Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"
Автор книги: Таня Танич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 63 (всего у книги 64 страниц)
Уже несколько дней между нами нет скандалов, только чувствуется легкий намёк на какую-то тайну, и мы, пытаясь поймать её, все говорим и говорим – много, как в самом начале, когда только планировали свою взрослую жизнь. И хотя я знаю, что скрывается за этой недосказанностью, все равно, продолжаю хранить её и молчать о том, что случится скоро. Мне хочется насладиться ощущением покоя и безмятежности, последней остановкой перед решительными изменениями, которые произойдут с каждым из нас. Как солнце, садясь за горизонт, с последними лучами отдаёт земле всю теплоту, в которой хочется раствориться, так и я растворяюсь в происходящем, растворяюсь в Марке, в уверенности, исходящей от него, в теплоте, которая сквозит в каждом слове и жесте.
Мы снова сидим в белой комнате, которую он создал для меня как убежище, и которую я в попытках спрятаться от себя, наполнила множеством ненужных вещей. Теперь она снова пуста, как и следовало быть, и медовый закат льётся сквозь открытые настежь высокие окна. Сегодня Марк впервые за долгое время смог вернуться пораньше и мы, поддавшись давно забытой беспечности, отдыхаем и пьём вино, такое же золотое и терпкое, как и сегодняшний вечер. Вечер, в который я должна сказать ему то, что он поймёт много дней, а, может, и лет спустя.
А пока я просто слушаю Марка, прикрыв глаза и положив голову ему на колени, даже не огорчаясь из-за того, что некоторым его словам не суждено сбыться, а некоторым – суждено, но совсем не так, как он понимает их сейчас.
– Знаешь, Алёша, я не могу этого объяснить… Что-то на уровне предчувствия. И хоть я не особо верю предчувствиям, но теперь мне кажется… Нет, я уверен – скоро произойдёт что-то важное. И у нас получится изменить все. Все то, о чем мы думали этой весной и не смогли сделать, обязательно получится этим летом. Главное только подождать. Осталась всего каких-то пара недель, и мы… – он делает глубокий вдох, а я открываю глаза, чтобы видеть его лицо. – Мы уедем, как я и обещал – хочешь? Подальше от этого города, который ты так и не приняла. Купим себе новый дом и останемся жить где-нибудь в другом месте, которое тебе понравится. Я не буду против. Я сдам все дела и оставлю службу. Не так уж она мне и нужна, эта карьера. Пришло время остановиться, хоть я и не зашёл так далеко, как хотел. Но я чувствую, что это только отдаляет меня от тебя. И любая победа, даже месть отцу не будет мне в радость, если за неё придётся платить такую цену.
Я продолжаю внимательно смотреть на него, зная, каких усилий стоит Марку это решение, этот новый рецепт счастья, и понимаю, что он все равно не сработает. Отказываясь от того, что для тебя важно, невозможно прийти к счастью, какими бы заманчивым и лёгким ни выглядело будущее без особых проблем. Невозможно быть счастливым, разбив себя на осколки и бездумно растоптав те, которые считаешь незначительными. Невозможно построить счастье на отказе от своего пути, следуя по которому, чувствуешь себя живым, настоящим, значимым. Без этого пути от тебя останется одна тень, заблудившаяся, слабая, блуждающая среди чужих дорог в попытке вновь встать на свою и не находящая её. Потому что каждому даётся только одна, именно ему предназначенная дорога – и эта дорога и есть его жизнь.
– Ты согласна, Алёша? – спрашивает Марк в ответ на мой внимательный взгляд. Его рука крепко сжимает мою, и в глазах на мгновение появляется страх, будто бы он что-то предчувствует, понимает, что мое молчание не является согласием. И, чтобы отвлечь его от этих мыслей, я говорю:
– А помнишь, как мы только придумывали наш будущий дом? Как думаешь, где он? И существует ли вообще?
Марк на секунду огорошено смотрит на меня, сбитый с толку резким переходом на другую тему, но спустя мгновение на его губах появляется улыбка:
– Ты, как всегда, предпочитаешь настоящему прошлое? Конечно же, я помню, Алёша. И точно знаю, что это место существует. Если мы не нашли его сразу, это не значит, что мы не найдём его никогда. Надо просто искать. И не сдаваться, если сразу не получилось. Знаешь… – добавляет он после небольшой паузы, – я иногда скучаю по той лёгкости, с которой мы строили планы тогда, в детстве. Мы не были готовы к трудностям – и в этом была наша слабость. Но как же здорово было думать, что достаточно просто вырасти, найти хороший дом, поселиться в нем – и там обязательно будет счастье.
– Но ведь так и есть, Марк. Счастье есть, везде. Мне кажется, сам мир готовит нам каждое утро много-много счастья на тарелке, вместо завтрака. Чтобы мы загребали его большими ложками. А мы только бурчим себе под нос, морщимся, как капризные дети и отворачиваемся. А потом виним всех, кроме себя, – ощущение ностальгии по ушедшей лёгкости детства захватывает и меня – и на мгновение я вижу Марка таким, как много лет назад, когда мы с беспечной смелостью говорили о будущем, счастливые в своём незнании того, что невозможно предсказать.
– Ты почти не изменился с тех пор, – говорю я, и он опять не сразу ориентируется на повороте, который делает моя мысль. – Ты всегда был собой вопреки тем обстоятельствам, которые жизнь пыталась тебе навязать. И знаешь что? Это так здорово. Тебе не надо меняться, потому что ты… Ты идеальный. И всегда таким был. А то, что я могла быть с тобой все это время – разве это не счастье? Что бы я ни вспомнила из прошлого – в этих воспоминаниях всегда есть ты, и даже если мне очень плохо, я не могу не улыбаться в этот момент. Марк, ты понимаешь, как много счастья у нас было? Его хватит ещё на сотни тысяч дней воспоминаний – постоянного, вечного счастья, такого, как было задумано при нашем рождении. Ты же веришь, что мы все родились, чтобы быть счастливыми?
– Иногда мне трудно с этим согласиться, – осторожно возражает он, стараясь не расстраивать меня, и я снова вижу беспокойство на его лице, несмотря на то, что убеждаю его в том, что все наши беды и разочарования остались позади. Я и сама сейчас в это искренне верю. – В жизни бывает и хорошее, и плохое, Алёша. Главное не сбегать от трудностей, не прятаться в прошлом, как это делаешь ты. Никто не заберёт у тебя твои воспоминания, но надо отдавать себе отчёт, что жить в них невозможно, это давно ушедший день. С прошлым ничего нельзя сделать – оно отыграло свою роль. Оно такое, как есть, и оно неизменно. А вот будущее меняется, если приложить усилия для этого. Я хочу думать о том, что нас ждёт завтра, а не о том, что было вчера. Хочу жить реальной жизнью, чтобы в ней было счастье, для тебя и меня – не призрачное. Настоящее.
– А вот и нет, Марк. А вот и нет, – я люблю его упрямство и категоричную уверенность, но не могу согласиться с тем, что наш жизненный путь так прост и линеен. – Жизнь – отнюдь не прямая дорога. Это запутанный серпантин, двигаясь по которому вперёд ты незаметно меняешь направление и вновь возвращаешься назад. И так раз за разом, взбираясь все выше и выше. Вчерашний день не умирает, он просто остаётся позади, а потом возвращается, переродившись, и неожиданно встречает нас за новым поворотом. Прошлое всегда рядом – я даже сейчас могу видеть и слышать его. Могу видеть тебя – такого, как ты есть, и одновременно таким, каким был до нашего расставания после школы. Могу слышать, как стрекочут сверчки возле нашего приюта, которого давно нет, как поют птицы, живущие на деревьях, которые давно срубили. Они поют так звонко, прямо из прошлого – их песни удивительные и странные, но они лучше и красивее любой музыки из сегодня. И когда я слышу их, то понимаю, что мире нет и не может быть ничего уродливого, или жестокого, или враждебного – всего того, от чего ты пытался меня защитить. Нет необходимости больше воевать и сражаться. Можно просто отпустить страх и быть счастливым. Все то настоящее, что есть у нас, никуда не исчезнет. Оно уже существует там, где есть «всегда», а значит, мы никогда не потерям его и никогда не потеряем друг друга. И если тебе чего-то будет не хватать, ты можешь просто вспомнить об этом – и оно вернётся, по-настоящему. Поверь в это, Марк. Просто поверь.
Приподнимаясь на локтях, я медленно провожу пальцами по его волосам, прикасаюсь к его щеке и целую его, чтобы отогнать неверие и беспокойство, которые вызывают в нем мои слова. На этот вечер и эту ночь я хочу украсть Марка у настоящего, чтобы доказать – то, что мы помним и чувствуем внутри, важнее того, что происходит снаружи. Я хочу, чтобы эти часы и минуты навсегда врезались в его память, выжглись в сердце и оказались сильнее будущего, которое придёт на смену сегодняшнему вечеру и сегодняшней ночи. Когда все изменится, и время для нас будет идти уже по-разному.
Марк, опьяненный закатной негой, поддаётся мне, отпуская реальность, забывая обо всех противоречиях, о разговорах и планах, о необходимости новых решений и перемен, которые, по его мнению, способны спасти нас от краха. Сейчас он ещё не знает, не подозревает ни о чем, а я не хочу тратить наше время на объяснение того, что он и так поймёт очень скоро.
Мы не нуждаемся больше в спасении. Мы уже спасены и уже счастливы. Навсегда.
Глава 5. Новые старые встречи
Когда на следующий день я открываю глаза, Марка нет рядом. О нем напоминает лишь смятая подушка и записка, оставленная на ней: «Не стал будить тебя. Ты улыбалась, когда спала, и это было так здорово. Хорошего дня, Алёша! Проведи его тоже с улыбкой».
Не в силах сдержаться, я прикладываю записку к губам, как когда-то камень, брошенный мне вслед, долгое время заряжавший отголосками энергии и прикосновений того, кто был и останется для меня важнее жизни. Я рада, что проснулась около полудня, не раньше – до сих пор во мне нет уверенности, что я смогла бы отпустить Марка, не поддаться слабости, не отложить то, к чему я готова и что должно случиться сегодня.
Сегодня мой день. Мой последний день в этой квартире, за этим столом, на этой кухне, где я медленно пью чай, глядя в окно. Теперь, когда последний соблазн преодолен, и я не могу видеть Марка, не могу остановить его и остановиться самой, я чувствую спокойствие и легкость. Я заранее знаю, что делать, кто-то невидимый будто подсказывает мне, и я без колебаний слушаюсь.
Мне нравится тишина, установившаяся у меня внутри. Все бури утихли, все конфликты решены. Я больше не боюсь героев не написанных мной историй и отпускаю их с лёгким сердцем, зная, что вскоре их напишет кто-то другой. Они найдут новую жизнь, а, значит, я могу быть свободна.
Я сделала все, что должна. И я ухожу – не оглядываясь, не пытаясь запомнить то, каким я оставляю наш с Марком дом. Все, что я чувствую, закрывая на ключ замки на двери – это лишь радость от того, что больше не буду подвергать Марка риску и опасности. Все плохое и неустроенное остаётся позади. А все самое лучшее между нами уже существует там, где живут воспоминания, которые не стареют и не меркнут со временем, куда мы непременно возвращаемся, преступив границы этого мира.
Выходя из подъезда, я чувствую, как озорной ветер бьет мне в лицо, и поплотнее запахиваю лёгкую куртку – сегодняшний день хоть и солнечный, но прохладный для мая. Несмотря на это, волосы все равно выбиваются из-под капюшона, а ветер играет с ними, путая и забавляясь, словно хулиган-первоклассник, дёргающий за косички соседку по парте. И хотя Марк никогда не дёргал меня за косички, мне нравится эта шалость, и я подставляю лицо ветру, моему верному другу, который был рядом весь этот последний, самый трудный для меня год. Мне нравится слушать его голос, зовущий и подстрекающий, как обычно: «Пойдём! Давай быстрее, пойдём, пойдем со мной!», которому больше нет смысла сопротивляться – и я послушно иду следом, не отгораживаясь от мира привычной музыкой в наушниках.
Ветер продолжает торопить и мне приходится почти бежать. Запыхавшись, я подхожу к остановке и, чтобы немного передохнуть, вскакиваю на подножку уходящего троллейбуса, махнув ветру рукой. Он продолжает веселиться – сидя у окна, я вижу, как он играет, залихватски дергая за длинные промасленные веревки, привязанные к «рогам» троллейбуса, глухо постукивая ими в оконное стекло. Ветер не отпускает меня, потому что знает – теперь я принадлежу ему и никому больше. Я сбежала с ним, как он того и хотел.
Когда через десяток остановок я выхожу на конечной, он радостно встречает меня, обнимая, ероша волосы и подталкивая в спину, словно говоря – вот же, мы почти пришли. Наша цель близко, очень близко. Только открой глаза, и ты все увидишь, все поймёшь. Оглянись – и ты узнаешь это место.
И я действительно узнаю его. Не сразу, но постепенно проявляясь, сквозь большое здание торгового центра с прогулочной зоной и паркингом проступают черты моего первого дома – старого и ветхого приюта, устроенного в бывшем санатории для детей, больных туберкулёзом. Вот я снова вижу, как на втором этаже в спальнях для девочек горит свет, а на первом, в столовой, суетятся и спешат приготовить ужин наши запыхавшиеся поварихи, гремя кастрюлями и крышками. Я слышу тихое поскрипывание старых пластинок под иглой приёмника и звуки песен, которыми нас провожали в новую жизнь во время торжественного ужина в последний день предшкольного лета. С радостным недоверием я прислушиваюсь к забытым мелодиям и ожившим картинам жизни, которой давно нет, и смело иду им навстречу.
«Сюда, со мной!» – шепчет ветер, проводя по асфальтированным переходам в окружении газонов с коротко постриженной вечно зеленой травой – но мои ноги ступают по щебню, которым были посыпаны дорожки нашего приюта. «А вот, посмотри! Помнишь?» – спрашивает ветер, и я киваю в ответ. Когда-то именно здесь стоял невысокий заборчик, который я перепрыгивала раз за разом, убегая из приюта навстречу приключениям, навстречу новым чудесам, которыми манила меня жизнь. И сейчас я делаю то же самое – перепрыгиваю через невысокий плотно сбитый деревянный забор, ограждающий торговый центр от возвышающейся над ним недостроенной высотки.
Меня некому остановить – строительство заморожено, я вижу это по покосившимся доскам с генеральным планом, по разбросанным в беспорядке инструментам, по рассеянно хлопающим на ветру обрывкам пленки, затягивающей зияющие темнотой окна, в которые ещё долго не вставят стекла. Я смотрю сквозь этот неприкаянный дом, так и не дождавшийся своих жильцов, и вижу по-прежнему бескрайнее поле, простиравшееся за нашим приютом до самой реки, у которой рос раскидистый дуб, где когда-то мы с Марком закопали секретик – фантик под стеклом, навсегда связавший нас ощущением общей тайны.
Мне очень хочется увидеть этот дуб, посмотреть, как в его листьях играет солнце, как яркие лучи золотистыми бликами скользят по воде, омывающей его корни, а бойкие птицы, свившие гнезда в его кроне, по-прежнему поют беззаботно и радостно. Они поют о той красоте, которую видят, и я, увлечённая их песнями, поднимаюсь по лестнице, переступая через обломки кирпичей и разбросанные повсюду доски на самый верхний из достроенных этажей.
Здесь, когда между нами и ветром не осталось никаких преград, а небо и яркое солнце так близко, я снимаю капюшон и делаю глубокий вдох, на мгновение закрываю глаза. Ветер обдаёт меня пьянящей свежестью, а солнце купает в море яркого света и я, движимая желанием слиться с ними, подхожу ближе к краю площадки, за которой простирается живущий бурной жизнью город. Я чувствую себя той самой птицей, которая взмывает в небо и поёт из прошлого о красоте жизни. Она принадлежит прошлому, в котором осталось все, что ей дорого, все, что приносило ей счастье, но расслышать отголоски её песни можно будет еще долгое время, стоит лишь прислушаться получше.
Опьянение свободой – вот что я сейчас чувствую. Мне больше ничего не нужно из той жизни, которую я оставила, закрыв за собой двери и без колебаний защелкнув все замки. Я достаю ключи из кармана и спустя миг слышу, как, негромко звякнув, они падают на бетонные плиты. Из другого кармана я достаю телефон и отключаю его, после чего бросаю к ключам, не заботясь более об этом средстве связи. Когда у тебя есть весь мир и целое небо, общение с помощью телефонов становится ненужным.
Самой последней из кармана я достаю записку Марка, которую он оставил мне сегодня утром, и пробегаю глазами строчки, чувствуя, как внутри начинает странно сжиматься что-то болезненное, жгучее, нарушающее мое умиротворение. Ветер, словно чувствуя тень сомнений, усиливается, внезапным порывом отбрасывая назад мои волосы и пытаясь вырвать из рук записку, но я держу её крепко. Я должна сделать это сама. Сама отпустить Марка. Как бы это ни было трудно – я обязана сделать это. Ради него. Ради его жизни. Ради его счастья. Ведь все мы созданы для того, чтобы быть счастливыми – с этой мыслью я разжимаю пальцы, и записка выскальзывает из моих рук. Её тут же подхватывает ветер, кружа и забавляясь, унося от меня подальше – и на мгновение в мире наступает тишина.
Умолкают все звуки и шорохи, утихает биение моего сердца и даже верный друг ветер резко унимается – и остаюсь только я, в полнейшем безмолвии, в полнейшем спокойствии. Я готовлюсь к чему-то важному, сама не до конца понимая, чего жду. Но волнение, охватившее меня, не может быть ложным. Сейчас что-то случится – манящее и удивительное и, в то же время, странно знакомое, то, в ожидании чего, затаив дыхание, я стою, замерев у самой границы безбрежного неба.
Когда сзади раздаются шаги – сначала едва различимые, а потом все более слышимые, я почти не удивляюсь и уж точно не боюсь. Я знаю, никто из тех, кого бы мне не хотелось сейчас видеть, не сможет найти меня – мой друг ветер надёжно укрыл все следы, ведущие к нашему убежищу. Шаги слышатся все чётче, а радостное волнение все усиливается – я понимаю, что давно ждала того, кто приближается, и он точно так же ждал меня. До нашей встречи остаются считанные секунды и, глядя на ярко освещённый горизонт, я вижу, как солнечный свет приобретает ослепительно яркий золотой оттенок, и в эту самую секунду понимаю, кто пришёл ко мне.
И когда к моему плечу легко прикасается рука и раздаётся голос, который я не слышала так давно, я совсем не удивлена. Я не могу сдержать слез радости и лёгкого неверия в происходящее, но я не удивлена. Ведь все произошло точно так, как он когда-то говорил.
– Нет, ну что я говорил, Лекс! – тут же подтверждает он мои мысли. – Какая же ты все-таки нетерпеливая! Я же сказал тогда – не спеши! Не торопись ко мне, не подгоняй события! И что? Ты послушалась меня? Нет, ты скажи, ты послушалась меня?
– А вот и ты, – пропуская все его вопросы, говорю я слегка охрипшим от волнения голосом и оборачиваюсь. – Наконец-то! – добавляю я, порывисто обнимая его.
Я больше не боюсь, что мне не удастся прикоснуться к нему, что мои руки пройдут сквозь пустой воздух и я вдруг пойму, что это всего лишь морок, наваждение. Привычные границы давно размылись, так же, как понятия о возможности и невозможном. И сейчас для нас возможно все – я вижу это, чувствуя, как его руки тоже обнимают меня и кружат, приподнимая над землёй.
– И вот как после этого мне на тебя ругаться? – весело спрашивает Ярослав, отпуская меня и небрежно встряхивая чёлкой. – И, вообще, не прогонять же тебя… Или все-таки стоит, а, Лекс? Я могу, ты знаешь! Сейчас-сейчас, подожди, только войду в нужное состояние… И как топну ногой, как рявкну на тебя!
– И ничего ты таким образом не добьёшься! – еле сдерживая смех, добавляю я, глядя, с какой притворной яростью он сверкает глазами и занимает угрожающую позу. С момента нашей последней встречи Яр совсем не изменился, и выглядит точно так же, как в день, когда было сделано наше последнее фото, которое я подарила Вадиму – и это вызывает новый укол сладко-горькой ностальгии.
– Ты ведь уже все решила, верно? – внезапно становясь серьёзным, спрашивает Ярослав и садится на край пыльной бетонной плиты, беспечно свесив ноги вниз. – Что бы я ни говорил тебе, Лекс, ты уже все решила и все равно сделаешь по-своему. Ты всегда так делала. И когда я пытался спрятаться от тебя и сбежал из универа, и когда раскрыл тебе все карты, призывая жить будущим, а не прошлым. Все как обычно. Ты выслушаешь меня – и сделаешь наоборот.
– Я совсем не… Хотя… Да, ты прав… Все так и было, мне даже сказать нечего в своё оправдание, – негромко отвечаю я, присаживаясь рядом и глядя на то, как он хмурится, озадаченно сдвинув брови. Лишь когда краешек его губ предательски вздрагивает, я понимаю, что Яр, как обычно, дразнит меня. – Ты же не сердишься и не осуждаешь меня на самом-то деле! – моему шутливому возмущению нет предела, и я хулигански толкаю его в плечо, ни капли не заботясь о том, что мы оба сидим на краю высотки, и под нами и над нами только небо. Это небо уже и есть наш дом, а человеческие страхи и опасения постепенно стираются, уходя в прошлое.
– Да ну, как я могу тебя осуждать, тоже мне, нашла порицающего святошу! – громко смеётся он, откидывая голову, и яркие солнечные блики играют в его волосах. – Я сейчас банальщину скажу, Лекс, но, когда речь идёт о главном, трудно быть оригинальным, ты знаешь. Это твоя жизнь и твои выборы. Может, я и хотел бы, чтобы для тебя все сложилось по-другому, но ты сделала то, что сделала. Значит, именно такие уроки тебе были нужны. Значит, именно таким был твой путь – со всеми падениями и дурацкими ошибками. Нам иногда очень нужны дурацкие ошибки, Лекс. Именно на них мы учимся и против воли учим других, становясь уже для них камешками, о которые они спотыкаются и набивают свои шишки, помогающие прояснить голову. На этом строится весь круг жизни. Да и, в конце концов, это и есть опыт, сын ошибок трудных! – он важно воздевает палец вверх и, смеясь, бросает в меня озорной многозначительной взгляд.
– Но я… Я совсем все неправильно сделала, Яр, – на секунду тень сомнений омрачает радость нашей встречи и мне начинает казаться, что он просто не все знает, иначе никогда бы не одобрил мое добровольное затворничество и отказ от борьбы. – Я же сошла со своей дороги, полностью, совсем. Отказалась от всего, что было важным для меня, от всех убеждений и ценностей – и этим испортила жизнь не только себе. Зачем, вообще, нужен такой опыт… Кому он может быть полезен, чему может научить?
– Что-то я не вижу, чтобы ты отказалась прямо от всех своих убеждений – вот же, споришь со мной, совсем как раньше, – насмешливо фыркает Ярослав и тут же тепло улыбается, чтобы я не воспринимала его слова всерьёз. – Думаешь, ты одна такая, самая страшная преступница во вселенной? Не смеши меня, Лекс! Да каждый второй…что там…первый хоть раз да совершал подобное преступление против себя. Кто в мелочах, кто масштабом покрупнее. И что? Да может, это качество человеческой натуры такое – взять и подставить под удар самое дорогое, закрыть себе рот, завязать глаза, наступить на горло собственной песне – и вот так пожить немного… овощем, – он вновь смеётся от комичности сравнения, но при этом я вижу серьёзность в его взгляде, и понимаю, что Яр, как всегда, предпочитает говорить о самом важном нарочито беззаботным тоном. – Может, это такое необходимое искушение, которое должен пройти каждый, чтобы потом уже никогда не сомневаться в том, что для него главное. Так что не стоит винить себя за это, Лекс. Все мы ошибаемся, да и вообще… В мире столько всего интересного, но люди все равно ухитряются тратит свою жизнь на пустопорожнее самобичевание! Вот, сама посмотри, а то я все говорю и говорю! – в запале Ярослав резко вскакивает на ноги и тянет меня за собой. Следом за ним я пересекаю широкую площадку этажа и останавливаюсь у противоположного её края. Отсюда открывается вид на город, раскинувшийся внизу – десятки и сотни домов, утопающих в весенний зелени, за крыши которых цепляются пушистые облака.
– Посмотри только, Лекс. Посмотри на все эти окна. За каждым из них – своя маленькая жизнь, – взволнованно говорит Ярослав, и я вижу, каким долгим и пристальным взглядом он смотрит, как на стёклах мириадами отражений рассыпаются солнечные лучи. – Знаешь, я по-прежнему люблю наблюдать за людьми, когда они думают, что их никто не видит – никак не могу побороть в себе эту маленькую слабость, – в его голосе проступает едва уловимая грусть и я понимаю, что он все ещё вспоминает свою человеческую жизнь. И, может быть, совсем немного скучает по ней, как по одному из прекрасных моментов вечности, который уже не вернёшь.
– И что ты думаешь, я видел чаще всего, пока гулял тут по крышам без тебя? Много радостных и весёлых людей, проживающих каждый день как последний? Ведь у большинства из них есть все, что нужно для счастья! Но как бы не так, Лекс. Как бы не так.
– Когда-то ты сказал мне, что за каждым из этих окон скрывается только фарс и враньё, а на самом деле наш мир – залакированная подделка под счастье. Но я не поверила тебе. Я и сейчас не верю. Мало того, ты тоже не веришь, Яр, я же помню, как ты не раз мне об этом говорил.
– Все-то ты помнишь, Лекс, никаких с тобой интриг и загадок! – вновь дразнит меня он, не открывая взгляда от жилых кварталов. – Но и сейчас я снова мог бы повторить эти слова абсолютно искренне, только смысл в них вложил бы другой. Мир – всего лишь подделка под счастье для того, кто его больше не ищет. Не для тех, кто ошибся, предал или потерял себя, а для тех, кто успокоился, смирился с этим, Лекс. Решил, что тянуть лямку, вздыхать, о том, что бывали дни весёлые, да быстро прошли, вокруг одни проблемы, серость и скукотища – это норма. А что? Все так живут, лучше синица в руке, чем журавль в небе, и, вообще, жизнь – это тебе не хихоньки-хаханьки, а тяжёлый, понимаешь, труд! – Ярослав вновь важно воздевает палец к небу и становится похожим на поучающего ментора, от чего я не выдерживаю и тихо посмеиваюсь, прикрыв ладонью рот.
– Но есть же и другие, Лекс, – беспечно встряхивая волосами, Яр поднимает голову кверху и жмурится в лучах заходящего солнца. – Те, кого не устраивают подделки. И они всегда хотят настоящего. Они тоже ошибаются и больно падают, многое теряют и уходят от себя так далеко, что, кажется, уже и не вернуться. Но что-то глубоко внутри продолжает их мучить – и они не прячутся от этого чувства, не забивают его поддельной радостью, не принимают за чистую монету убеждение «Все так живут» – и в какой-то миг осознают, что еще не поздно вернуться назад, к той развилке, где что-то пошло не так. И всеми силами, не обращая внимания на трудности или насмешки, пытаются вернуть то, что для них важно. Бросают опостылевшую работу, насиженное место, перечёркивают все старое, каким бы благополучным оно ни казалось. Да, жизнь бьет их и на этом пути, словно проверяя, насколько сильно их желание вновь найти себя. Но больше, чем трудности, их пугает серость и пустота, в которой они оказались, погнавшись за простыми решениями. И они находят, то, за чем шли. Рано или поздно, обязательно находят – даже больше, чем ожидали. А вторые так и живут себе, убегая от проблем, превращаясь в тень себя самих, даже не представляя, кем могли бы стать, какой жизнью могли бы жить, если бы не тряслись, как зайцы от одной только мысли о переменах. А самое смешное и грустное в этом всем – это то, что решиться на перемены гораздо легче, чем кажется. Что-то по-настоящему важное, способное подтолкнуть к первому шагу, всегда находится очень близко – вот же, смотри, смотри сама!
Яр снова хватает меня за руку, разворачивая немного вправо, и показывает на одну из многоэтажек:
– Вот там живет одна талантливая актриса, которая уже и забыла, что когда-то хотела играть на сцене. А в ее почтовом ящике лежит приглашение на пробное занятие по актёрскому мастерству. Не первое, не второе и не третье уже лежит – но она выбрасывает всю эту «рекламу» даже не читая, потому что считает все это глупостью. Она смеётся над тем, какой наивной была в детстве, мечтая о сцене, и рассказывает детям, что нашла своё счастье в них. А они уже давно мечтают разбежаться, каждый в свою жизнь, но только она не даёт им этого сделать, постоянно отыгрывая то болезнь, то истерику, то такое скорбное согласие, что ни у одного из них не хватает сил преступить родительский порог. Талантливая актриса, я же говорю, превратившая свой дом в театр, звонок на антракт в котором не прозвенит никогда. Или ещё, Лекс, смотри! Тут у нас преинтереснейший дядька, гениальный изобретатель – говорю тебе, гениальный! – Ярослав увлечённо тянет меня влево, к другому краю крыши и показывает рукой уже в другом направлении, и постепенно мне начинает казаться, что тоже вижу их – тех людей, о которых он говорит.
Я растерянно хлопаю глазами, чтобы прогнать наваждение, но оно не проходит, и я замираю от восторга. Я действительно могу заглянуть в каждое окно, приблизить происходящее за ним, и прочитать в глазах у живущих там их истинные желания и в то же время почувствовать острый укол боли и разочарования от того, как редко они совпадают с реальностью.
– Смотри, смотри, вот он – ну ни за что не скажешь, что это великий ум эпохи, да, Лекс? Да он и сам в это никогда не поверит уже. Слишком привык! И поверил, что он бестолковый, никчемный, ни толку от него, ни денег, бестолочь и лентяй, только бы ему с мужиками в гараже пьянствовать. А у него там, между прочим, пара изобретений завалялась, на которые сын соседа предлагал ему оформить патент, да только тот отказался. Струсил. Да и жена сказала, что сосед этот пьяница, а сын у него бандит, денег наворовался, и его обворует, гараж отожмёт, а следом квартиру, по миру всю семью пустит. Вот он и пьет по вечерам себе, без лишних волнений и проблем, картошку в мундирах чистит на чертежах изобретений, до которых кто-то другой спустя не один десяток, а то и сотню лет, додумается. А вот ещё, ещё, Лекс! О, у меня их много, вот таких талантов… Они же как отсыревший порох, понимаешь? Могли быть такие искры – а вместо этого… сама видишь. И это только поблизости! А сколько их по всему миру, ты хоть можешь представить? Сколько фейерверка не взорвалось, какой праздник мог бы получиться, если бы хоть у половины из них хватило смелости!
– Погоди, погоди, Яр… А это кто? – увлёкшись новой игрой, я сама не замечаю, как начинаю выискивать в окнах новые лица и новые судьбы, и понимаю, что это – как раз то самое занятие, за которым можно было бы провести вечность.
– Где? Ах, вон там… А это, понимаешь ли, композитор. Нет, ты только вслушайся в это слово, оно даже звучит неприлично – композит-тор! Нормальные люди в композиторы не идут, у них один разврат и пьянство на уме, денег нет, а ещё все композиторы спят друг с другом. Ну иногда ещё с танцорами, которые ещё большие извращенцы и ненастоящие мужики – их бы на стройку, там быстро из них всю дурь повыбили бы! Именно это ему твердят в семье последние лет десять – и вуаля! Что мы видим? Композитор поступает на банкира! Ты только посмотри, как ему это нравится, с каким восторгом он зубрит учебник экономики! Истинная трагедия, Лекс, достойная пера великого драматурга, живущего, кстати, в соседнем квартале и торгующего запчастями на авторынке. Ну, не жизнь, а сказка, просто закачаешься!
