Текст книги "Ответ"

Автор книги: Тибор Дери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 58 страниц)

Прошло еще полчаса. На дворе совсем рассвело, труба соседнего завода медленно выступила из тумана и приблизилась к подернутому испариной окну. В скудно освещенной генераторной очертания предметов расплылись, тени поблекли, фигуры людей словно подтаяли. Ледяные столбцы тоже как будто уснули: они бежали медленней, потеряв или вобрав в себя прежнюю белизну.

Дядя Йожи с улицы подозвал Балинта. – Сколько прошло вагонеток? – спросил он. – Не знаю, – ответил Балинт. – Девяносто пять небось.

– Вряд ли, – крикнул снизу дядя Йожи. – Столько телег я не нагрузил! Считать не считал, но столько не может быть.

– Сколько вагонеток выгружают на телегу? – спросил Балинт.

– Десять.

– Так много! – удивился мальчик. – Это двести сорок штук.

– Так и есть, – подтвердил Йожи. – Спроси там, сколько уже выгружено или сам посмотри на доске! Думаю, вагонеток восемьдесят, ну восемьдесят пять выгрузили, не больше.

У мальчика опять свело живот судорогой. – Простите, господин Надь, – обратился он к проходившему мимо слесарю с инструментальным ящичком в руке, – грузчик с телеги спрашивает, сколько выгружено вагонеток.

– Семьдесят восемь.

– Быть не может! – непроизвольно воскликнул Балинт.

Слесарь остановился, повернул к нему улыбчивое, простроченное тенями лицо.

– До точки дошел, сынок? – спросил он. – Семьдесят восемь, я только что смотрел. Крепись, еще на часок наберись силенок, а там беги домой, к мамке своей.

– Семьдесят восемь, дядя Йожи! – крикнул Балинт, приблизив лицо к погрузочному тоннелю.

Не мог же он объяснять всем и каждому, что это у него вторая бессонная ночь, что и тело и душа его вымотаны новыми впечатлениями куда сильнее, чем самой работой, что, приди он сюда со свежими силами, проработал бы и вдвое больше! Он стыдился не того, что не справляется, а того, что это по нему видно, хотя добрая половина его утомления относится не к этой ночи. Но когда час спустя за спиной у него остановился мастер Ходус, Балинт последним усилием воли встряхнулся, и – усталости как не бывало. Чувствуя на спине взгляд старого мастера, живо представляя его вправо-влево кивающий нос и хоровод потревоженных морщин вокруг, он работал так быстро и ловко, словно заступил всего час назад. Только лицо, он чувствовал это, стало вдруг деревянным.

Он даже не обернулся, пока мастер сам не окликнул его.

– Ну, идет дело?

– Идет, – сказал Балинт. Он стоял прямо и не опирался на крюк.

– До девяти утра продержишься?

Балинт отвел глаза.

– Продержусь.

– Вот и ладно, – кивнул мастер. – Но в три часа опять заступать.

– Заступлю, – ответил Балинт, не подымая глаз.

Мастер кивнул опять.

– Поглядим. Зовут-то как?

– Балинт Кёпе.

– Ну-ну, – буркнул мастер.

На руке у него покачивалась коричневая плетеная корзинка: всем работавшим в ночной смене полагалось из нее по полкило хлеба и четверть кило колбасы. Десять минут спустя сменили всех, дядю Йожи в том числе. Балинт остался на своем месте.

– Продержишься? – спросил Йожи. Мальчик молча кивнул. – Не знаю, какая муха старика укусила, – сумрачно проговорил Йожи. – Совсем ухайдакать тебя хочет, что ли? И сменщик вовремя явился – так нет, он отослал его с каким-то поручением! Может, сказать, чтоб отпустил тебя?

– Не надо.

– Оно-то и лучше, – рассудил Йожи. – Как знать, заикнись я про это, он тебя и выставит. Ну, а выдюжишь еще четыре часа, тогда уж место за тобой.

Мальчик кивнул. – Ладно, ничего.

Он присел на перекладину, поджал ноги. Если хорошенько использовать свободные промежутки между вагонетками, давая двух-трехминутный отдых рукам, ногам, пояснице, если дышать глубоко и ровно, работаться будет легче. Теперь он не боялся, что уснет сидя, его уже не клонило в сон, только глаза горели и стучало в висках. Ничего, черт возьми, выдержу, думал он, чтоб я да не выдержал, ну не-ет! Балинт коротко, негромко свистнул – радуясь, что решение принято, и подбадривая себя, чтобы выполнить его.

– И опять фальшивишь! – услышал он за спиной голос долговязого парня.

Балинт обернулся. Парень все еще был в спецовке, в деревянных башмаках, руки по-прежнему держал в карманах. – Так как же зовут тебя? – спросил он.

– Я уже говорил, – в упор глядя на парня, сказал Балинт.

– Ты это серьезно?

– Серьезно. – Парень ухмыльнулся: – Не беда!

– Конечно, не беда!

– Главное, чтобы ты был доволен собой. – Долговязый парень по-прежнему ухмылялся. – Такие-то раньше всех спотыкаются.

Балинт невольно провел ладонью по горящим глазам. – Может, и так.

– Ты не идешь? – спросил парень. – Если угостишь фречем, выложу тебе все здешние фокусы. Их стоит знать.

– Не иду… Денег нет, и вообще надо еще остаться.

– Зачем это?

– До девяти буду вкалывать, – сказал Балинт.

Парень метнул на него глазом и вытянул губы трубочкой, словно собрался свистнуть.

– Ах, вот ты что за птица! – протянул он и, вскинув брови, насмешливо покачал круглой, стриженной под машинку головой. – Так сразу и начинаешь? Ну, приобретеньице для завода – первый сорт!

– Чего тебе надо?

– Не любят у нас выскочек, – заявил парень презрительно.

Балинт оторопел. – О чем ты? – Не понимаешь? – ехидно протянул парень. – Так-таки и не понимаешь?

Балинт оглянулся на кран: он уже подымал из теплой ванны очередную вагонетку. Балинт встал, распрямил поясницу. – Мы поговорим еще, идет? Попозже, – сказал он тихо, глядя в черные глаза парня. Но тут же с неприязнью отвернулся: эта физиономия вызывала у него инстинктивное отвращение, такое же, как не принимаемая организмом пища. – Э, нет, приятель, с тобой я не играю, – услышал он за спиной его тягучий, резковатый голос.

Балинт работал, сцепив зубы, постоянно ощущая пульсацию в висках; до восьми все шло гладко: иногда он сбивался с дыхания, однажды икры ног свело судорогой, но в остальном работалось нормально. После восьми у него вдруг пошла носом кровь. На помосте оставалось всего пять-шесть ледяных глыб, крохотные алые пятнышки стыли на сверкающей белой поверхности льда, как уснувшие-божьи коровки.

Нужно было продержаться еще час, дотянуть во что бы то ни стало. Бросить сейчас. – означало поставить под удар все, достигнутое за ночь. К счастью, у него оказался носовой платок, и даже не слишком грязный; Балинт разодрал его на клочки и стал запихивать в ноздри. Первые две тряпицы тут же пропитались кровью.

– Что с тобой? – спросил новый крановщик, дядя Иштенеш, молчаливый хмурый человек лет пятидесяти.

– Ничего, – отозвался мальчик. – Из носа кровь идет.

– Тогда кончай работать! Мы кликнем кого-нибудь на твое место.

– Спасибо, не надо! – испугался Балинт. – Сколько уж там остается! Дотяну как-нибудь.

– Еще час до конца.

– Ничего, – улыбнулся Балинт.

– Уж очень ты бледный, сынок, – покачал головой крановщик. – Брось лучше, слышишь? – Вы не беспокойтесь, дяденька, – все так же улыбаясь, проговорил Балинт, – не впервой у меня кровь носом идет, пойдет, пойдет, да и перестанет. Про это и говорить не стоит.

В девять часов его сменили. Позади заводского здания была конюшня, Балинт притащил в угол охапку соломы, сбросил ботинки и лег, попросив механика разбудить его без четверти три. Сон сморил его мгновенно, не дал времени даже порадоваться.

Когда первая ночь, самое большое и трудное испытание, оказалась позади, Балинта подхватило легкое радостное чувство и понесло его, без остановок и помех, до самой субботней получки. Он работал по шестнадцать часов в день, остальные восемь часов спал. На поездки домой времени не было, после смены он шел в конюшню и падал на свое соломенное ложе; к началу работы механик будил его. Он спал глубоко, без сновидений, а разбуженный, сразу вскакивал на ноги, с улыбкой возвращаясь в реальный мир. Балог, старый бездетный механик, иной раз по пять минут простаивал над спящим: не хватало духу потревожить, замутить эту разгладившуюся, беззаботную во сне физиономию, с отчаянной доверчивостью улыбавшуюся ему с закрытыми глазами.

– Эй, слышь, постреленок, – ворчливо говорил наконец механик, пальцем нажимая кнопку вздернутого мальчишечьего носа, – вставать пора, крыша горит, сборщики налога вот-вот нагрянут!

Балинт открывал глаза. – Я здесь.

– То-то и оно, что все еще здесь, а не там, – ворчал механик.

В субботний полдень Балинт вместе с дядей Йожи пошел за получкой. Господин инженер Рознер производил выплату лично. – А ваша милость как сюда попала, позвольте вас спросить? – с видом полного недоумения спросил крошечный человечек. – Разве я не приказал возвращаться на киштарчайскую небокоптилку?

– Как же, господин инженер, приказали!

– Ну?

Балинт засмеялся. – А вчера, господин инженер, спросили, не хочу ли я лучше в конторе курьером бегать!

– Глупости! – закричал инженер, багровея. – Об этом не может быть речи, извольте возвращаться в Киштарчу! Увижу еще раз, жандармов призову, они доставят куда следует!

– Вот и ладно! – воскликнул Балинт. – Так вы уж, господин инженер, вызывайте их назавтра, прямо к девяти вечера!

Выйдя за дверь, он потер пылавшие уши, которые инженер, притворись разгневанным, основательно надрал своими барсучьими крошками-лапками. Роль ребенка, на которую соскользнул Балинт, частью против воли, частью же из хитрости, казалась ему унизительной, но сейчас он об этом не думал: из него можно было веревки вить, так он был счастлив. Он вынул конверт из кармана.

– Вот так черт! – воскликнул он растерянно. – Тут, верно, какая-то ошибка!

– Сколько? – спросил Йожи.

Мальчик выложил деньги на ладонь. – Вот сколько! – пробормотал он, наморщив лоб. – Это как же так?

На ладони лежало пятьдесят семь пенгё, его семинедельное жалованье в Гёдёллё. Балинт пересчитал еще раз.

– Может, господин инженер ошибся?

– Ты погляди на конверт, – сказал Йожи, – там записано, сколько часов тебе насчитали… Девяносто два? Да сверхурочные за ночную смену! Нет, брат, все точно, как в аптеке.

Мальчик поглядел на дядю, потом боднул головой в воздухе, словно козел, подпрыгнул внезапно и припустил бегом что было мочи. На углу улицы Яс он остановился и бросился назад. Его лицо пылало, зубы, глаза сверкали, вокруг носа выступили росинки пота.

– Положи в карман, – посоветовал Йожи, – еще растеряешь.

В руке у Балинта было пять бумажек по десять пенгё и семь монет по одному пенгё. Балинт аккуратно расправил и сложил ассигнации, засунул их в правый карман штанов, монеты опустил в левый. Эти деньги значили куда больше, чем тысяча пенгё, которую он неделю назад небрежно запихивал в тот же правый карман, словно в корзину для бумаг. Не успев спрятать, он тут же опять потянулся за ними, пощупал: это были верные, надежные деньги, они ласково и упруго прижимались к ноге, их было много – не столько, чтобы дом купить, но, пожалуй, того больше: на них можно справить рубашку, штаны, обзавестись костюмом, подарить расписной халат матери; а из левого кармана хватит и сестренкам на пирожное, даже по два пирожных, с кремом. А Фери что?

– Вы сколько получили, дядя Йожи?

– Двадцать девять двадцать, – сказал Йожи, медленно проведя ладонью под длинным в красных пятнах носом. Мальчик вспыхнул пристыженно: выходит, он заработал вдвое больше взрослого, который к тому же устроил его на это место? Он сильно поддал ногой дорожную пыль.

– Поедете сейчас к нам, дядя Йожи?

– Куда?

– В Киштарчу.

– Никак невозможно, – сказал Йожи.

Они молча шагали по пыльной мостовой к проспекту Ваци, велосипед бесшумно катился рядом с ними. Машина была отличная, Балинт одним глазом поглядывал на сверкающий руль, другим же, однако, косил на дядю. – Этот Рознер человек что надо, – заговорил Йожи, – тебе здесь будет недурно. Не проходит дня, чтобы он не подбросил людям от себя по двести граммов сала или колбасы, хлеба, иной раз даже на соленья не поскупится, а бывает и вовсе свихнется – по стакану фреча или пива всем выставит. Больше его, насколько я знаю, никто не платит по нынешним временам. Говорит: если мои дела идут хорошо, пусть и людям перепадает. И страховку сам платит.

Балинт остановился. – Дядя Йожи, пожалуйста, поедем в Киштарчу!

– Ходус тоже человек хороший, – не дал себя сбить Йожи, – но когда заупрямится, тут его и паровозом не сдвинуть с места. Он ведь для чего тогда после смены тебя работать заставил? Хотел мне доказать, что ты малец еще. Но зла ни на кого не держит. Не вышло по его, значит, не вышло – утрет нос да и пойдет дальше. Теперь он к тебе хорош будет.

Балинт молча месил дорожную пыль и терзался, не зная, как ему быть. До проспекта Ваци остается шагов сто – вот на перекрестке прогромыхали друг за другом два тяжелых грузовика, следом, чуть медленней, прокатил трамвай, «тройка», – дороги их расходятся. А ему, как назло, ничего не приходит в голову, чтобы хоть обманно отдалить расставание. Над головой беспощадно палило солнце, в голубом мерцающем небе не видно было ни облачка, тень единственного на этой улице, высохшего и давно уже облетевшего дерева так жестко и самоуверенно разлеглась на мостовой, что Балинт невольно переступил ее, стараясь не задеть.

– Есть у Ходуса красотка дочка, – продолжал как ни в чем не бывало дядя Йожи, – у нас же в конторе служила, а в прошлом году сбежала в Германию со скрипачом-цыганом. И сын у него был, погиб на войне, подо Львовом. С тех пор старики совсем осиротели. Жена придет иной раз в контору, сядет в уголке, напротив мужа своего, и вяжет платок черный. В такие дни обязательно зовут к себе на ужин одного-двух холостяков, бессемейных.

– И вы бывали у них, дядя Йожи?

– Бывал.

Балинт опять остановился. – Дядя Йожи, а вот та история, с гармоникой… это ведь неправда все?

– С какой гармоникой? – удивился Йожи.

– Я сразу так и решил, – кивнул Балинт.

– Что решил?

– Что вы просто выгородить меня хотели.

– Ничего не понимаю, – буркнул Йожи. – О чем ты?

Мальчик почесал в затылке.

– Когда я в прошлое воскресенье наврал, будто на спор велосипед выиграл, и видно было, что мама не верит, вы начали про гармонику рассказывать, помните, которую, мол, тоже на спор выиграли, дома еще, в Барачке…

– Ну и что дальше-то?

– А то, что неправда это, – прямо глядя Йожи в глаза, заявил Балинт.

– Может, и так.

– Ну вот.

Они вышли на проспект Ваци. Йожи протянул руку.

– Ну, бывай!.. Привет семейству.

– Вы сейчас куда, дядя Йожи? – спросил Балинт задумчиво.

– Домой.

Балинт смотрел на костистую его руку, всю в синих жилах, которая, выпустив его ладонь, вернулась на свое место – устало повисла вдоль потрепанной штанины.

– Поедемте к нам, дядя Йожи!

– Никак невозможно, – уныло скособочив нос, сказал Йожи. – Приглашен на ужин к премьер-министру нашему, графу Бетлену. Лапша с картошкой обещана, мое любимое блюдо, я от него ни за какие деньги не отказался бы.

Мальчик засмеялся и с неожиданным пылом кинулся вдруг Йожи на шею, поцеловал в одну щеку, потом в другую. – А вы позвоните господину премьер-министру по телефону! Мол, прийти не можете, заняты!

– Чем же это?

– А народом! – крикнул Балинт, вскакивая в седло велосипеда. – Славным венгерским народом!.. А ну, поглядим, кто поспеет домой раньше.

– Эй, – крикнул сзади Йожи, – я завтра утром приеду!

Балинт обернулся.

– Нет-нет, мама будет ждать к ужину!

Он покатил на площадь Телеки. Поколебался было, не заскочить ли по дороге к дяде Нейзелю, чтоб поделиться великой радостью, но тут же, нахмурив лоб, решил отложить это до следующей недели: надо спешить домой, ведь мама ничего не знает о нем с прошлого воскресенья. Звоня непрерывно, словно пожарная машина, он мчался по проспекту Ваци, по Надькёруту, по улице Непсинхаз; на площади Телеки остановился.

С покупками он управился за час. Сторговал белую рубашку в голубую полоску за три сорок, подштанники за один пенгё, не слишком ношенный костюм ржаво-коричневого цвета, с кармашком для сигары, за двадцать четыре, матери – цветастый халат за три с половиной и четыре пирожных с кремом за сорок восемь филлеров. У него осталось двадцать четыре пенгё шестьдесят филлеров и еще один крейцер. Крейцер он положил отдельно, во внутренний карман, к половинке разорванной ассигнации. Увязал покупки, сверток с вещами приторочил сзади к седлу, пирожные раскачивались под рулем.

– Балинт! – отчаянно вскрикнула мать, когда он, мягко прошуршав колесами по гравиевой дорожке, с шиком, почти как профессорский «стайер», вырулил под самую дверь. – Чтоб тебе господь ноги все переломал, бродяга ты распоследний, цыган паршивый, да где ж ты пропадал целую неделю! Ах ты, дрянь эдакая, да неужто нет в тебе совести ни на вот столько, неужели ты…

– Не шумите, мама, ничего ведь не случилось, – прервал ее Балинт. – Я по шестнадцать часов в день работал, где же мне было раскатывать сюда из Пешта.

– Работал? Где?

– Да на том самом заводе, куда меня дядя Йожи устроил. На улице Яс.

– А спал где?

– В конюшне, – ответил Балинт, – там же, при заводе.

Мать отвернула усталое, постаревшее лицо. – Он лучше в вонючей конюшне спать будет, но к матери родной не поедет… А это что за сверток?

Балинт рассмеялся. – Сушеный лед.

Луиза Кёпе еще раз взглянула на сына, потом повернулась и ушла на кухню. – Постойте, мама! Поглядите лучше! Я и вам кое-что привез!

– Пресвятая дева! – всплеснула мать руками над развернутыми покупками. – Где стащил?!

– Ну вот, сразу и стащил! – засмеялся сын. – Выиграл!

Мать вперила в него глаза.

– Об заклад побился! – коротко пояснил Балинт о серьезным видом.

Прибежали из сада сестренки; в благоговейном молчании, спрятав руки за спину, они испуганно уставились на разложенные на столе богатства. Посередине, вытянувшись во всю длину, красовался ржаво-коричневый костюм с кармашком для сигары; последние лучи солнца, прокравшись в кухню, засверкали на черных костяных пуговицах, пробежали по отутюженной стрелке брюк и скрылись в двойных манжетах штанин. Теперь Балинт разглядел узенькие, в одну нитку, лиловые полоски на расстоянии ладони одна от другой.

Мать только взглянула, но не притронулась к обнове.

– Почем?

– Двадцать четыре, – ответил Балинт. Одна из девочек громко ахнула.

– Подштанники один пенгё, рубашка – три сорок, – сообщил Балинт.

– А халат?

– Это подарок.

Мать стояла не шевелясь. – Деньги-то откуда у тебя?

– Говорю же, об заклад побился, – засмеялся Балинт.

– Отвечай, не то убью, – простонала мать.

– Да я же заработал, мама! – весело воскликнул Балинт. – Что вы думаете, я…

– Ничего я не думаю, – с неподвижным лицом проговорила мать. – Ничего не думаю. А ты не ври мне тут, потому что я, как бог свят, вот этими своими руками придушу тебя, щенка этакого! Ведь это ж больше тридцати пенгё!

– Ну да, больше! – Балинта распирало от гордости.

– Мы всей семьей живем на жалкие восемь да десять пенгё, что вы с Фери зарабатываете, – глухо проговорила мать. – И вот ты, как уличная девка, накупаешь себе наряды, едва только денежки завелись? А на что я кормить вас буду эту неделю?!

– Вот вам двадцать пенгё, мама!

Она не шевельнулась. – Откуда?

– Ну я же сказал, это моя недельная получка, – радостно смеялся мальчик. – Говорю, в день по две смены трубил всю неделю.

У матери исказилось лицо. – Не ври, слышишь! Убью!

– Честное слово, – сказал Балинт и поглядел матери в лицо: все было напрасно, ему не пробить эту крепкую, как камень, кору отчаяния и подозрения. – Вы же знаете, мама, я никогда вам не… – Он осекся.

– Не знаю.

– Это правда, – проговорил он, повесив голову. Вдруг лицо его озарилось. – Поглядите-ка! Так вот же конверт, на нем моя фамилия и сколько мне выплачено. Пятьдесят семь пенгё, видите? Двадцать я вам даю, а четыре шестьдесят два мне на неделю останется. Я еще четыре пирожных купил за сорок восемь филлеров.

– Где они? – взвизгнули сестры.

– Я дядю Йожи позвал к ужину, – объявил Балинт, сверля глазами мать. – Он сейчас приедет. Он всего двадцать девять двадцать заработал!

Но Йожи прибыл только утром с отличным куском свинины в неизменном портфеле. – Костюм хоть куда! – сказал он, обращая длинный нос к Балинту. – Материя славно пахнет. Великоват чуть-чуть. Площадь Телеки?

– Ага.

Йожи смотрел, кивал головой. – Ничего, ужо врастешь в него, подымешься, как тесто в деже, еще и перерастешь.

Фери в заляпанных известкой, обтрепанных штанах и рваной рубахе, с вечным окурком на губе молча глядел на разодетого брата. – Где уж там, – проговорил он наконец, – столько не проносится нипочем. Бумага!

– С чего ты взял? – спросил Йожи.

– Своими глазами вижу.

– Плохо ты видишь своими глазами, – оборвал его Йожи. – У материи из искусственного волокна запах особый, вроде как у чахоточного; застрянет в носу на полчаса, не меньше, и ничем его вышибить нельзя, разве что тмин в ноздри засунуть, да поглубже, в каждую ноздрю по зернышку. И на ощупь она совсем иная, хрустит, шуршит под пальцами, а то и колется… во время войны видел я искусственную одежку еще почище – так и вцеплялась тебе в руку, только протяни. А тут настоящая старая шерсть, английская или, на худой конец, чешская, и подкладка саржевая, прочная, так что, Балинт, можешь расти, подыматься в свое удовольствие.

– Ладно, попробую, – сказал Балинт.

– А вам, дядя Йожи, и портным быть довелось? – спросил Фери.

– Да еще дамским! – подмигнул ему Йожи.

– Когда ж это?

– А во время войны, в Черновицах… У моего фельдфебеля жена была, и так она раздобрела за войну, что только я и мог юбки ей шить, другим-то никак было не обхватить ее…

Они расположились в тени большого орехового дерева; из кухни доносился звон посуды, стук ножа, шинкующего лук, потом – шипенье жира на сковородке. Девочки развлекались по другую сторону дома: посадив на цепь тряпичную куклу, они по очереди в нее плевали. Начиналось мирное воскресное утро, тишина неторопливо, из жужжания пчел и шороха листьев, подбирала звуковые краски дня. Чувствовалось, что скоро они загремят в полную силу.

– Что, господин начальник изволит отсутствовать? – спросил Йожи. – Ах, вот оно что?.. За границу уехал?

Балинт лежал в траве на спине и наблюдал, как открывается и закрывается широкий рот брата; когда он говорил, из скошенного угла рта иногда брызгали капли слюны. Балинт смотрел, смотрел, потом повернулся на бок. Отсюда ему видны были лишь тощие руки Йожи с подвернутыми, рукавами; они были необыкновенно длинные – вытянутые, указательными пальцами доставали до колен; несоразмерно большие кисти на худых запястьях казались громадными красными цветками, поникшими на тонких стеблях. И к этому он никак не мог привыкнуть.

– Ты где перекидываешься? – спросил за спиною Фери.

– Что?

– В картишки, спрашиваю, где перекидываешься?

– Нигде.

– Сказочки для маленьких!

Балинт, не оборачиваясь, тихо сказал: – Мне за девяносто два часа заплатили… Можешь посмотреть на конверте. – Услышал, как Фери сел у него за спиной.

– Ты что, за дурака меня принимаешь? – проговорил Фери неожиданно тонким голосом. – На эти деньги столько не накупишь. Не будь жмотом, своди и меня в свою компанию разок.

– Твой брат пятьдесят семь пенгё заработал, слышишь, Фери? – сказал Йожи.

Балинт полежал еще немного, кусая ногти, потом вдруг вскочил и пошел в дом. – Лягу посплю, – сказал он громко, так, чтобы его услышали и под деревом, и мать на кухне. – А к обеду разбудите, ладно?

Но к обеду он не встал, так и проспал, не шелохнувшись, до шести вечера, его тяжкое прерывистое дыхание слышно было даже на кухне. Свой обед он съел уже перед самым отъездом. – Классное вышло воскресенье, да, мама? – сказал он, потягиваясь. – Может, в следующее воскресенье я буду не такой усталый, тогда и с сестренками займусь немного. Надо будет осенью записать Бёжи в школу.

Мать взглянула на него, промолчала.

– Платить сам буду, – ответил мальчик на ее взгляд. – Поехали, дядя Йожи?

В семь часов он был уже в Андялфёльде. В самом начале проспекта Ваци зашел в корчму смыть по-летнему густую дорожную пыль. Велосипед запер, оставил у стены. Сперва попросил содовой, но потом, поглядев на красную, с черными усиками, физиономию корчмаря, вдруг засмеялся и сказал весело: – А то, пожалуй, фречу выпью!

– Решайте, молодой человек!

– Маленький фреч! – Балинт подтянулся, стараясь казаться выше ростом.

– Большой фреч, Балинт, чтоб рос поскорей! – услышал он вдруг из дальнего угла корчмы. Мальчик быстро обежал глазами три серых крашеных стола без скатертей, стоявших слева от входа вдоль длинной скамьи; увидел склонившиеся над ними незнакомые красные лица, подставленные резкому свету электроламп стаканы. На третьем столике взгляд его задержался: красивое правильное либо горбуна-парикмахера из «Тринадцати домов» весело помаргивало ему меж двух стаканов, из-за плеча соседа. И еще он увидел знакомую спину, неправдоподобно худую морщинистую шею – он узнал бы эту спину, эту шею из тысячи! Балинт пулей метнулся к столику. – Крестный! – крикнул он на ходу. Свежий мальчишеский голос прозвучал здесь так неожиданно, что обернулись даже от соседних столов. – Ты-то как попал сюда? – удивился старый Нейзель, повернув к крестнику изможденное лицо с выпирающими скулами, густыми седыми усами и глубоко сидящими светло-голубыми глазами.

– Я здесь работаю, на улице Яс… на льдозаводе.

Старик протянул ему руку.

– Мой крестник, – представил он мальчика соседям по столу, среди которых, помимо парикмахера, Балинт знал еще одного – кочегара по имени Йожеф Тари; он тоже проживал в «Тринадцати домах», а работал в Сеченьских купальнях. Нейзель все не отпускал его руку. – Что, бражничаешь? – спросил он, но глаза его улыбались.

Как всегда в воскресные вечера, корчма была полна народу. У стойки, попивая вино и содовую, стояло человек десять – двенадцать, из задней комнаты тоже несло густым человеческим духом, воздух был пропитан кислым запахом пота и вина. Через открытую стеклянную дверь между стойкой и улицей шел непрерывный и нескончаемый процесс обмена. Фонарь перед корчмой не горел, тротуар освещался только из корчмы, так что посетитель, выходящий из нее, выходил дважды – сперва являясь в виде собственной тени, густой и черной, быстро вырастающей от дверей, – и по тому, как сильно тень раскачивалась, ясно было, сколько вредоносной отравы влил в себя ее обладатель. В заднем помещении время от времени кто-нибудь заводил печальную песню, которая тут же и обрывалась, едва успев вырваться на по-воскресному малолюдный проспект Ваци.

– Можешь принести сюда свой стакан, Балинт, – сказал Нейзель.

Мальчик вспыхнул от нежданной чести, с ног до головы пронизанный ощущением, что, пригласив за свой стол, крестный признал его взрослым мужчиной. Он хлопнул себя по карману, проверяя, не потерял ли деньги, карман весело зазвенел в ответ. Балинт подтянул стул и сел рядом с крестным. Справа от него сидел, отхлебывая из стакана, худой человек с морщинистым лицом и торчком стоявшими волосами; на левой руке у него не хватало двух пальцев.

Балинт не решился громко чокнуться с Нейзелем и молчком, но с удовольствием отпил из своего стакана. Когда же заметил, что крестный улыбается ему уголком глаза, вскинул вдруг локоть и разом опрокинул в себя все двести граммов. – Ну-ну! – сказал Нейзель. – Балинт потянулся к его уху. – Дядя Лайош, знаете, я ведь пятьдесят семь пенгё заработал на прошлой неделе, – зашептал он. – Купил себе костюм за двадцать четыре пенгё, рубашку за три сорок, за один пенгё подштанники, маме расписной халат за три с половиной, сестрам четыре пирожных за сорок восемь филлеров, маме двадцать пенгё дал и еще мне осталось четыре шестьдесят два до субботы. Хорошо?

Нейзель положил руку на плечо взволнованного мальчика. – Хорошо.

– Тогда можно мне еще один стакан?

– Нет, – сказал Нейзель. – Нельзя.

– Почему? – Балинт был огорчен.

Нейзель поднял большой палец.

– Первое: тебе сейчас на работу заступать. Второе: учись обращаться с деньгами.

Мальчик упрямо вскинул голову. – Не понимаю.

– Ты до сих пор почему не пил? – спросил Нейзель и костистой твердой рукой так сжал плечо Балинта, что тот невольно охнул. – А потому ты не пил, что денег у тебя не было. Теперь будет потруднее, сынок, теперь тебе надобно научиться не пить тогда, когда они есть.

– А почему не пить-то? – сквозь зубы, упрямо спросил Балинт.

Светло-голубые глаза Нейзеля жестко смотрели на него в упор, так что Балинт не выдержал, заморгал. – Потому, что порядочному рабочему человеку никогда нельзя наедаться вволю. – Старик опять вскинул широкий, дочерна выжженный большой палец. – Или он сам пропадет рано или поздно, или класс свой предаст.

– Кого? – не понял Балинт.

– Тех, к кому сам принадлежит, – пояснил старик, – рабочих.

Мальчик непроизвольно обернулся: за соседним столиком, к которому он сидел спиной, кто-то помянул Киштарчайский вагоностроительный и при этом дважды стукнул кулаком по столу. Говоривший тоже сидел к Балинту спиной, так что Балинт увидел только его на редкость широкие плечи, короткую шею и торчащие в стороны уши. Он опять повернулся к своему столу, горбатый парикмахер подмигнул ему и качнул стаканом в его сторону. Балинт потряс головой: спасибо, мол, он больше не пьет.

– Нынче никаким посулам верить нельзя, – сказал кочегар, сидевший справа от Нейзеля. – Правительство еще перед пасхой обещало государственными работами обеспечить на шестьдесят три миллиона пенгё, и вот прошло два месяца, а они и ухом не ведут. Клялись, что заставят всех домовладельцев дома отремонтировать, но и это одни разговоры. Я-то не жалуюсь, у меня работа есть, но младший брат мой без работы гуляет, зять тоже, а вчера и сын расчет получил.

– Где?

– У «Хофгера и Шранца», – сказал Тари.

– И многих выставили?

– Двести восемьдесят человек.

На минуту за столом все умолкли. В наступившей тишине Балинт услышал: за его спиной по-прежнему речь шла о Киштарчайском заводе. – Так ты тоже в сборочном вкалывал? – спросил чей-то голос. – Ну да, с клепальщиками. – Как бишь мастера фамилия была?.. – Турчин, – сказал тот, что сидел спиной к спине Балинта, широкоплечий и короткошеий, который только что стучал кулаком по столу. – Вот, вот, Турчин! А когда ты работал там? – Три года назад, как раз весной расчет получил, – гудел за спиною голос. – А вскорости завод насовсем прикрыли.

– …неужто двести восемьдесят?.. Вот в эту субботу?

– В эту субботу, – кивнул кочегар Тари. – У «Хофгера» ведь уже с зимы только двадцать четыре часа в неделю работали, а иной раз по дню и по два завод стоял… так что люди оказались теперь на улице голенькие, и продержаться им не из чего.

– У меня там тоже землячок есть, – вставил горбун.

– Сын пришел вчера домой, разделся и на кровать лег, – продолжал кочегар. – Пока назад не позовут, сказал, не встану: хоть жрать, мол, поменьше буду да и обувь трепать зря тоже ни к чему.

Балинт прислушался к разговору за спиной. – А тебя Турчин с чего выкинул? – Фотокарточка моя ему не приглянулась, – проворчал широкоплечий детина за спиною Балинта. – Стоило мне как-то в понедельник не выйти на работу, да потом еще среди недели раз-другой не явиться, а он уж и взъелся: у него и замена мне готова! – Так-то он неплохой человек был, – отозвался кто-то еще. – Если его не разозлить, то вполне можно было договориться. – На мне он отыгрался, – бормотнул короткошеий. – Но я отплатил ему! – Как же это? – А это уж мое дело! – Ну-ну, скажи, послушаем. – Эх, мать его так, меня он, пока жив, не забудет! – Балинт оглянулся, опять увидел неправдоподобно широкие плечи, короткую шею, упрямо торчащие в стороны красные уши.