный, раздирал его на части, и каждая фрикция была рожденный восторг – кожа на коже, абсолютное заполнение – и угасающий ужас – звенья зубов, вжатые в мясо если не в укусе, то в калении метки, мерзком и тревожном; расширяющееся поршневое вхождение, грубое и теперь почти насильственное…
– Черт, – вдруг зашептал Джокер, остро впиваясь подбородком в геройское плечо, и без предупреждения просадился до конца, сжимая руки так сильно, словно боялся упасть. – Черт…
Он обеспечил скольжению плавность и недовольно заурчал, пока Бэтмен, затуманенно обдумывал новую неожиданную грань его непростой личности – неловкую беспомощность перед громадой желания – и, вжимаясь и тяжело дыша, активнее задвигал пальцами на вскипающем органе.
– Все это чертовски… – злодея крупно заколотило, поэтому заколотило обоих. – Плохо…
– Заткнись, – раздраженно зарычал Брюс, когда безнадежный придурок дернулся в определенном намерении расстыковки.
Его пальцы, все еще оглаживающие бедро жалкого психа, сжались, привлекая к себе внимание, хотя отвлекающая боль, излишняя даже при особом к ней отношении…
Джокер вдруг жарко выдохнул, опаляя многострадальное полупроколотое ухо, и этого хватило.
Он махнул бедрами – сквозь туман похоти Брюс умудрился пожалеть, что не видит этого – врезался в него, разгоняясь, и время мыслей прошло – они истаяли без следа, растираясь о каждый толчок и яркие, почти цветные на каком-то синестетическом уровне вспышки боли – таяли, сиреневые и полыхали темно-зеленым…
Это тоже предположить ранее было невозможно – кто знал, что можно извиваться под другим человеком так беспечно? Концепция доверия вышла из берегов – наступал жаркий слепящий оргазм, ведомый чудесной рукой: это было слишком – бой, азарт, слитность. Весьма вовремя – боль все нарастала, становилась серьезной помехой.
Уши заложило, горло иссохло окончательно; Брюс выгнул спину, следуя за диким гоном охоты, в котором он был жертвой на этот раз, и был почти жертвой прежде, потому что каждый раз с этим человеком превращался в вакханалию открытий.
По телу пошла судорога, задрожала по стволу, отозвалась бездна; венец сладко онемел, сжался.
Он переполнился и хлынул, пролился, пульсируя в потной, скользкой руке, подло не установившей преград; семя брызнуло на простыни, осело на длинных пальцах, потекло по ним, все подгоняющим его еще и еще, растирающим ласку.
Член Джокера в нем тоже пульсировал, казался еще больше – без всяких сомнений, существовал только он – двигался, огневой меч, секущий печень, позвоночник, сомнения…
– Джек… – придавленно позвал Брюс, чувствуя, как пульсация рези становится нервее, чаще и трепетнее.
Джокер невнятно прорычал что-то, поднял руку и стыдно шлепнул по его приоткрытым губам склизкими пальцами, размазывая его собственную сперму…
Вздрогнул, врубился резко, снова дернул бедро повыше…
Разлилась особенно резкая боль, расширилась, потекла.
Брюс спиной почувствовал страдание – несчастный псих снова не справился с переизбытком агрессии и виновато заскулил, а вызвавший это жест тянул на двадцать тысяч ударов хлыста – поэтому подался вперед и ухватил дерзкие, прощенные пальцы губами; втянул поглубже, уложил на язык, рассосал, нащупывая тонкие, гладкие, твердые ногти…
По диафрагме чудесно полоснуло невидимое лезвие.
Фрикции стали совершенно хаотичными, но резкость не проявилась, усмиренная мощным волевым усилием; потекла секунда перед бурей, и вот внутри все замерло, расширилось, утихшее перед взрывом.
Брюс болезненно прищурился, не выпуская дрожащих пальцев, ухватился за белую руку, поводил ей в себе, усиливая эффект сдачи – потому что мог, потому что хотел, был небывало сильным…
И тут Джокер наконец застонал – звук хлынул не менее бурно – водопад – он взвыл, словно от боли, несчастный, расшатался, выдернулся, недостойный, разбрызгивая семя от резкого движения, удерживая член у основания, дрожа и сжимаясь, извергаясь на каменный рельеф бицепса геройской ноги, на его поясницу, под колено, потираясь головкой о горячую кожу на ягодицах, чудесно пачкая их, выводя вязь каких-то непечатных тайн, и Брюс подался назад, зажал это пульсирующее сосредоточие сумрака и всех своих мыслей между бедрами, мимоходом приятно ощущая благодарный вздох в спину, легкий, почти незаметный – может, это был просто осенний ветер, превращенный в сквозняк?
Это было важно, и он мог бы принять его снова, прямо сейчас, щедрый и жадный одновременно; тяжелое дыхание синхронизировалось, и тела двигались, словно в инерции прошлых фрикций.
Джокер мыслил, конечно, на той же волне – еще содрогаясь в волнах оргазма, дернулся отстраниться, но на последнем вздохе спасовал, вернулся, чтобы, дрожа и постанывая, растереть семя по пульсирующему отверстию, дожимаясь в вожделенное тело.
Кривые губы прижались к яремной вене, отвлекая: пришло время убраться подальше.
И он убрался – отодвинулся, прекращая делить тепло, замер, обессиленный.
Никакой пустоты – но напряжение, мрачное и мерзкое, можно было ухватить, если бы нашелся охотник до этого.
– Черт, Джек, только не начинай, – придушенно прозвал взмокший Бэтмен, опасно выпрямляясь. – Я слышу, как ты злишься. Ты и правда сумасшедший. Псих.
Обернулся и прижался поцелуем к уголку правого шрама, жадно разглядывая карюю темноту. Разгладил пальцами плечи, растер застывшие мышцы, даже в темноте зорко узнавая дискомфорт наметанным глазом, закрепляясь в особом положении: инспектор желанной плоти.
Но когда белые руки стиснули его плечи, он наконец сам разозлился, аккуратно разжимая поврежденные пальцы.
– Тоже думаешь, что знаешь мои мысли, – низко просипел Джокер, прищуриваясь, словно только начал мыслить: обманщик. – Не знаешь. Получать мне нравилось больше.
Пораженный схожестью их порывов Брюс позволил ему быть лживым и в этот раз.
– Тут должны были быть твои глупые шутки, верно? Завтра, – гордо сказал он, властно сжимая руку на тощей шее, и на его запястье на секунду вспыхнуло ядовитое касание смертоносных пальцев – почти поглаживание, невесомое: он будет считать его таким. – Завтра будешь зубоскалить.
– Ага-а, з’автра… – уныло подтвердил псих, дико улыбаясь, пока Брюс закрывал их черт знает когда скинутой в ноги простыней так, словно опускал ее на стол прозекторской, и от нескрытого акцента ярко полыхнуло мягким югом, темной луизианской волной, сухой травой..
Сил на гигиену решительно не было.
– Ты их всех убил, верно? – прошептал несгибаемый герой, притираясь к неповрежденной части грудной клетки на время спасенного злодея, все еще удерживая его дрожащее горло в своей горячей ладони. – А девчонку даже не видел никогда. И с синим домом так было, с самой прекрасной женщиной в той горной деревне..
– Да, – ответил Джокер, стискивая зубы то ли в ярости, то ли в отчаянии: он и сам не знал. – Как всегда. Та-ак всегда и было, с самого начала так было, Брюс Уэйн, Бэтмен.
Пожалуй, он и правда был зол.
Комментарий к Глава 87.’
После этой главы перехожу в режим 5 страниц, а то неповоротливо выходит..
========== Глава 88. ==========
На внутренних сторонах век еще излучали ненависть незнакомые зеленые глаза – яркие, кислотные, почти неоновые – которые Брюс видел всю ночь, пока казалось, что привычная реальность больше не существует. Незнакомые тонкие губы алели на Его лице. Это был сон про смерть? Снова про смерть…
Стоило, конечно, обдумать эту странную, неодолимую, иссушающую тягу к опасности. Самопожертвование? Но это не было им. Получить вдруг что-то словно бесценный подарок – возможность запускать руку между кое-чьих напряженных бедер, к примеру – но не уметь ценить. Саморазрушение лежало в другой плоскости – и каждый раз, когда он не получал удара, это ли не было чудом?
Словно человек, захваченный манией, он следовал по пути психопата – но только жертвой своей всегда становился лишь он сам – с этого он начинал день, этим заканчивал.
Первые пробы, выраженные в отчаянном крике в темноту обыденности: “Это неприемлемо. Требую прекратить это”. Совершенно неосознанное стремление к опасности стало его клеймом.
Кроме того, стремление пережить тот миг абсолютного адреналина, с которым теперь почти эротично был связан чертов проклятый Тупик: посвящение в марсов мир, насильственная инициация на мужскую сторону – он больше не ребенок, детей не должны размазывать по асфальту ярость и жажда убийства – сдохни-сдохни-сдохни… В следующий раз он покажет себя лучше – потому что в самый важный момент рыдал и цепенел.
И иной этап, когда он стал держать человеческие жизни в своих руках – о, он не сделает ничего плохого, потому что выше этого, верно? И выше закона, тот несовершенен, а он-то знает то, чего не знает никто – дальнейшее развитие, деградация или эволюция, черт его знает… Уровни сложности все повышались, а он, тогда глупый, желторотый юнец, только и мог, что млеть перед каждой женщиной, подтверждающей своей слабостью его силу; ценить каждого человека, как члена своей семьи, только потому что он должен его защитить, как желал его отец – иначе кто он еще, кроме этого?
Тошнота.
И он преодолевал, преодолевал, не имея смелости взглянуть сам в себя по-настоящему: избирал тернистые пути, как более легкие. Без опасности его жизнь не имела значения – и ему становилось с каждым разом этого мало, этого было недостаточно – он жадно искал ее, забыв о самой идее самосохранения: преодолев оковы тела, оковы животного? Он бы хотел так думать, но был недостаточно безумен для этого.
И все должно было закончится в самый миг триумфа: он ложился в постель с Джокером как с самым настоящим аллигатором, каждый раз надеясь на нож в печень и острые зубы на своем горле – самый топовый уровень, одолеть который могло только божество – и каждый раз не получая желаемого, только тогда чувствовал себя на самом деле цельным.
В сущности, он, Брюс Уэйн, ограниченный, костный, унылая серость? А он так нагло смахивал со счетов целый город по этому признаку – два с половиной миллиона человек одним движением…
Как он раньше этого не понимал? Почему сейчас он узнал это в себе – из-за Джокера? Тот сразу раскусил его, чертов прошаренный по похожим теням клоун..
Та часть кровати, на которой тот засыпал, казалась нетронутой: как будто по ткани провели ладонью, чтобы сгладить след, но остались иные свидетельства того, что все это не было сном – черные мазки сажи, приемлемая грязь ненужных пожаров; бежевые и розовые пятна семени, символ пусть краткого, но истинного доверия; узоры яркой крови, отзвук восторга боли и сопричастности…
Брюс привстал, с удовольствием ощущая отчего-то приятную резь, разрывающую его почти пополам – особые боевые ранения.
Усмехнулся: на спине горели укусы, которые он великодушно повелел себе признать поцелуями.
– Вот сейчас не отказался бы от медсестры… – проворчал он вслух, надеясь голосом разогнать что-то стыдное, но чудесное: стыдное, потому что чудесное.
– Сделаю вид, что не слышал, – насмешливо и низко проговорила тишина за его спиной, и он сцепил зубы, чтобы не скрипнуть ими: парадокс, но…
К черту: тут, в этой области, делимой только по запросу, он сам по себе, может делать, что хочет – и пускай все летит к чертовой матери, пускай все это проглотит его…
Плюнул на все и встал, оглядываясь на дверной проем. Он ожидал снова увидеть что-нибудь провокационное, или просто привычный темный взгляд, не хранящий ни капли зелени, но никак не разобранный керамический Глок-33, части которого в беспорядке были разбросаны по мозаичному полу.
Джокер, сидящий на бортике ванны в одних трусах – простой, почти траурный белый хлопок – задумчиво брился на сухую ножом с коротким, вызывающе острым лезвием.
– Стянул парочку таких в летнем лагере, – спокойно пояснил он, кивая на пистолет.
Свалка деталей у оголенной, узкой ступни выглядела как подношение основанию памятника.
Брюс сухо сглотнул, влезая в свой халат с копьями и стрелами.
– Садись и не открывай рта, я обработаю твою руку, – благодушно предложил он, входя в ванную, на деле уныло представляя себе, как под бинтом бугрится болезненная ожоговая степень.
– Грязные руки в руках спасителя. Символично, – зашипел вороватый псих, развлекая себя пока не только вербальными издевательствами, но и подсчетом пятен ночных пожаров на идеальной геройской грудине: жаль только, не видно спины.
– Тут больше нет Иуды, – беспечно отмахнулся Брюс, поглощенный своей внутренней бравадой невыразимой самосложности.
Джокер был с этим не согласен – как всегда по оригинальным причинам.
– Может нет, а может и есть. Корона уничтожена, ты знаешь? Понимаешь, что это значит? – любознательно выдал он, плавно доводя нехитрое дело бритья до конца, пока заспанный хозяин опознавал в странном белом белье свое собственное.
– Да, еще бы я не понимал, – слишком откровенно ляпнул Брюс, рассеянно оглядывая ловкие руки в поисках исчезнувшего ножа. – Это ничего не меняет. Больше нет. Иди сюда, хватит спецэффектов.
Чертов насмешник только захихикал, и Брюс, нервно приглаживая волосы, отложил медицинские процедуры до более подходящего времени.
– Ну тогда отойди и забери свой мусор, – с усилием предложил он, уныло ругая себя за несдержанность: услышав низкий, охрипший от вчерашних пожаров голос Джека, он пошел на него, как глупый гусак, приманенный хлебным мякишем.
– Не-а, – вызывающе протянул псих разверстым, оскаленным ртом.
– Джек? – опешил дезориентированный герой, и решительно отодвинул ступней запчасти в сторону, чтобы подойти поближе. – Какого черта?
– Такого, – снова низко просмеялся Джокер, и вдруг положил руку на свой пах, лениво разминая невозбужденный орган. – Никуда я не пойду, по крайней мере сейчас. Это ты иди сюда, Бэтти. Пошевеливайся.
Окаченный презрением Бэтмен присмотрелся к нему внимательней.
– Не дерзи мне, клоун… – произнес он медленно, потому что предположить действительность, где по утру смыть засохшую сперму со своих бедер ему будет мешать ее преступный источник, было решительно невозможно.
Это был, без сомнения, вызов на дуэль за первенство – нелепо брошенная перчатка – небывало, учитывая безапелляционное неравенство сторон: дешевка, бледная поганка на подпорках доброты, неблагодарная и непрочная, против него? Это даже не смешно.
Джек осмеливается строить его? Он преклонил колени, он подставил под путы руки, спасая его гордость, а теперь хрупким считают его? Он оберегал его достоинство, но в собственном ему теперь отказывали? Он проиграл, прямо сейчас, или вчера, пока верил, что достиг вершин?
Это было горько, и он почти обратился, почти закончился, не желая, чтобы на нем играли, словно на инструменте – так, как на всех остальных, и это было странно, потому что одновременно в глубинах зажигался тихий огонь – не страсть или что-то подобное, не возвышенное, не низменное – просто, пусть больная, но радость, и больше ничего: ну почти, почти достиг, просто никто другой – не знает, только он сам.
– Ну же, – просмеялся Джокер, совершенно адекватный и психически здоровый, игриво оттягивая резинку трусов. – Иди сюда, Брюс. Поцелуй меня. Я не сделаю тебе больно. Наверное. Иди, поцелуй меня в задницу, Бэтмен.
Взвесь злой насмешки в его голосе тяжело садилась на безупречный, показной готэмский выговор.
– К черту, Джек, – зашипел Брюс, совершенно теряясь, чувствуя только стыдную ледяную мразь под горлом. – Катись к черту из моей ванной. Я перекупил тебя у мафии как вещь, ты поэтому исходишь ядом? Никогда не поверю, что ты вообще заметишь такое. Это было слишком для черного принца? Но я сделал бы так еще раз. Сколько было бы…
