Текст книги "Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)"

Автор книги: Таня Танич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 64 страниц)

Чтобы побыстрее прийти в себя, я решила отвлечься на рутинную работу – убрать следы нашего некогда приличного кофепития. Собирая наощупь по всей комнате осколки разбитых чашек и протирая губкой ковер, я ни на секунду не сомневалась, что мир сошел с ума. Я проехала через полстраны автостопом, а Марк пытался меня задушить. Слишком много потрясений для одного дня.

Закончив уборку, и чувствуя, что зубы все еще выбивают дробь, я тихо, едва придерживаясь дрожащей рукой за стену, поднялась к себе. Все, чего мне сейчас хотелось – это побыстрее уснуть, уткнувшись носом в подушку. Ни о чем не жалея, ни о ком не страдая. Все, хватит. У всякого сердца есть лимит надрыва. Мое – свой исчерпало.

Уже взявшись за ручку собственной двери, я не выдержала и посмотрела на дверь комнаты Марка, находящуюся аккурат напротив моей. Тусклое пламя свечи пробивалось сквозь нижнюю кромку – он не спал. Я подошла поближе. С той стороны слышались странные звуки, как будто Марк монотонно мерит шагами комнату, по ходу натыкаясь на предметы.

Такое поведение, да еще с учетом случившегося, настолько не вязалось с его привычными действиями, что я, мгновенно забыв о страхе и движимая лишь беспокойством о нем, едва слышно приоткрыла дверь и вошла в комнату.

Марк стоял у окна и тихо, размеренно, с угрожающим упорством постукивал кулаком о стену. Казалось, он не вкладывает в удары особой силы, если бы не трещины, предательски пробежавшие по ее поверхности разветвленной паутинкой.

Я негромко позвала его. Он оглянулся. В его лице я увидела столько боли, столько растерянности и отчаяния, что все эти чувства тут же рикошетом ударили по мне, заставляя задохнуться от осознания, насколько ему сейчас плохо. Я не имела права оставлять его одного, подвергая пытке одиночеством в эту странную ночь. Сейчас я, как никогда, была нужна моему другу, моему невольному противнику, моему любимому.

Он впился взглядом в мое лицо и, не найдя в нем и тени ужаса или отвращения, бросился ко мне и снова сжал в объятиях, сбивчиво зашептав:

– Прости. Прости. Прости меня!

– Ничего, ничего страшного. Ты не хотел, я знаю. Ты просто… просто сорвался. Я все понимаю.

– Ты ничего не понимаешь! – внезапно отталкивая меня так резко, что я едва не упала, зло закричал он. – Я пытался сказать тебе, так чтобы не испугать, но ты не слушала! Не слышала! Не желала слышать! Ты убиваешь меня, когда ты не со мной – ты понимаешь это?! – Марк даже задохнулся на секунду, в ярости сжимая кулаки, а я едва сдержала всхлип, заметив кровь на костяшках пальцев той руки, которой он бил по стене. – Я никому, никогда не был нужен в этой чертовой жизни! Мои родители считали меня уродом, а все остальные и подавно! И вот у меня есть ты! Ты любишь меня одна, за целый мир! Да ты и есть – целый мир для меня! И что теперь? Ты хочешь забрать этот мир, променять его на горстку напыщенных идиотов?! Мой мир! Зачем? – сделав шаг навстречу, он схватил мой подбородок и рывком поднял его вверх, чтобы я смотрела ему прямо в лицо. – Зачем ты хочешь все разрушить? Неужели тебе мало моей любви? Моего восхищения? Моей… жизни?

Словно разряд тока ударил меня в самое сердце: в глазах Марка стояли слезы. Это был момент истины, момент полнейшего обнажения души, момент, когда понимаешь – время пришло.

Он по-прежнему был так близко, горячее дыхание касалось щек, и это непритворное волнение передалось мне. Ни на секунду не отводя глаз, я медленно подняла руки и коснулась ладонями его лица, чувствуя под пальцами его пылающую кожу. Это прикосновение получилось таким сладким, таким упоительным, будто изнутри по моим венам заструилась теплая карамель. Упрямо сжатые губы притягивали, и мне захотелось разомкнуть эти уста, попробовать их, как волнующий напиток, легко пригубив, и, постепенно проникая в самую суть, выпить весь, с жадностью, до последней капли.

И я поцеловала его. Первая. Сама.

Это было пронзительно. Карамель внутри меня вскипела, превращаясь в обжигающую лаву, и все, о чем я могла сейчас думать – это свежие, как лепестки роз и нежные губы Марка, его руки, сначала неуверенно, а потом все крепче прижимающие меня к себе, и мои, обвивающие его шею. Не в силах больше противостоять сумасшедшему притяжению, мы рванулись друг к другу в жадном порыве, сплетаясь так тесно, что любая попытка хоть немного отдалиться причиняла физическую боль.

Но я и не думала отдаляться. Я хотела дойти до конца, и ни одно стихийное бедствие на земле не могло бы помешать этому желанию. Мне нужно было прочувствовать Марка, его всего, каждый изгиб, каждую линию. Ведь это тело тоже было моим. Пришло время узнать его по-настоящему.

Неожиданно смелыми и уверенными движениями я сбросила одежду с него, и покрепче прижала к себе его руки, побуждая раздеть меня.

– Мы же не остановимся? – хрипло прошептал Марк, – Мы же не сможем остановиться… – выдохнул он, запуская пальцы в мои волосы и осыпая меня градом жадных поцелуев.

– Только попробуй! – сердитым шепотом ответила я, – Вот тогда уже я… уже я тебя задушу!

Он, на секунду отстранившись, будто пытаясь еще раз убедиться, что все происходящее – реально, вдруг рассмеялся и, больше не боясь обмануться, шутливо-резким движением повалил меня на кровать, где мы так часто болтали, утешали друг друга, поверяли один одному заветные тайны и секреты.

Теперь мы творили самое важное в мире таинство: проникали друг в друга каждой клеткой кожи, раскрываясь навстречу, постигая изнутри, упиваясь единством, которое дает настоящая близость – близость душ и тел.

– Ты мой, мой, мой, – шептала я, пытаясь еще крепче обнять Марка, хотя это было уже невозможно. Наконец-то мы стали одним. Одним целым. Одним единым.

Полная счастливого понимания нашего перерождения, я смотрела на него и пыталась запечатать в памяти его лицо навсегда. Марк был неистово и первобытно красив в этот момент: глаза сияли мистическим возбуждением, приоткрытые губы притягивали жаром поцелуев, темные пряди спутанных волос спадали на лоб и прилипли к вискам. Волны яростной, неудержимой страсти пробегали по его телу, сотрясая меня – и мы двигались, навстречу друг другу, навстречу жизни, задыхаясь, не в силах вынести так много счастья.

Внезапно биение наших сердец, бешеное и оглушительное, прервалось, замерло на самой высокой ноте. Мир вокруг так же застыл, остановился и вдруг рассыпался на осколки, когда Марк, до боли сжав мои плечи, не в силах сдержать громкий то ли стон, то ли всхлип, рухнул мне на грудь – а я разрыдалась. Прильнув друг к другу, сцепив намертво руки, смешивая наши слезы, мы омывали ними то, что родилось только что на осколках нашей фанатичной, но все же детской привязанности.

Это уже было нечто совершенно другое: мощная, как стихия и такая же слепая в своей разрушительной силе любовь. Древнее нашей Земли, древнее Солнца, древнее всех планет и созвездий. Любовь, заложенная в основу мироздания.

Неизвестно, сколько прошло времени после, может быть минута, а может час. Но когда, Марк поднял голову и осознанно посмотрел на меня, его глаза улыбались. Ни стыда, ни тени смущения не чувствовал ни он, ни я. То, что произошло, было так закономерно и естественно, что не вызвало в нас удивления или замешательства. Мы давно были готовы и, наконец, это случилось. Теперь жизнь стала по-настоящему полной, и мы с радостью принимали этот факт.

– Вот видишь, я – твоя. А ты – мой. Никуда мы друг от друга не денемся. Никогда! – проговорила я, чувствуя, как острое счастье пульсирует в каждом толчке сердца, в каждом нерве.

– Никогда, – согласился Марк, сжимая мое запястье в знак полного согласия.

Как оказалось впоследствии, это согласие каждый из нас истолковал по-своему.

Я была глубоко убеждена, что он перестал бояться меня потерять. Ведь я отдала ему себя всю, без остатка, полностью, навсегда. Так что теперь даже небольшие расставания не имели значения, ведь как можно потерять то, что уже является частью тебя?

Ну а он решил, что теперь, когда мы так тесно связаны, у меня не будет ни сил, ни желания пытаться вырваться из его тесных объятий и самостоятельно добиваться намеченных целей. Ведь он был готов сделать это для меня. Вместо меня. Скажи я хоть слово – он бы сорвал все звезды неба и швырнул к моим ногам. Если бы я только захотела.

Но у меня были совсем другие желания и мечты.

А пока что мы уснули, счастливые в своем неведении, и наши сердца в унисон отбивали счет времени, которое нам осталось провести вместе. Ровно один год.

Глава 9. Счастье

Следующее утро было утром новой жизни. Меня разбудили яркие лучи солнца – непогода миновала, и только свежее дуновение ветра в открытое окно напоминало о вчерашних бурях. Мои руки и ноги так тесно переплелись с руками и ногами Марка, что потребовалось какое-то время, чтобы аккуратно высвободиться, не разбудив его. Марк все еще спал, и легкая улыбка играла на его губах.

Почувствовав, что ему некого больше крепко обнимать, он сделал рассеянное движение рукой, и я, давясь смехом, подсунула ему подушку. Он не понял моей уловки и с готовностью схватил ее, подминая под себя. Я, пытаясь не рассмеяться вслух, быстро натянула шорты, набросила его футболку, и выбежала из комнаты.

Жизнь была так прекрасна, что хотелось плакать.

Есть что-то символическое в том, чтобы носить одежду любимого человека на голое тело, будто бы подкрепляя статус принадлежности ему, и его запах навсегда ложится на твою кожу несмываемым знаком. Именно этого я и хотела – посильнее пропитаться им, ощущать его, тем более, после вчерашнего садистски-холодного душа перед сном (подогретая вода по всем законам подлости, конечно же, закончилась) я чувствовала себя слишком стерильной. Мне хотелось дышать и пахнуть только Марком. Всегда.

Ощущая сильнейший прилив энергии, я решила направить ее в хозяйственное русло. Громко напевая, я развесила на веревках в прачечной все мокрые полотенца и полила все зеленые растения в летнем саду. Апофеозом моей домовитости должен был стать собственноручно приготовленный завтрак.

Все в это утро у меня получалось. Автоматически щелкнув выключателем на плите, я с удивлением обнаружила, что появилось электричество. Вскоре нашу большую и светлую кухню наполнили звуки радио, масла, шипящего на сковородке, и сводящий с ума аромат свежего кофе.

Внезапно к этой какофонии присоединился еще один звук: скрежет открываемой двери, грохот чемоданов и басовито-слащавый голос Виктора Игоревича, разнесшийся по всему первому этажу:

– Сын! Мы дома!

Я даже подпрыгнула на месте. Вот так ожидаемая неожиданность! Я, конечно, знала, что глава семейства вместе с женой возвращается сегодня, но не думала, что так рано. На часах было всего лишь девять утра.

Оставалось порадоваться, что от волнения мне хватило так мало времени, чтобы выспаться и чувствовать себя бодрой. Уснули мы с Марком уже под утро, и было бы непростительной оплошностью допустить, чтобы его отец или мать застали нас вместе, в одной постели.

Я замерла возле плиты в полном смятении. Мне казалось, при первом же взгляде на меня, они обо всем догадаются. Просто прочитают мое счастье на лице или в глазах, как в открытой книге.

Я ошибалась. Наша встреча вышла в наивысшей степени будничной. Виктор Игоревич, как ни в чем ни бывало, влетел в кухню и радостно облобызал меня в обе щеки со словами:

– Алёшка! Хозяечка моя! Что тут у нас, жаркое? Спасибо, солнце, я знал, что ты подготовишься к нашему приезду! А где лоботряс? Спит наверху? – и лишь спустя пару секунд осекся, слегка отрезвленный моим недобрым взглядом, а также двусмысленным покашливанием жены, стоящей позади него в дверном проходе.

– Ой. Подожди. А ты как здесь оказалась?

– Автостопом приехала. А что? Разве так не было задумано?

Дальше не меня посыпался целый шквал картинного раскаяния, подкрепленного виновато-мальчишескими улыбками, пожатиями плеч, жестами, имитирующими выдирание волос из головы (по факту свою шевелюру Виктор Игоревич тщательно берег) и фразами "Ну виноват, виноват! Ну, прости дурака, замотался!"

Ничего другого я не ожидала. Это же Виктор Игоревич! Не считая безответственность пороком, он и к последствиям ее относился легкомысленно. Жизнь не раз доказала ему, что нет такой проблемы, которую нельзя было растопить обаянием, а если первое не сработает, то всегда можно надавить на человека, обвинив во всем его. По части манипулирования фактами Казарин-старший был большой мастак.

Поэтому, я предпочла не допытываться, о чем он думал в момент моего телефонного звонка, как мог перепутать даты и как, вообще, собирался ситуацию исправлять, окажись я менее решительной и находчивой. Искал бы он меня или, повздыхав для виду, быстренько обзавелся другой сироткой для реализации показательного человеколюбия?

Да меня и не волновал ответ на этот вопрос. Я знала точно, что единственно важный в жизни человек меня бы, во-первых, не потерял. А если бы такое случилось – то хоть из-под земли достал бы, разрыв ее голыми руками. А на его отца мне было плевать. Равно как и Виктору Игоревичу на всех остальных, кроме себя.

Поэтому, уже спустя пятнадцать минут мы сидели за столом и, мирно улыбаясь, пили горячий кофе, пока еще одна порция варилась на плите – в том, что Марк скоро проснется, я не сомневалась. Валентина Михайловна интриговала меня описанием подарков, которые привезла мне, а Виктор Игоревич требовал подробной информации насчет того, как я, по его словам, "всех уделала" в лагере.

Атмосфера была самая, что ни на есть, идиллическая. Родителей Марка не смущали ни мои распухшие от поцелуев губы, ни странные следы на моей шее, ни, собственно, то, что я сижу перед ними в одежде их сына.

В тот момент я впервые поняла, насколько наивными и слепыми могут быть взрослые в своей иллюзии полного контроля над жизнью. Предпочитая не замечать очевидного, они пребывали в сладчайшем из заблуждений: ничего нежелательного и незапланированного не могло случиться по одной только причине – им бы этого не хотелось.

Даже более чем громкое и нетрадиционное появление их сына не возбудило в чете Казариных ни малейшего подозрения.

Марк влетел в кухню, подобно урагану. Наткнувшись в пороге на стул (чего с ним отродясь не бывало), он так тепло и сердечно поприветствовал отца, и даже – о ужас – покружил в объятиях свою мать, что я зажмурилась от страха. Вот сейчас. Сейчас они точно обо всем догадаются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍С плохо скрытым волнением ожидая, что в следующее мгновение он подойдет ко мне и поцелует на глазах у всех, краем глаза я наблюдала за реакцией его родителей. Виктор Игоревич вообще не обратил внимания на слишком уж приподнятое настроение сына, Валентина Михайловна была слегка удивлена, не больше.

Марк не стал наносить им душевную травму и вгонять меня в краску. Приблизившись вплотную, он лишь прикоснулся к моей руке со словами:

– Кофе? Спасибо, это то, что мне надо, – и посмотрел так, что на секунду мне стало трудно дышать и захотелось открыть окно.

Семейный завтрак продолжался. Я, взяв на себя роль хозяйки, старалась вовсю. И еще кулинарные хлопоты помогали скрыть изрядное смущение, которое меня не отпускало при родителях Марка.

Периодически воспоминания о прошедшей ночи всплывали перед глазами, заставляя то дрогнуть руку, подливающую кофе, то немного пошатнуться во время очередного маршрута "плита-стол". В то утро мы не стали завтракать в столовой, а остались по-домашнему, на кухне, и это придавало происходящему оттенок обманчивой гармонии, в то время как воздух вокруг, казалось, подрагивал от того, о чем молчали мы с Марком. Но, похоже, из всех присутствующих, это заставляло нервничать только меня.

Марк чувствовал себя преотлично. Он не только блистал остроумием, вел основную тему беседы и заразительно смеялся. В нем проснулось нечто новое – то, чего не было раньше. Буквально за одну ночь он будто бы еще больше вырос и стал шире в плечах. От него разило такой самоуверенностью и снисходительностью, что я еле сдерживалась от того, чтобы не закричать «Что же ты делаешь?!»

"Что же ты делаешь?" – продолжала думать я, наблюдая за тем, как он свысока, будто с несмышленым ребенком, общается с Виктором Игоревичем, как смущает мать безукоризненной вежливостью и подчеркнуто безупречным этикетным вниманием.

Это было одновременно восхитительно и страшно. Подросток вырос и стал взрослым. Опасным, сильным, уверенным в себе, в своем праве на власть и последнее слово в любом разговоре. Виктор Игоревич еще не успел уловить эту перемену, поэтому, воодушевленный общительностью сына, радостно распускал перед ним хвост, повторяя: "Учись, пока я жив" и "Со мной не пропадешь".

Марк слушал его пафосные разглагольствования с ироничной ухмылкой, и чувствовалось, что он просто позволяет отцу формально оставаться главным в этом доме. Но только до тех пор, пока их интересы не пересеклись.

Завтрак постепенно подходил к концу. Напрямую мы с Марком до сих пор не сказали друг другу ни слова. Виктор Игоревич, сладко потягиваясь с дороги, говорил об обеденном сне, о том, что надо разобрать чемоданы, Валентина Михайловна помогала мне с посудой, восхищаясь моим характером и шепотом укоряя мужа за жуткую забывчивость, но чувствовалось, что даже этот недостаток ее умиляет. Я не сердилась на нее, наоборот, очень даже понимала. Ведь я сама слепо обожала ее сына со всей его категоричностью и воинственной нетерпимостью.

Наконец, кухня опустела. Первыми ушли Марк с Виктором Игоревичем: на пике приятного общения тот возжелал показать наследнику какие-то книги по менеджменту без малейшего подозрения о том, что его сын никогда не интересовался этим. В разговоре Виктор Игоревич всегда слушал только себя, а Марк, пребывая в прекрасном настроении, и не думал возражать, не без удовольствия подыгрывая отцу.

Мы немного посидели в гостиной с Валентиной Михайловной, посмотрели отпускные фотографии, затем она торжественно вручила мне очередной ворох подарков (сувениры и обновки из одежды) и, почувствовав усталость с дороги, тоже захотела подняться к себе и передохнуть.

Я была счастлива остаться в одиночестве, слишком устав от этого показательного спектакля «Хорошая семья и примерные дети». Моя настоящая новая жизнь была замечательной, но требовалось время, чтобы к ней привыкнуть.

Несколько минут я просто сидела, глядя в одну точку. Потом решила – отдыхать, так отдыхать. Я немного побродила по притихшему дому и уже почти дошла до своей комнаты, как за последним поворотом коридора меня настиг Марк. Сильные руки обхватили сзади, горячее дыхание опалило щеку. Стремительно развернув меня лицом к себе, он впился в губы жадным поцелуем, и столько страсти, столько нетерпения было в каждом его движении, что я только сейчас поняла, чего стоила ему эта рафинированная вежливость за завтраком.

– Привет! – жарко прошептал он в перерыве между поцелуями. – Наконец-то они от нас отстали.

Дальше я уже совершенно ничего не понимала, только спустя какое-то мгновение осознала, что ноги мои парят где-то в воздухе, а руки крепко обхватили шею Марка. Старясь не слишком шуметь, натыкаясь на углы и давясь от смеха, мы добрались уже до моей комнаты, в которой вчера так никто и не ночевал.

Теперь мы любили друг друга при свете дня, сначала неторопливо, наслаждаясь откровенностью, которую дает солнечный свет, узнавая в деталях малейшие особенности друг друга. Чувство единения в этот раз было более осознанным, поначалу мы даже пытались контролировать себя. Марк очень боялся причинить мне боль любым неосторожным движением, но даже она была сладостнее всех подарков и ласковых слов от других людей. А потом мы потерялись, исчезли, утонули друг в друге, в том сумасшедшем водовороте, который рождает страсть. Не пытаясь более удерживаться даже за крошечные осколки сознания, мы растворялись в нашей близости бездумно, слепо, до исступления, желая только одного – умереть и опять родиться, вместе. Чтобы так и прожить всю оставшуюся жизнь, только вместе. Чтобы не было ни малейшей возможности дышать по отдельности, радоваться жизни или утешаться в горе. Никогда друг без друга.

– Ты такая хрупкая, – произнес Марк, когда мы лежали рядом, пытаясь выровнять дыхание, так чтобы каждый вдох и выдох получался у нас синхронно. – Такая тонкая. Иногда мне кажется, я могу тебя сломать. И в то же время, ты очень сильная, и я могу не бояться быть… быть собой. Это удивительно.

– Тогда считай, что я сделана для тебя по специальному заказу. Такая себе улучшенная модель, с гарантией качества, – пошутила я, но он к моей шутке отнесся очень серьезно.

– Так и есть. Ты сделана только для меня. Специально для меня. Больше ни для кого, – добавил Марк, крепче прижимая меня к себе. – Алеша, знай, я никуда тебя не отпущу. Ты понимаешь это?

Я умиротворенно улыбнулась, пытаясь побороть внезапно накатившую сонливость. Конечно же, я все понимала. Но так, как это было удобно мне.

…Следующий год был одним из самых счастливых в нашей жизни. Через несколько дней начинались занятия в школе, и мы с Марком пошли туда заново, иными людьми – свободными, сильными, целостными в своем единстве.

Школьные учителя и даже наши ровесники оказались так же слепы, как и родители. Несмотря на мои первоначальные опасения, что мы выдадим себя неосторожным словом, фразой, движением, никто ничего не заметил. Общество предпочитало видеть давно устоявшийся штамп вместо реальных людей.

В представлении одноклассников и педагогов Марк был сложным подростком со своенравным характером, которого лучше не трогать без надобности. Я – едва ли не феей с крылышками (неудивительно, если некоторые их даже видели, эти крылышки), странной, туманной, отстраненной, которой были чужды все земные проблемы.

Нас это более чем устраивало. Нас вообще все устраивало, и мир, воодушевленный нашей любовью, спешил демонстрировать только лучшие свои стороны.

Мы обожали туманно-осенние утренние часы, когда было так чудесно просыпаться вместе и долго целоваться под шум дождя. Мы не могли нарадоваться учительским проповедям и запугиваниям: "Это же выпускной класс, расслабляться некогда, на носу – выбор, от которого зависит ваша жизнь!" Мы наслаждались каждым школьным уроком, будь это литература или нуднейшая валеология, потому что можно было сидеть рядом и просто держаться под партой за руки, заряжаясь силой от прикосновений друг к другу.

Мы обожали нашу дорогу домой, которая обычно занимала несколько часов – это были прогулки по близлежащим паркам, с посиделками на лавочках и в кафе, полные веселья, радости, и объятий. Под ноги нам падали блестящие каштаны, яркий свет дразнил солнечными зайчиками сквозь золотые листья, кружил голову ароматами яблок и костров, окутывал, будто шалью, прозрачной вечерней дымкой.

Но самым лучшим временем была, конечно же, ночь. Все обязанности, осторожность и необходимость обманывать оставались в свете ускользающего дня. И ночью мы были только друг для друга, были собой. Срывая маски, мы наслаждались первозданной свободой, получая такой заряд сумасшедшего счастья, что, казалось, нам больше ничего и не нужно. Ни есть, ни спать, ни дышать. Только быть вместе.

Юность – пора привычного волшебства и обыкновенных чудес. Только в юности, чем меньше спишь, тем больше энергии на следующее утро. Оглядываясь назад, я понимаю, что спали мы очень, очень мало. Но никогда я не была так полна сил и жажды жизни, как тогда. Никогда до этого я так вдохновенно не писала, азартно ломая карандаши дрожащими пальцами или прорывая остро заточенным грифелем несколько листов к ряду. Мои мысли и фантазия неслись вперед так стремительно, что я, ухватив капризную музу за шлейф воздушного платья, не желала разжимать руку и отпускать ее на свободу. Иногда мне казалось, что я забывала даже дышать, настолько мощным потоком било из меня вдохновение, а мысли и образы целыми абзацы сыпались на бумагу сами по себе.

Сколько раз бывало так, что уснув в объятиях Марка, я просыпалась, будто от внутреннего толчка, бросалась к столу и писала, пока первые лучи рассвета не отрезвляли меня. Иногда, в зависимости от того, в чьей комнате мы ночевали, я шла к себе укладывать исписанную бумагу в аккуратные файлы, иногда возвращалась в постель и оставшиеся до подъема минуты просто любовалась Марком, вновь и вновь изучая лицо, которое и так знала до мелочей и обожала в нем каждую черточку.

Иногда, чувствуя, что не могу усидеть на месте, я одевалась, бежала в маленький поселок неподалеку нашего дома и покупала у фермеров свежее молоко, творог и ароматные пироги, которые они пекли каждое утро на заказ. Пару раз мне приходилось вот так, засветло заходить на почту – бросить в ящик очередные творческие задания на конкурс.

Нет, я не скрывалась от Марка. Просто мне не хотелось тратить на такие мелочи наше с ним совместное время. Исключительно свои дела я предпочитала делать, пока он спит, а наше время было только нашим.

Мое счастье так сильно бросалось в глаза, что даже вечно зацикленные на себе супруги Казарины не смогли сдержать удивление:

– Дорогая моя, поделись секретом. Когда ты только все успеваешь – ума не приложу? И уроки, и дополнительные задания, и прекрасно выглядишь, будто светишься вся изнутри, ни следа усталости на лице! – как-то заметила Валентина Михайловна, завтракая только что принесенными деревенскими пирогами, с удовольствием запивая их парным молоком.

Чувствуя, как сердце, ухнув, ушло в пятки, я открыла было рот для очередной порции вдохновенного вранья, но на помощь, сам того не подозревая, пришел Виктор Игоревич:

– Вот что значит полная самореализация, Валенька! Человек любимым делом занимается! Да, Алешка? Все пишешь там у себя, да? Все пишешь?

Я с готовностью закивала головой, стараясь не поднимать глаза, сквозь которые так легко могла просочиться правда.

– Ну а как же… любовь? Дорогая моя, – почему-то сочувственным голосом протянула Валенька. – Любимое дело – это прекрасно, но ты ведь девушка… Молодая, привлекательная.

Я поперхнулась:

– Вы это серьезно? Я – привлекательная?

– Конечно же, серьезно!

Вот так дела! Заслужить такой комплимент от безукоризненно красивой и утонченной Валентины Михайловны всегда было моей тайной мечтой, но сейчас я не чувствовала особой радости. Наоборот, усиливающееся волнение по поводу дальнейших расспросов не давало мне сосредоточиться на приятном разговоре.

– Неужели никто из мальчиков до сих пор не заставил твое сердце биться чаще? – интеллигентная до корней волос, Валентина Михайловна в таких специфических выражениях пыталась узнать, есть ли у меня кто, догадалась я.

Так. Надо просто взять себя в руки и успокоиться. Они абсолютно ни о чем не подозревают, не пытаются поймать меня на слове, это обычное любопытство.

– Ну-у-у, эти мальчишки… Они такие глупые и ограниченные. Совершенно не читают книг и озабочены только одним… ну…этим, – я выразительно посмотрела на Валентину Михайловну, пытаясь вложить в свой взгляд максимум презрения к "этому" – низменным инстинктам, которыми были одержимы мои сверстники. – Среди них все еще нет моего… принца, – пытаясь сохранить на лице одухотворенное выражение, заявила я, приправив монолог трагическим и шумным вздохом. – Так что я не унываю… и все жду, когда мой принц….

– Нет, ну что ты несешь!? – вдруг взорвался Виктор Игоревич. – Лешка! Ты что, совсем сдурела у себя на чердаке со своими писульками?! Ты в девках всю жизнь собралась просидеть, да? Какой принц, я тебя спрашиваю! Пацан тебе нужен, молодой, реальный, здоровый пацан, который… – Валентина Михайловна нервно затеребила мужнин локоть. – А ты не дергай меня! – прикрикнул и на нее глава семейства. – Тоже мне, Ассоль выискалась! Попомни мое слово, будешь много выпендриваться – останешься одна! На кой черт кому-то припудренная жена, которая только и делает, что читает Мандельштампа?

– Мандельштама, – автоматически поправила я.

– Да один хрен! – яростно рявкнул на меня приемный родитель. – Вот, о чем я говорил? Опять выделываешься! Хоть "штама", хоть "штампа" – до лампы! – не замечая, что сам перешел на рифмованный слог, заворчал Виктор Михайлович. – Нет, ну что за идиоты, а не дети… Одна то ли на земле, то ли на небе живет. Второй тоже – кроме своих книжек и брусьев с гантелями ничего не замечает. Лешка, вот скажи мне честно, не щади папку. Твой брат… он… он… голубой? – добавил глава семейства голосом, полным боли и жутких предчувствий.

И на этом месте я все-таки подавилась молоком. Пока обеспокоенная Валентина Михайловна стучала меня по спине и отпаивала водой, я хохотала. Хохотала до слез, вызывая подозрения в своей полной ненормальности, но сдержаться в такой комической ситуации было выше моих сил.

Так вот в чем добропорядочный отец подозревает Марка! Я согнулась в новом приступе смеха.

– Нет, – пробормотала я сквозь слезы. – Нет… Марк не гомосексуалист, уж поверьте мне.

– Честно, дорогая? – с надеждой протянула Валентина Михайловна.

– К…Клянусь… – и я закрыла лицо руками, пытаясь вытереть слезы, льющиеся из глаз, а мои плечи опять затряслись.

– Просто пойми нас. Мы очень рады, что вы такие… Такие серьезные… Но что ты, что Марк совершенно не интересуетесь противоположным полом – извиняющимся тоном продолжила она. – А я, конечно, не сейчас, но через какое-то время… так хотела бы с внуками поиграть, понянчиться…

Пришлось мне еще раз клятвенно подтвердить нашу полнейшую нормальность, списав отсутствие свиданий и всяческих легкомысленностей на выпускной класс, нагрузку в школе и необходимость готовиться к поступлению в ВУЗы. Видимо, я была крайне убедительно, ибо на первых порах этих клятв чете Казариных хватило, а вскоре им стало совершенно не до личной жизни собственных детей.

Пришла зима, до Нового Года оставались считанные недели, в воздухе пахло хвоей, корицей и праздником. И в это самое время Марк громко объявил о своем намерении поступать в юридический университет.

Виктора Игоревича, как я и предсказывала, чуть удар не хватил. Он воспринял профессиональный выбор сына, как предательство собственных интересов. Пребывая в полной уверенности, что отпрыск получит экономическое образование, отец не слишком уделял внимание тому, факультативы по каким предметам посещает его сын, и чему именно учится с репетиторами два раза в неделю. Ребенок занят – и хорошо.

Поначалу он еще тешил себя надеждой увидеть Марка "придворным" адвокатом. Сын, защищающий административные интересы отца, плечом к плечу – это же так по-семейному! Но после того как последняя иллюзия разбилась о решение Марка поступать на факультет следствия и прокуратуры, Виктор Игоревич замолчал на несколько дней. Он бродил по дому потерянный, горюя над тем, как судьба жестоко мстит ему. Его первенец, наследник и родная кровь оказался Павликом Морозовым, надумавшим связать свою жизнь с уголовным правом. Ведь больше всех Казарин-старший, удачливый бизнесмен в стране, погрязшей в беззаконии, ненавидел именно органы правопорядка. Одних – за продажность, других, наоборот, за излишнюю принципиальность.